Текст книги "От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое"

Через два дня решалась судьба Закарпатья, Карпатской Рутении. В Москву прибыл министр иностранных дел Чехословацкой Республики (ЧСР) Ферлингер, которому Сталин и Молотов обещали сократить количество размещенных в Чехословакии советских войск втрое и добиться вывода оттуда американских войск, помочь с вооружением для армии, не мешать выселению из ЧСР немцев и венгров. Не безвозмездно. 29 июня Молотов подписал с Ферлингером договор о присоединении к СССР Закарпатской Украины, заявив при этом:

– В течение тысячелетия закарпатско-украинский народ был оторван от своей матери-родины – Украины. Еще в конце IX века он подпал под власть венгров. Венгерские помещики и капиталисты, а затем и немцы создали для него режим бесправия, угнетения и колониальной эксплуатации. Однако несмотря ни на что, народ Закарпатской Украины по своим этнографическим признакам, по языку, быту, по своим историческим судьбам был и остается частью украинского народа. Красная армия, выполняя свою великую освободительную миссию, изгнала из Закарпатской Украины немецких и венгерских оккупантов, вызволив карпато-украинцев из фашистской неволи и начав этим освобождение территории всей Чехословацкой Республики. 26 ноября 1944 г. в городе Мукачево состоялся Первый съезд Народных комитетов Закарпатской Украины, который единогласно принял Манифест о желании народа Закарпатской Украины присоединиться к Советской Украине. Президент и правительство Чехословацкой Республики пошли навстречу единодушному желанию народа Закарпатской Украины.

При этом чехословацкие власти рассматривали присутствие англо-американских сил в стране как определенный противовес пребыванию советских войск. Характерно, что в июне 1945 года из Праги поступали обращения в Лондон переместить на родину чехословацкие военно-воздушные силы, обученные на британских самолетах и базировавшиеся в годы войны в Великобритании.

Ближневосточные страсти

Седьмого июня Молотов встретился с турецким послом Селимом Сарпером и по настоянию Сталина отверг предложенный турками проект договора. Вместо этого Наркоминдел выставил двойное требование: о пересмотре советско-турецкого договора, которым, как заметил Молотов, СССР «был обижен в территориальном вопросе», что предполагало возвращение Карса и Ардагана; и о «совместной обороне» Босфора и Дарданелл.

– Безопасность СССР со стороны Черного моря и особенно со стороны проливов не должна зависеть просто от воли Турции и от ее реальных возможностей, которых может оказаться недостаточно, – жестко настаивал Молотов.

Американское правительство заняло выжидательную позицию, а Молотов вновь поговорил с послом Турции уже мягче. Не думает ли турецкое правительство, что ситуация далека от разрешения, и «не могли бы мы попытаться добиться полезного результата при обсуждении упомянутых пунктов?».

Нарком также выразил желание «задать некоторые вопросы о взаимоотношениях Турции с Балканскими странами».

Турецкое правительство запросило Вашингтон о его отношении к советским притязаниям. Госдепартамент ответил, что ситуация не требует прямого вмешательства. Советское правительство еще не угрожало Турции и не выставляло ультимативных требований. Советско-турецкие переговоры проходят в дружественной атмосфере, на горизонте не видно грозовых туч. Почему бы не продолжить переговоры, уважая мнение оппонента?

Турецкое руководство было в растерянности: как понимать совет уважать мнение советской стороны? В Анкаре предложения советского правительства виделись как часть общего зловещего плана Москвы: распространить свой контроль на всем пространстве от Кавказа и через Турцию до Искендеруна и Средиземного моря и через Иран и Ирак – до Персидского залива. А в дальнейшем закрыть Черноморские проливы для стран, не входивших в орбиту влияния СССР. Министр иностранных дел Сумер выразил американцам пожелание занять на предстоящей конференции «твердую позицию поддержки равного суверенитета и независимости для всех стран».

Ответ турецкого правительства (22 июня) был категоричен: оно не намерено ни в малейшей степени рассматривать вопрос об уступке территорий и учреждении русских военных баз в проливах и что в принятии решения о пересмотре Конвенции Монтрё должны принимать участие и многие другие страны.

Сам Молотов прекрасно сознавал тщетность своего демарша, хотя и вынужден был соблюдать субординацию. Позднее он скажет: «В последние годы Сталин немножко стал зазнаваться, и мне во внешней политике приходилось требовать то, что Милюков требовал – Дарданеллы. Сталин:

– Давай нажимай! В порядке совместного владения.

Я ему:

– Не дадут.

– А ты потребуй.

Это была наша ошибка. По-моему, Сталин хотел сделать все законно, через ООН. Когда туда вошли наши корабли, там уже были англичане наготове…

Считаю, что эта постановка вопроса была не вполне правильной, но я должен был выполнять то, что мне поручили… Это было несвоевременное, неосуществимое дело. Сталина я считаю замечательным политиком, но у него тоже были свои ошибки. Мы предлагали этот контроль в честь победы, одержанной союзными войсками. Но его не могли принять, я знал. По существу, с нашей стороны это было неправильно: если бы Турция была социалистическим государством, об этом еще можно было говорить».

Франция по-прежнему находилась в жестком клинче с американцами и англичанами.

Объединенный комитет начальников штабов в июне предложил, чтобы Трумэн и Черчилль совместно и открыто осудили французскую политику в Северной Италии. Стимсон выступил против: это могло, по его мнению, привести к политическому кризису во Франции или дать противоположный эффект – сплотить французский народ вокруг де Голля на почве противостояния США и Англии. Стимсон, Макклой и Грю подготовили закрытое письмо от президента де Голлю с жестким осуждением французской политики. В письме Трумэн особенно возмущался тем, что Дуайен выступил с «немыслимыми угрозами», которые «глубоко потрясут американский народ, если он только услышит о них». Послание заканчивалось словами: «Так как эта угроза со стороны французского правительства направлена против американских солдат, то я с сожалением вынужден заявить, что никакое военное оборудование и боеприпасы не будут передаваться французским войскам».

Будут немедленно приостановлены все военные поставки для французской армии, за исключением предназначенных для войны с Японией. Снабжение продовольствием и топливом, однако, сохранялось.

О содержании письма де Голлю был поставлен в известность и Черчилль, который был крайне разочарован, что письмо не стало достоянием гласности. «Публикация Вашего послания, – писал британский премьер Трумэну, – приведет к свержению де Голля, который после пяти долгих лет испытаний является, в чем я убежден, злейшим врагом Франции в обрушившихся на нее бедах… и одной из величайших опасностей миру в Европе». Впрочем, Черчилля больше волновал конфликт с де Голлем в странах Леванта, чем в Северо-Западной Италии.

В тот же день – 6 июня, когда письмо Трумэна было послано де Голлю, Бидо пожаловался Грю, что сам он считал французское вторжение в Италию не только беззаконием, но и глупостью…

– Я родился неподалеку от тех мест. Свет на них клином не сошелся.

8 июня в Вашингтон пришел удивленно-возмущенный ответ де Голля. Разве американские войска не стоят в одном строю с дружественными им французскими частями? Почему союзники хотят изгнать Францию из этого региона? Но насколько бы ни было это требование несправедливым и неприемлемым, Франция это переживет: «В любом случае я готов дать Вам удовлетворение, насколько это возможно для нас. Завтра утром генерал Жуэн прибудет в штаб-квартиру фельдмаршала Александера для проведения переговоров в самом широком аспекте для решения проблемы».

В воспоминаниях де Голль напишет: «Я не стал делать трагедии из послания Трумэна. Мне показалось более уместным добавить несколько капель масла для более гладкой работы механизма франко-американских отношений в условиях, когда англичане дали официально знать о своей готовности применить силу против французских войск в Сирии. Я ответил президенту, что „ни в приказах французского правительства, ни в приказах генерала Дуайена не содержалось, естественно, намерения силой воспротивиться присутствию американцев в альпийской зоне, что в этой зоне находятся одновременно и американские и французские войска, которые, как и повсюду, живут в товарищеском согласии“. Вопрос заключался не в сосуществовании французов и их союзников, а в „вытеснении французов союзниками с территории, которая была отвоевана нашими солдатами у немецких и итало-фашистских войск и где к тому же многие деревни заселены лицами французского происхождения“».

Несколько дней спустя было достигнуто соглашение о выводе всех французских войск из Италии к 10 июля. После чего американское правительство возобновило поставки военного снаряжения во Францию.

Но это вовсе не было концом этой истории. Де Голль добился своего. Читаем его мемуары: «В конечном итоге проблема разрешилась так, что мы стали обладателями того, к чему стремились. Правда, в проекте соглашения, разработанном штабом Александера и генералом Карпантье, который представлял Жуэна, предусматривался поэтапный отвод наших войск к границе 1939 года. Но, за исключением положений, касающихся долины Аосты, которую мы решили за собой не оставлять, я отверг данный проект, согласившись лишь на доступ в спорные коммуны небольших союзнических отрядов при условии их полного невмешательства в административные дела. Что касалось итальянских войск, то я потребовал, чтобы они держались от данного района подальше. Следует сказать, что, пока шли переговоры, мы осуществляли политику свершившихся фактов».

А в Ливане между тем ситуация резко обострилась. Вину за это де Голль возложил однозначно на Великобританию и ее ставленников: «28 мая в Дамаске все наши посты были атакованы бандами мятежников и отрядами сирийских жандармов, вооруженных автоматами, пулеметами и гранатами английского производства. Целые сутки в Дамаске шла перестрелка».

По словам Черчилля, все было иначе. Сирийское правительство сообщило в Лондон, что «не в силах справиться с событиями и не может больше нести ответственность за внутренний порядок. Французы открыли артиллерийский обстрел в Хомсе и Хаме. Французские броневики разъезжали по улицам Дамаска и Алеппо. Французские самолеты летали на небольшой высоте над мечетями в час молитвы, на крышах зданий устанавливались пулеметы. Примерно в 7 часов вечера в Дамаске завязались ожесточенные бои между французскими войсками и сирийцами, продолжавшиеся несколько часов – до глубокой ночи. Французская артиллерия открыла огонь, вызвавший большие людские потери и причинивший серьезный материальный ущерб».

Бои продолжались. Де Голль утверждает: «На следующий день, 29 мая, выяснилось, что французы выстояли, а крепко потрепанным мятежникам пришлось укрыться в общественных зданиях: парламенте, городской ратуше, полицейском управлении, дворце, сирийском банке и т. д. Чтобы полностью покончить с беспорядками, генерал Олива-Роже, французский представитель в Сирии, отдал приказ подавить эти центры восстания. За сутки наши сенегальцы и несколько сирийских рот справились с заданием, использовав при этом всего два орудия и один самолет».

Действительно, как зафиксировали очевидцы событий с сирийской стороны и историки, около шести вечера в Правительственном дворце в центре Дамаска услышали звуки артиллерийских залпов. Перебив охрану, французские войска заняли здание парламента, окружили Правительственный дворец и начали обстреливать его из орудий. Французы отключили электроснабжение Дамаска, и город погрузился во тьму. Уничтожение артиллерией правительственных зданий и домов известных политиков, жилых кварталов продолжалось всю ночь.

На следующий день президент аль-Куатли перенес свою штаб-квартиру в Салихию (пригород Дамаска), где к нему присоединилось большинство министров. Атаки французов становились все более ожесточенными. Теперь они обстреливали жилые кварталам Дамаска зажигательными снарядами, что вело к массовым пожарам. Депутат сирийского парламента и министр финансов Халид аль-Азм вспоминал: «От зрелища распространяющегося огня жителей города охватил ужас. Снаряды продолжали падать, а пожарные бригады не тушили пожары, потому что французские солдаты не давали им выполнять свой долг».

Из своей временной резиденции аль-Куатли обратился к британскому правительству как гаранту сирийской независимости с официальной просьбой о вмешательстве.

А вот интерпретация де Голля: «К вечеру 30 мая французские власти овладели ситуацией, а сирийские министры погрузились в автомашины британской миссии и предпочли поискать убежище вне столицы. В течение трехнедельного мятежа англичане оставались ко всему происходящему безучастными. В Каире сэр Эдвард Григг, их министр без портфеля, ведавший британскими делами на Ближнем Востоке, и генерал Пэйджет, их главнокомандующий, не подавали признаков жизни. В Леванте генерал Пиллоу, командующий IX-й британской армией, вполне мог бы пригрозить бунтарям использованием вверенных ему вооруженных сил, но даже пальцем не шевельнул. Лондон хранил молчание…

Мы, кстати, и не добивались от них активных действий. Но как только они увидели, что мятеж провалился, их поведение изменилось коренным образом. Перед Францией встала на дыбы извергающая угрозы Британия.

Вечером 30 мая Черчилль, в присутствии Идена, вызвал нашего посла Массигли. Не иначе как для важного сообщения! Устами премьер-министра британское правительство требовало от французского правительства прекращения огня в Дамаске и заявляло, что в случае продолжения боев войска Ее Величества не смогут оставаться в роли пассивных наблюдателей…

Несмотря на обуревавшее мою душу чувство негодования, я счел целесообразным отдать приказ приостановить огонь, если, конечно, таковой еще велся, и, оставаясь на занятых позициях, не препятствовать передвижению войск, которое может быть предпринято английской стороной».

Но англичане пока не заметили никаких признаков деэскалации. Черчилль утверждал: «Артиллерийский обстрел продолжился, по времени стихая, до утра 31 мая, было убито и ранено около двух тысяч человек. Правительство в Хомсе уже обратилось к английской 9-й армии с просьбой добиться перемирия. Мы больше не могли оставаться в стороне, и 31 мая главнокомандующему вооруженных сил на Среднем Востоке генералу Бернарду Пэйджету было дано указание восстановить порядок. Он довел наше требование до сведения французского командующего, и последний, по указанию из Парижа, объявил о „прекращении огня“».

Де Голль был в ярости от британской реакции на его жест доброй воли с прекращением расстрела сирийцев: «Если бы с английской стороны речь действительно шла только о „прекращении огня“, на этом была бы поставлена точка. Но суть дела, естественно, заключалась в другом. Именно поэтому, узнав, что французы приняли решение приостановить применение военной силы, Лондон поспешил разыграть заранее подготовленную инсценировку с целью публично унизить Францию. Черчилль, несомненно проинформированный об окончании боев в Дамаске, решил выступить постфактум с угрожающим ультиматумом, уверенный, что мы не имеем возможности ответить ему должным образом. Он рассчитывал дешево приобрести имя защитника арабов и надеялся, что в потрясенной Франции политический авторитет де Голля будет поколеблен, а возможно, в итоге ему придется распроститься с властью».

В 4 часа пополудни 31 мая Иден в Палате общин зачитал текст послания, которое якобы было направлено де Голлю премьер-министром. Де Голль уверял, что никакого послания не получал и что Иден это прекрасно знал.

– Ввиду серьезного положения, – звучали в парламенте обращенные к де Голлю слова из послания Черчилля, – которое сложилось между Вашими войсками и правительствами Леванта, и вспыхнувших жестоких боев, мы, к нашему глубокому сожалению, вынуждены отдать приказ главнокомандующему вооруженными силами на Ближнем Востоке принять меры для предотвращения дальнейшего кровопролития. В своих действиях мы руководствуемся интересами безопасности на всем Востоке и обеспечения коммуникаций, необходимых для ведения войны против Японии. Во избежание столкновений между британскими и французскими войсками мы рекомендуем Вам отдать французским частям приказ немедленно прекратить огонь и отойти в места их постоянной дислокации. После прекращения огня и восстановления порядка мы готовы приступить в Лондоне к трехсторонним переговорам.

Де Голль был уязвлен до глубины души: «Таким образом, британское правительство не только объявило на весь мир о конфликте с нами, который оно само затеяло, но и нанесло Франции оскорбление в момент, когда наша страна была не в состоянии принять вызов. Британское правительство сделало к тому же все возможное для того, чтобы наше официальное уведомление о прекращении огня не попало к нему до того, как оно обрушит на нас во всеуслышание свои обвинения. В Лондоне Иден проявил немалую изобретательность, чтобы не встретиться до заседания Палаты общин с нашим послом, который с утра добивался приема у британского министра.

Что касается послания Черчилля, то оно было доставлено мне в 5 часов, то есть час спустя после его прочтения британским депутатам. Эта задержка, добавлявшая к наглости текста бесцеремонное попрание всех общепринятых норм, требовалась лишь для того, чтобы не позволить мне вовремя дать знать английскому правительству об уже состоявшемся прекращении огня в Дамаске и лишить его всякого повода для предъявления ультиматума… Само собой разумеется, я не удостоил английского премьера ответом. Ночью я послал генералу Бейне четкие и ясные инструкции относительно действий наших войск: „Войскам не возобновлять боев, если они не будут к этому вынуждены; никому не уступать занятых позиций; ни в коем случае не подчиняться приказам английского командования“».

Следующие пару дней выдались беспокойными. Британские войска могли ввязаться в бои с французами или арабами, или с обоими сразу. Для демонстрации своей решимости британское правительство обратилось к американцам с просьбой направить к берегам Леванта свои боевые корабли. Американское судно уже даже получило из Вашингтона приказ отправиться в Бейрут для демонстрации флага, когда Грю посоветовал президенту повернуть его назад. И.о. госсекретаря полагал, что не следовало упускать возможность стать, если потребуется, посредниками между Великобританией и Францией. Трумэн отозвал приказ.

Первого июня де Голль собрал свой кабинет. «Министры полностью солидаризировались с проделанной работой и отданными приказами. Должен сказать, что овладевшее ими чувство не было чувством страха перед вооруженным конфликтом, поскольку мы стремились всячески его избежать, а британские угрозы больше отдавали дешевым блефом. Министры скорее разделяли охватившее меня чувство горького разочарования при виде того, как Великобритания подрывает основы нашего союза…

В тот же день, 1 июня, генерал Пэйджет прибыл в Бейрут и вручил генералу Бейне ультиматум с подробным изложением требований. Англичанин представился как „Верховный командующий Восточным театром военных действий“, хотя на 10 тысяч км в округе уже не было никакого противника, и заявил, что „получил от своего правительства приказ взять командование в Сирии и Ливане в свои руки“. В соответствии с этим он потребовал от французских властей „беспрекословного исполнения всех поступающих от него приказов“. Его первое распоряжение предписывало нашим войскам „прекратить боевые действия и вернуться в казармы“…

Генерал Бене сразу же предупредил генерала Пэйджета, что подчиняется он только приказам генерала де Голля и своего правительства… После чего генерал Пэйджет вместе со своими танками, боевыми машинами и эскадрильями вернулся к себе несолоно хлебавши».

Информировать Советский Союз о своих действиях на Ближнем Востоке ни одна из сторон конфликта не сочла нужным. Когда Черчилль 31 мая в палате общин говорил о возможности трехсторонних консультаций по Ближнему Востоку, он имел в виду Англию, Францию и США. Москва сама напомнила о своем существовании 1 июня. Молотов отправил ноту французскому министру иностранных дел: «По поступившим сообщениям, в настоящее время на территории Сирии и Ливана происходят военные действия, причем находящиеся там французские войска вошли в столкновение с сирийцами и ливанцами, производя артиллерийский и минометный обстрел столицы Сирии – города Дамаска. Происходит обстрел Дамаска с самолетов. Вооруженные столкновения имеют место также в некоторых других городах Сирии и Ливана. Количество убитых и раненых увеличивается с каждым днем. Положение усугубляется тем, что указанные три государства – Франция, Сирия и Ливан – являются членами Объединенных Наций, участвующими в происходящей в Сан-Франциско конференции.

Советское правительство считает, что события в Сирии и Ливане не соответствуют духу решений, принятых в Думбартон-Оксе, и целям происходящей в Сан-Франциско конференции Объединенных Наций по созданию организации для обеспечения мира и безопасности народов. Поэтому Советское правительство считает, что должны быть приняты срочные меры к тому, чтобы прекратить военные действия в Сирии и Ливане и уладить возникший конфликт мирным порядком. С этим предложением советское правительство обращается к временному правительству Французской республики, а также к правительствам Великобритании, Соединенных Штатов Америки и Китая, которым принадлежит инициатива создания послевоенной организации мира и международной безопасности».

То есть Москва предлагала обсудить конфликт в пятистороннем формате создававшегося Совета Безопасности еще учреждавшейся ООН. В тот же день ушло аналогичное по содержанию послание Молотова в Вашингтон. В разговоре с Грю советский поверенный в делах Новиков прозрачно намекнул, что советское правительство желает начать консультации о проведении согласованной политики на Ближнем Востоке.

Ответа пока не было.

Де Голль 2 июня созвал в Париже пресс-конференцию. «Никогда еще мне не доводилось видеть такого стечения журналистов, как наших, так и иностранных, – напишет французский лидер. – Я рассказал о том, что произошло, не допуская оскорблений в адрес наших бывших союзников, но и не стесняясь в выражениях».

Черчилль на следующий день появился в палате общин и заявил, что желает ответить де Голлю. Генерал был самым внимательным слушателем: «Он объявил, что его правительство стремится к сохранению союза с Францией, как будто только что раздававшееся бряцание оружием не нанесло коварного удара дружбе, питаемой французами к англичанам. Премьер-министр вновь попытался оправдать британское вмешательство в дела на Ближнем Востоке ответственностью, которая, по его утверждению, лежит на его стране за весь Восток. Однако он ни словом не обмолвился об обязательстве, официально взятом Великобританией 25 июля 1941 года и скрепленном подписью его министра Оливера Литтлтона, уважать интересы Франции в Сирии и Ливане, не вмешиваться в нашу политику и в вопросы общественного порядка».

Четвертого июня де Голль пригласил посла Великобритании Даффа Купера, усадил его и заявил:

– Должен признаться, что мы не в состоянии сегодня скрестить с вами оружие. Но вы оскорбили Францию и предали Запад. Такое не забывается.

Купер встал и вышел.

Черчилль после этого уже не счел нужным вновь вступать в перепалку с де Голлем, а тот еще долго не мог успокоиться. «Следует отметить, что, рассчитывая в результате создавшегося кризиса на изоляцию де Голля во французских правящих кругах, премьер-министр Великобритании в своих расчетах не ошибся… Я оказался в вопросе о Ближнем Востоке без надежной поддержки со стороны большинства видных политических деятелей Франции… Иногда можно было услышать протесты, но, естественно, они были направлены против генерала де Голля, упорство которого казалось безрассудным и неуместным».

Де Голль 4 июня пригласил советского посла Богомолова и предложил ему обсудить с Москвой вопрос о созыве широкой конференции в Париже для обсуждения ситуации на Ближнем Востоке с участием и великих держав, и арабских стран. Генерал уверял при этом, что в этом вопросе может доверять только СССР и только с ним пока начал обсуждение.

Богомолов сообщал в НКИД: «Де Голль заявил мне, что… Восток может стать источником новой войны между европейскими государствами. Де Голль предполагает, что следует созвать международную конференцию из представителей пяти великих держав Комитета Безопасности, Турции и затем арабских стран: Сирии, Ливана, Ирака, Саудовской Аравии, Йемена, Палестины и Египта. Другие арабские страны де Голль не упомянул. На этой конференции де Голль предполагает поставить на обсуждение и, быть может, решить вопрос о положении в этих арабских странах. Я спросил де Голля, предполагает ли он предложить это сейчас же англичанам и американцам? Де Голль ответил отрицательно и сказал, что он хочет знать только мнение Советского правительства».

Шестого июня Бидо ответил на ноту Молотова от 1 июня о положении в Сирии и Ливане: «Акты насилия, спровоцированные сирийскими мятежниками, которые разжигали беспорядки в надежде добиться целей, отвечающих их собственным взглядам, в высшей степени прискорбны. Никто более моего правительства не может о них сожалеть. Факт, который послужил предлогом для этих волнений, знаменателен сам по себе. Речь идет об отправке французскими военными властями одного батальона подкрепления, операции, осуществленной согласно военному режиму, который применяется на территории Сирии и Ливана с 1941 г., не вызывая никогда протеста против союзных военных властей… Правительство республики очень охотно принимает предложения, о которых Вы соблаговолили меня уведомить, и принимает во внимание интерес, который придает правительство СССР урегулированию имеющихся проблем в Леванте».

Сам де Голль позитивно отозвался и о советской инициативе по пятисторонней встрече по Ближнему Востоку: «Учитывая, что СССР направил нам 1 июня ноту с выражением беспокойства по поводу беспорядков, возникших в этой части мира, видя, с другой стороны, что Египет, Палестина и Ирак горят желанием освободиться от британского господства, я публично предложил обсудить вопрос во всем его объеме на встрече пяти великих держав: Франции, Британии, США, СССР и Китая… Разумеется, наше предложение было отвергнуто англичанами и американцами с потаенной яростью».

Идею торпедировали даже не англичане, а американцы. Трумэн просто не пожелал заниматься этими проблемами. Когда на пресс-конференции 7 июня его спросили, относится ли он положительно к французскому предложению, он ответил однозначно: «Нет».

Ну а у Советского Союза хватало других дел, чтобы слишком много внимания уделять колониальным разборкам Англии и Франции. 9 июня Молотов принял по его просьбе французского посла в Москве Катру – того самого генерала, который в 1941 году обещал сирийцам и ливанцам независимость. Тот сразу начал с ноты по вопросу о Сирии и Ливане:

– Этот вопрос касается как великих держав, так и стран Ближнего Востока. Генерал де Голль и Бидо считают, что его следует решить в международном формате. Они предлагают рассмотреть все проблемы, относящиеся к безопасности Ближнего Востока, на конференции великих держав в Париже. Сирийская и ливанская проблемы, по мнению французского правительства, касаются всех арабских стран, включая Египет.

Молотов не стал ангажироваться, ограничившись серией уточняющих вопросов и пообещав «изучить Ваше предложение»:

Отправляя 12 июня запись беседы с Катру послу Богомолову, Молотов сопроводил послание припиской: «Кстати, о Вашей беседе с де Голлем 4 июня по предложению де Голля о созыве конференции с участием всех арабских стран. Этим де Голль не только пытается воздействовать на Англию, но и использовать СССР в игре с Англией. Де Голль делает вид, что он нам особо доверяет и советуется в данном случае только с советским правительством. Я уж не говорю о том, что письменное предложение Катру несколько иначе ставит вопрос (смотри первый пункт настоящей телеграммы), чем говорил де Голль».

Французская Консультативная ассамблея только 17 июня удосужилась обратить внимание на события в Леванте. С докладом, встреченным прохладно, выступил Бидо. Пара ораторов осудила «антифранцузские мятежи» и выразила сожаление по поводу позиции Англии. Но большинство выступавших горько разочаровало де Голля, который напишет: «Если поверить их словам, поддержанным бурными аплодисментами, все, что произошло в Сирии, было лишь следствием пагубной политики, которую мы испокон веков проводили в этой стране. Выйти из этого неприглядного положения Франция, по их мнению, могла, лишь представ перед народами Ближнего Востока в роли носительницы освободительных, цивилизаторских и революционных идей и позволив им самим решать свои дела…

Я сидел и ждал, когда кто-нибудь из собравшихся в зале политических деятелей – пусть хоть один – встанет и скажет: „Речь идет о чести и интересах нашей страны. Сейчас, когда попрано и то и другое, мы не относимся к числу сильнейших государств. Но мы не откажемся от того, на что имеем право. Пусть те, кто нарушил это право, знают, что одновременно они нанесли тяжелый удар по объединявшему нас союзу. Пусть они знают, что сегодня, когда возрождаются мощь и влияние Франции, она сделала из этого надлежащие выводы“.

Но этих слов никто не сказал. Сказал их я, выйдя на трибуну, когда дебаты закончились. Ассамблея слушала меня с напряженным вниманием и проводила с трибуны, как и положено, аплодисментами. Принятое постановление было беззубым и фактически означало самоотречение. Мне пришлось еще раз взять слово и объявить, что в политическом отношении текст постановления ни к чему правительство не обязывает. Этот случай показал мне всю глубину внешне незаметных разногласий между мной и политическим классом Франции в вопросах внешней политики».

Между тем ситуация в Сирии и Ливане оставалась острой, угрожая перерасти в очередной открытый конфликт между местными жителями и французскими властями, который едва сдерживался (если сдерживался) британскими военными.

Британский историк-арабист Юджин Роган замечает: «Отчаянная попытка Франции сохранить свою империю в Леванте потерпела неудачу, и ничто больше не могло заставить ожесточившихся сирийцев пойти на компромисс и отказаться от требования полной независимости».