Текст книги "От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое"

– Советское правительство будет радо видеть Вас в Москве, и чем скорее, тем лучше. Ваша встреча с маршалом Сталиным имела бы очень большое значение. Установление личных отношений между руководителями правительств всегда весьма важно.

Первая встреча Трумэна с Молотовым не предвещала больших проблем. После нее Молотов и Стеттиниус отправились на переговоры в Госдепартамент, где к ним присоединился Иден. Но вот вторая встреча…

Некоторые авторитетные авторы уверенно датируют начало холодной войны – 23 апреля 1945 года. В этот день в 14.00 часа Трумэн собрал всю свою внешнеполитическую команду. „Мы обсуждали Россию и польскую проблему. Стеттиниус доложил, что хотя Молотов приехал в воскресенье в очевидно хорошем настроении, которое у него сохранилось даже после переговоров со мной в Блэр Хаусе, за ночь атмосфера изменилась. На вечерней встрече с Иденом в Государственном департаменте большие проблемы возникли по польскому вопросу. Более того, продолжение встречи министров иностранных дел этим утром не принесло никаких улучшений… Было ясно, сказал я, что наши договоренности с Советским Союзом до сих пор были улицей с односторонним движением, и это не может больше продолжаться. Я сказал моим советникам, что продолжаем реализацию наших планов относительно Сан-Франциско, и если русские не хотят к нам присоединиться, тем хуже“. Что имел в виду президент, расшифровал в дневнике военный министр Форрестол: „Президент сказал, что он через час встречается с Молотовым и заявит ему со всей прямотой, что конференция в Сан-Франциско состоится вне зависимости от того, будут ли русские в ней участвовать или нет, и что он попросит Молотова передать Сталину вопрос: собирается ли Россия отступать от своих заявлений о сотрудничестве, сделанных в Ялте. Он сказал, что если одна часть ялтинских соглашений будет нарушаться, он будет считать и ялтинское соглашение целиком не обязательным для всех сторон“.

Новые переговоры в 17.30. Версия Трумэна: „В отличие от предыдущего вечера, было мало протокола, и, поприветствовав русского министра иностранных дел и его помощников, я сразу перешел к главному. Я с сожалением узнал, сказал я, что не был достигнут прогресс в решении польского вопроса… Правительство Соединенных Штатов не может поддержать никакой метод консультаций, который не имел бы следствием создание нового временного правительства национального единства, по-настоящему представляющее демократические элементы польского народа.

Молотов сказал, что маршал Сталин в его послании от 7 апреля изложил свои взгляды на соглашение, а от себя лично добавил, что не видит оснований, почему, если трем правительствам удалось прийти к соглашению по вопросу по составу югославского правительства, ту же формулу нельзя применить в случае с Польшей“. Далее Трумэн, как написано в его воспоминаниях, заявил, что дальнейший прогресс в отношениях возможен только на основе соблюдения достигнутых соглашений, а не принципов улицы с односторонним движением.

– Со мной еще никто так не разговаривал! – сказал Молотов.

Я ему ответил:

– Выполняйте свои договоренности, и с вами не будут так разговаривать».

Вот только ни в советской, ни в американской записи беседы этого знаменитого обмена колкостями нет. Джефри Робертс приходит к выводу: «Похоже, что в мемуарах Трумэна, написанных на пике холодной войны, изображение этой встречи было только драматическим приемом, призванным подчеркнуть жесткость, которую он проявлял при общении с Советами. И уж конечно Молотова – человека, не терявшего самообладания, когда перед ним закатывал истерические спектакли Гитлер – невозможно было вывести из себя несколькими резкими словами Трумэна».

Версия Молотова: «Встреча с Трумэном. Он начинает со мной таким приказным тоном говорить!.. Я думаю: что это за президент? Говорю: „В таком тоне я не могу с Вами разговаривать“. Он осекся немного, осекся. Туповатый, по-моему. И очень антисоветски настроенный. Поэтому начал в таком тоне, хотел показать свое „я“, как говорится. Пришлось говорить с нами более солидно и спокойно… До интеллекта Рузвельта далеко. Большая разница. Одно общее: Рузвельт тоже был матерым империалистом».

Дед подтверждал, что действительно на таком уровне никто не говорил с ним более хамским тоном. Резкость Трумэна подтверждал и присутствовавший при встрече Громыко: «Мы не виделись с Трумэном всего лишь несколько недель, но я с трудом узнавал в этом человеке того, который еще так недавно источал любезность и обходительность. Теперь в разговоре с советским наркомом Трумэн вел себя жестко, сухость сквозила в каждом жесте. Что бы ему ни предлагалось, о чем бы разговор ни заходил, новый президент все отвергал. Казалось, временами он даже не слушал собеседника…

Трумэн подчеркнуто пытался обострить встречу. По всему ощущалось, что он не вполне доволен решениями Ялты в отношении ООН и некоторых принципов деятельности этой организации. Президент проявлял какую-то петушиную драчливость, придираясь чуть ли не к каждому высказыванию с советской стороны о значении будущей всемирной организации и о задаче не допустить новой агрессии со стороны Германии. Чувствовалось, что Трумэн пружину уже натянул.

Более того, совершенно неожиданно – нам казалось, что это случилось в середине беседы, – он вдруг почти поднялся и сделал знак, означавший, что разговор закончен. Мы удалились. В результате встреча в Белом доме фактически оказалась свернутой. Молотов был ею недоволен. Такие же чувства испытывал и я.

Раньше, до окончания войны, до кончины Рузвельта, Трумэн хотел создать о себе хорошее впечатление в Москве. Но уже на беседе с Молотовым его как будто подменили. Новый президент обладал солидной способностью к политическим метаморфозам, которые вскоре проявились открыто».

У меня есть свое объяснение поведения Трумэна. Он «быковал», как было принято в его родной миссурийской мафии Пендергаста.

Памятная записка, которую при второй встрече Трумэн передал для Сталина, носила почти ультимативный характер: «Советское правительство должно понять, что если дело с осуществлением крымского решения о Польше теперь не двинется вперед, то это серьезно подорвет веру в единство трех правительств и в их решимость продолжать сотрудничество в будущем, как они это делали в прошлом». К этому мнению присоединился из Лондона Черчилль, направив на следующий день соответствующее послание Сталину.

В тот день Молотов сказал бывшему послу в Москве Дэвису, что при Рузвельте в Москве были убеждены в признании и уважении их интересов Соединенными Штатами. Теперь же такой уверенности не было. Даже Гарриман заметил, что Трумэн был «слишком резок» в разговоре с Молотовым.

Польша так и не была допущена западными странами в число учредителей и стран-участниц ООН из-за несогласия американцев и англичан с составом ее правительства. Состав правительств пятидесяти других государств-учредителей, среди которых были и фашистские, и откровенно диктаторские, западных союзников ничуть не смущал.

Балканский узел

Балканы не зря традиционно называли «пороховым погребом» Европы. Не изменили они этой своей репутации и после Второй мировой.

В отношениях между Советским Союзом и союзниками обострялась еще одна проблема – югославская.

Черчилль на протяжении многих лет рассматривал Югославию как сферу интересов Великобритании. Первая зарубежная военная миссия, прибывшая к командованию сил Сопротивления Югославии, была британской. Она высадилась на парашютах в мае 1943 года. Советская миссия появилась девять месяцев спустя – в феврале 1944 года.

Но к концу войны ситуация стала разительно меняться, на Балканах все явственнее проявлялись советские интересы. Позиции СССР подкреплялись наличием мощной партизанской Национально-освободительной армии во главе с Иосипом Броз Тито, насчитывавшей 300 тысяч человек.

Это была единственная европейская страна, где гитлеровцам противостояла мощная организованная военная сила. При этом, как подчеркивал один из лидеров коммунистов генерал Милован Джилас (который позже станет антисоветчиком), «именно Коммунистическая партия Югославии организовала партизанское и повстанческое движение против германских и итальянских оккупационных сил в Югославии и внутренних коллаборационистов. Решая свои национальные проблемы путем самых жестоких приемов ведения войны, она продолжала считать себя членом международного коммунистического движения, чем-то неотделимым от Советского Союза – родины социализма».

Еще в ноябре 1943 года Антифашистское вече народного освобождения Югославии провозгласило себя верховным органом власти, запретило жившему под крылом Черчилля в Лондоне юному королю Петру II возвращаться в страну до конца войны и решило определить будущее страны плебисцитом после освобождения от немцев. Тогда же был сформирован Национальный комитет освобождения Югославии во главе с Тито – с функциями временного правительства. Советский Союз дал добро на формирование на своей территории югославских воинских частей.

Вместе с тем отношения между советскими и югославскими руководители не были беспроблемными. Так, еще в начале 1943 года Кремль резко негативно отреагировал на информацию о переговорах югославов с немцами об обмене ранеными (СССР и другие союзники не вели с гитлеровцами никаких переговоров), на что Тито заявил:

– Наш первый долг состоит в том, чтобы заботиться о собственной армии и своем собственном народе.

Визит югославской делегации в Москву состоялся весной 1944 года, и миссия носила как военный, так и партийный характер. Руководил миссией генерал-лейтенант Терзич, его сопровождал генерал Джилас.

19 мая Джиласа принял Сталин. Он сразу перешел к отношениям с королевским югославским правительством в эмиграции, спросив Молотова:

– А не сумели бы мы как-нибудь надуть англичан, чтобы они признали Тито – единственного, кто фактически борется против немцев?

Молотов усмехнулся:

– Нет, это невозможно, они полностью разбираются в отношениях, создавшихся в Югославии.

Черчилль в 1944 году вел с Молотовым интенсивную переписку по югославским делам, в которой центральным было желание Лондона примирить Петра II и Тито. «Я рекомендовал королю вести себя тихо, – информировал британский премьер 15 апреля. – Моя переписка с Тито весьма приятна». Молотов не был уверен в целесообразности вовлечения короля во внутриюгославский процесс: «Трудно из Москвы судить о том, что могут дать переговоры с королем Петром, который связан с генералом Михайловичем, давно уже полностью дискредитировавшим себя. Изменения в югославском правительстве, если они не будут пользоваться соответствующей поддержкой маршала Тито и Народно-освободительной армии Югославии, вряд ли могут принести какую-либо пользу… Соглашение с маршалом Тито было бы действительно в интересах союзников».

Король и сам не оставлял попыток наладить отношения с Москвой. В официальном сообщении о своей женитьбе на Александре Греческой он назвал Сталина и Молотова «Дорогие и Великие друзья». Джилас в этой связи вспоминал: «Сталин спросил, на ком женился югославский король Петр II. Когда я сказал, что на греческой принцессе, он шутя заметил:

– А что, Вячеслав Михайлович, если бы я или ты женился на какой-нибудь иностранной принцессе, может, из этого вышла бы какая-нибудь польза?

Засмеялся и Молотов, но сдержанно и беззвучно».

Джилас запомнил, как в ночь накануне высадки союзников в Нормандии он ужинал со Сталиным на Ближней даче. «Сущность его мыслей состояла, с одной стороны, в том, что не надо „пугать“ англичан, – под этим он подразумевал, что следует избегать всего, вызывающего у них тревогу в связи с тем, что в Югославии революция и к власти придут коммунисты.

– Зачем вам красные пятиконечные звезды на шапках? Не форма важна, а результаты, а вы – красные звезды! Ей-богу, звезды не нужны! – сердился Сталин… – А Вы, может быть, думаете, что мы, если мы союзники англичан, забыли, кто они и кто Черчилль? У них нет большей радости, чтобы нагадить своим союзникам, – и в Первой мировой войне они постоянно подводили и русских, и французов. А Черчилль? Черчилль он такой, что, если не побережешься, он у тебя копейку из кармана утянет. Да, копейку из кармана!.. А Рузвельт? Рузвельт не такой – он засовывает руку только за кусками покрупнее».

Москва проводила в отношении Югославии осторожную политику. Обращения Тито о встрече в Кремле оставались без ответа. Его посол в Москве Симич жаловался, что Тито пришлось пойти на то, что не потребовалось от ПКНО – признания эмигрантского правительства. Было это так.

В те дни немецкой разведке удалось вычислить местонахождение штаба Тито в боснийском местечке Дрвар, где его попытались захватить. Но в ночь на 4 июня 1944 года Тито спасся на советском самолете, который доставил его в Бари. Оттуда англичане переправили его на остров Вис в Адриатическом море. Там Черчиллю удалось организовать 16 июня подписание соглашения между Тито и главой лондонского эмигрантского правительства Шубашичем.

Черчилль 14 августа рассказал Сталину о своих переговорах с югославами в Неаполе: «В течение последних двух дней я имел встречи с маршалом Тито и югославским премьер-министром. Я сказал обоим югославским лидерам, что мы думали лишь о том, чтобы они объединили свои ресурсы с тем, чтобы слить югославский народ в единое целое в борьбе против немцев».

Когда Красная армия через Румынию и Болгарию в начале сентября 1944 года нахлынула на границу Югославии, Тито тайно сбежал с острова Вис. 21 сентября – в роскошной, шитой золотом шинели от итальянских кутюрье – он вступил на московскую землю. Незадолго до этого был опубликован указ о его награждении орденом Суворова. «Во время этой первой встречи со Сталиным царила довольно напряженная обстановка, – вспоминал Тито. – Мы так или иначе спорили по всем вопросам, которые обсуждали… Сталин начал меня убеждать, что надо вернуть на престол короля Петра. Мне кровь ударила в голову: как он нам может советовать это! Я взял себя в руки и ответил ему, что это невозможно, что у нас народ взбунтовался бы, что в Югославии король является олицетворением предательства».

Переговоры продолжались и на даче Сталина, и в его кремлевском кабинете. Тито просил у Сталина и Молотова, чтобы советские войска были введены в те районы Восточной Сербии, где действовали его боевые отряды. Чтобы не осложнять и без того непростое положение Тито, вход советских войск в Югославию был представлен как инициатива исключительно советского военного командования. На что югославская сторона соглашалась при условии, что «на территории расположения частей Красной армии будет действовать гражданская администрация НКОЮ». Прямо из Москвы Тито направился в штаб 3-го Украинского фронта маршала Толбухина в Крайову, где готовился план Белградской операции. В ночь на 29 сентября советские войска из Болгарии вступили на югославскую территорию.

Вся тщательно выстроенная англичанами система влияния на Балканах шла прахом. Это была одна из главных причин, по которой Черчилль стал добиваться встречи на высшем уровне.

Результатом и стал визит премьер-министра в Москву в октябре 1944 года, и «процентная сделка», по которой советские и британские интересы в Югославии были определены как 50:50.

СССР скрупулезно выполнял это «процентное соглашение». Когда 20 октября советские и югославские войска освободили Белград, Тито и Шубашич подписали соглашение об образовании единого югославского правительства. Но навязанная извне идея делить власть с кем-то явно не нравилась Тито.

Он обратился 29 октября с резким письмом к Сталину, смысл которого сводился к тому, что советские военные «нарушают Ваши приказы и забирают себе трофейное имущество, а не оставляют его Югославии; вмешиваются во внутриполитические вопросы Югославии, они занимают заводы и фабрики, оттуда вывозят станки и оборудование». Сталин возмущенно ответил через два дня: «Меня поражает тот факт, что отдельные инциденты и проступки отдельных офицеров и солдат Красной армии у Вас обобщаются и распространяются на всю Красную армию… Нетрудно понять, что в семье не без урода, но было бы странно оскорблять всю семью из-за одного урода».

Может быть, из-за обиды и из-за этого инцидента Тито в последний момент отправил вместо себя в Москву своего заместителя по НКОЮ Карделя вместе с Шубашичем. Сталин и Молотов встречались с ними 23–25 ноября. Советский лидер не раз поминал о клевете на Красную армию, критиковал внутреннюю политику Тито, полагая, что в вопросе о судьбе короля (за которого так переживали англичане) он мог бы действовать более гибко и считаться с «единством антигитлеровской коалиции».

Но СССР продолжал массированную поддержку НКОЮ. Сталин 13 декабря 1944 года писал Тито: «Первое. Мы готовы снабдить Вас вооружением как трофейным, так и русским, но мы не можем осуществлять снабжение Вашей армии в порядке неожиданных заявок, без заранее составленного плана… Второе. Вам нужно также сговориться насчет плана организации сухопутных вооруженных сил Югославии, насчет количества дивизий, насчет количества офицерских кадров, способных управлять этими дивизиями. Третье. Нужно также сговориться насчет русских инструкторов для югославской армии, насчет их прав и обязанностей». По решению ГКО от 10 февраля 1945 года СССР начал передачу НОАЮ советского и трофейного оружия, которого оказалось достаточно для вооружения двадцати пехотных дивизий, нескольких полков связи, инженерных и автомобильных частей.

В феврале 1945 года Тито и главнокомандующий силами союзников на Средиземноморье фельдмаршал Александер договорились, что одна часть Истрии должна перейти под югославское военное и гражданское управление, а другая – включая сам Триест, города Горица и Пула, – под западное военное управление при югославской гражданской власти. Провинция Венеция-Джулия освобождалась с северо-востока силами югославских партизан, а с запада – союзными войсками в Италии. При этом отряды Тито стремились к максимальному расширению зоны своего контроля, а союзники – своего.

Тито 7 марта сформировал Временное народное правительство Демократической Федеративной Югославии. Он стал премьером и министром обороны, Шубашич – министром иностранных дел, вице-премьерами были назначены от НКОЮ – Кардель, а от эмигрантского правительства – лидер Демократической партии Грол. Правительство было тогда же признано Большой тройкой. Но Запад не устраивало, что НКОЮ получил 22 портфеля из двадцати восьми.

Свой первый официальный визит в новом качестве Тито 5 апреля нанес в Москву в компании Шубашича, министра по делам Черногории Джиласа и других. 11 апреля Молотов и Тито подписали в Кремле Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве.

15 апреля 1945 года Тито дал интервью «Красной звезде»: «Новая Югославия – подлинно демократическое государство. Важнейший наш принцип – равенство и братство людей. Югославия – федеративное государство, состоящее из шести федеральных единиц – Сербии, Хорватии, Боснии и Герцеговины, Словении, Черногории и Македонии. Каждая из этих единиц будет иметь свой парламент. Предоставляя полную автономию и свободу отдельным народам, мы в то же время будем бороться с попытками сепаратизма, будем воспитывать чувство любви к нашей Югославии как единому государству, завоевавшему свободу кровью сынов всех народов, населяющих его.

Когда будет освобождена вся территория страны, состоятся выборы в Югославский парламент. Народ решит, какую форму правления он хочет. Подавляющее большинство населения не желает монархии, об этом свидетельствует хотя бы огромное количество телеграмм, получаемых мною со всех концов страны…

Людям, не побывавшим в Югославии, трудно себе представить, насколько она разорена. Целые районы превращены в руины. Разрушены шахты, заводы, железные дороги, мосты. Вы можете ехать целые дни по Черногории, Далмации, Лике и не найти буквально ни одной деревни – все они сожжены, и люди вынуждены ютиться в землянках. Нам предстоит проделать гигантскую работу по восстановлению страны…

Я беседовал с маршалом Сталиным. Простой и спокойный человек, великий полководец и государственный деятель, он с большим вниманием отнесся к нуждам нашей страны. Это большое счастье не только для вас, советские люди, а и для всех свободолюбивых народов мира, что СССР имеет такого великого вождя.

В сражениях с общим врагом – немецко-фашистскими захватчиками – выросла и закалилась дружба наших народов. Я не сомневаюсь, что и в послевоенные годы она будет нерушима и тверда, являясь одним из оплотов мира в Европе».

Шубашич вскоре убыл на конференцию в Сан-Франциско, а Тито оставался в Москве, где Сталин дважды приглашал его к себе на дачу вместе с коллегами, представлявшими компартию. Джилас запомнил, что Сталин при встрече сказал, что предпочитает называть Тито товарищем, а не господином, но при этом заявил:

– Нет, у вас не советская власть – у вас нечто среднее между Францией де Голля и Советским Союзом.

А потом добавил:

– Если славяне будут объединены и солидарны – никто в будущем пальцем не шевельнет. Пальцем не шевельнет!

Меж тем позиция Черчилля по мере укрепления советско-югославских связей, позиции СССР на Балканах, обострения вокруг Триеста становилась все более воинственной.

Британский премьер 27 апреля призывал Трумэна: «Мне кажется жизненно важным дойти до Триеста, если нам удастся сделать это предложенным способом (то есть войскам Александера), и пойти на риск, присущий подобным политико-военным операциям… Предстоит многое сделать прежде, чем там похозяйничают партизанские отряды Тито. Поэтому мне кажется, что мы не можем ждать ни минуты. Фактический статус Триеста должен быть определен незамедлительно».

А 28 апреля Черчилль направил Сталину самое пространное послание за все годы их переписки и, пожалуй, самое красноречивое. В те дни, когда бойцы Красной армии приближались к рейхстагу, британский премьер думал о Польше и Югославии: «Ход событий в Югославии таков, что я не чувствую соотношения интересов наших стран, как 50 % к 50 %. Маршал Тито стал полнейшим диктатором. Он заявил, что он предан в первую очередь Советскому Союзу. Хотя он и разрешил членам Югославского Королевского Правительства войти в свое правительство, однако их только шесть против двадцати пяти, назначенных им лично».

А еще Черчилля все больше беспокоили успехи югославской армии: «В то время как германское армии в Италии отступали, войска Тито быстро продвинулись на итальянскую территорию на северо-востоке. Они надеялись до прибытия англо-американских войск захватить земли, на которые претендовали в этом районе, и в особенности занять Триест. Но американцы и мы не только были полны решимости не допустить такого урегулирования вопроса о границах до заключения мирного договора, мы также намеревались занять Триест с его великолепным портом в качестве важнейшего пункта снабжения для будущих оккупационных зон в Австрии».

Войска Тито, преследуя немцев, действительно вступили в тот день в Триест с намерением занять и всю итальянскую провинцию Венеция-Джулия раньше, чем генерал Александер успеет направить туда английские войска. Словенское население составляло большинство в итальянской провинции Венеция-Джулия, но меньшинство в ее главном городе Триесте.

Итальянское правительство выступило с протестом и призвало США и Великобританию установить свой контроль над Венецией-Джулией. «Триест итальянский!» – кричали на улицах Рима.

Тито тоже выступил с официальным протестом, утверждая, что югославская армия была вынуждена войти в провинцию Венеция-Джулия, потому что генерал Александер заключил «перемирие» с немцами в Северной Италии, и немецкие войска могли быть переброшены на восток – в Словению. Теперь, когда немцы ушли, западные союзники не имеют основания для занятия Триеста. Тито как премьер-министр «должен в первую очередь принимать во внимание интересы своей страны».

В Триесте и других частях провинции прошли аресты сотрудников фашистского госаппарата, были заняты банки, реквизированы запасы продовольствия. При это югославы стремились избегать прямых столкновений с союзными войсками.

Так обозначилась еще одна сложнейшая проблема послевоенного урегулирования – проблема Триеста, – споры по которой займут многие месяцы.

После консультаций с ОКНШ Трумэн 29 апреля информировал Черчилля, что союзники должны добиваться контроля над Триестом и всеми другими занимаемыми регионами Италии из соображений военной необходимости. Инструкция, направленная Объединенным комитетом Александеру, предписывала ему идти вперед и формировать военные администрации во всех занимаемых союзниками регионах. Причем сделать это, в случае военной необходимости, не дожидаясь согласия Советского Союза и Югославии. Если югославские войска будут оказывать сопротивление, Александеру предписывалось связаться с Объединенным комитетом, прежде чем предпринимать какие-либо действия.

Эта директива показалась Черчиллю неубедительной и недостаточно ясной. Он писал Трумэну: «Безусловно, является иллюзией полагать, что югославское правительство, с советским правительством за спиной, согласится, чтобы мы вошли или взяли под контроль Венецию-Джулию, включая Фиуме и т. д. Они, без сомнения, попытаются занять всю эту территорию, потребуют и оккупируют порты Триеста, Полы и Фиуме; а однажды войдя туда, я не думаю, что они уйдут… У нас столько же прав свободно продвинуться в Триест, если мы сможем попасть туда, сколько было у русских проложить себе путь в Вену…

Поэтому я надеюсь, что Александеру будет предоставлена возможность как можно быстрее и в обстановке как можно более строгой секретности выполнить план, одобренный Объединенным комитетом. А самое главное, мы попытаемся завладеть Триестом с моря прежде, чем проинформировать русских и югославов, если, разумеется, главнокомандующий сочтет, что план можно успешно выполнить с помощью десантных и других войск, находящихся в его распоряжении».

Черчилль уверял, что это внесет дополнительную гармонию в американо-британско-итальянские отношения, расколет и сделает неэффективным коммунистическое движение в Италии. Он умолял Трумэна позволить ему провести эти операции.

Трумэн 30 апреля созвал специальное совещание в Белом доме. Его ответ Черчиллю, отправленный в тот же день, предоставлял Александеру свободу действий до той точки, когда они могли столкнуться с югославскими войсками. Президент не гарантировал поддержку американцев в случае противостояния с силами Тито. «Прежде чем части Александера войдут в Венецию-Джулию, он должен информировать маршала Тито о своих намерениях и объяснить ему, что, если какие-нибудь югославские части останутся на этой территории, они обязательно должны перейти под командование Александера… Я считаю это важным, так как хочу избежать использования американских войск в борьбе с югославскими войсками или использования их в борьбе на балканской политической арене».

Александер, вдохновленный поддержкой своего, британского правительства, приказал английским дивизиям обеспечить защиту Триеста, морского рейда в Пуле и путей сообщения между Италией и Австрией. 1 мая он посвятил Тито в свои намерения: «Полагаю, что все Ваши части, находящиеся в этом регионе и причастные к операции, перейдут под мое командование, как Вы предлагали во время наших переговоров в Белграде, и что теперь Вы выпустите распоряжения, касающиеся этого вопроса».

Одновременно Александер доложил Черчиллю, что войска Тито намерены оккупировать большую часть Истрии. «Я совершенно уверен, что он не отведет свои части, если получит такой приказ, если только русские не прикажут ему сделать это». Если поступит приказ занять всю Венецию-Джулию, то британским войскам придется сражаться с югославской армией, которая имеет поддержку русских.

Второго мая британские, точнее – новозеландские – части вошли в соприкосновение в Триесте с югославскими войсками. Именно новозеландцы, а не югославы официально приняли капитуляцию немецкого гарнизона, а также заняли порт. Югославские силы удерживали центр города. Александер направил свои войска в Монфальконе и Горицию, расположенные к северу от Триеста, чтобы предотвратить установление югославами контроля над ними.

Черчилль 6 мая подстегивал Александера: «Вы, безусловно, имеете право идти так далеко и так быстро, как только можете, пока не вступите в контакт с русскими или югославскими войсками». Части Тито продолжали удерживать девяносто пять процентов территории Венеции-Джулии.

Александер 9 мая направил своего начальника штаба генерала Моргана в Белград для переговоров с Тито. Морган предложил заключить временное соглашение, по которому Верховный главнокомандующий сил союзников в Средиземноморье будет контролировать порт Триест, ведущие из него в Австрию через Горицию и Тарвизо железные дороги и шоссе в соседние районы Венеции-Джулии. Все югославские части к западу от этой линии должны быть выведены. Однако Военное правительство готово опираться на уже созданную в провинции югославскую гражданскую администрацию.

Тито настаивал не только на контроле над гражданской администрацией, но и на проведении совместных с союзниками военных и организационных акций в Триесте и вдоль линий коммуникаций.

Из американского посольства в Риме приходили все более тревожные депеши. Грю докладывал президенту, что Тито намеревался подчинить себе всю провинцию и удержать ее за Югославией по условиям будущего мирного договора. В этом его поддержит СССР, который намеревался якобы использовать Триест в качестве собственного порта.

После капитуляции Германии Трумэн также склонился к более жесткой линии в триестском кризисе. Тито, считал президент, «вряд ли пойдет на большее, чем символическое сопротивление, хотя мы должны быть готовы к дальнейшим шагам, необходимым для его выдворения».

Трумэн 11 мая отправил Черчиллю решительное послание: «Если действия Тито в Венеции-Джулии увенчаются успехом, то можно ожидать идентичных требований в отношении Каринтии и Штирии в Южной Австрии, а также частей Венгрии и Греции». Следует ли, вопрошал президент, позволять нашим союзникам заниматься «бесконтрольным захватом земель»? Он предлагал поставить Тито в известность, что вопрос провинции Венеция-Джулия – один из тех многих спорных вопросов, решение которых может быть достигнуто только по итогам мирной конференции и после заключения всеобщего мирного договора. «Правительство Соединенных Штатов ожидает, что югославское правительство немедленно даст свое согласие на установление контроля со стороны Верховного главнокомандующего сил союзников в Средиземноморье над всем регионом, с городами Триест, Гориция, Монфальконе и Пула. Также югославские вооруженные силы в регионе должны получить соответствующие инструкции от командования союзников, чтобы обеспечить формирование в провинции администрации Военного правительства под управлением Верховного главнокомандующего в Средиземноморье».