Текст книги "Милен Фармер – великий астронавт"

Название. Анаморфоз – это оптическое явление, которое создает искаженное изображение. Я знала, что рисковала, чтобы этот термин был понят в его кинематографическом смысле. Даже если в этом слове есть идея широкоэкранного кино, я его нашла больше в поэтическом смысле. И к тому же, это игра слов. Я поставила «ée» в конце. Это абсолютно не было идеей искаженного мира. Ни в коем случае не деформация, нет. Может быть трансформация, но это не больше, чем «метаморфоза». Я видела не идею искажения или сжатия изображения, а скорее языковое изменение: для меня это слово одновременно выражало расширяющийся спектр, моё видение мира, вселенной, и мои чувства, которые расширяются, и что я, в сущности, объединялась в этой идее. Большой кругозор. Это преобразование вещей, искривление времени, восприятие неясных очертаний на расстоянии реальности… Я нуждалась в анаморфозе, чтобы снова сконцентрироваться, собрать все впечатления, все чувства и все ощущения в единственном образе. Это идея соединения, а не сжатия. Это мог быть образ, соответствующий реальному отображению.

Идея смерти меня долго привлекала, производила впечатление и угнетала. Я изменилась, освободилась от этой участи, я открыла вещи, о которых раньше не знала. И главным образом я многое приняла. Это путешествие, которое дало мне ключ, более широкий взор. Видя другие вещи, других людей, другие страны, я, наконец, согласилась с жизнью. Я думаю, что это часть её познания. Я меньше тревожилась, я успокаивалась от мысли, что есть жизнь после смерти, и это позволяло мне просто жить. Это было тем, что реально изменилось во мне. Поэтому «Anamorphosée» – это был больше разговор о пространстве и открытии, чем о метаморфозе. Это другой смысл слова. Впрочем, неважно. Я предпочитаю его поэтический смысл.

«Нет на земле места, где смерть не могла бы нас найти;

Мы можем беспристрастно обращаться к ней там и тут, как к исследуемой стране…

Некоторым образом, чтобы мы могли защититься от потрясений,

Я не тот человек, который отступает от неё, но это сумасшествие думать о том, чтобы попасть туда.

Они идут, они приходят, они бегут, они танцую – от смерти никаких новостей.

Всё это красиво.

Но когда она всё же приходит, или к ним, или к их женам, или к их детям и друзьям,

Поражая их внезапностью и беззащитностью, какие муки, какие крики,

Какая неистовая злоба,

И какое отчаяние их одолевает!

Чтобы начать лишать её наибольшего преимущества против нас,

Возьмём видение, полностью противоположное принятому,

Лишим её необычности, займемся ею, привыкнем к ней.

Ничего не будет, если часто обращаться к смерти…

Неизвестно где смерть ждет нас, так давайте будем ждать её везде.

Предопределенность смерти предопределяет свободу…

Умение умирать освобождает нас от всякой покорности и зависимости».

(Montaigne, «L’Impermanence» [«Непостоянство»])

«L’instant X» является вторым синглом альбома.

Песня. Если новый альбом не пойдет, то я буду огорчена. Так бывает, но я не привязана к нему. Я драматизирую события. Если диск не идет, то действительно ли это означает, что вас больше не любят, или это был просто неподходящий момент? Это то, что я попыталась описать в «L’instant X», где присутствует концентрация элементов, которые говорят о том, что что-то может или не может родиться. Я хотела описать жизнь… Не жизнь, а один день, когда у нас всё идет плохо. Это концентрация событий с момента, когда мы встаём, и всё снова плохо идет. Тогда мы ждем этот момент: часто он приходит через день или через месяц, когда всё одновременно концентрируется и складывается как пазлы. И это момент, когда всё отражается вверх, а не вниз. Честно говоря, я не помню, хорошо у меня всё было или плохо во время написания этого текста… Я не знаю. Но в каком-то смысле это автобиографическое. То есть всегда трудно абстрагироваться от своего текста, там я говорю о себе, и в тот же момент я могу говорить о ком-то другом.

Отсутствие духовности, вероятно, является опасным. Нужно воспитывать характер, изменять поведение, жертвовать собой, но не обязательно на почве поклонения Богу или религии. В «L’instant X» я говорю о Стиксе – это озеро, которое находится в аду. Я часто упоминаю о нём. Мне очень нравится это слово. Я представляю это озеро очень черным. Но это также и идея Человека… Это очень тяжелая идея. Также я там упоминаю о Прозаке99
  Прозак – это антидепрессант. (Примеч. переводчика.)


[Закрыть], но в действительности я никогда не принимала его в больших количествах. Я поясню данную ситуацию: это была просто случайная игра слов. И я вынуждена была сделать рифму со словом «зопрак». Потому что это запрещено: мы не имеем права рекламировать медикамент. Поэтому вместо того, чтобы возвысить его или уничтожить, я предпочла изменить его, и тем самым развлечься. Прозак – это настоящая дискуссия. Есть ли повод для этого? Признаюсь, что я об этом ничего не знаю. Я не знала бы эту тему, если бы только не знала многих людей, которые употребляли его или продолжают употреблять… Зависимость является неприятным понятием, но если это может помочь людям, то почему бы нет? Если это не опасно, если нет побочных эффектов… Тем не менее, я сама один раз попробовала его. Я очень быстро отказалась от него, и больше потому, что идея стать зависимой от чего-то была невыносима для меня. Иногда, когда мы скатываемся вниз, и у всех нас есть похожий период в жизни, порой повторяющийся период, мы взываем к чему-то извне. Сегодня это действительно является частью нашего общества. Я предпочитаю сражаться. Это есть во мне, поэтому у меня есть шанс.

Клип. Он был снят в студии Нью-Йорка. Я была погружена в пенную ванну, поэтому данный клип был более статичным, чем «XXL».

Песня. Я посвятила целую песню Калифорнии, так как прожить девять месяцев в стране или в городе – это важный момент жизни. Поэтому «California» действительно родилась в ходе той поездки, которая, несмотря ни на что, была важна для меня. «ID, LAPD…»: можно было бы сказать, что для тех, кто не знает Лос-Анджелеса, в этих неразборчивых намеках присутствует снобизм, но это не так! Я надеюсь, что люди развлекаются в поисках интерпретации. Это такая игра.

«Моя жизнь, которая искажается» – если я могу попытаться найти смысл в этой фразе, то его больше найдется в идее зеркала заднего вида, и в нём мы возвращаемся к кинематографу, к аспекту концентрации на формате широкоэкранного кино и т. д. У меня всегда встречаются затруднения в объяснении текстов. Иногда достаточно взять слова и, по правде говоря, одно их звучание может вызвать некоторые образы.

Клип. Я нахожу удовольствие в разгуле. У меня всегда было желание сыграть, исполнить роль проститутки. И признаюсь, что в «California» это пришло спонтанно. Поэтому я обратилась к Абелю Феррара (Abel Ferrara), который часто затрагивает проституцию в своих полнометражных фильмах. Было сложно наладить с ним контакт. Но я действительно хотела обратиться к этому режиссеру. Месяцы переговоров, телефонных звонков в три часа утра… Поэтому он ответил «да», и это стало красивым приключением. Это довольно очаровательный человек, который больше очарователен в разрушении, чем в созидании. Он очень мало раскрывается. Нужно понимать одни вещи, соглашаться с другими, иногда терпеть, но это весьма великолепный человек.

Секс, насилие, и всё это в глубине Америки – это была моя идея. Она уже давно вертелась у меня в голове. Абель Феррара спросил меня о том, что я хочу сделать, что я хочу выразить своей песней. Мы поговорили о сюжете клипа, и поэтому я захотела сыграть роль проститутки. Мы долго беседовали, и он спросил меня: «Но какой тип проститутки?» Я ему ответила: «Не жертвы. Я не хочу быть жертвой в этом клипе». И всё же я там жертва, так как та проститутка погибает… но это уже загробная жизнь. У меня впечатление, что я в любом случае несу что-то другое. Это могла бы быть версия «Libertine» в девяностых, её развитие. Потом Абель Феррара попросил меня поработать над сценарием, так как он думал, что в этом был интерес из-за того, что я написала текст, и поэтому я, вероятно, имела какие-то идеи. Затем мы снова побеседовали, и я направилась в Нью-Йорк на встречу с ним. Я, в общем-то, предложила ему несколько идей, он добавил свои, и таким образом мы работали. Когда мы идем к такому режиссеру, как он, мы знаем то, что делаем, я знала, что я ожидала, и я с избытком этого хотела.

Этот клип не был моим восприятием Лос-Анджелеса, потому что в неё оно немного преувеличено. Так или иначе, мы отстранялись или концентрировались на проституции. Лос-Анджелес не является в этом уникальным. Впрочем, снимать было трудно… В Сансете (Sunset), в квартале, разделенном на части, по обыкновению часто находились почти все проститутки. И я признаюсь, что они исчезли, так как у них были проблемы с актером Хью Грантом (Hugh Grant), и, наконец, со всем тем, что произошло вокруг этого дела в 1995 году… В видео в большинстве своем присутствуют реальные проститутки. Я хотела узнать побольше перед съемками, и когда я встретилась с ними, у меня было такое чувство, что они не были жертвами, что они сами выбрали эту профессию. Где настоящая правда, реальность? Я об этом ничего не знаю. Но, в любом случае, в их профессии есть чувство свободы. Свобода могла быть путаной, которая работает на тротуаре Голливудского бульвара. Некоторые проститутки мне говорили, что они занялись этим делом с истинным удовольствием. Мне нравится эта непристойность. Признаюсь, что мне там понравилось. У нас у всех есть вульгарная сторона, которую мы подавляем. Секс является неотъемлемой частью нашей жизни, я соглашаюсь с его неистовой силой. «История глаза» («Histoire de l’oeil») Жоржа Батайя (Georges Bataille) является одной из моих любимых книг, но это ни о чем не говорит. Я также люблю читать Сада (Sade), однако я ненавижу пытки. Просто я отказываюсь от самокритики. Жить без влияния, без цензуры, жить в полной свободе – это то, что я хочу отстаивать.

«Vertige» – это слово-ключ. Я необратимо изменилась: я повзрослела, открылась в жизни. Я думала не о головокружении от пропасти, а о головокружении, которое уносит нас вверх. Это правда, что я смогла быть более ясной. Действительно, это было настоящее понятие удовольствия и согласия с жизнью. Это то, что я ощущала и, таким образом, хотела выразить без того, чтобы дать все подсказки.

Нефрит напоминает о безупречности, а так же о сырье, материале, который не ценится, но который со временем может стать чем-то ценным. Но там я не упоминала конкретно о себе.

Что касается этой песни, то существуют тысячи вариантов её толкования. Я пыталась затронуть письменное творчество: свобода поэзии, читателя, которая пытается больше черпать чувств, чем реально объяснять по теме. Я хотела поговорить о письменности, о её чувственности, об особом удовольствии писателя. Этот текст более чувственный, чем секс! На самом деле это не было провокацией. Идея онанизма состоит в том, чтобы доставить самому себе удовольствие, наслаждение. Бог или фаллоимитатор: должны ли мы выбирать между естественным и искусственным раем? Но ничто не сравнится с «большой любовью». Я считаю, что то же самое есть и в письменности: изначально это тоже особое удовольствие. Мы пишем, прежде всего, для своего собственного удовольствия, нам никто не нужен, это то, что можно сопоставить со словом онанизм. Мой способ упоминания о радости, может быть, нелегко расшифровать. Во мне больше юмора, чем радости. У меня было желание написать эту песню как небольшую сказку с персонажем. И я хотела элемент воды. Мне всегда нравились слова, их звучание, и я развлекаюсь с ними.

В песне неизбежно есть что-то от себя. Но давайте сейчас больше поговорим об артисте. Вдохновение на эту песню я получила от конуса света Жерома Боша (Jérôme Bosch). Я вспоминала о буддизме и о всех тех вещах, которые являются очень красивыми и чрезвычайно успокаивающими. Но, несмотря на это, мы встаем утром, и всегда можно иметь представление о том зле, которое находится в нас, об этой способности делать зло, об отрицании самого себя и всех тех вещей, которые заставляют наш разум беспокоиться. И в этом состоит трудность, так как в этот момент вы решаете, что вы действительно являетесь хозяином своей жизни или вашего дня, и вы решаете, что дела пойдут ещё лучше, потому что они стоят усилий.

«В твоей душе горький стон / Успокой его, отдай его» – сострадание является основой. Прежде чем интересоваться самим собой, интереснее поинтересоваться другим. Сказав при этом, что это моя ежедневная пища… Я не святая! Но что касается таких слов, как «толерантность» или «сострадание», то это слова, которые важны в моей жизни, да. Они управляют моей жизнью. Я полагаю, что у нас всех есть трудности с тем, чтобы жизнь была насыщенной. Может быть не у всех, но у нас есть наши проблемы, и быть крайне эгоистичным – это что-то абсолютно недопустимое.

Терпимость, любовь к своим близким – это всегда было во мне. Это правда, что для того, чтобы настаивать и требовать от других некоторой терпимости, нужно больше быть в гармонии с самим собой. И это то, что тогда позволило мне написать такую песню, как «Rêver».

У меня фобия на пауков. Но у меня всегда была в памяти совсем небольшая история о том, как маленький паук был единственным компаньоном заключенного. Это не имеет ничего общего с темой «Alice», но я тоже могу приручить маленького паука. Когда я вспомнила и захотела написать о малышке Alice, я думала о некоторой грани, о мрачном лице артиста. Это то, что он может ощущать, это саморазрушение артиста. Таким образом, это желание сказать этому пауку, чтобы он исчез и убрался. Все ли поняли это? Это не так уж и важно. Я хотела упомянуть паука. Иногда у нас бывают такие моменты, что мы не знаем, почему и когда мы слышали эту музыку, которая циклически повторяется. В этом я четко увидела движения такого маленького насекомого, как паук. И потом, мы не знаем, как… Alice стала артисткой и отображением своего злого существования.

Клип. Когда мы закончили съёмки в конце августа 1996 года, это была первая моя работа с момента падения со сцены в Лионе. Предостерегающее название… Невероятно то, что когда мы приняли решение выпустить данный сингл, произошел этот несчастный случай. Очевидно, что график впоследствии был немного изменен…

К сожалению, я помню мало пословиц. «Упасть семь раз» – была короткой и поэтому легко запоминающейся. «Упал семь раз – всегда поднимайся в восьмой» – мы понимаем силу слов. Это способ выразить то, что мы можем иметь неприятности в жизни, большие разочарования, освобождение от иллюзий, но нужно находить в себе силы, чтобы смочь снова подняться. Это не сдача позиций. Я позаимствовала эту пословицу из японской поэзии хайку, которая очень короткая, очень-очень короткая. Это красивый образ, это понятие обновления, это желание уйти, исправиться. Я хотела выразить это, поэтому я как бы его украла. Эта пословица действительно является частью меня. Я не даю себе права падать ниже уровня земли, и поэтому у меня всегда есть желание поднять голову. Мне нравится играть со словами. Это удовольствие от слов и образ мышления, который может произвести впечатление. Даже не говоря об образе мышления, это была одновременно точность в неточности. Я тоже могу ошибаться в словах, может быть потому, что я в них тоже боюсь… Есть фраза, другая пословица, которая вспомнилась мне: «Всё то, что меня не убило, сделает меня сильнее».

Это был первый раз, когда я написала к песне музыку. Это не было формой вызова, брошенного самой себе. Это произошло довольно естественным образом: у меня дома была гитара, и иногда я пыталась на ней играть. И, таким образом, я нашла эту песню. Но хотела ли я заниматься этим и продолжать это? Нет, в конце концов, я не думала об том. Так или иначе, я, вероятно, удивила саму себя в том смысле, что у меня не было какого-либо музыкального образования. У меня есть склонность к этому, но нужен больший талант, чтобы писать музыку. Не говоря о таланте, я знаю то, что я «способна» делать или, по крайней мере, взять на себя. Что касается музыки, её написания, то я знала, что быстро выдохнусь просто от нехватки знаний.

Когда я задумала написать эту песню, я думала о своем папе, которого очень любила и которого я потеряла. Он ушел, и мне его очень не хватает. В жизни есть два пути: позволить этому человеку уйти, думая, что он счастлив, что мы радуемся вместо него и что мы пытаемся продолжать дальше жить. Или удерживать его здесь, рядом с собой, несчастно жить, вечно сожалея о нём. Я предпочла то, что этот человек вознесся на Небеса… Я посвятила эту песню всем тем, кого мне не хватает. На концертах я также посвящаю эту песню своей публике, так как думаю, что все пережили нечто подобное.

Это возвращение на сцену было реальной необходимостью. Я очень долго ждала и очень сильно этого хотела. Это был возврат к публике, которую я потеряла примерно на четыре года. Реальное спонтанное желание. Это соответствовало выходу альбома, моему возвращению во Францию после стольких лет отсутствия и тому чувству, что я полностью обновила свою кровь. Все эти долгие годы без публики подтолкнули меня к данному решению. Был фильм «Giorgino», который занял у меня три года, и ещё один год, когда я хотела остановиться и поразмышлять. Это были четыре года поездок, свободы, познания жизни, встреч. Время искоренения, самозабвения. И впоследствии была запись альбома «Anamorphosée».

Я ждала почти семь лет, чтобы впервые подняться на сцену в 1989 году, и это было волнующее событие. После альбома «L’autre…» у меня не было желания свести к банальности такое приключение: это такое сильное событие… Поэтому я считала, что нужно взять время на размышления, прежде чем принять решение. Я принадлежу к той категории людей, которые скучают от повторения событий: я не всегда делаю диск, а потом турне. Это было всего лишь второе турне. Два спектакля за семь лет – может показаться, что это мало, но я боялась повторения. Публично выступать – это очень красивые и очень жестокие эмоции. И я нуждаюсь в том, чтобы чувствовать себя готовой к этому, чтобы найти действительно новую кровь.

Я решила подняться на сцену немного позже выхода альбома «Anamorphosée». То есть мы уже два месяца очень интенсивно работали над этим проектом, но этого было мало. Были отдельные пункты, которые указывали на объединение каких-то моментов и точные желания. Две недели мы репетировали в Лос-Анджелесе с танцорами, а потом отдельно с музыкантами. Потом мы попытались всё соединить: это как пазлы, которые элемент за элементом укладываются на свои места. Я была полностью привлечена ко всем пунктам. Реально я старалась не контролировать турне, так как это не очень хорошее слово, а целиком присутствовать во всех направлениях. Например, знать фоновые изображения, выбор специалистов, которые занимались этими изображениями на экране, и совершенно очевидно, кастингом танцоров. Кастинг музыкантов я оставила Лорану Бутонна, так как я в это время была занята другими делами. По правде говоря, я была привлечена ко всей художественной концепции. Полная свобода, полный контроль, и прежде всего полное удовольствие. Это гораздо интереснее, чем сам контроль, и каждое направление действительно важно, как и образ или идея на экране, а также все сюрпризы, которые происходят во время концерта. Все элементы спектакля практически естественным образом соединялись друг с другом. Я пригласила творческую группу по изображениям и попросила их говорить только об изображениях и абстракции, чтобы оформить все песни. Я много беседовала с этими разработчиками образов, песня за песней, и потом они преподнесли мне свой талант, свои идеи. Что касается хореографии, то некоторую её часть поставила я, но для работы над остальными песнями я пригласила французского хореографа Кристофа Даншо (Christophe Danchaud), который также присутствует на сцене и является одним из танцоров. Я также пригласила Жема Ортега (Jaime Ortega), который приехал из США и проиллюстрировал песню. В этом спектакле я действительно хотела задействовать разных талантливых людей извне, так как это может что-то дать.

У меня мало времени на отдых, но я много занимаюсь спортом. Для своей физической подготовки я обратилась к Эрве Льюису (Hervé Lewis) – тренеру, с которым я работала над предыдущим концертом. Это очень серьезный и благородный человек. Процесс был больше «внутренним», чем «внешним»: главным образом он тренировал во мне выносливость. Немного бега, упражнения на развитие мускулатуры, массажи и режим питания. В плане диеты – никакого мяса и плохо растворимого сахара. В питании мы тоже должны были быть серьезными, поэтому про Кока-Колу пришлось забыть. Эрве Льюис – это очень хороший тренер и друг.

Я люблю одежду, творческих личностей, люблю гримеров, парикмахеров. Я люблю одеваться. С начала работы над альбомом «Anamorphosée» у меня была возможность встретиться с человеком, с которым я впоследствии много работала – это Пьер Винюеса (Pierre Vinuesa). Именно он создал мою прическу для данного концерта. Я нахожу столько важных для артиста вещей! Для поддержки этого спектакля я пригласила Пако Рабанне (Paco Rabanne). Я достаточно долго работала с его коллективом. Идея состояла в том, чтобы была открытость тела, то, что мы называем сексуальностью… С очень высокими каблуками! Пако Рабанне, кроме всего прочего, является частью случайностей и вещей, которые сразу становятся почти очевидными, когда они выбраны. Это человек, который любит белое, силу и столько вещей, сколько их имело отношение к этому шоу. Признаюсь, что это было прекрасное время, во всяком случае, всё точно составлялось из костюмов, из идей. В этом я всё же имела везение.

Танцоры и музыканты. Всего на сцене было семнадцать человек. Я хотела, чтобы основная энергия исходила бы от меня, так как я была в центре, но в то же время, чтобы она одновременно исходила от танцоров и музыкантов. Если нет отточенного взаимного влияния, реального общего стремления, то мы выкладываемся только наполовину. У меня были очень хорошие танцоры. Я хотела, чтобы они приехали из США. В большинстве своём они приехали из Нью-Йорка, что также было лучше и для репетиций, по крайней мере, с французскими танцорами. Не потому, что французские танцоры плохие, а потому, что я просто хотела некоторой смеси, поэтому в США было проще найти эту смесь, эту разницу в цвете кожи. Меня окружали превосходные музыканты. Иван Кассар (Yvan Cassar) был музыкальным директором. Они все действительно были прекрасны. Я понимаю, что мы говорим об этом каждый раз, когда мы проводим турне или выпускаем диск, но я признаюсь, что в этом турне у меня была огромная удача. В большинстве своём, если только не полностью, они были американцами. Я хотела музыкантов, которые хотели бы играть. Да, существует и противоположность, так как в данной профессии это очень быстро может стать рутиной. Приходим в студию, проводим репетицию и расходимся… Поэтому кроме способностей и таланта музыкантов, у них также должно быть настоящее желание заявить о себе, чтобы каждый спектакль стал особенным, и чтобы нужно было полностью выложиться. Поэтому со всех точек зрения проще было взять музыкантов оттуда. И потом, они превосходно играли, что действительно было мощной поддержкой. Французские музыканты тоже очень хорошие, и я не собираюсь делать какое-то разделение между ними…

Этот спектакль был в американской традиции. Поэтому я нуждалась в статности американских танцоров, в их смешивании, и это всё из-за того, что американцы выигрывают в профессионализме, но проигрывают в эмоциях. Невозможно обладать всем!

Есть ситуации, которые происходят с танцорами или музыкантами, например, во время репетиций, после спектакля, перед спектаклем, в столовой… Это может показаться смешным, но именно такие моменты всегда важны, потому что реально есть общение или единение, которое на самом деле и создается в подобных условиях, и это люди потом ощутят на сцене.

Спектакль. Это шоу с несколькими отделениями в американской традиции. Двухчасовой спектакль – это всегда трудно. Происходит много смен костюмов, что является довольно трудным упражнением. Но от этого я получила огромное удовольствие, правда-правда! Усталость приходит в конце первого часа, и публика помогает мне держаться второй час.

По сравнению со спектаклем 1989 года я абсолютно не хотела воспроизводить этот «избыток грусти». Но всё началось с написания альбома «Anamorphosée», поэтому сцена тоже неизбежно отличалась, так как ранее я внушила себе то, что внутренне я изменилась. У меня немного изменился образ, и я его охотно принимаю. Все песни, исполненные на сцене, были песнями, которые я пережила, и которые я пыталась пережить с большей искренностью, чем я могу. Я могла бы спеть такую песню, как «Ainsi soit je…», но я предпочла выбрать «Rêver», так как это была более новая песня, и в тот период она была мне ближе. Но я знала, что если бы мне пришлось снова спеть «Ainsi soit je…», то я спела бы её с тем же волнением, что и на предыдущем концерте, так как это является частью меня, и я помню это. Разумеется, что есть песни, которые я отложила в сторону: не спрашивайте меня какие, так как сама этого не помню. Но начиная с того момента, когда я решила петь песни со сцены, не может быть и речи о том, чтобы говорить себе: «Итак, в связи с тем, что последний альбом вышел, впихнем его весь сюда» – я выше этого. Во время турне концерт не менялся. Я думаю, что чем больше мы делаем концертов – тем лучше, но без каких-либо изменений: ни в порядке песен, ни в их выборе. Нет, потому что когда я составляла спектакль, то я знала, что я делала или, по крайней мере, то, что я хотела. В этом не было изменений.

В данном шоу есть важная работа над образом, который я нахожу красивым. Во всяком случае, я считаю этот спектакль очень красивым: существуют вещи, которые я очень хотела, как, например, намек на белое со всем тем, что может других на что-то натолкнуть. Попытаться дать радость и, совершенно очевидно, размышления, но идея заключена в самом шоу: оно одновременно искусственное, быстрое, но обоснованное. Белый цвет является доминирующим в ходе всего спектакля, кроме выхода. Очень невесомые вещи. Был огромный экран площадью пятьдесят пять квадратных метров, который одновременно использовался для сопровождения песен множеством абстрактных изображений, разработанных группой, которая мне очень помогла, а также для показа того, что в данный момент происходит на сцене. Этот гигантский экран, может быть, был крайне нарцистичным, но это была забота о тех людях, которые находились далеко от сцены, и которые видели только маленькие фигурки, шевелящиеся на сцене. Поэтому я должна была… Нет, я не должна была это делать, но я, будучи зрителем, чувствую себя ущемленной, если я не вижу глаз человека. Отсюда и исходит идея гигантского экрана. Это, возможно, пример отличия между моей первой сценой и второй: во время первого концерта у меня не было возможности иметь камеру, которая как раз и показывала бы моё лицо крупным планом. Эта идея могла бы меня угнетать, возможно, потому, что тогда я не была готова к этому, это без сомнения было реальным изменением – предусмотреть это и сказать: «Итак, я также подарю вам мои моргания глаз, мои слезы, мои радости, мои улыбки, хорошие или плохие профили – неважно, вот она я вся!» И потом, также было желание ещё что-то показывать на этом экране, так как очевидно, что есть не только я. Вызывать абстракцию… Ясность – я её не достигла. Было ещё много недостающих звеньев, и я боюсь, что сомнение является моим вечным попутчиком, но даже если я не отрицала Чорана, я заменила цинизм юмором. Нигилизм, очевидно, был заманчивым по отношению к нападкам 80-х годов, но злоупотребление им приводит к бесплодности. Такую песню, как «Plus grandir», я больше не могла петь. Я обрела уверенность как участь, и я была счастлива закончить этот спектакль песней надежды так же, как и от вдохновения белым цветом, потому что это цвет, который уносит нас вверх. Изменение происходит и через сексуальную сторону. Сказать, что начиная с того момента я любила себя, значило бы, что дело пошло немного быстрее, но в данном случае я лучше принимала свою внешность: я её как бы повстречала, и я чувствовала себя более готовой делиться ею. Также я чувствовала определенную гордость за возможность носить на сцене многие наряды и реальное удовольствие от того, чтобы преподнести себя.

Я не считаю выход на сцену провоцирующим. Это намек на рождение и чистоту, как у Венеры (Vénus) Боттичелли (Botticelli), но я понимаю, что это может быть больше расценено как сексуальность. Нагота стесняет только перед мужчиной, которого любишь, или на съёмках, когда вся съёмочная группа находится рядом. Но на сцене есть расстояние, которое позволяет не думать об этом. Там, где у меня действительно есть ощущение обнаженности, так это в моменты волнения. В этом спектакле есть момент, когда люди находятся в прозрачных пузырях. Этим я, прежде всего, хотела упомянуть об эластичном материале и о презервативах. Мне нравится эта идея с пузырями, безопасностью и прозрачностью. Но я мечтаю о том, чтобы эта необходимость в защите прошла как можно быстрее. В спектакле были сюрпризы, много движений и, я надеюсь, радости. Я хотела поставить впечатляющее шоу, и я думаю, что оно таким и было. Я всегда предпочитаю идею мега шоу, а не чего-то личного. Может быть, однажды я приду к этому, но я ещё хочу грандиозный спектакль. Я хотела, чтобы этот спектакль был для людей приятным, удивительным и достаточно совершенным. В конечном счете, я сумела сделать то, что я хотела, полностью и без каких-либо оговорок. Это уникально в том плане, что я могла чувствовать абсолютную гармонию с тем, что я хотела сказать, сделать и пережить, поэтому это было хорошим подарком для меня.

Ощущения. Я начала турне с юга, так как, вернувшись из Лос-Анджелеса, я застала Париж в серой мгле. Я всегда жила в столице, но мне много приходилось ездить. Париж был довольно мрачным: там всё было в темных тонах, серым и угнетающим. С другой стороны, если я смогла без проблем уехать в Европу, то я не стала американкой. Разве что качество жизни там определенно приятное. Для дебюта был выбран зал в Тулоне, один из наилучших во Франции. Лично у меня в этом не было какого-то умысла: это был непреднамеренный выбор в отношении того, что там тогда происходило. Я знала, что были некоторые проблемы, что мэрия должна была перейти в руки Национального Фронта. Некоторые артисты отказывались ехать туда выступать. Спектакль – это моя жизнь, и поэтому, почему нужно отказываться от поездки в этот город? Люди не виноваты в том, что там происходило. Очевидно, что я об этом думала. Я решила ехать туда. Зенит Тулона – это прекрасный зал, один из самых красивых во Франции. У меня не было никаких проблем с муниципалитетом. Никаких! И публика была великолепной! На сцене моя единственная миссия – это мой спектакль. Если бы мне нужно было порассуждать, то я бы это сделала в другом месте. Я бы вышла из всех отвратительных общественных мест. Годом ранее я выиграла процесс против Жан-Мари Лё Пена (Jean-Marie Le Pen), который использовал моего двойника для своей пропаганды. Я придерживаюсь мнения, что певец не должен работать в чьих-то интересах – я этим не занимаюсь, и это только моё мнение.