Текст книги "От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое"

В Токио демонстративно аннулировали все японо-германские соглашения и дали указание прессе снизить антисоветский накал.

После Ялтинской конференции подготовка к войне с Японией в Ставке Верховного Главнокомандования и особенно в Генеральном штабе заметно активизировалась. «Верховный Главнокомандующий приказал Генштабу усилить штабы и высший командный состав Забайкальского и Дальневосточного фронтов, а также Приморской группы, направить туда побольше людей, закаленных в войне против гитлеровской Германии, причем лучше таких, которые служили на Дальнем Востоке», – писал Штеменко.

В марте-апреле началось пополнение и обновление вооружения и материальной части в войсках Дальнего Востока. Туда направлялось 670 танков Т-34 и множество другой боевой техники. Государственный комитет обороны принял серию постановлений по улучшению работы железных дорог Дальнего Востока, увеличению добычи нефти в объединении «Дальнефть», развитию средств проводной связи Москвы с Дальним Востоком и Забайкальем, развитию военно-морских баз и торговых портов во Владивостоке, бухте Находка и Николаевске-на-Амуре.

Производилась стратегическая перегруппировка сил и средств с западного театра военных действий на Дальний Восток – по однопутной железнодорожной магистрали в крайне сжатые сроки и на расстояния от 9 до 12 тысяч километров. Объемы перевозок были беспрецедентными по масштабам всей Второй мировой войны. В результате состав советских войск на Дальнем Востоке и в Забайкалье к началу войны против Японии вырос в полтора раза. Только в мае-августе туда прибыло 136 тысяч вагонов с войсками и грузами. На железнодорожных путях и на маршах в районах развертывания находилось до миллиона советских военнослужащих.

Переброски советских вооруженных сил на Дальний Восток, как бы их ни маскировали, не остались незамеченными в Токио, куда регулярно поступала соответствующая информация разведки. В середине апреля военный атташе японского посольства в Москве докладывал в Токио: «Ежедневно по Транссибирской магистрали проходит от 12 до 15 железнодорожных составов… В настоящее время вступление Советского Союза в войну с Японией неизбежно. Для переброски около 20 дивизий потребуется приблизительно два месяца». Об этом же сообщал и штаб Квантунской армии.

В апреле Генеральный штаб получил указание – разработать план войны с Японией. «Первоначально задача формулировалась в самом общем виде, с одной лишь принципиальной установкой, особенно подчеркнутой Верховным Главнокомандующим: войну провести в самый короткий срок». С конца апреля закончивший Восточно-Прусскую операцию вверенного ему 3-го Белорусского фронта Василевский был отозван в Москву, где с 27 апреля тоже включился в работу над планом войны с Японией – уже в роли главнокомандующего советскими войсками на Дальнем Востоке.

Штеменко рассказывал о логике организации системы командования в кампании против Японии. «Существовавшую на Дальнем Востоке организацию войск решено было не ломать. Дальневосточный фронт оставался в основном в прежнем составе и под командованием М. А. Пуркаева. Приморскую группу подчинили штабу бывшего Карельского фронта, перебрасываемого на Дальний Восток. Командующим назначили маршала Советского СоюзаК. А. Мерецкова.

– Хитрый ярославец найдет способ, как разбить японцев, – сказал при этом Верховный. – Ему воевать в лесу и рвать укрепленные районы не впервой.

Для главного, забайкальского направления требовались руководители с опытом маневренных действий… А. М. Василевский первым предложил кандидатуру маршала Советского СоюзаР. Я. Малиновского и во главе его штаба рекомендовал поставить одного из наиболее опытных начальников фронтовых управлений генерала армии М. В. Захарова. Верховному предложение понравилось».

Мерецков свидетельствовал: «Первым днем, когда я непосредственно стал работать „для Востока“, можно считать практически 28 марта. В этот день я прилетел на „Дугласе“ из Москвы в Ярославль, где дислоцировалось Полевое управление бывшего Карельского фронта… 31 марта из Москвы прибыл специальный поезд. Погрузились, тронулись… Среди офицеров стали ходить различные версии относительно того, куда мы едем:.. Болгария, Чехословакия, Германия. Никто ни разу не упомянул о Дальнем Востоке. Домыслы исчезли сами собой только после того, как наш поезд, выйдя 1 апреля из Москвы по Горьковской железнодорожной линии, проехал через Киров и затем повернул в сторону Сибири…

13 апреля мы прибыли в Ворошилов-Уссурийский, где нас встречали прежний командующий Приморской группой войск генерал-лейтенант Ф. А. Парусинов и сопровождавшие его лица.

На следующий день было объявлено о создании Полевого управления Приморской группы войск из бывшего Полевого управления Карельского фронта. Всем офицерам немедленно заменили удостоверения личности, и они стали дальневосточниками».

Штаб бывшего Карельского фронта был первым, который в полном составе прибыл на Дальний Восток. «30 апреля была отдана директива о перевозке 39-й армии генерал-полковника И. И. Людникова из-под Инстербурга (ныне Черняховск – В.Н.) в Забайкалье. А когда Германия капитулировала, в далекий путь тронулись и другие прославленные армии: 5-я под командованием генерал-полковника Н. И. Крылова – в Приморскую группу, 53-я во главе с генерал-полковником И. М. Манагаровым и 6-я гвардейская танковая вместе со своим командующим генерал-полковником танковых войск А. Г. Кравченко – на Забайкальский фронт. Туда же, в Читу, направлялись и многие из руководителей бывшего 2-го Украинского фронта, в том числе маршал Советского СоюзаР. Я. Малиновский, генерал армии М. В. Захаров, генерал-полковник И. А. Плиев, генерал-лейтенант Н. О. Павловский».

Готовились к боевым действиям и моряки. Адмирал Кузнецов подтверждал: «Главный морской штаб в эти дни полностью переключился на планирование и подготовку боевых действий Тихоокеанского флота. Начальник ГМШ адмирал С. Г. Кучеров почти непрерывно находился на своем посту и следил за выполнением отданных распоряжений. В середине мая 1945 года меня вызвали в Кремль. Решался вопрос о переброске войск на Дальний Восток. Докладывал начальник ГенштабаА. И. Антонов. Я доложил о мероприятиях Наркомата ВМФ по усилению Тихоокеанского флота».

У Василевского и руководства Генштаба было достаточно времени, чтобы детально проработать план войны. «Мы перебрали несчетное количество вариантов, отыскивая то главное звено, с ликвидацией которого рухнула бы вся система военного сопротивления Японии… Больше всего нас прельщало, конечно, маньчжурское направление, где размещалась Квантунская армия. С разгромом этой армии была бы уничтожена основная ударная сила сухопутных войск Японии и тем самым пресекалось под корень сопротивление страны. Генштаб, а затем и Ставка постепенно утвердились в этой мысли, и она легла в основу плана войны», – писал Штеменко.

Глава 6. Миссии Гопкинса и Дэвиса

Идея миссии Гопкинса в Москву родилась у Болена и Гарримана 10 мая – в самолете из Сан-Франциско в Вашингтон, когда они обсуждали возможности разблокирования отношений с СССР. Гарриман отправился к Гопкинсу и застал того больным. Но, по словам Роберта Шервуда, «перспектива полета в Москву влила в него силы, и он почувствовал себя как старый боевой конь, заслышавший сигнал тревоги». Гопкинс, однако, сомневался в одобрении его кандидатуры Трумэном.

Президент действительно поначалу предложил эту миссию Дэвису, который к тому же 19 мая был награжден орденом Ленина. После его отказа – со ссылкой на врачей – Трумэн остановился на кандидатуре Гопкинса, против которой активно возражал Госдеп, считавший ближайшего соратника Рузвельта мягкотелым соглашателем.

Сталин и Гопкинс

Громыко много общался с Гопкинсом и был о нем самого высокого мнения: «Гарри Гопкинс являл собой необычный феномен на политическом небосводе США. Он пришел в Белый дом в сорок три года и в течение следующих двенадцати лет неизменно находился при Рузвельте. В тот период никто из государственных деятелей не был так близок к президенту, как Гопкинс…

Неофициально его называли „заместителем президента“, „начальником штаба Белого дома“, „главным советником по вопросам национальной безопасности“… Гопкинс являлся не только глазами и ушами президента, но, фигурально выражаясь, и его ногами. В решающие для американской истории моменты Рузвельт направлял с самыми важными миссиями за рубеж именно его, Гопкинса… Доверие к этому человеку Рузвельт испытывал настолько большое, что никогда не давал своему эмиссару никаких инструкций в письменном виде».

Трумэн рассчитывал, что именно Гопкинс, хорошо знакомый со Сталиным и Молотовым и уважаемый в Москве, сможет найти развязки по наиболее острым темам. Как записал в дневнике Стеттиниус, Трумэн надеялся, «что миссия Гопкинса снимет многие вопросы и что ко времени встречи Большой тройки большая часть наших бед будет убрана с дороги».

Гопкинса 19 мая пригласили в Белый дом для получения инструкций от президента. В тот день Трумэн телеграммой попросил Сталина принять Гопкинса: «Я уверен, что Вы, так же как и я, понимаете насколько трудно решать сложные и важные вопросы, которые встают перед нами в результате обмена посланиями. Поэтому, пока не представится возможность для нашей встречи, я посылаю в Москву г-на Гарри Гопкинса с Послом Гарриманом, с тем, чтобы они могли обсудить эти вопросы лично с Вами. После своих бесед г-н Гопкинс немедленно возвратится в Вашингтон для личного доклада мне. Г-н Гопкинс и Посол Гарриман рассчитывают прибыть в Москву около 26 мая. Я был бы признателен, если бы Вы сообщили мне, устраивает ли Вас это время».

Президент попросил Гопкинса передать на словах:

– Я стремлюсь к открытому взаимопониманию с русским правительством. Мы никогда не брали на себя обязательств, которые не собирались выполнить до конца, и ожидаем, что и Сталин выполнит соглашения со своей стороны. В разговоре со Сталиным Вы можете использовать как дипломатический язык, так и бейсбольную биту, если сочтете это уместным. И скажите Сталину, что я буду рад видеть его лично. И, по-моему, теперь его очередь ехать в Соединенные Штаты, коль скоро наш президент уже побывал в России.

Сталин ответил 20 мая: «Получил Ваше послание относительно приезда г-на Гопкинса и Посла Гарримана к 26 мая в Москву. Принимаю с готовностью Ваше предложение о встрече с г-ном Гопкинсом и послом Гарриманом. Дата 26 мая меня вполне устраивает».

22 мая Трумэн писал Сталину: «Г-н Гопкинс рассчитывает вылететь завтра утром 23 мая, и позднее в этот же день я намерен объявить представителям прессы, что он направляется в Москву вместе с Послом Гарриманом для бесед с Вами по вопросам, которые теперь обсуждаются между нашими Правительствами».

Накануне отъезда Гопкинса президент дал наказ, содержание которого Трумэн занес в дневник: «Ясно сказать дяде Джо Сталину, что я знаю, чего хочу, и намерен этого добиться – всеобщего мира не менее чем на 90 лет. Что Польша, Румыния, Болгария, Чехословакия, Австрия, Югославия, Латвия, Литва, Эстония и т. д. имеют значение для интересов США только в смысле поддержания мира. Что Польша должна иметь „свободные выборы“, по крайней мере – настолько свободные, насколько Хэйг, Том Пендергаст, Джо Мартин или Тафт позволяли бы в своих владениях (здесь речь шла о полумафиозных партийных машинах, контролировавших выборы в ряде американских штатов – В.Н.). Что Тито надо приструнить в Триесте и Пуле, а дядя Джо должен сделать какой-нибудь жест перед нашей общественностью – пусть хотя бы на словах – о том, что он сдержит свое обещание. Любой толковый политический босс сделал бы это».

Вечером 20 мая Трумэн встретился с бывшим послом в Москве Джозефом Дэвисом:

– Теперь наши планы с отправкой Гопкинса в Москву окончательно определились. И я бы хотел, чтобы Вы отправились в Лондон. Гопкинс прибудет в Москву 26 мая. Прошу Вас быть в Лондоне в то же время.

Трумэн также попросил Гарримана, который должен был сопровождать Гопкинса, заранее отбыть в Лондон и встретиться с Черчиллем: будет лучше, если Черчилль будет заранее предупрежден о миссии Гопкинса.

22 мая Гарриман уже ужинал в Лондоне с британским премьер-министром. Посол сделал все от него зависящее, чтобы убедить премьер-министра, что в ходе миссии Гопкинса британские интересы будут соблюдены в такой же мере, как и американские. Черчилль не высказал открыто свое недовольство американской инициативой. Но, как выяснится позже, он был недоволен односторонними американскими шагами.

Мысли Черчилля были не только о «Немыслимом», но и о предстоявших в Великобритании парламентских выборах. Напомню, 23 мая он распустил коалицию военного времени и сформировал новое временное правительство. Гарриман телеграфировал Трумэну в тот день из Парижа, где к нему должен был присоединиться Гопкинс: Черчилль доволен, что Гопкинс едет в Москву. Гарриман сообщил также, что предстоящие выборы очень важны для Черчилля. Британский премьер также серьезно озабочен развитием отношений с Россией и считает крайне важным настаивать на жестком разрешении ситуации в Венеции-Джулии. Такие сложные вопросы, как польский, не могут быть решены, пока Трумэн и Черчилль не встретятся со Сталиным. Премьер попросил заверить американского президента, что будет полностью согласовывать свою позицию в отношении СССР с Вашингтоном и готов встретиться с Трумэном «в любом месте и в любое время, когда вы будете готовы его видеть».

Вслед за Гарриманом в Лондон проследовал и Дэвис. Он встречался и вел неформальные разговоры с Черчиллем с 26 по 29 мая в загородном имении премьер-министра Чекерс и на Даунинг-стрит № 10.

Американский историк Фейс утверждал, что главной целью Дэвиса в переговорах с Черчиллем было «убедить его, что продуктивнее проводить политику умиротворения советских правителей, чем бросать им вызов… Дэвис был направлен в Лондон, чтобы довести до сведения премьер-министра, что американское правительство не собиралось предпринимать те меры, на которых он настаивал… Черчилль был шокирован такими заявлениями Дэвиса».

По сути, Дэвис привез в Лондон отрицательный ответ на предложение Черчилля американцам поучаствовать в «Немыслимом».

Дэвис дал анализ ситуации в Европе. Трумэну он расскажет, что его поразила горечь в тоне Черчилля, когда они говорили о де Голле, Тито и Сталине. Но особенно премьера взволновал разговор о возможном выводе в будущем американских войск из Европы.

– Это было бы ужасно, если бы американская армия покинула Европу. Европа будет повержена и отдана на милость Красной армии и коммунизма.

– Президент убежден, что главной целью сейчас должно быть сохранение мира после победы, – уверял Дэвис Черчилля. – Долг трех наций, победивших в войне, – не оставить ничего незаконченного в стремлении разрешить свои разногласия и сделать возможным справедливое и прочное мирное устройство. Ситуация становится еще более серьезной из-за подозрений Советского Союза в том, что Британия и США вместе с ООН сейчас «объединяются в банду» против них. Такое подозрение на самом деле неоправданно и должно быть рассеяно. Поэтому президент хотел бы встретиться с маршалом до запланированной встречи. Он уверен, что премьер-министр оценит разумность его позиции и будет способствовать такому соглашению.

Такое желание Трумэна было объяснимо. Черчилль и Иден не раз встречались со Сталиным и Молотовым, а президент с советским лидером еще не виделся. Трумэн хотел составить представление о кремлевском руководителе до встречи Большой тройки, чтобы не оказаться в менее выигрышном положении, чем британский премьер. Но для Черчилля такая идея была как красная тряпка для быка.

Встречи с Дэвисом не доставили премьеру, судя по его воспоминаниям, большого удовольствия. Черчилль напишет: «26 мая он провел ночь в Чекерсе… Суть того, что он должен был предложить, сводилась к тому, что прежде чем встретиться со мной, президент должен сначала встретиться со Сталиным где-то в Европе. Это предложение меня поистине поразило. Мне не понравилось слово „сговор“, которое президент использовал в применении к любой встрече между ним и мной. Англия и Соединенные Штаты были связаны узами принципов и согласия в отношении политики во многих областях, и обе наши страны коренным образом расходились во взглядах с Советами по многим важнейшим проблемам».

Дэвис не сообщал в Белый дом содержание своих встреч с британским премьером по телеграфу, рассчитывая позднее доложить лично.

Однако уже 27 мая Черчилль сам счел нужным проинформировать Трумэна о переговорах с Дэвисом, своем видении ситуации и своих предложениях. Он составил «официальные замечания», которые Дэвис должен был передать президенту по возвращении в Вашингтон. Что посланник Трумэна и сделает 29 мая. В «замечаниях» британского премьера, в частности, говорилось: «1. Крайне необходимо провести как можно скорее конференцию трех главных держав. Премьер-министр готов присутствовать на ней в любое время, в любом месте, приемлемом для остальных двух держав. Он надеется, однако, что Соединенные Штаты и Великобритания не сочтут необходимым отправиться на русскую территорию… Премьер-министр заявляет, что Лондон – величайший город в мире, вынесший много тяжелых ударов во время войны – является наиболее подходящим местом для победной встречи трех великих держав…

2. Премьер-министр встретил с некоторым удивлением переданное г-ном Дэвисом предложение о том, чтобы между президентом Трумэном и премьером Сталиным состоялась встреча в каком-то согласованном месте и чтобы представители правительства Его Величества были приглашены присоединиться к ним несколькими днями позже. Следует понять, что представители правительства Его Величества не смогут присутствовать ни на каком совещании иначе как в качестве равноправных партнеров с самого его начала. Такое положение, несомненно, было бы достойно сожаления. Премьер-министр не видит никакой необходимости поднимать спор, столь оскорбительный для Англии, Британской империи и Содружества наций».

Позднее в своих мемуарах, написанных в разгар холодной войны, Трумэн отмежевался от идеи сепаратной встречи с советским лидером, хотя там же признавал, что Дэвис «точно представил мою позицию и политику Соединенных Штатов». В воспоминаниях Трумэн врал: «Я никогда не предлагал встретиться со Сталиным наедине на какой-либо отдельной конференции… У меня и в мыслях не было ничего подобного. Дэвису было известно, что перед началом встречи я планирую увидеться со Сталиным, а также с Черчиллем на месте и в частном порядке, чтобы лучше познакомиться с ними обоими лично».

Вместе с тем не хотел президент отдельно вести переговоры и с британским премьером. «Черчилль по обычным каналам намекнул, что хотел бы встретиться со мной до нашей встречи со Сталиным, – напишет Трумэн. – Он подумывал о том, чтобы приехать в Вашингтон и вернуться вместе со мной. По моему мнению, это было бы серьезной ошибкой в тот момент, когда мы пытаемся уладить дела со Сталиным. Сталин всегда опасался, что англичане и мы объединимся против него. Нам не хотелось бы зародить в нем беспочвенные подозрения. Америка желала мира, и нам было необходимо, чтобы три державы работали сообща для его достижения». Следует заметить, что подозрения Сталина на ней счет были вовсе не беспочвенными, а Трумэн в мемуарах откровенно лгал насчет намерения поддерживать союзнические отношения с Москвой. Кстати, в мемуарах ни Трумэна, ни Черчилля вы не обнаружите и намека на существование плана «Немыслимое». А о своих острых разногласиях с Москвой лидеры США и Англии писать не стеснялись.

Но продолжим о «замечаниях» Черчилля: «4. Для премьер-министра было бы, конечно, более удобным, если бы встреча трех главных держав произошла после 5 июля – после того, как в Англии уже состоятся выборы. Но он не считает такое соображение сколько-нибудь сравнимым по важности с необходимостью провести эту встречу как можно скорее, прежде чем американские вооруженные силы в Европе будут в значительной своей части демобилизованы. Поэтому в случае, если удастся получить согласие премьера Сталина, он полностью готов встретиться еще 15 июня.

5. Следует помнить, что Англия и Соединенные Штаты объединены сейчас общей идеологией, а именно – свободой и принципами, изложенными в американской конституции, которые с учетом современных изменений были скромно воспроизведены в Атлантической хартии. Советское правительство придерживается иной философии, а именно – коммунизма, в полной мере использует методы полицейского правления, применимые им во всех государствах, которые пали жертвой его освободительных объятий… Если не считать только степени силы, то между добром и злом равенства не существует. Великие дела и принципы, во имя которых страдали и победили Англия и Соединенные Штаты, это не просто проблема соотношения сил. С ними, по существу, связано спасение всего мира.

6. Свобода, независимость и суверенитет Польши – вот то дело, ради которого английский народ решился на войну, как ни плохо он был к ней подготовлен. Сейчас это стало делом чести нации и империи, которые теперь лучше вооружены. Права Чехословакии весьма дороги английскому народу. Позиция мадьяр в Венгрии удерживалась на протяжении многих веков, вопреки многим несчастьям, и Венгрию всегда следует считать драгоценной европейской реальностью. Затопленная русским потоком она не преминет стать либо источником будущих конфликтов, либо ареной исчезновения нации, страшного для всех благородных сердец». И далее в том же духе о каждой стране, освобожденной от нацистов Красной армией.

По возвращении в Вашингтон Дэвис направился в Белый дом, где рассказал Трумэну:

– Премьер-министр – великий человек, нет никакого сомнения, что он раз и навсегда великий англичанин. Я не могу избавиться от впечатления, что он в большей степени обеспокоен сохранением позиции Британии в Европе, чем в сохранении мира. Во всяком случае, он убедил себя, что, служа Англии, служит делу мира.

Среди других впечатлений, о которых Дэвис поведал президенту, были и такие:

– Премьер-министр выглядел усталым и нервным, работая под большим стрессом. Надо обязательно принимать это во внимание, выслушивая его страстные и горькие замечания. Он был глубоко разочарован решением президента и тем фактом, что американские войска уже отводились из Европы на Восточный театр военных действий, и их предстояло разместить в зонах оккупации, о границах которых была достигнута договоренность. Его целью было использовать присутствие американских вооруженных сил в качестве средства давления на Советы, чтобы добиться от них уступок…

Премьер-министр был крайне враждебен Советам… Вероятно, советское правительство подозревало или даже знало о таком его отношении. Подозрение вызывали телеграфные переговоры о капитуляции немецких войск в Италии; положение в Австрии; возможные секретные соглашения, заключенные с союзниками на Западном фронте за счет русских на Восточном фронте, и другие запутанные ситуации. Все это, несомненно, объясняло агрессивность и так называемые односторонние действия советской стороны, начиная со времен Ялты… Советы защищают свои позиции.

Посетив по дороге штаб-квартиру Эйзенхауэра в Париже, Гопкинс, Гарриман и Болен приземлились в Москве 25 мая. Первая встреча была назначена на вечер следующего дня. Сталин и Молотов отнеслись к переговорам максимально серьезно, встретившись с Гопкинсом в общей сложности шесть раз за две недели. Переводили Павлов и Болен.

Председатель СНК очень хорошо понимал роль Америки в послевоенном мире и прямо скажет об этом Гопкинсу:

– Не только эта война, но и предыдущая война показали, что без вмешательства Соединенных Штатов нельзя было бы разгромить Германию, и все события последних тридцати лет подтверждают это. И действительно, Соединенные Штаты имеют больше оснований быть мировой державой, чем какое-либо другое государство.

Гопкинс решил начать в шутливом тоне, как он обычно делал, чтобы разрядить обстановку перед началом трудного дела.

– Восстановили ли Вы свои силы после битвы под Сан-Франциско? – спросил он Молотова. Молотов не поддержал игривый тон.

– Не припомню в Сан-Франциско никаких битв. Были только споры и ничего больше.

Гопкинс обещал поведать о цели своей миссии.

– Но прежде хотел бы рассказать маршалу Сталину вкратце об обстоятельствах смерти президента Рузвельта. Когда мы возвращались на крейсере с Крымской конференция, я видел, что президент выглядел очень усталым и нездоровым. В день его смерти он работал утром, рассчитывал устроить пикник вечером, написал несколько документов по вопросам внутренней политики и два документа по вопросам внешней политики Соединенных Штатов. Никто из его докторов не думал, что президент скончается. Главный врач президента не находился вместе с президентом. Но в этот день у президента был удар, после которого он не приходил в сознание. Президент умер безболезненно. Те из нас, кто был близок к президенту, считают, что хорошо, что президент умер внезапно. Инсульт мог бы сделать его еще большим инвалидом. Президент умер, будучи уверенным в победе. Но, трагично, что он не дожил до победы.

По пути на родину Рузвельт много говорил о Крымской конференции и о встрече с маршалом Сталиным. Рузвельт был уверен в возможности сотрудничества между Соединенными Штатами и Советским Союзом в мирное время, как это было во время войны. Рузвельт отзывался о Вас с большим уважением и заранее радовался следующей встрече после победы над Германией. Он говорил о Берлине как о месте следующей встречи.

– Да, в Крыму мы пили за встречу в Берлине, – печально подтвердил Сталин.

Гопкинс продолжал:

– Четыре года назад, когда я в первый раз посетил Вас, Соединенные Штаты еще не участвовали в войне. Вы рассказали мне тогда подробно о мощи Советского Союза и о его решимости разбить Германию. Аргументы, которые столь убедительно подействовали на меня, побудили президента предоставить Советскому Союзу ленд-лиз и прочее. В те дни, казалось, все за пределами Советского Союза верили в победу Германии.

– В то время было много сомнений, – согласился Сталин.

– Но несмотря на все эти сомнения, Рузвельт решил оказать помощь Советскому Союзу, ведь он рассматривал Гитлера как врага не только Советского Союза и Англии, но и Соединенных Штатов.

– Это верно, – Сталин явно давал возможность Гопкинсу выговориться и раскрыть карты первому.

– Несколько дней тому назад, в прошлую субботу, президент Трумэн пригласил меня к себе. Как Вам известно, я был болен, хотя сейчас поправляюсь. Трумэн спросил, буду ли я готов выехать в Москву для встречи с маршалом Сталиным. Имеется ряд вопросов, которые мы с Гарриманом надеемся обсудить с Вами и Молотовым во время пребывания в Москве. Наиболее важный вопрос относится к основам взаимоотношений между американским народом и Советским Союзом.

Два месяца назад у американского народа была искренняя симпатия к Советскому Союзу, и он полностью поддерживал политику президента Рузвельта. Эта симпатия и поддержка основывались на блестящих успехах Советского Союза в войне, отчасти на репутации президента Рузвельта и, конечно, на замечательном сотрудничестве двух стран, которое привело к разгрому Германии. Американский народ тогда надеялся и верил, что две страны смогут мирно совместно трудиться, как они делали это во время войны. В последние шесть недель общественное мнение настолько сильно изменилось в худшую сторону, что это повлияло на отношения между нашими странами. Сторонники политического курса Рузвельта и Советского Союза озабочены и встревожены текущими событиями. Предельно ясно, что если текущие тенденции продолжатся, то вся система международного сотрудничества и взаимоотношений с Советским Союзом, над выстраиванием которых столь упорно трудились президент Рузвельт и господин маршал, будет разрушена. Накануне моего отъезда президент Трумэн выразил мне свою глубокую обеспокоенность сложившейся ситуацией и заявил, что он намерен продолжить политику сотрудничества с Советским Союзом президента Рузвельта и придерживаться всех договоренностей, официальных и неформальных, между президентом Рузвельтом и маршалом Сталиным.

В данный момент общественное мнение сконцентрировало все свое внимание на нашей неспособности выполнить Ялтинское соглашение по Польше. Вслед за этим на поверхность всплыл целый ряд незначительных самих по себе вопросов. Президент Трумэн и, как я думаю, американский парод недоумевают по поводу неспособности договориться по этому вопросу.

Сталин спокойно ответил:

– Это происходит потому, что советское правительство хочет дружественного правительства в Польше, а англичане, собственно консерваторы, стремятся к созданию санитарного кордона. Крымское же решение не исходит из санитарного кордона.

– Ни американский народ, ни американское правительство ничего подобного не желают, – заверил Гопкинс.

– Я говорю об Англии.

– Наоборот, Соединенные Штаты хотят, чтобы вокруг Советского Союза были дружественные ему государства.

– Если это верно, то мы договоримся.

Гопкинс заметил, что надеется также обсудить вопрос о встрече лидеров двух стран для обсуждения вопросов, вытекающих из победы над Германией. Сталин проявил готовность поговорить и об этом.

– Хотел бы также обсудить ряд вопросов, относящихся к Германии, и в особенности вопрос об учреждении Контрольной комиссии, в которую генерал Эйзенхауэр назначен американским представителем, – продолжил набрасывать темы для разговора Гопкинс. – Хотел бы выразить надежду, что советское правительство назначит своего представителя в эту комиссию так, чтобы поскорее приступить к работе.

У Сталина уже был наготове ответ:

– Главнокомандующим советскими оккупационными войсками в Германии назначен маршал Жуков и он же, вероятно, будет назначен советским представителем в Контрольную комиссию.

Гопкинс кивнул.

– Также хотел бы обсудить вопросы, связанные с ведением войны против Японии, и отношение к Китаю. Кроме того, весьма важно узнать как можно скорее приблизительный срок вступления Советского Союза в войну.

– Обсудим этот вопрос, – согласился Сталин.

– Наконец, хотелось бы переговорить о польском вопросе, о чем я упомянул. Готов также обсудить любые другие политические вопросы, которые, возможно, тревожат Советский Союз.

– Да, имеется ряд тревожных вопросов, которые следует обсудить. Вы хорошо сделали, что приехали в Москву в качестве личного представителя президента Трумэна.

– Я намерен, если это приемлемо для Вас, остаться в Москве в течение достаточно длительного срока, чтобы сделать все возможное.