Текст книги "От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое"

– Я к Вашим услугам. Теперь я располагаю большим свободным временем, чем год тому назад.

Тут Гопкинс предоставил слово Гарриману, который сделал неожиданное предложение:

– Как Вы знаете, Соединенные Штаты поддерживают дружественные отношения с Англией со времени Американской революции.

Весьма странная мысль, учитывая, что Американская революция была, собственно, войной с Англией.

– Но правительство США думает, что будет полезно, если между Соединенными Штатами и Советским Союзом состоятся отдельные переговоры, – продолжил Гарриман. – Ибо есть такие вопросы, которые касаются только двух наших стран.

Сталин на это ничего не ответил. Скорее всего, не поверил. Или почувствовал подвох и сменил тему.

– У меня есть один вопрос. Хотел бы услышать от Вас, не думают ли в руководящих кругах Америки о созыве международной конференции для Европы. Этот вопрос, кажется, назрел и стучится в дверь.

– Как я полагаю, – ответил Гопкинс, – Трумэн считает свою встречу с маршалом Сталиным важным шагом к такой мирной конференции, ибо на этой встрече могут быть приняты очень важные решения. Я знаю, каких взглядов Трумэн придерживается по вопросу о Германии, и я изложу их.

– Хорошо было бы поторопиться с созывом мирной конференции для Европы, – заметил Сталин. – Хорошо бы договориться о сроке ее созыва, ибо потребуется провести большую подготовительную работу. Версальская конференция была недостаточно хорошо подготовлена, и поэтому на ней были совершены ошибки.

Гопкинс знал, что в Вашингтоне плохо относятся к идее такой мирной конференции, а потому вновь вернулся к вопросу о саммите Большой тройки:

– Не продумал ли маршал Сталин о месте встречи?

– Я думал об этом и в своем послании Трумэну предложил район Берлина.

О ходе переговоров в Москве Трумэн узнавал сразу же. «Гопкинс и Гарриман встретились со Сталиным и Молотовым 26 мая, – напишет президент в мемуарах. – Гопкинс сообщил, что Сталин так же стремится увидеться с Черчиллем и со мной, как и мы с ним… Гопкинс присылал мне ежедневный отчет по телеграфу, полностью держа меня в курсе. Это позволило мне обсудить с Черчиллем ряд проблем, затрагивающих интересы наших трех правительств».

На второй встрече с Гопкинсом следующим вечером в ответ на его вопрос, что особенно беспокоит его в отношениях с Соединенными Штатами, Сталин, накануне позволивший высказаться гостю, взял быка за рога:

– Я не буду ссылаться на советское общественное мнение. Хотел бы рассказать о тех настроениях, которые создались в советских правительственных кругах в результате недавних действий правительства Соединенных Штатов.

И назвал пять проблем. Во-первых, приглашение на конференцию Объединенных Наций Аргентины вопреки прямому решению на этот счет в Ялте.

– На конференции в Сан-Франциско Молотов сыграл с нами злую шутку, процитировав заявление президента Рузвельта и Хэлла по аргентинскому вопросу, – признал Гопкинс.

Сталин и Молотов рассмеялись. А американский эмиссар оправдывался не только необходимостью сделки с латиноамериканцами для принятия Украины и Белоруссии.

– Если бы Молотов не поднял вопроса о приглашении нынешнего польского правительства, мы бы, возможно, убедили латиноамериканские страны отложить вопрос об Аргентине.

– Во-вторых, вопрос о репарационной комиссии, в состав которой США и Англия, вопреки ялтинским договоренностям, пытаются включить еще и Францию на равных основаниях с Советским Союзом. Если там будет представлена Франция, сдавшаяся Германии, то как минимум не меньшие основания на участие в комиссии имели бы и Польша с Югославией. В-третьих, отношение западных правительств к польскому вопросу, когда вместо реорганизации существующего правительства добиваются замены его новым.

Русские люди – простые люди, но их не надо считать дураками; эту ошибку часто допускают на Западе. В-четвертых, прекращение поставок по ленд-лизу. Я не оспариваю право США пересмотреть закон о ленд-лизе. Возмущает, что действие его было прекращено оскорбительным и неожиданным образом, что особенно чувствительно для советской экономики, которая является плановой.

Гопкинс начал оправдываться, доказывая, что помощь по ленд-лизу не может быть использована как средство давления. Военные поставки Советскому Союзу для войны с Японией будут выполнены.

Сталин продолжал:

– В-пятых, распределение германского военного и торгового флота, сдавшегося союзникам, на треть которого рассчитывал СССР. Ни один корабль не был передан русским несмотря на то, что флот капитулировал.

Перед тем, как распрощаться, Сталин заявил им, что он готов к встрече с американским президентом в любое время.

В тот день Сталин направил послания одинакового содержания Черчиллю и Трумэну, где напомнил, что прошло восемь месяцев с тех пор, как Румыния и Болгария порвали с гитлеровской Германией, продолжили войну на стороне союзников и сумели внести свой вклад в разгром гитлеризма. Поэтому настало время восстановить дипломатические отношения с правительствами этих стран, а также с Финляндией, поскольку она встает на демократический путь. Возможно, несколько позже придет очередь и Венгрии.

В послании Черчиллю 27 мая Сталин предпочел представить идею встречи Большой тройки в Берлине как инициативу Трумэна. «Приехавший в Москву г-н Гопкинс поставил от имени Президента вопрос о встрече трех в ближайшее время. Я думаю, что встреча необходима и что удобнее всего было бы устроить эту встречу в окрестностях Берлина. Это было бы, пожалуй, правильно и политически. Есть ли у Вас возражения?»

Британский премьер с удовольствием откликнулся на послание, избавлявшее его от необходимости самому обращаться к Сталину с просьбой о встрече: «Я буду очень рад встретиться с Вами и Президентом Трумэном в самом ближайшем будущем в том, что осталось от Берлина. Надеюсь, что это могло бы иметь место около середины июня… Шлю всяческие добрые пожелания. Я очень хочу поскорее встретиться с Вами».

На встрече 28 мая Гопкинс начал с того, что поделился впечатлениями от предыдущего вечера:

– Вчера поехал в Большой театр, удалось посмотреть последний акт балета. В театре среди зрителей был маршал Рокоссовский, которого горячо приветствовала публика.

Сталин охотно поддержал разговор:

– Рокоссовский хороший командующий. Он будет командовать парадом, который проведем примерно в середине июня в Москве, в день объявления Закона о демобилизации армии. Для участия в параде будут вызваны лучшие полки от всех соединений Красной армии, сражавшихся с немцами. Маршал Жуков будет принимать парад.

– Это будет большой праздник для народа, – сказал Гопкинс. – Между прочим, хочу сказать, что генерал Эйзенхауэр выражал желание побывать в Москве.

– Советское правительство было бы радо приветствовать генерала Эйзенхауэра в Москве. Он мог бы приехать ко дню парада, – сделал официальное приглашение Сталин.

– Этот парад должен быть праздником только советского народа, – сходу отверг приглашение Гопкинс. – Генерал Эйзенхауэр изберет какую-нибудь другую дату для своего визита.

– В ближайшее время генерал Эйзенхауэр встретится с маршалом Жуковым, и они переговорят по этому поводу, – смирился Сталин.

Гопкинс решил, что настало время поговорить о том главном, что подвигло президента направить его в Москву. Он должен был получить информацию для ответа на вопрос: выгодно ли Вашингтону продолжать соблюдать секретные ялтинские договоренности по Дальнему Востоку («соглашение Молотова-Гарримана») и информировать о них китайцев. Ответ зависел от оценок советских намерений в Китае и от приверженности Москвы своим обязательствам по вступлению в войну с Японией.

– Я уже говорил маршалу Сталину, генерал Маршалл и адмирал Кинг считают, что им было бы полезно знать приблизительный срок предстоящего выступления против Японии.

Сталин ответил с максимальной точностью:

– В Крыму между советским и американским правительствами было условлено, что советские войска должны быть готовы к этому через два-три месяца после капитуляции Германии. Капитуляция Германии произошла 8 мая, следовательно, советские войска будут находиться в полной готовности к 8 августа.

Но при этом советский премьер напомнил, что воевать придется на территории Китая.

– Что касается даты выступления, то для того, чтобы ее определить, нужно заключить соглашение с китайцами, которое предусмотрено в документе, подписанном в Крыму. Если китайцы не будут возражать против намеченного нами соглашения, то выступление может быть начато в августе. Сейчас идет переброска войск на Дальний Восток.

– Насколько я помню, – проявил осведомленность Гопкинс, – в соответствии с соглашением в Крыму Трумэн не должен обращаться к китайцам по этому вопросу до тех пор, пока не получит на то согласия советского правительства.

– Теперь уже можно было бы переговорить с китайцами или в Москве, или в Чунцине, – дал согласие Сталин. – Можно это сделать и в Москве, когда сюда приедет Сун Цзывень.

– Лучше сделать это в Москве, – предложил Гопкинс. – Нужно иметь в виду, что китайцы разбалтывают секреты.

Сталин поинтересовался мнением американцев:

– Не будет ли поздно переговорить с китайцами в начале июля? Что касается японцев, то от них к этому времени нельзя будет скрыть переброски войск.

– Как я думаю, это будет не поздно. А когда ожидается прибытие Суна в Москву.

– Он, видимо, прибудет в Москву после окончания конференции в Сан-Франциско, – вступил в разговор Молотов.

– А когда закончится конференция в Сан-Франциско?

Молотов усмехнулся:

– Вы выехали из США уже после меня, следовательно, располагаете самой последней информацией.

– Сун приедет в Москву и, наверное, расскажет, – заметил Сталин.

Гопкинс засмеялся и предложил:

– Давайте, правительство США обратится к китайскому правительству в начале июля в то же самое время, когда советское правительство будет вести переговоры с Суном. Если Сун приедет в Москву раньше, то правительство США переговорит с китайцами в Чунцине раньше.

Сталин согласился.

Гопкинс перевел разговор на тему будущего Китая, напомнив, что в Ялте Сталин заявил о намерении приложить все усилия для обеспечения его единства.

– Я разделяю принцип объединения и централизации Китая, – подтвердил Сталин. – Нужно добиться того, чтобы Китай был сплоченным государством, а не конгломератом отдельных государств, каким была Германия в начале прошлого века. У меня нет определенного плана, как осуществить это. Кроме того, не знаю, что думают по этому поводу сами китайцы и союзники.

Гопкинс спросил Сталина, должен ли быть применен к Японии принцип безоговорочной капитуляции.

– Имеются слухи, что между японцами и англичанами ведутся переговоры о капитуляции. Возможно, Япония будет готова капитулировать, но не безоговорочно. В этом случае союзники в качестве одного из вариантов могут прибегнуть к оккупации островов, обращаясь с Японией несколько мягче, чем с Германией. Второй вариант – это безоговорочная капитуляция Японии, которая позволит союзникам наголову разбить Японию. С точки зрения коренных интересов союзников я лично предпочитаю добиться безоговорочной капитуляции Японии, ибо это будет означать полный военный разгром Японии.

Американская запись встречи содержала и такие слова Сталина:

– Япония обречена, и японцы знают об этом. Поскольку сторонники мира в Японии отстранены от принятия решений, то пришло время выработать наше совместное отношение и начать действовать в целях капитуляции Японии. Необходима ликвидация имперских общественных институтов. Пока не будет раз и навсегда сокрушена военная мощь Японии, она вновь начнет планировать войну отмщения. Американское и советское правительства должны начать серьезные переговоры о проблемах Дальнего Востока, касающихся Японии, особенно таких, как вопрос об операционных зонах армий и об оккупационных зонах в Японии.

Вашингтон был готов обсуждать конкретные военные операции, но в его планы точно не входило предоставление СССР или кому-то еще каких-либо зон оккупаций. Гопкинс напомнил:

– В Ялте было достигнуто соглашение, касающееся пожелания Советского Союза на Дальнем Востоке в отношении портов и железных дорог. Трумэн исполнен решимости выполнить это соглашение.

– От китайцев тоже кое-что зависит, – заметил Сталин.

– Согласен, китайцев еще нужно будет убедить. Но когда японцы потерпят поражение, Советский Союз восстановит свои исторические позиции на Дальнем Востоке и получит порты и железные дороги.

Сталин подчеркнул приверженность суверенитету Монголии:

– Будет сохранен также независимый статут Внешней Монголии.

– Это само собой разумеется, – ответил Гопкинс, хотя, как мы знаем, Чан Кайши американцы обещали другое. – Хорошо бы правительствам США и Советского Союза договориться об общей политике. Вы ведь знаете, что правительство Соединенных Штатов всегда верило в политику открытых дверей.

– Как я думаю, американцам и русским удастся договориться.

– Но как сложатся у советского правительства взаимоотношения с Чан Кайши, если в Китае не будет достигнуто единство?

– Если советские войска вступят в Маньчжурию в силу требования военной обстановки, советское правительство не намерено ущемлять там суверенитет Китая, – заверил Сталин. – У Советского Союза нет территориальных претензий к Китаю ни в Синьцзяне, ни в Маньчжурии. Наоборот, Советский Союз поможет Китаю собрать свои земли.

Гарриман поинтересовался, предполагает ли Москва организовать свою администрацию в Маньчжурии, когда туда вступят советские войска.

– Советское правительство не намерено этого делать. Если китайцы пожелают, то советское правительство готово допустить их представителей при советских войсках для организации администрации в тех районах, которые будут освобождены Красной армией, – подтвердил Сталин.

Гарриман поблагодарил Сталина за ясные ответы и поспешил заверить:

– Соединенные Штаты не намерены оставлять Японии какие-либо военные кадры и технику. Мы исполнены решимости уничтожить военную мощь Японии. Правительство Соединенных Штатов твердо придерживается принципа безоговорочной капитуляции в отношении Японии. Но хотел бы сказать еще одно слово о Китае. Общепризнано, что он не играет сейчас той роли, которую должен был бы играть на Дальнем Востоке. Но в Америке думают, что Китай должен играть важную роль в будущем, и США намерены добиться этого в сотрудничестве с Советским Союзом.

– Советский Союз готов к сотрудничеству, – сказал Сталин. – Но есть третья сила – Великобритания. Что она думает по этому вопросу?

– Великобритания поглощена индийским вопросом, – заметил Гопкинс.

Гарриман поспешил заявить, что сказанное им о сотрудничестве с СССР относится также и к Англии.

– Можно ли сказать определенно, что позиция Англии не отличается от позиции США?

Сталина в этом уверил Гопкинс. Но Гарриман внес толику реализма:

– В Сан-Франциско Сун Цзывэнь передал мне заявление, якобы сделанное Черчиллем, о том, что американская политика по отношению к Китаю и американские надежды, что Китай станет великой державой, представляют собой большую иллюзию. Вполне разделяю надежды Гопкинса, что с Англией не будет разногласий. Она будет поглощена своими делами в Индии.

– Хорошо бы подробно обсудить этот вопрос при встрече, где Англия ясно выскажет свою точку зрения, – сказал Сталин, который не любил, когда ему врали.

О Корее было упомянуто вскользь. Гопкинс заявил, что американское правительство считает желательным установление зон ответственности в Корее для четырех держав – СССР, США, Китая и Великобритании. Вопрос о сроках существования таких зон оставался открытым: от пяти и десяти лет до двадцати пяти. Сталин согласился с таким решением.

Гопкинс выразил желание перейти к вопросу о Германии:

– Некоторые в Америке считают, что могут возникнуть разногласия в политике по отношению к Германии, если союзники сейчас же не договорятся по некоторым вопросам, которые являются весьма срочными. Правительство США хочет поручить соответствующим органам рассмотреть вопрос о возможности привлечения к судебной ответственности всех офицеров германского генштаба.

– Хорошо было бы это сделать, если бы оказалось возможным найти к этому юридическое основание, – согласился Сталин.

– К суду будут привлечены все сотрудники гестапо, – заявил Гопкинс.

– Это безусловно правильно, – Сталина не нужно было убеждать.

– Когда мы с Гарриманом были в Париже, то беседовали с Эйзенхауэром по поводу слухов, будто союзники освобождают германских военнопленных. Эйзенхауэр сказал нам, что эти слухи неправильные. Союзники не освобождают германских военнопленных. Некоторые из германских военнопленных были посланы на работы в сельском хозяйстве, но за ними сохраняется статут военнопленных.

– У нас этого не делается, – заметил Сталин.

– А сколько военнопленных находится в Советском Союзе? – поинтересовался Гарриман.

– Их около двух с половиной миллионов. Из которых около миллиона семисот тысяч – немцы, остальные – румыны, венгры и итальянцы.

– И как работают немецкие военнопленные?

Сталин отвечал:

– Они работают средне, не очень плохо и не очень хорошо. Румынские, венгерские и итальянские военнопленные работают лучше, чем немцы.

– Какая проблема в Германии, – спросил Гопкинс Сталина, – является сейчас главной?

Сталин назвал продовольственную проблему.

– Будет ли советское правительство готово обменивать продовольствие своей зоны на уголь англо-американской зоны? – спросил Гопкинс.

– Не знаю, – сознался Сталин. – Надо обсудить, это большой вопрос. Кроме того, нужно решить, что следует оставить немцам из легкой индустрии для производства одежды, обуви и других товаров потребления, а также из числа тех предприятий, которые необходимы для восстановления железных дорог, пуска метро, ремонта вагонов, паровозов и так далее. Союзники должны проводить единую политику в Германии, чтобы избежать конкуренции между собой. Если они будут проводить разную политику в своих зонах, то от этого выиграют только немцы, а у союзников будут ссоры.

Гарриман подтвердил, что в беседе с ним Эйзенхауэр выразил тревогу относительно продовольственного положения Германии, отсутствия угля и перспективы голода в Германии.

– Если помочь немцам наладить сельское хозяйство и организовать производство предметов широкого потребления, то они смогут сами себя обеспечивать, – сказал Сталин. – Для этого им нужно помочь, ибо они сейчас растерялись.

– В американской зоне большие разрушения. Не хватает домов, и нормальную жизнь поддерживать очень трудно, – заметил Гарриман.

Гопкинс подтвердил:

– Американское правительство не намерено в этом году посылать продовольствие в Германию.

– Первое время, видимо, придется посылать продовольствие в Германию, – сказал Сталин, – а потом немцы сами смогут себя обеспечивать.

– А как советские военные власти организуют местную администрацию в Германии? – проявил любопытство Гарриман. – Проявляют ли немцы готовность сотрудничать с советскими военными властями?

– Местные городские самоуправления созданы, например, в Берлине и Дрездене. В них вошли беспартийные, члены партий, существовавших в Германии до гитлеровского режима, представители интеллигенции. Главный бургомистр в Берлине – социал-демократ. Продовольственным снабжением города ведает Гермес, член партии Центра, католик. В самоуправлении участвуют также коммунисты. Советские военные власти ввели новую систему поставок продовольствия крестьянами. При Гитлере крестьяне были обязаны сдавать по ценам, установленным правительством, все свои продукты правительственным органам и различным акционерным компаниям. Крестьянам разрешалось оставлять у себя то, что полагалось им по карточкам. Сейчас крестьяне обязаны сдавать для снабжения городов половину производимых ими продуктов, а остальным крестьяне имеют право распоряжаться по своему усмотрению, продавая продукты по любым ценам. Сами немцы возражали против этой системы, так как они опасались спекуляции.

Гопкинс поблагодарил Сталина за «весьма интересные сведения», с чем и расстались.

Гопкинс по итогам встречи направил Трумэну подробный отчет: «Вчера вечером мы с Гарриманом встречались со Сталиным и Молотовым в третий раз, – сказал Гопкинс. – Вот важные результаты этой встречи:

Советская армия будет должным образом развернута на маньчжурских позициях к 8 августа. Сталин повторил сделанное им в Ялте заявление о том, что у русского народа должна быть веская причина для начала войны, а она зависела от готовности Китая согласиться на ялтинские предложения.

Он впервые заговорил о том, что готов обсудить эти предложения непосредственно с Суном, когда тот приедет в Москву. Он хочет встретиться с Суном не позднее первого июля и ожидает, что мы примем решение с Чан Кайши к тому же времени. Из-за последующих высказываний Сталина о Дальнем Востоке эта процедура представляется наиболее желательной с нашей точки зрения.

Он не оставил у нас никаких сомнений в том, что собирается напасть в августе. Поэтому очень важно, чтобы Сун приехал сюда не позднее 1 июля, и Сталин готов встретиться с ним в любое время.

Сталин категорически заявил, что сделает все возможное для содействия объединению Китая под руководством Чан Кайши. Далее он сказал, что его руководство должно продолжаться и после войны, потому что никому другому оно не под силу».

В свете сказанного Сталиным Гопкинс считал желательным, чтобы американское правительство предприняло ряд действий, предложенных главой СССР.

Трумэн согласился с оценками и доводами Гопкинса. Тем самым он отверг идею тех своих советников, которые предлагали подождать ответа Чан Кайши на ялтинские договоренности по Китаю до получения результатов испытания атомной бомбы и до встречи президента со Сталиным. Трумэн 31 мая напишет Гопкинсу: «Мы сообщим Суну о желании Сталина встретиться с ним в Москве не позднее первого июля и обеспечим необходимую воздушную транспортировку. В момент прибытия Суна в Москву я обсужу с Чан Кайши условия, выработанные на Ялтинской конференции».

Четвертая встреча Сталина с Гопкинсом состоялась 30 мая и была посвящена по большей части объяснениям по польскому вопросу. Гопкинс утверждал:

– Искреннее желание американской стороны заключается в том, чтобы позволить полякам выбрать собственное правительство и свой общественный строй, чтобы страна обрела подлинную независимость. С точки зрения США, советское руководство, опираясь на правительство в Варшаве, видимо, не собиралось предоставлять им такие права.

– Дважды за четверть века, – ответил Сталин, – русским пришлось пережить ужасные вторжения, проходившие через территорию Польши, которые были подобны набегам гуннов. Немцы всегда использовали эту страну в качестве открытого пути проникновения на Восток. Так сложилось исторически, что целью европейской политики было иметь в Польше правительства, враждебные России. Польша была или слишком слаба, чтобы сопротивляться Германии, или просто позволяла ее войскам пройти. Этот опыт заставил сделать вывод, что необходимо воссоздать могучую и одновременно дружественную Советскому Союзу Польшу. Однако со стороны Советского Союза нет намерения вмешиваться во внутренние дела Польши. Страна будет иметь парламентскую систему, как в Чехословакии, Бельгии или Нидерландах, и любое утверждение о намерении советизировать Польшу – глупость. Польские политические лидеры, среди которых и коммунисты, настроены против советской системы. Польские лидеры правы, потому что советская система не может прийти извне. Она должна сложиться в самой стране, однако благоприятные условия для нее в Польше еще не созрели. Ничто не заставит советское руководство прибегнуть к таким репрессивным мерам в Польше, к каким прибегло британское правительство в Греции.

– Если в отношении Польши будет достигнуто всеобщее соглашение, оно будет выгодно и России, – убеждал Гопкинс. – Если Россия навяжет свое решение, проблема так и не будет разрешена. Вопрос останется открытым и будет отравлять отношения.

Сталин апеллировал к невозможности предоставления свободы деятельности фашистским и антисоветским партиям и заставлял Гопкинса оправдываться, заявив, что корень проблемы – в позиции британского правительства.

– Как можно объяснить, что британцы настаивают на включении в новое правительство одного из ведущих представителей реакционной польской группировки в Лондоне Янковского, который стоял во главе подполья в Польше?!

Гопкинс отрицал наличие у американского правительства намерений ввести в состав польского Временного правительства членов лондонского правительства в изгнании.

– Это очень хорошая новость, – подчеркнул Сталин. – Почему бы не принять то же соглашение, что было подготовлено для Югославии? Из 18–20 постов в польском правительстве четыре или пять постов было бы предложено представителям демократических фракций, не представленных в действующей администрации. Тогда можно было бы обсудить конкретных кандидатов на эти посты.

Гопкинс предложил Сталину не предрешать заранее, какое количество новых кандидатов могут быть избраны в польское Временное правительство. Пусть этот вопрос будет решен в ходе консультаций трехсторонней комиссии – Молотов, Гарриман, Кларк Керр.

По итогам беседы Гопкинс сообщил президенту: «Дело выглядит так, что Сталин готов вернуться к выполнению крымских соглашений и разрешить группе польских представителей приехать в Москву, чтобы провести консультации с комиссией».

В итоге пятая встреча Сталина с Гопкинсом 31 мая будет посвящена, главным образом, обсуждению кандидатур будущего польского правительства.

Посланник американского президента смирился с тем, что члены просоветского Люблинского правительства составят большинство будущего польского кабинета:

– США могут согласиться на предложенные Москвой количественные квоты при советских уступках по персональному составу приглашаемых на консультации.

После этого дальнейший торг свелся к определению списка, который был согласован к концу переговоров. Сталин дал добро на включение туда не только Миколайчика, но также Витоса и Станчика. Общий баланс – семеро против пяти – оставался в пользу просоветской группировки.

Вечером после официального обеда, данного Сталиным, Гопкинс попытался убедить советского лидера, что американцам и англичанам было бы гораздо проще пригласить в Москву кандидатов, входивших в список, если бы советское правительство отпустило на свободу тех польских заключенных, которые были обвинены в незначительных преступлениях.

Сталин ответил, что все заключенные были замешаны в «диверсионных действиях». И весьма эмоционально подчеркнул, что не намерен терпеть, чтобы британцы занимались польскими делами. Тем не менее, идя навстречу американскому и британскому общественному мнению, он сделает все возможное.

– Хотя заключенные предстанут перед судом, к ним будет проявлена снисходительность.

Гопкинс по итогам дня телеграфировал президенту: «Это, я полагаю, список, который может удовлетворить всех заинтересованных лиц, и было бы желательно, если бы вы одобрили его. Если вы согласны с ним, то в таком случае должны немедленно обратиться к Черчиллю, чтобы и он одобрил это соглашение, а также организовать встречу американского представителя при польском правительстве в изгнании в Лондоне с его премьер-министром Миколайчиком с целью заручиться его согласием».

Следуя рекомендации Госдепартамента, президент, которому этот список лиц ничего не говорил, сразу же проинформировал Черчилля: «Я считаю, что это весьма обнадеживающий положительный шаг в затянувшихся переговорах по польскому вопросу, и надеюсь, что Вы одобрите согласованный список, дабы мы могли заняться этим делом как можно скорее.

Что касается арестованных польских руководителей, большинство которых, видимо, обвиняются только в использовании нелегальных радиопередатчиков, то Гопкинс уговаривает Сталина дать этим людям амнистию, чтобы консультации могли идти в максимально благоприятной атмосфере. Надеюсь, Вы используете Ваше влияние на Миколайчика и уговорите его согласиться. Я просил Гопкинса остаться в Москве по крайней мере до тех пор, пока я не получу Вашего ответа по этому вопросу».

Ответ Миколайчика был скорее положительным, но настороженным. Он принял приглашение участвовать в московских переговорах под эгидой трехсторонней комиссии и высказал свое мнение о кандидатах. Его удивило отсутствие в списке представителей двух влиятельных партий – Христианской трудовой и Национально-демократической, на участии лидеров которых в правительстве Миколайчик просил настаивать перед Сталиным.

После третьей встречи со Сталиным 28 мая Гопкинс попросил Трумэна подтвердить примерную дату начала конференции – около 15 июля – и место – окрестности Берлина. В тот же день президент подтвердил Гопкинсу согласие по обоим пунктам. 30 мая Гопкинс сообщил об этом Сталину. Тот ответил, что подготовил было послания Трумэну и Черчиллю, в которых выразил согласие на предложенную премьером дату – середину июня, но теперь готов перенести ее на 15 июля, как предлагает Президент. 20 или 24 июня готовится парад Победы, поэтому Сталин «был готов встретиться либо до парада, либо после парада».

Как мы уже знаем, для Трумэна выбор даты диктовался прежде всего графиком первого испытания атомного устройства, о чем по секрету президент поведал Дэвису 21 мая. Вот только Черчилль не был об этом информирован. И потому был сильно удивлен, когда 30 мая получил письмо от Сталина: «Ваше послание от 29 мая получил. Через несколько часов после этого был у меня г-н Гопкинс и сообщил, что Президент Трумэн считает наиболее удобной датой для встречи трех 15 июля. У меня нет возражений против этой даты, если и Вы согласны с этим. Шлю Вам наилучшие пожелания». Тогда же из Кремля сообщили Трумэну: «О Вашем предложении насчет встречи трех г-н Гопкинс передал мне сегодня. Я не возражаю против предложенной Вами даты встречи трех – 15 июля».

Когда в Лондоне получили это послание Сталина, то не могли поверить своим глазам. Там усомнились в точности этой датировки, относившей встречу на месяц позже, чем предлагал Черчилль. Советскому посольству пришлось специально по просьбе англичан запросить Москву. В ответ пришло колючее указание Молотова: «Подтвердите Черчиллю через секретариат Идена, что в послании тов. Сталина от 30 мая речь идет о дате „15 июля“, повторяю „15 июля“. Послание тов. Сталина отпечатано и зашифровано правильно».

Первого июня Черчилль писал Сталину: «Я буду рад приехать в Берлин с британской делегацией, но я считаю, что 15 июля, повторяю – июля, месяц, идущий вслед за июнем, является очень поздней датой для срочных вопросов, требующих нашего общего внимания, и что мы нанесем ущерб надеждам и единству всего мира, если мы позволим личным или национальным требованиям помешать более ранней встрече. Хотя у меня здесь сейчас острая предвыборная борьба в самом разгаре, я не могу сравнивать свои задачи здесь со встречей между нами тремя. Я предложил 15 июня, повторяю – июня, месяц, идущий перед июлем, но если это невозможно, почему не 1 июля, 2 июля или 3 июля?»