Текст книги "Милен Фармер – великий астронавт"

По уровню создания и структуре песни это было довольно новым для меня делом. Я обожаю григорианское пение. Правда! Перед этой песней у нас с Лораном очень-очень долго была идея, чтобы использовать в песне григорианское пение, и это было сделано. Там только два мужских голоса.

Песня. Я хотела сказать об увечии, позже пришла всего лишь ассоциация с «Agnus Dei». Бога я действительно не знала. Возможно, что это было моё увечие… К тому же, это немного цинично с моей стороны. Я ещё не освободилась от всех этих вещей. Когда я писала данные слова, я думала о «Дьяволах» («Diables») Кена Рассела (Ken Russel). Его фильм прошел под пристальным вниманием. И я клянусь, что я не боялась реакции сект, Ватикана и тому подобного. Даже хорошей…

Этот дуэт с Жан-Луи Мюра (Jean-Louis Murat) родился из нашего общего стремления, и я этому действительно рада. Признаюсь, что до этого я не знала Жан-Луи. Я заметила его в альбоме «Cheyenne Autumn» и безнадежно пыталась найти его первый альбом. Именно он сделал первый шаг, но, по сути, неважно, кто его сделал первым, я хочу сохранить его таким… Действительно ли важно это помнить? В 1989 году я захотела послать ему записку, чтобы сказать, что мне понравилось то, что он делал. Но тогда, в который раз, у меня, возможно напрасно, была некоторая стыдливость, и я скверно себя чувствовала от того, что я сделала. Он написал мне письмо, и потом в течение года мы переписывались, совсем не зная друг друга, если, конечно, не считать песен, которые мы узнали раньше. У меня нет привычки писать письма, я настолько этого боюсь, что невозможно выразить словами то, что я чувствую. Я его ждала, я надеялась на него: встреча с ним меня не разочаровала. Это было волшебно. Это очень чуткий человек, имеющий смесь культуры и наивности. Прежде всего, мне очень нравится его голос, и я главным образом обожаю его манеру написания песен. Я знаю, что он это делает совсем по-другому, чем я. Жан-Луи очень продуктивный, он пишет безостановочно. У него действительно свой мир. Это очень трогательный человек для меня. Я не знаю, оценит ли он мой комплимент, но это единственный для меня человек, который реально наводит на мысль, что у нас действительно есть поэт. Это личность, которая приходила на ум после Гензбура. У нас было общее желание спеть вместе. Он согласился, поэтому я написала текст этой песни, думая о нём, о его текстах и о его любви к словам. Родилась «Regrets», и от этого я была очень счастлива, очень довольна. Мы были почти родственниками, хотя место рождения у нас разное. Когда мы записали эту песню, я задалась вопросом: не является ли Жан-Луи моим двойником. Мы как будто были одной крови. Тогда это был очень дорогой друг. Говорят «родственная душа» или «брат и сестра». Было впечатление, что у меня есть брат-близнец по профессии. В восприятии жизни мы одновременно были очень похожими и очень разными.

Парадоксально, но этот дуэт был самым трудным текстом в написании альбома. Уводить человека в его собственный мир, в мой мир – это всегда немного деликатно и не всегда просто. Нужно предоставить слова кому-то другому. Даже если мы хорошо знаем человека, это трудное дело. Поэтому песня очень долго писалась. Очень трудно представлять себе пение в паре с кем-то и делиться чем-то с этим человеком. Мир Жан-Луи Мюра очень похож на мой: по сути, мы выражаем одно и то же, но по форме это выражение, конечно, отличается, так как мы два разных автора. Вероятно, он более близок к природе, потому что он многое в ней поясняет, он очень хорошо воспевает её. Действительно, Жан-Луи говорит о живой природе, я – о неживой. Или об отсутствии природы. И в этом был интерес. Это довольно оригинальный человек. Его дедушки и бабушки были фермерами в районе Клермон-Феррана (Clermont-Ferrand). Это человек от земли, который, впрочем, хорошо сочетается и с землей, и с небом.

Я восхищалась этим артистом, мне нравился этот человек. Я не жалею о том, что написала «Regrets», наоборот. В 1991 году, году выхода «L’autre…», в котором был дуэт, Жан-Луи собирался записать альбом. Мы вместе обсуждали моё участие в его диске, но это было под вопросом… Я не знала, надо ли было это делать. Нужен ли был ответ на «Regrets»? В результате, ничего не было записано.

Песня. Относительно сожалений, о которых говорится в песне, я бы сказала, что я не связываю сожаления с разочарованиями и неудачами. Это скорее вещи, которые мы могли бы сделать, но которые мы решаем не делать, что влечет за собой мазохизм, а также романтику.

Песня. Меланхолия – это кисло-сладкое состояние, являющееся частью моих предпочитаемых тем. Здесь я пыталась развить эту идею. Я люблю эти состояния, даже если они немного болезненны. Уверяю, в них можно найти многие вещи, источники вдохновения. Мы можем позволить себе немного успокоиться в этих состояниях, даже если это приводит к слезам. А слёзы – это я тоже люблю…

Клип. Жан-Поль Готье (Jean Paul Gaultier) создал костюмы. В плане физической подготовки я целую неделю занималась с тренером. Что касается достигнутых в ней результатов, то это скорее вопрос монтажа.

Эта песня уже присутствовала на макси диске «Allan Live». Лоран её полностью разложил и переделал. Эта новая версия более клиническая. Сложно дать пояснения по этой песне. Она пришла после репортажа, который меня потряс и заинтересовал. Речь шла о психиатрической больнице в Греции, где больные были брошены, предоставлены сами себе и ограничены до уровня животных. Просто я сталкивалась с сумасшествием. Оно будоражит, так как является волнующим и непонятным. Я не хочу быть своим собственным цензором, даже для этой темы. Я хотела, чтобы в песне было очень мало слов и, следовательно, очень мало зримого. У нас с Лораном общее влечение и очарование миром психиатрии, как минимум – совокупностью образов психиатрии, которая кажется нам очень близкой, и в то же самое время – очень отдаленной, так как я никогда не ходила в больницы такого типа. У меня есть глубокое желание сходить туда, но наблюдать за этим со стороны – это действительно было бы неприлично.

Эта песня является частью цикла «Libertine» / «Pourvu qu’elles soient douces». Там у меня, конечно же, ещё есть некоторые счеты с мужским полом. Это был способ не браться серьезно за песню, которая немного отличается от остального альбома.

Песня. Данный текст – это история о любви, которая заканчивается в крови. Потому что таким образом проще защищать людей. Когда я написала эту песню, я полностью представляла сценарий будущего клипа. У меня было впечатление, что эта песня была написана более кинематографично, чем остальные. Это очень точные и стремительные образы, которые сразу же порождают определенное состояние.

Что сказать о песне «L’autre…»? У меня такое чувство, что в ней я выразила всё, что хотела. Немного трудно объяснить это в трех словах, и это говорит о многом. В ней говорится о присутствии кого-то летающего… Этот кто-то особенный для меня, но он не имеет ни имени, ни тела. Это тоже открытие. Мне, возможно, было легче говорить о ком-то другом, о его чувствах. Но это всегда проходит через меня. До моего третьего альбома из-за моих страхов реальность интересовала меня только по отношению ко мне, к моим чувствам. Потом я осмелилась немного больше дать другим людям. Бесспорно, сцена изменила меня. Я открыла ожидания публики, другие свои грани. Если бы из всех песен альбома мне нужно было выбрать сингл, я бы выбрала эту песню.

Название объясняет смысл песни. Да, по моему мнению, нет других миров. Тяжело думать об этом и соглашаться с этим. Любая вещь рождается и умирает, это везде одинаково. Всё заканчивается одним и тем же…

Я пыталась упомянуть об истинности вещей и быть честной перед самой собой по отношению к людям, которых я смогла встретить, и с которыми у меня было что-то общее. Это может быть публика и миллион других вещей. Там это действительно другое.

Исходя из сегодняшней ситуации, мне кажется само собой разумеющимся, что нужно вести себя так, чтобы уберечься от СПИДа. Это свалилось к нам с небес, и это опасная вещь. Не имея возможности противостоять данной болезни, это наиболее жестокая вещь для Человечества. Любовь абсолютно развращена, но я не думаю, что я говорю что-то совсем новое по данной теме, разве что она очень болезненная и нужно предохраняться. Конечно, это доставляет мне боль, это трагично. Однако я не думаю, что мне следует говорить людям «пользуйтесь или не пользуйтесь презервативом». Что касается занимаемой позиции, то у меня нет к этому желания, но я уважаю людей, которые это делают. Поэтому мы слушаем артиста, так как он может иметь некоторое влияние, которым он, впрочем, необязательно владеет, но моя роль состоит в том, чтобы передать свои эмоции. Давайте поговорим не о клипе, а о песне: я просто признаюсь в том, что я могу чувствовать в наши дни от любви, искаженной угрозой болезни, вопросом использования презерватива, который сразу возникает, когда появляется влечение к другому человеку. Это печально, но это ежедневная реальность, с которой каждый, в том числе и я, сталкивается. Не говоря о неудачах, именно бессилие доставляет много несчастья. Я не позволяю распространяться никакой двусмысленности, которая позволит неправильно понять меня: я не вижу, где в этой песне я выражаю хоть какое-нибудь подстрекательство. Я не пыталась брать какое-то конкретное обязательство. Мне кажется очевидным то, что нужно сделать, но это не было «посланием», которое я хотела передать. И я никоим образом не говорю в словах, чтобы надевали презерватив, это подло. Каждый должен сам принимать эту ответственность. Люди не нуждаются во мне, чтобы поступать так, как они думают или хотят. Я считала бы ужасным, что я должна запрещать себе говорить то, что я хочу сказать. Это в какой-то мере трудно, и для меня так же было немного трудным не говорить об этом. Я пыталась избежать этого, так как мы всегда немного боимся навязчивых тем. И я заметила, что это, на мой взгляд, является частью обычной жизни. Это обыденность, я не могла скрыть её. Во имя чего отказываться говорить о той или иной проблеме? Каждый из моих дисков, из моих клипов ясен, растолкован. В них каждый видит свои собственные фантазии, своё собственное мнение. Должна ли я была замолчать? Я не встаю утром с мыслью о том, что я могу сделать для провокации. Провокация существует в свободе, которую я даю себе, чтобы сказать о чем-то или предложить образы, которые соответствуют тому, что я ощущаю. Быть артистом – это уже провокация.

My soul is slashed. В 1993 году, в том же году, в котором вышла эта песня, я с помощником перевела «Que mon coeur lâche» на английский язык. Я полагала, что эта песня увидит свет… Это было очень трудно, так как для начала нужно было свободно разговаривать по-английски, что ещё не имело отношения ко мне, и найти стиль написания на языке, который не является моим родным – это совсем непросто. Поэтому тогда я всего лишь сделала настоящую песню от А до Я на английском языке.

Клип. Было немного сложно впервые оставить моего привычного компаньона Лорана Бутонна, чтобы довериться другому режиссеру. Мы обратились к Люку Бессону из-за того, что создание клипа выпало на период, когда я не могла больше ничего просить у Лорана, который, может быть, и сам не имел чего-то, чтобы мне дать, поскольку он был охвачен желанием снять полнометражный «Giorgino». Таким образом, Лоран был занят приготовлениями к своему фильму, и нам показалось интересным оставить карт-бланш талантливому режиссеру. Мы оба хорошо знали Люка Бессона. То, что сближает его и меня, так это подчеркнутый вкус к сдержанности, к таинственности и… к блинам. Мы уже встречались, он приглашал нас с Лораном в Арктику для красивой поездки на паковый лед для съемок его документального фильма «Атлантида» («Atlantis»). И потом – он очень хороший режиссер, поэтому было одновременно и легко, и трудно. Это показалось нам очевидным, и мы выбрали его. В этом клипе есть образ Люка Бессона, как всегда великолепный. Больше всего в сценарии мне понравился его юмор. Наши миры очень отличаются, и Люк смог предоставить нам легкость и улыбку, которых у меня не было в других клипах. Я была восхищена, что он таким способом снижает драматизм сюжета. Он видел меня ангелом, посланным с заданием на Землю, чтобы потом отчитаться об увиденном. У нас есть все стороны ангела и все стороны демона. Именно в одеждах, которые я носила. Во всяком случае, белое платье, которое является платьем Azzedine Alaïa. Большое счастье носить эту одежду.

После этого клипа Лоран Бутонна был ещё занят монтажом своего фильма, музыки и многими другими вещами. Поэтому я знала, что нужно будет подождать некоторое время для выпуска следующего альбома.

1994

Сыграть в кино – это было основой моей жизни. Я мечтала об этом с тех пор, как ушла с театральных курсов. Филигранной работой с нашими клипами в качестве выразительного терпения, мы с Лораном уже были готовы к этому приключению. Начиная с какого-то момента, я решила не делать чего-то другого, из-за чего я не смогла бы получить этот опыт. Это было из-за желания сыграть персонажа, отличающегося от моего, питать свою жизнь артиста другими моментами, которые, я надеялась, будут сильными. Это результат долгой совместной работы с Лораном Бутонна. Желание снять данный полнометражный фильм и желание рискнуть. Я сознательно приняла риск снова присоединиться к тому, с кем я чувствую себя в полном комфорте. Мне нравится то, как он снимает, как он воспринимает людей и лица. Он очень хорошо знает меня, а я знала, что он меня не предаст.

Помню, что проект этого фильма был у Лорана за восемь лет до его выхода, а написание сценария реально началось в 1991 году. Хотя в конце восьмидесятых годов мы нашли деньги с первым продюсером, но в конечном итоге он ничего не сделал для того, чтобы реализовать этот проект. После фильм должен был сниматься в 1992 году, а не в 1993-м. Сбор бюджета, который бы позволил серьезно начать съёмки, занял очень много времени. У нас уже был проект другого полнометражного фильма, который так и не реализовался. Я знаю, что Лоран перед созданием эскиза клипа «Désenchantée» сделал в Венгрии намётки. Это была его одержимость. У меня было намного больше свободного времени, порой довольно тягостного, потому что до этого он имел только опыт съемки меня в музыкальных произведениях, так как был композитором. Таким образом, это был очень длинный и не очень приятный период. Но это была страсть. Впрочем, это было желание хоть чем-то заняться: или писать, или снимать фильм – хоть что-то делать. Заниматься делами из разряда удовольствия – это, может быть, не очень важно или не столь важно. Этот процесс происходит в другом измерении. Я не могу управлять данной свободой, так как я нуждаюсь в другом взгляде, чтобы существовать, даже если это кажется таким же драматичным, как и признание. Но я действительно нахожу свободу в своей профессии. Я вообще не участвовала в создании сценария. Потому что в какой-то момент мы запутались, потому что я просто не имею такого таланта, и что в данный момент я предпочитаю, чтобы кто-то немного занимался мною. Это, прежде всего, фильм Лорана, и я хотела помогать режиссёру. Я хотела, чтобы кто-то сказал: «Вот, я подумал о тебе и кое-что написал. Я дал эти слова тебе, во всяком случае – персонажу. Разберись с этим». Это прихоть, которая полностью не контролируется, исходящая из того, что это была общая работа с Лораном, с моими собственными решениями, с моими текстами и вещами, которые принадлежали мне. Поэтому в работе над фильмом мы «на службе», что полностью отличается от песенного турне, где работа была общей. Тем не менее, я хотела быть там каждый день. Я обожала видеть, как постепенно собирались пазлы, как персонажи обретали жизнь. Лоран написал сценарий со своих персонажей, и он очень мало говорил мне об этом. Он писал его с другим человеком – Жиллем Лораном (Gilles Laurent). Моим желанием было прочитать законченный текст. Даже не смотря на то, что я в реальности не познала магии открытия сценария, так как я двадцать четыре часа в сутки следила за созданием этого проекта. Я пережила трудности написания, с которыми столкнулись Лоран и Жилль, а также все проблемы, присущие монтажу данного проекта, трудности обработки, концепции. Было увлекательно понять все стороны фильма. Я действительно чувствовала себя частью этой захватывающей истории. «Giorgino» рождался с болями, но я и Лоран жили в этой атмосфере с тех пор, как мы начали работать вместе. Ничего не давалось легко! Смонтировать и продать фильм – это был крайне болезненный процесс. Это проект, который создавался в муках, так как он был крайне амбициозен одновременно как по своей истории, так и с точки зрения бюджета. Я, будучи рядом с человеком, который пытался поднять этот проект, знаю об этом, вероятно, больше, чем актриса, которая пришла только исполнить роль. Это было очень трудно, так как люди были или шокированы этой историей, или справедливо думали, что это был «очень амбициозный и, следовательно, тревожный проект». Именно Лоран создавал этот фильм с помощью, конечно, Polygram. Это действительно было трудным познанием.

Я нахожу музыку фильма очень красивой. Сначала у Лорана было желание вставить в саундтрек что-то вокальное, но это было бы ошибкой. В силу различных причин этого не произошло, поэтому он выбрал, и он был прав, детские хоры – это волшебно. Но пытаться сделать песню и потом пытаться поместить её в клип – нет, для своего существования «Giorgino» не нуждался в этом.

Во время пребывания в Чехословакии Лоран встречался с руководством одного телеканала. В ходе монтажа фильма ожидание стало для меня таким невыносимым, что я убежала на Бали. Потом я делала только краткие и лаконичные рекламные ходы в двадцатичасовых газетах с Патриком Пуавр Дарвор (Patrick Poivre d’Arvor) и «Антенна 2», так как моей единственной заботой было то, чтобы фильм находил свою публику. Я ничего не ожидала от его выхода. Я хотела, чтобы он понравился людям, так как считаю, что это красивый фильм, но ничего конкретного я не ждала. Я просто была счастлива. Я ждала дня выхода фильма как облегчение, чтобы попытаться сбросить гору с плеч. Это была огромная тяжесть на плечах Лорана Бутонна и, неизбежно, на моих. Я надеялась, что публика придет, и это была единственная реакция и единственный реальный интерес. Факт, что все происходило в течение одной недели – труден, почти бесчеловечен. Я была в подавленном состоянии! Я надеялась, что «Giorgino» принесет мне другие роли. Моя настоящая тревога была связана с этим. У меня было чувство, что это было начало нового приключения. Но я не чувствовала бремени фильма, потому что в нём это бремя было хорошо распределено. Был персонаж Джорджино, который был очень важен. Конечно, я понимала, что реклама фильма делалась на моём имени. Но мне кажется, что записать диск для меня тяжелее и труднее. Хотя оба эти процесса очень трудны и очень мучительны. Моя причастность, может быть, такой же силы и такого же размаха. Если дело только в песне, то есть мои слова, тексты… В фильме слова мне не принадлежат: они мои, но от кого-то другого.

Катрин. С 1989 года я знала, что сыграю в этом фильме, так как тогда Лоран предложил мне это. Главной ролью была роль Джорджино, это было названием фильма. Катрин является важнейшей деталью – вся история вращается вокруг её тайны. Но, тем не менее, это можно назвать ролью второго плана. Я появилась только в конце первого часа. В отношении факта, что эта роль не была главной, что время на экране не было временем Джефа Далгрена, скажу, что меня это мало волновало. Абсолютно! Я не говорила Лорану, что я хочу быть знаменитой, потому что события так не происходят. Я не размышляю категориями количества. Я надеялась растрогать, взволновать.

Автор сказал: «Мы не можем поцеловать Катрин, не поцеловав сумасшествие» – тревожное заявление, чтобы играть эту роль, мою первую роль. Я не чувствую себя полной противоположностью персонажу Катрин, но это не я. Возможно, я смогла совсем немного оживить этот персонаж. Лоран написал эту роль действительно для меня? Было ли это на заказ? Это нужно спросить у него, я точно не знаю. Потому что главный персонаж Джорджино, возможно, дольше всего сопутствовал Лорану и, может быть, Катрин появилась позже. Общая черта между Лораном и персонажем Джорджино – это детская душа, которая в нем есть. И поиск, этот поиск без остановки на передышку. Это в нем есть. Чтобы сыграть Катрин и подпитывать персонаж, я, очевидно, почерпнула кое-что из моего прошлого, из моих страданий и из моих собственных переживаний. Я почувствовала, что я могла вложить в неё много эмоций. Это важно для актрисы, чтобы что-то почерпнуть из своих собственных болей. Зная меня очень близко, Лоран понимал, что это был тот самый способ, благодаря которому я имела наилучшие возможности полностью выложиться. Поэтому, когда я предложила ему этот подход, он сразу же согласился. Я также у него спросила, каким образом он видит мой персонаж? Я его послушала, и потом мы больше никогда не говорили об этом. Было большое доверие, мы мало говорили о роли. Катрин соблазнила меня своей хрупкостью, странностью, скрытой внутренней жестокостью, ребячеством, которое исходило от неё. Всё это больше ощущения, аромат… Я люблю её эмоциональную и душераздирающую сторону. Может быть потому, что всё это является общим в нас. Обладая слабыми способностями защищаться, она выражает свои эмоции грубо, просто, не проходя через сито размышлений. Я сама чувствую себя близкой к этому животному началу, к этому мгновенному инстинктивному ответу на любое внешнее нападение, к той силе, которая в ней есть.

Катрин – это человек, который заставляет задуматься об отличиях, который обречен на эти различия. И таким образом, она в некотором смысле находится под их гнетом и преследуется ими. Она заплатит за своё отличие, прежде всего, в соответствии с законами микромира, который создает та маленькая горная деревня, в которой она жила. Это человек, которого люди не очень хорошо понимают, что неизбежно приводит к жестокости по отношению к ней… У неё есть тревога, заключенная где-то глубоко в ней самой. Хрупкость, наивность и периодические приступы гнева, ощущение непонимания со стороны других людей, наличие иррационального или отличающегося поведения, которое я нахожу в себе, и за которое меня хотят осудить. Дело в том, что меня никогда не рассматривали в сути песни как кого-то полностью нормального. У меня негодование против жизни вообще, в частности, у меня достаточно жестокое чувство против несправедливости, а также против трудности жизни. Это чувство не является во мне пассивным. Я не люблю конфликтов и люблю тишину. В жизни я не отвечаю на нападение. Жизнь заставит заплатить тех, кто должен платить. Я предпочитаю думать именно так, и в этом я могла много раз убедиться… Любовь тоже является лекарством против гнева, она является основой жизни каждого из нас.

Катрин – это девушка, которая болезненно расстаётся с детством, которая большую часть времени замкнута в себе. Это человек немного потерянный, но в то же время – большой ясности ума. Это мог бы быть ребенок десяти лет, но с удивительной проницательностью. Мне нравится её неспособность существовать в мире взрослых. Она не является интеллектуалкой своего возраста. Это не «отсталая» девушка, а просто, как говорит священник, «у неё сознание ребенка». Она осталась изолированной от внешнего мира, вероятно, из-за влияния своих родителей, которые сами занимались отсталыми детьми. Для Катрин её маленький семейный очаг мог представлять красоту, а остальной мир – уродство. Она беззащитна перед внешним миром и его жестокостью. Смерть детей, её матери, потом отца, сильно травмируют её, это становится незаживающей раной. И потом, молодая особа способна сказать: «А если это была боль, которая заставляет петь птиц?» – разве это не говорит само за себя? Это загадочная женщина-ребенок, которая чиста как дети. Она выбрала молчание. Это в какой-то мере то, что происходит и со мной, то есть непонимание иногда толкает вас к тому, чтобы замкнуться в себе, замолчать. Это форма защиты, но опасной защиты. «Молчание» – я ценю мелодичность этого слова. Оно касается меня до такой степени, что я могу утонуть в этом состоянии. Действительно, я не люблю навязывать, я предпочитаю предлагать. Это поддерживается стыдливостью и застенчивостью, которые являются частью меня. Я могу переходить от прекрасного желания говорить и быть привержена желанию полностью оградиться от всего мира. Это моя индивидуальность и моё влияние на это, несомненно, чувствуется. С другой стороны – Катрин казалась мне более близкой к внутренней замкнутости, чем к её противоположности. Поэтому, когда она резко переходит из одного состояния в другое, у меня не было желания неожиданно переходить в эпилептическое и, бросающееся в глаза, состояние. Моя личность, без сомнения, ещё больше склонна к шепоту. Я не люблю крики, и в атмосфере этого фильма, который содержит в себе сказку, и который ведет нас между правдой и ложью, между реальностью и вымыслом, анализ и понимание персонажа, конечно, не должны были быть слишком очевидными, чтобы создать максимум двусмысленности. Мы не понимаем присутствие волков, двусмысленное поведение персонажей в течение всего фильма – и в этом вся магия фильма.

Катрин кажется такой спокойной, почти безмятежной, с момента, когда окружающий мир больше не оказывает на неё влияния. В моменты упадка духа у меня иногда есть такое чувство, что задевать границу нормальности / сумасшествия – это настолько интимно. Можем ли мы говорить о травмировании? Всё зависит от того, что мы подаем собой со сцены. Чтобы суметь выразить эти крайние чувства, нужно позаимствовать свои собственные неврозы, снова обратиться к своим наибольшим опасениям, болям. Потом мы приходим к выводу, что персонаж, которого мы играем, не является в точности нами: в этот момент профессия актера становится увлекательной. Это немного похоже на то, как лепится скульптура: есть сырье с его особенностями и индивидуальностями, и есть персонаж, творчество, воображение – немного убрать глины здесь, добавить там…

У меня была очень большая свобода в отношении Катрин. Это странно, но не было трудности в понимании того, как рассматривать роль. Для сближения с персонажем я всего лишь спросила у своего друга психиатра о том, можно ли мне поприсутствовать в психиатрической больнице на нескольких консультациях или беседах «врач – пациент» для того, чтобы послушать, посмотреть… Он любезно разрешил. Утром я могла быть принята в специальную службу. Я пыталась быть как можно более незаметной, но это было очень волнующим. На мне была белая блузка, поэтому я могла быть похожа на кого-то из больницы. В этот день были очень короткие беседы с весьма разными людьми: мужчинами и женщинами самого различного возраста, которые делали разнообразные вещи, из-за которых они, вероятно, никогда оттуда не выйдут. Внешне они выглядели абсолютно обманчиво, то есть им прямо сейчас можно было дать пропуск на выход. Но они находились под воздействием медицинских препаратов, поэтому данное представление не соответствовало реальности… Я открыла мир психической болезни. К сожалению, в этом трудно найти улыбку… Но я вспоминаю одну консультацию, где человек был лицом к лицу со своим врачом и имел хорошее чувство юмора, и в какой-то момент было просто невозможно, чтобы не шутить или не разразиться смехом вместе с этим человеком. Для врача это допустимо, это нужно делать, так как это означает согласие с данным человеком. Мы вне этого мира… Это вызывает расстройства сознания. В персонаже Катрин есть доля ирреальности, которая служила мне поводом узнать её больше. Скажу вам, что я была склонна к тому, чтобы почерпнуть для моей роли что-то такое, что было неизвестно. Я рассматривала личность Картин при чтении сценария, и я знала то, что я могу дать персонажу. Я не хотела для фильма чего-то слишком очевидного или слишком загадочного. Нужно быть осторожным: так легко увлечься зрелищем и жестикуляцией сумасшествия. Поэтому я следила за тем, чтобы находить различные мелочи, которые, впрочем, совершенно незаметны для других. Зная, что Катрин находилась в условном сумасшествии, в отрыве от условной реальности, это помогло мне найти для неё жестикуляцию в жестких руках и расставленных пальцах, а также в беспокойстве взгляда. Сумасшедшие двигаются так: у них часто опущена голова, они истерят, размахивая напряженными руками, и в то же время они смотрят на вас, но не видят вас. Пальцы часто растопырены, никакой мягкости, они всегда напряжены. Для этих больных характерно беспокойство, которое в большинстве случаев проявляется и после введения медикаментов. Таким образом, это вещи, которые я пыталась соблюсти. Я не спрашивала у врачей, как они всё это объясняют. И потом, когда мы находимся в нервном напряжении, в нас самих что-то напрягается, это почти естественно, если только не считать того, что у тех больных это в десять раз сильнее. Именно беспокойство проявляется в жестах, руках и во взгляде. Эти больные – это глаза и руки. Остальная часть тела в общем случае более инертна. Это была единственная реальная моя подготовка. Сказать вам, что я реально пользовалась этим для Катрин – я на самом деле не знаю. Это было кратким, но, однако, волнующим, беспокоящим. И потом мы чувствуем себя абсолютно бесполезными – это наиболее трудное состояние. После этого, очевидно, мы читаем. У нас нет выбора. Есть такие невзгоды, такая нищета на Земле. Этот мир сумасшествия не прекращает очаровывать меня. Он интересует и привлекает меня. Я никогда не была, как говорится, в доме сумасшедших, но я чувствую себя близкой к людям, которые там живут.

Потом, по моему убеждению, ношение ролевой одежды помогает вам лучше, чем всем остальным. Внезапно мы переключаемся на вселенную, которая больше не наша, это больше не обыденность. Костюмы, декорации и желание воплощать кого-то другого, отличающегося от тебя – это столь же важные факторы для подхода к такой роли, как эта. Во время съемок я спрашивала себя: это Милен формировала Катрин или Катрин формировала Милен. Я пока не знаю… Во время сцен я точно чувствовала, что грань между нормальностью и сумасшествием очень тонкая. Я пыталась быть как можно более точной в отношении роли, которая была мне дана, со всей той застенчивостью, которую мы можем иметь в себе, и с тем желанием, чтобы стать под свет. Это всегда дилемма и парадокс, которым трудно управлять.