Текст книги "Милен Фармер – великий астронавт"

Во время моего первого концерта я хотела поддерживать некоторую дистанцию с публикой, так как навязчивости нет ни в моих принципах, и ни в моей натуре. Но исполняя «Je voudrais tant que tu comprennes», которую я позаимствовала у Мари Лафоре (Marie Laforêt), я почувствовала, что на моих глазах наворачиваются слезы. В первые вечера я не позволяла им появляться, но потом я уже не сдерживала их, так как эта ложная стыдливость была всего лишь трусостью перед публикой, которая просила настоящих эмоций. Мари Лафоре – это женщина, которая мне очень нравится. В своей версии песни она, без сомнения, обращается к другому человеку. В моей версии, когда я её выбрала, целью было обратиться к публике, которая пришла ко мне, которая была тронута, и которая реагировала на каждое слово, на каждое воспоминание. И ещё потому, что это было… Можно говорить об эмоциях со стороны публики и о моих собственных эмоциях. Очевидно, это то, что я также ожидала, и оно случилось, так как перед всеми этими песнями уже произошло что-то другое. Иметь такого рода реакцию публики – это самое прекрасное вознаграждение для артиста. Мы занимаемся этой профессией также и для того, чтобы быть любимыми.

Это книга Филиппа Сеги (Philippe Séguy), которая вышла в 1990 году. Из-за застенчивости данная идея меня беспокоила. Этот человек имел желание написать такую книгу, и я не имела права запрещать ему это. Я не люблю говорить о своей личной жизни: моя творческая жизнь известна, и этого достаточно. Я знала, что речь идет о ком-то великодушном. Несмотря ни на что, я чувствовала себя отсутствующей в ней. Также это было реакцией на предыдущую книгу, которая, по его словам, была плохо написана: имеется ввиду книга Патрика Мило (Patrick Milo) «Mylène Farmer». Тогда у меня ничего не спрашивали, и я посчитала недопустимым, чтобы моим образом так пользовались. У меня не спросили моего согласия, каким бы оно ни было. Меня беспокоило то, что люди это покупают, а постраничное оформление было никаким. Содержание наоборот, скорее было более симпатичным, на мой взгляд, было мало ошибок, за исключением, может быть, того, когда автор утверждал, что я нахожу удовольствие в ванне крови. Но я пока ещё не сумасшедшая! У меня претензии ни сколько к журналисту, который написал эту книгу, сколько к редактору, Албену Мишелю (Albin Michel), который мог бы спросить моё мнение об этом. «Ainsi soit-elle», как минимум, получилась красивой. Остальное не относится ко мне. Несколько рисунков, присутствующие в данной книге, нарисовала я. Не знаю, горжусь ли я этим, но это был способ принять участие… В любом случае, крови не было!

1991 – 1993

Успех этой песни был самым лучшим подарком, который только можно было мне преподнести! Потому что мы всегда глубоко обеспокоены, особенно после двух лет отсутствия, и всегда с тревогой хотим узнать, есть ли ещё люди, которые и дальше будут вас любить или, как минимум, интересоваться тем, что вы делаете, что вы пишите. Всякий раз, когда я думаю о «Désenchantée» во время спектакля, когда я вижу то, что происходит в концертных залах во время данной песни, это доставляет мне огромное удовольствие: быть первой, кто сформулировал эти слова, и что там снова собралось поколение… Это опьяняющее состояние! Публика считает эту песню своей, и меня потрясает то, когда она начинает петь, вибрировать. Это невероятно сильный момент! Неописуемый! Это волнение, которое исходит из самой глубины моей души.

Песня. «Désenchantée» – это что-то очень близкое мне в течение очень длительного времени. Это уход от постоянных иллюзий. Это слово красиво само по себе, оно поэтично. В памяти что-то всплывает от одного звучания слогов. Для остальных я могу только повторить смысл слова: больше иллюзий, больше очарования… Я немного сожалею о том, что хоть и существует слово «поколение», и пусть я рассматриваю себя как часть разочарованного поколения, но речь здесь идет об образе самодовольства: это только моё мнение. Это действительно личное мнение! Это моё поколение, которое следует со мной, люди которого меня слушают, но никоим образом я не говорю: «Мы разочарованное поколение». Там я согласна с тем, что написала, но в то же время я ничего не требую от поколения. Кроме того, я принадлежу к поколению, которое я считаю разочарованным, я принадлежу к поколению людей, разочаровавшихся в жизни, так как у нас остался отпечаток от эры депрессии, что неизбежно ведет к упадку. Я действительно ребенок данного поколения. Для молодежи это была смесь отчаяния и желания крикнуть несколько раз. Наконец, я с недоверием отношусь к термину «упадок», так как часто он немного узурпирован. Во всяком случае, это желание говорить обо всем, а именно о вещах, о которых умалчивалось в прежние времена. Но я не могу быть в какой-то степени раздраженной, когда сейчас в моей жизни произошел диалог между публикой и тем, что я могу сделать творчески. И это было прогрессом! Это нельзя навязывать. За несколько лет я дошла до того, чтобы сказать себе: «Да, некоторые люди находятся на той же волне, понимают или принимают, снисходительно относятся». Нет больше того разлада, который мог быть. Во всем есть воспитание, и это одна из его форм. Это прогресс продвигаться таким образом: медленно, но уверенно. Но все слова мы не можем вставить в песню, так как их будет много, и получится не очень красиво. Поэтому я была вынуждена упомянуть сразу всё поколение.

Я чувствую в себе больше способности плавать в хаосе, чем тонуть в возможностях будущих дней, которые восхваляются. Меня всегда преследует старое чувство поражения. И я так не хотела бы, чтобы оно ушло: я бы очень испугалась, если бы мне не было что сказать. Но изменилось то, что я больше не хочу себя жалеть и сводить старые счеты. «Désenchantée» в какой-то мере была основой моей мысли. Я была кем-то, кто… Потеряла ли я все свои иллюзии? По крайней мере, многие из них я оставила. Быть разочарованной хуже, чем быть потерянной. Без тени сомнения я предпочитаю, чтобы обо мне говорили как о «разочарованной», а не как о «распутнице». Но прежде всего как о не заблуждающейся! Я не хочу делать обобщение, но с тех пор, как я родилась, я живу в этом состоянии духа. Это отказ от самообмана. Я исхожу из принципа, что его испытывает наше рождение, наша смерть, и, возможно, наша жизнь. Поэтому у меня, вероятно, есть проблемы с жизнью. Нахожусь ли я в дисгармонии со своей эпохой? Я не могу ответить на этот вопрос, так как я не жила в других. И времена становятся всё более и более тяжелыми, всё более и более трудными. Больше нет былого очарования. Нам не предлагают чего-то большого, становится всё хуже и хуже. То, о чем я говорю, больше относится к области констатации фактов, а не мятежа, даже если я и хочу мятежа. Этому поколению больше нечего терять, у него больше нет великих надежд. Ничто не реализуется из наших идеалов, из наших надежд. Это не негатив, это факт: это другой взгляд. Как говорится: «Я верю, что всё это не страшно, это мутные воды». Я не думаю, что были пессимистические чувства, так как даже если мы шли навстречу своей гибели, то во время песни у нас было время, чтобы осознать события и свои собственные разочарования. Мы их взяли на себя. Сегодня, возможно, мы просим наше поколение всего лишь иметь большую ясность ума по отношению к жизни и по отношению к своим трудностям, иметь чувство, что мы постоянно находимся в поиске свободы, и что эта свобода открывается на большом пустынном пространстве. Таким образом, всё это – великая утрата иллюзий. Однако, это не печально: такие состояния всегда ведут к великому созиданию, поэтому нужно надеяться, что произойдут интересные вещи. Энергия, похожая на революционную – это, возможно, конец обмана. Или мы восстаем, или мы кричим. Не я знаменосец, а скорее песня. В любом случае я не хочу ставить требование. Скажем, из-за застенчивости. Я не хочу брать на себя такую ответственность, но парадоксально то, что у меня есть этот резерв, и в то же самое время я также люблю быть той, кто побуждает к этому порыву. Следовательно, если несколько человек думают так же, как и я, то тем лучше! Определяя своё место скорее вне времени и вне Истории, я предпочитаю, чтобы меня рассматривали только так.

Клип. Выбор этого клипа родился, вероятно, из нашей общей с Лораном любви ко всему, что является Дикенсоном (Dickens), что является «Оливером Твистом» («Oliver Twist»). Мы оба очень любим Дэвида Лина, снявшего этот фильм. Я думаю, что «Оливер Твист» был одним из первых его полнометражных фильмов, который был абсолютно великолепен. В данном клипе, в основном, есть близость к рассказу, которая была перманентной. Мы пытались получить бесконечную точность. Это также относилось к выбору костюмов, так как мы не могли полностью отобразить ту эпоху. Поэтому действие на самом деле происходит в тюремной обстановке, дети окружены представителями власти. Что мы можем сказать? Эти дети живут в таких условиях, что им нечего терять. Поэтому в качестве решения у них остаётся только восстание, идея восстания, которое ведет в никуда. И это то, что произойдет в клипе. Мы выбрали тех детей, чтобы показать невинность. Или, может быть, детей, которым больше не свойственна невинность по отношению к поколению, которое осознает сложности жизни.

Мы выбрали Венгрию по многим причинам. Во-первых, у нас было желание уехать из Франции, выбраться из своего парижского кокона. Поехать в другое место и делать натурные съёмки, так как это даёт другой размах, что имело значение для съемочной группы. Это всегда потрясающе: взять свои вещи и поехать в другую страну, которую мы не знаем, и сопоставить другую культуру, другой взгляд на вещи и на работу. Сам факт смены страны очень полезен. Стремление то же самое, но его напористость отличается, так как за границей мы оказываемся немного потерянными, потому что у нас есть «другой» взгляд. Там мы объединились в очень приятную группу, очень профессиональную. Впрочем, практически в ту же самую группу, что и каждый раз в каждом клипе. Каждый день у нас был немного разный график работы. Иногда мы вставали в пять часов утра. На съемках было почти сто двадцать человек, но прежде всего – двенадцать человек технического персонала. Я говорю «прежде всего», так как они приехали из Парижа: Жан-Пьер Совер (Jean-Pierre Sauvaire), который был главным оператором, Карин Сарфати (Carine Sarfati) по костюмам… И многие другие: я извиняюсь, что не называю их. Это настоящие люди и профессионалы. Было удовольствием каждый раз снова объединяться. Я могла бы что-то рассказать о Венгрии, но давайте будем почтительными: я чувствовала себя полностью защищенной в съемочной группе. Мы хотели снимать в Венгрии в том числе и из-за её снежных пейзажей, из-за её огромных просторов. Это было довольно удивительное место. Это останется опытом навсегда.

Венгрия вкладывает много денег в кино. Качество работы венгров великолепно, было полное чувство непривычности в новой обстановке. Там есть много хорошо подготовленных техников. Лоран был очень польщён их профессионализмом и начал делать заметки для своего первого полнометражного фильма… Последним доводом в пользу Венгрии было то, что это стоило не так дорого, и поэтому мы могли сделать грандиозные вещи за меньшую сумму. В клипе было около сотни персонажей второго плана. Среди выбранных людей было мало актеров, за исключением тюремщицы. Это были уличные мальчишки, очень примечательные дети. Мы хотели найти много статистов, и прежде всего детей, у которых на лицах было бы что-то серьезное, взгляд. Детей уже с «жизненным опытом». Я всегда мысленно возвращаюсь туда, так как для клипа было очень важно показать эти удивительные детские взгляды. И легче найти эти лица в странах востока. Между прочим, к несчастью для них. Я нахожу, что поехать в другую страну за данной серьезностью – это немного неуместно, но у нас была возможность быстро найти сто детей. Во Франции мы должны были бы проводить кастинг за кастингом. В Венгрии мы нашли их на улице, в школах или в центрах перевоспитания, и они привнесли определенную форму жестокости. Они несли в себе эту удивительную жестокость. Со всеми этими молодыми венграми был только обмен взглядами, так как мы не знали венгерского языка, и у нас не было переводчика, чтобы общаться с ними. Все эти актеры второго плана не играли, однако они были очень точны. В конце концов, они играли, но ни в коем случае не переигрывали, и это было очаровательно. В них была спонтанность. У нас сложилось такое впечатление, что они родились в тех костюмах, в той эпохе. И я признаю, что это было плюсом для съемок. Среди этих «актеров» были дети, которые имели физические недостатки. Произошел интересный и абсолютно великолепный случай: мы заметили, что один из детей с физическими недостатками приспособился к съемкам за четыре дня. И его воспитательница сказала нам, что за эти четыре дня он преуспел так же, как за полгода в обычной жизни. Это было милое вознаграждение.

Я хочу всех успокоить: во время сцены в заводской столовой у меня во рту был бутафорный таракан… Он был сделан из каучука. У меня фобия на насекомых. Следует или терпеть, или иметь фобию. У меня это фобия: мне нельзя оказываться в пределах досягаемости хотя бы одного таракана, так как от этого мне делается дурно. Поэтому я никоим образом не могла положить себе в рот настоящего насекомого.

Финальная сцена кипа показывает возбужденных детей с синяками и ссадинами, которых я побудила убежать из тюрьмы, и которые сталкиваются с огромной пугающей пустотой. Они прибегают на холм и видят чистую равнину до горизонта. Несмотря на их восстание, ничего нет. Это волнующе, а не печально. Это также красиво, как и романтизм. Лучше стремиться к свободе, даже рискуя заметить, что она напрасна, чем подвергаться издевательствам и быть искалеченным. Слово «конец» истории не является весьма обнадеживающим. Это символизировало моё видение разочарования.

Как и у большинства стран востока, прошло мало времени с тех пор, как Венгрия обрела свободу. Но эта свобода немного тревожит меня. Чоран66
  Эмиль Мишель Чоран (Emil Michel Cioran) – румынский и французский мыслитель-эссеист. (Примеч. переводчика.)


[Закрыть] говорил: «Свободный в пустыне», и это создает у меня определенное мнение, что все эти революции совершенно очевидно имеют причину. Но у нас такое впечатление, что после обретения свободы мы сталкиваемся с пустыней, с дверями, со стенами, и в этом, по моему мнению, и состоит настоящее разочарование. Нашему поколению, может быть, свойственно бороться и иметь желание к мятежам, которые ведут… в никуда. Это ужасно иметь чувство приближающейся свободы, ради которой Человек живет, и понимать, что почти всё это является утопией. Каждый имеет свой взгляд на вещи, но у меня впечатление, что всё находится в возбужденном состоянии, и что всё это ведет нас к потерям иллюзий и, следовательно – к разочарованию. Этот взгляд немного пессимистичный, но разве я пессимистка? Я в этом не уверена, у меня есть моменты оптимизма. Я считаю это осознанностью или ясностью ума. Может быть это претенциозно. Это говорит о том, что я более охотно вижу черную сторону вещей. Я так устроена! Это то, что ужасает меня в повседневной жизни: у нас нет выбора. Если надежда умирает последней, как говорят для успокоения, то я знаю, что нет никакой надежды. Тогда, если даже ничего и нет, то самые пессимистичные люди что-то делают…

Прошло немного более года, как меня не было слышно с момента моего последнего Берси. Я прошла через ощущение пустоты, что было довольно болезненным. Мы нуждаемся в том, чтобы скрыться после сцены. Одно существует до и после: это много эмоций. Меня предупреждали: в конце спектакля все артисты знают об этом периоде пустоты. Говорили, болезнь артиста. Когда мы пишем или выходим на сцену, у нас есть склонность к тому, чтобы задаваться вопросами. Это, без сомнений, банально, но не так-то и легко жить. Всё кажется напрасным: успех, продажи дисков, ежедневные дела. Я не знаю, депрессия ли это, но у меня впечатление, что то, что я прожила там, по крайней мере, в течение четырех месяцев, выступая в Берси, это похоже на данное состояние. Это желание не выходить больше из дома, это нежелание общаться. Несомненно, необходимо время, чтобы собраться. Трудно было думать о том, чтобы писать после моментов, проведенных на сцене. Отсутствовали хоть какие-то идеи для написания следующего альбома.

Поэтому я позволила пройти четырем – пяти месяцам. Я ждала. Всегда должно быть так, чтобы подходящий момент приходил естественным образом, я не высчитываю его. Так как я работаю с Лораном Бутонна, то это должно быть совместное желание. И потом, нам нужно вдохновение для творчества. На самом деле, правильно: когда мы выходим на сцену, мы теряем наше вдохновение. Существует страх быть неспособным снова что-то делать. И потом, нужно немного подпитываться. Так как на сцене возникает опустошение, особенно после сцены. На два-три месяца, которые следовали за периодом концертов, я полностью оставила бумагу и карандаш. Я много читала, особенно поэзию. Я пыталась восстановить свои силы, я немного возвратилась к чтению, читая таких поэтов, как Реверди (Reverdy), Дикинсон (Dickinson), полное собрание Чорана (Cioran) … Я полностью погрузилась в это. И заинтересовать меня чем-то другим, что касается моей профессии – это очень трудно! Много размышлений. Не все вещи обязательно ощутимы. Я открыла для себя живопись, я много ею интересовалась, а это требует времени. И я клянусь, что я, вероятно, делала и очень банальные вещи. Всё то, чем я не могла заниматься в течение полутора лет, то есть ходить в кино и просто ничего не делать. Впрочем, это то, что не является чем-то потрясающим. Также я немного стимулировала продажи за границей. Это способ познать что-то другое. Я совсем немного попутешествовала – это иной способ расслабиться. А потом я начала думать об альбоме.

Был тот же коллектив. Я всегда работала с Лораном Бутонна, но с недавнего времени работаю и с Тьерри Сюком (Thierry Suc). Тьерри был сопродюсером спектакля 1989 года, и немного позже мы его похитили. С тех пор он следует за мной. Создание альбома заняло почти шесть месяцев. Его подготовка требовала четыре – пять месяцев работы с некоторыми песнями в студии, которые были переделаны несколько раз. Все тексты действительно были написаны в период от схода со сцены до входа в студию. Вначале я хотела выпустить альбом к сентябрю 1990 года, но он вышел в апреле 1991 года.

Только я писала альбом «L’autre…» Я бросила поэтов! У меня всегда есть немного боли, которая объясняется содержанием альбома. Он в том же ключе, что и «Ainsi soit je…», его предшественник. Это довольно удивительно даже для меня. Возможно потому, что мой взгляд и мои слова изменились в отношении того, что я смогла прожить между этим альбомом и предыдущим. В новом альбоме немного отличалась форма, но ни в коем случае не основа. Внезапно я нашла себя в роли критика. И иметь такой взгляд оказалось трудно. Я могу сказать, что этот третий альбом, «L’autre…» – это то же лицо, то же вдохновение, то же направление. Артист, как любой творец, неутомимо и неумолимо повторяется. И это нормально! Тот же человек написал текст и тот же человек написал музыку. Это было продолжение моей жизни, моих эмоций. Заметно развитие по мере того, как я прогрессировала со временем. Надеюсь, что я так же прогрессировала и в своей работе. Там я говорю о себе, так как неспособна говорить о чем-то ином. У меня не было намерения говорить о действительности, хотя 1990 год был волнующим. Очевидно, что внешние вещи затрагивают меня, но мне нужны мои собственные эмоции, чтобы смочь писать. Этот альбом был продолжением образа. Я пою о том, что движет мной, что меня преследует, что не дает мне покоя. Но между «Ainsi soit je…» и «L’autre…» был разрыв. До бесконечности… Я не задавалась вопросом: будет ли то, что я написала, соответствовать или отличаться от того, что я делала до этого времени. Но написав тексты и слушая песни этого альбома, я осознала эволюцию. Столько вещей в мире становятся причиной того, что мы эволюционируем, хотя я так не люблю это слово, так как оно является немного медицинским. Разумеется, что мой опыт выступлений на сцене имел большое значение в написании этого альбома. У меня такое чувство, что я умирала на сцене, покидая её. Я хотела рассмотреть это как новое рождение. Это было желание немного больше повернуться к чему-то другому. Это была почти храбрость с моей стороны, так как я была замкнута в себе, мне не хватало уверенности, потому что я зашла чуть дальше обычного и выставила себя немного вперед. У меня также было желание говорить о нуждах других людей. Во всяком случае, я знаю только то, что нужно говорить о себе, а через себя – о других. В этом альбоме я намного более непристойная, чем в предыдущем: я решила намного откровеннее раскрыть свою интимность, чем в моих предыдущих альбомах, где я скрывалась за игрой или провокацией. Секс был основой. Говорить о том, что я ощущаю в своем сердце и в своей душе – это выставлять себя обнаженной. У меня было желание в менее скандальных вещах. Важно чувствовать себя действительно признанной в своих эмоциях. Новая Милен, другая, наконец, та, к которой я тогда шла, всегда была такой же, изменилась только форма. Я больше улыбалась, это возможно…

В 80-х годах я в какой-то мере была пленницей своего образа. В этом следовало быть сообразительной. Поэтому я обрезала волосы. Я хотела измениться в лице, но по сути остаться той же. Изменить внешний вид головы без изменения самой себя. Это тоже было частью рождения. Стрижку мне сделал Жан-Марк Маниати (Jean-Marc Maniatis). Волосы были короче, но того же цвета. Я посчитала этот цвет подходящим, и сейчас он является частью меня. Я знала, что я не буду его менять. Мне надоели длинные волосы – и всё! Это не было желанием больше походить на мужчин: можно иметь очень короткие волосы, и в то же время быть очень женственной. Например, Одри Эпбёрн (Audrey Hepburn). У меня просто было желание изменить вид головы, это было важно. И потом, с короткими волосами легче расчёсываться. Я хорошо себя чувствовала с этой стрижкой. А в голове? Было ещё сложно что-то говорить. Скажем, что я меньше волновалась из-за своего непостоянства.

Мы ещё не думали о «концепции», но очевидно, что что-то вырисовывалось по мере того, как делался альбом. Любовь, смерть и то, что происходит между двумя людьми – это мои предпочтительные темы. Это страх перед завтрашним днём, а так же отчаяние, некоторая меланхолия, грусть… Все эти состояния мы подчиняем себе, и я признаю, что в них нет удовольствия, но в них есть почти благополучие. Меланхолия – потому что я люблю это слово и состояние. Я не живу в прошлом, я живу в своём времени. Я никогда не избавлюсь от этого. Действительно ли я хочу этого? Может быть. У меня было меньше желания всё контролировать. Я приняла неведомое. Мы не меняемся. Тогда это было ещё хуже, но оно происходило и чувствовалось по-другому. У меня был немного другой взгляд на трудности жизни. Она была похожа на ту же, что и у Гензбура (Gainsbourg), через отношение к тому, что он написал. Общее для всего мира отчаяние. И потом, меняются именно слова. Меланхолия может принести хорошее состояние. Грусть также богата, как и радость, и она позволяет объединить всю совокупность артистов. Что касается смерти, то она присутствует, но по эту сторону слов, и она не обязательно произносится с жестокостью. Как и прежде, в этом альбоме «Бог» присутствует и ужасающе отсутствует. Без сомнения, чем больше мы стареем, тем больше нас преследует эта идея. Но у меня было больше цинизма и свободы в отношении всего этого. С точки зрения названий песен этого альбома, это не очень весело. За всем этим была ясность, которой, может быть, у меня не было в предыдущем диске.

Вследствие быстрого успеха этого третьего альбома я была вне себя от счастья, но в то же время я была очень бдительной. После двух лет отсутствия мы сильно волнуемся по поводу нашего возвращения. Тогда это было огромным сюрпризом и настоящим счастьем. Когда дела вот так быстро идут вверх, то мы говорим себе, что падение будет более болезненным. Это моя немного тоскливая и пессимистическая сторона. Но это было великолепно! Это самое красивое, что может прийти к артисту. В идеале моё желание состояло в том, чтобы сделать клипы на все песни альбома. Но это было немного трудным и довольно дорогостоящим пари. Я не выступала с этим альбомом со сцены, так как я не могла постоянно чувствовать те эмоции, которые доставлял мне контакт с публикой в 1989 году. Когда я начинала свои последние концерты данного турне в Берси, я говорила, что эта сцена, без сомнений, будет последней. У меня было желание сохранить настоящее чувство, не обманывать. У меня было желание сделать этот альбом, а со сценой я хотела немного подождать. Я знала, что однажды, несомненно, вернусь туда. Когда? Об этом я ничего не знала. У меня не было намерения входить в цикл «альбом – сцена» и т. д. Сначала я хотела пережить другие приключения. Всё это было немного запутано. Я также знала, задолго до начала продвижения этого альбома, что приму участие в очень малом количестве телепередач. Я ничего не ждала от нового десятилетия, как и от прошлых лет. Ничего – ничего… Кроме того, чтобы как и прежде продолжать работу. Я вообще ничего не знала из того, что приготовило для меня будущее!

Название. В идеале я предпочла бы не оправдываться по поводу названия. «L’Autre…» предполагает много понятий, поэтому каждый может выбрать себе наиболее подходящее. Это название выбрано потому, что именно это понятие было новым во мне: открытость перед другими людьми. Это также одна из песен альбома. Раньше я говорила «я». В этом альбоме я пошла навстречу. Но я ничего не отвергаю из того, что я делала или кем я была, просто я меньше нуждалась в том, чтобы забегать наперед. Факт, что «L’Autre…» мог быть репликой в названии предыдущего альбома «Ainsi soit je…», появился только после принятия решения по названию.

Я не могу дать точное определение этому названию. «L’autre» предполагает много понятий: это может быть другой человек, компаньон. Это также может быть и другая я сама, это может быть то, что не имеет физической оболочки. Невидимое присутствие, которое парит выше вас, которое собирается вам помочь, защитить вас, направить, оно руководит вами иногда, препятствует вам, а так же восстает против вас. Я искала слово, которое могло бы включить в себя все аспекты этого ощущения. Пыталась найти слово, которое бы затрагивало многие вещи. Возможно, это шизофрения, почему бы нет? Точный термин был бы более поэтичным, менее клиническим…

Упаковка. Я вообще не знаю, у кого была идея изобразить на упаковке ворону! Она действительно сидела на моём плече, я её приручила… Это чучело вороны! Зато выбор фотографии был моим. Что касается меня, то я вообще не считаю это страшным, но подсознательный собирательный образ, очевидно, должен функционировать. Фотография скорее очень успокаивающая. Я остерегаюсь апостериорных оправданий артиста, но в вороне есть смысл, это сделано не только для того, чтобы было красиво. Эта птица была просто необходима нам, так как она имеет парадоксальный вид. Если некоторые рассматривают её в качестве предвестника беды, плохих предзнаменований или смерти, то в некоторых культурах, например, Африки, она символизирует защиту. В её присутствии нет ничего провокационного. И в книге Бытия разве Ной не использовал её в качестве посланника? Мне нравилось это противоречие. Это могло бы быть «другим». Мне нравится этот парадокс, этот контраст черного и белого, это противопоставление её черноты и моей белизны. Чувство парадокса встречается у любого человека. Несомненно, что у меня оно более ярко выражено, потому что я могу выразить свои чувства. У меня всё или черное, или белое, никогда нет среднего! Впрочем, на этой упаковке у меня есть предпочтительные цвета: белый и черный. Не чисто белого цвета больше, чем ярко-белого: ему верят. Существует много других символов вороны, и я не уверена, что будет очень интересно, чтобы все их упоминать…