Текст книги "Милен Фармер – великий астронавт"

Съемки. Накануне своего первого съёмочного дня я испытывала тревогу! Я боялась идти играть. Этот процесс очень отличается от того, как подниматься на сцену: там мы одни, одни в мире, даже несмотря на присутствие техников, несмотря на то, что это было задумано. В кино вдруг надо сталкиваться, даже натыкаться на пятьдесят человек, которые окружают вас. Очень трудно вдруг взять и не иметь больше запретов, которые являются частью меня в ежедневной жизни, абстрагироваться от её тревог, от самой себя. То есть сдаться и сказать себе: «Будь что будет». Никоим образом не было конфликта, я знала, что это было главным для меня и для фильма. Как только дело пошло, больше нет времени на размышления, нужно идти туда. Я все же верю в нечто потрясающее, чем является коллективная работа. Но также это и самое трудное, потому что мы сталкиваемся с людьми, которых не знаем. Забавно, что во время съемок фильма кошмары действительно были больше связаны с межличностными отношениями, чем с профессией актера как таковой, и это было довольно жестоко. Проживание примерно пятидесяти человек рядом друг с другом в течение пяти месяцев очень хорошо проявляет человеческую душу: это много плутовства, много обмана. Конечно, это реалии жизни, но скажем так, что мы больше не нуждаемся в этом. Особенно в эти моменты. Можно с уверенностью сказать, что до сих пор я была хорошо защищена. Я очень мало видела мир. У меня был мой собственный мир, и я видела только тех людей, которых я люблю. И вдруг нас вынуждают общаться или, по крайней мере, хорошо относиться к людям, с которыми у нас нет ничего общего. А это трудно сделать, мы вынуждены жить автономно. Всегда одни, всегда.

Съемки проходили в особенно изнурительных условиях и были ужасно утомительными… Они длились очень долго – пять месяцев. Я хорошо помню великолепные снежные пейзажи. Мы были в таких укромных местах мира, в Чехословакии, где мы действительно не встречали трудных условий жизни страны. Что касается условий съемки, то они были достаточно суровы. Было трудно физически, так как Лоран постоянно заставлял меня много бегать. Бегать всю вторую половину дня при температуре минус двадцать градусов, по снегу и льду, в узких тесных платьях, в которых сбивалось дыхание. Мне послужила моя недостающая сторона мальчишки. Была сцена в ледяной воде, которая стала довольно невыносимым моментом. Я вспоминаю зимний холод, который всё усложнял, и который мгновенно погружал меня в место моего рождения, коим является Канада. Я люблю холод, особенно я люблю снег. Я чувствую, что он меня защищает, что он забирает боль. Совершенно очевидно, что трудно было из-за времени года, потому что было очень-очень холодно. Поэтому иногда даже съемки вынуждены были приостанавливаться, так как мы больше не могли играть. Все эти трудности неотделимы от съемки. Также были съёмки в студии, где было чудовищно жарко! Я помню, что в дни съемок в Праге я встретила Франсуа Клюзе (François Cluzet)77
  Франсуа Клюзе (François Cluzet) – французский актер театра и кино. (Примеч. переводчика.)


[Закрыть]. Реальной трудностью была напряженность, которая царила во время этих съемок. Напряженность, которую нёс Лоран, и которая была чрезвычайно тягостной. Это были трудные съёмки, с трудными эмоциями, но оглядываясь назад – это то, что я глубоко люблю, даже несмотря на жестокость и на трудности съемок.

В фильме я люблю всю сцену реанимации как с повествовательной точки зрения, так и с точки зрения монтажа: когда мой партнер Джеф Далгрен неистово овладевает Катрин и передает ей тепло своей любви. С гувернанткой Марией, которая бредит и внешне становится полностью безумной. Реанимация… это то, что также подразумевается. Он реанимирует её с любовью. Этим всё сказано! Я нахожу это место действительно великолепным. Любовь в этом помогает, это пикантное лекарство, это основа жизни каждого из нас. Для «Giorgino» я не давала себе право на ошибку: один-два дубля максимум. Больше этого – мои запреты взяли бы вверх, и я убежала бы, чтобы спрятаться в своей гримерке. Поэтому мы без раздумий бросаемся и черпаем эмоции в своих собственных неврозах, в своих собственных болях… Деликатность всегда заключается в том, чтобы раскрыть свои эмоции перед более чем пятьюдесятью людьми, которые фактически чужие. Это происходит от полного неприличия, и мы ненавидим себя за это. Но мы полны решимости сделать это, и необходимость снимать и играть берет вверх над остальными моментами. Я отказалась от того, чтобы просмотреть после съемок так называемый отснятый материал, потому что я знала, что это будет очень неприятный момент для меня. После этих сцен у меня было только одно желание – уйти и спрятаться. Когда мы изображаем собой то, что мы не позволяем себе видеть в жизни ежедневно, нужно время, чтобы восстановиться, чтобы не навязывать другим непристойность своих тайных побуждений после того, как будет произнесено слово «Снято!» Это очень утомительно, это очень жестокое внешнее проявление себя. Единственное, что я хотела посмотреть по маленькому контрольному телевизору, по которому режиссер смотрит отснятую сцену, это сцена, в которой мой партнер пытается меня реанимировать, а также та, где я вешаюсь. Они были самыми трудными. Мне было интересно посмотреть на то, как я выгляжу повешенной. И я признаюсь, что это выглядело довольно жестоко, довольно шокирующе. Моё повешенное тело казалось мне таким реальным, как будто я умерла. Я была очень расстроена… Играть сцены, где мы имитируем нашу смерть – это очень трудно, это то, что казалось мне самым трудным, чтобы сыграть. В этих вещах всегда есть своеобразное очарование. Очарование и ужас одновременно. Смерть гипнотизирует нас, и в то же время мы ужасаемся.

Самой тяжелой была совсем не физическая сторона съемок: самыми тягостными были именно чувства сомнения и одиночества, которые я испытывала. На площадке Лоран давал технические уточнения. То, что касается игры, он оставил мне большую свободу и давал мне точные указания. Лоран умеет установить своеобразную рабочую атмосферу для сцен, которые нужно сыграть. Реально не было никаких обсуждений персонажа: я прочитала сценарий и я думаю, что он знал то, что я понимала всё, что нужно для Катрин. На съемках было: «Мотор! Начали!» и мы начинали. После записи он давал свой вердикт: «Хорошо» или «Это совсем не то, переснимаем». Очень волнующе быть актрисой под руководством режиссера, с которым у нас нет никаких тайн. Знать, что камера, которая тебя снимает, очень любит тебя, что она хочет самое лучшее для тебя. И невольно успокаиваешься, даже если внешнее попустительство создает некоторые проблемы. Легкость и одновременно трудность в том, что ты работаешь с людьми, которых хорошо знаешь, и ты не хочешь их разочаровывать. Это было такое начинание! Это не очень красивое слово, но ему было тяжело всё это нести, поэтому атмосфера была довольно напряженная, жесткая. На съемках Лоран был другим человеком: он полностью менялся. Это был кто-то абсолютно другой. С одной стороны было полное доверие, а с другой – отсутствие диалога. Руководство актером больше основывалось на этом доверии и больше передавалось взглядами и безмолвием, чем словами. Оглядываясь назад, я говорю себе, что отсутствие слов, отсутствие диалога создало у меня, а, следовательно – и у Катрин, хаос, возможно, необходимый или интересный для роли. Я не знаю, является ли это для него ответом. Лоран хорошо знает то, что он хочет, и что он делает, он очень точен, его глаз специально создан для камеры. У нас с ним нет необходимости говорить о ясных вещах, чтобы понять то, что думает каждый из нас. Это основывается на том, что мы прекрасно знаем друг друга. Лоран, вынужденный самостоятельно нести на своих плечах всю ответственность за съемки, таким образом защищался от диалога. Он давал мне указания для сцены и оставлял меня наедине с моими страхами, требуя от меня намного больше, чем от других. Несмотря ни на что, члены съёмочной группы время от времени «смотрели украдкой». То есть, во время работы я была под наблюдением других людей, так как было много актеров. С ними Лоран был более разговорчив. Именно со мной он, разумеется, был более строг, но это вполне нормально. Он, конечно, вынужден был защищаться от всех, чтобы довести это предприятие до конца. В любом случае я уважаю это сегодня, сейчас, когда всё закончилось. И ещё потому, что это было конфликтом для него самого. Но иногда, вероятно, были довольно жесткие реакции, потому что вам сказали: «Мотор! Начали!» – и сначала у вас глубоко испуганный вид и огромная потребность во взгляде или даже слове, и иногда это слово не приходит, и тогда мы абстрагируемся от всей общей жизни. Так приходила профессиональность. Более чем жестоко, но это было необходимо. Я не люблю быть слишком защищенной. Я действительно рассматривалась как актриса, занятая в фильме, а не как маленькая птичка, которую будут опекать. Никоим образом, нет! В некоторые моменты моё напряжение было таким, что я неистово взрывалась, что редко со мной бывает, когда я работаю. Съемка поневоле изменила наши отношения друг с другом, так как я обнаружила другого человека. Я не спрашивала себя – хорошо это или плохо. Они просто изменились. Было поразительно наблюдать колебания своего рода безумия в своем собственном безумии, очень разумном, конечно, но всё же… И находясь там, иногда у меня было чувство, что я, самое хрупкое в мире создание, стою перед лицом боевой машины. Вы только поймите меня правильно: нет горечи в том, что я говорю. Это всего лишь факты. Без сомнений, это не могло быть по-другому.

Фильм был снят на английском языке, так как Лоран не нашел во Франции актера на главную роль и пошел искать его за границей. Он хотел работать с такими актерами, как Луиза Флетчер (Louise Fletcher) или Джосс Экланд (Joss Ackland), и он нашел кандидата на главную роль в США. Это действительно было желание идти к актерам. Поэтому данный язык и приняли для фильма. Это язык, который я очень люблю, который я нахожу очень красивым, очень приятным, и которым я всё больше и больше овладевала. Так что, это не было трудным. Впрочем, я работала над своим английским задолго до «Giorgino». Играть на языке, который не является родным – это странно и приятно. К тому же, это было ещё чувством дополнительного перевоплощения. Лоран сам говорил: «Я мог снять этот фильм на испанском, на русском…» Язык мало привнес в него. На съемках у меня было странное чувство никогда не узнать свой голос, так как он был одновременно моим и персонажа. Также было впечатляюще работать с такими талантливыми актерами, как Жан-Пьер Омон (Jean-Pierre Aumont) или Луиза Флетчер. У них было великодушие, чтобы благосклонно принимать двух начинающих актеров: меня и Джефа Далгрена (Jeff Dahlgren). Мои отношения с Джефом были великолепными. Он американец, и это была его самая первая роль. Выбор, который сделал Лоран, кажется мне весьма справедливым: это был он и никто другой. С первого раза, как я увидела его на экране, когда Лоран проводил кастинг, он сразу обратил на себя внимание. Я нахожу, что у него была харизма, которой нет у многих. Это только моё мнение! Это человек, который имеет большую-большую чуткость, хрупкость, харизму, которую я считаю удивительной, и который проявляет сдержанность, что касается его игры. Мне нравился его очень экономный стиль игры. Как я посещала театральные курсы, так и он должен был их пройти. Но они ему тоже нравились. Он очень красив, но это второстепенно, слава Богу. Иногда он заставлял меня думать о Джеймсе Дине (James Dean)88
  Джеймс Дин (James Dean) – американский актер 50-х годов, внешне похожий на Джефа и трагически погибший в 24 года. (Примеч. переводчика.)


[Закрыть]. У него лицо… А потом он стал моим лучшим другом. Это человек, с которым я прекрасно ладила, и у нас было невероятное взаимопонимание на съемках. Это помогало нашему отношению к тому, как мы видели фильм. Я никогда не забуду его безудержный смех: в сцене он должен был спуститься по лестнице, направляющейся ко мне, и сказать, сколь красивой он меня находит. Всякий раз, когда он оказывался на уровне меня, нами овладевал безудержный смех. Мы должны были переснимать снова и снова до тех пор, пока не нашли способ, чтобы успокоиться: я должна была поднять с пола довольно подозрительный гвоздь и зажать его в руке так, чтобы почувствовать боль. Наконец мы смогли снять эту сцену.

Фильм. «Giorgino» – это была отчаянная сила. Это был нетипичный проект, его сюжет был неклассическим. Это фильм о различиях и о детстве. Это история молодого врача Джорджино, который является названием фильма, демобилизованного за месяц до окончания войны в 1918 году и вынужденного покинуть окопы, так как он сам был болен. Расследуя странную смерть детей, называемых отсталыми, он встретит любовь в лице молодой одинокой девушки, скрывающейся в детстве и психической хрупкости, которую некоторые не стесняются называть сумасшествием. Эта тема меня сразу привлекла своей необычностью и оригинальностью. В деревне живет девушка, которая и есть Катрин, чей отец работает врачом. И он занимался отсталыми детьми. Этот врач исчез, и он, видимо, был помещен в психиатрическую больницу. Весь фильм является немного триллером с поиском умерших детей, причину смерти которых так и не удается объяснить. По существу это также и история любви. Мне очень нравится её атмосфера, эта темная и непонятная история. Женщины там жестоки, сумасшествие привлекательное, любовь фундаментальная, необходимая. В этом много чувств, страсти, поэзии, и, в конце концов, драматическая атмосфера. Этот мир довольно близок к моим первым клипам, это одновременно и фильм, и особенная тема… Название мне тоже нравится: в этом слове есть что-то детское и таинственное.

Джорджино – это парень, который начал войну, но который не убивает. Он очень чувствителен к смерти, так как вначале он спасает лошадь: именно в этом проявляется его детская душа… Так же мы чувствуем животный инстинкт в жестокой сцене в психиатрической больнице, когда он приходит искать меня в ванное помещение… Когда он стреляет в кого-то, то стреляет ниже колена, что достаточно проявляет этот персонаж. Мне кажется, что Лоран действительно хотел хотя бы в фоне показать войну 1914—1918 годов, на самом деле стоящую в стороне. Потому что это был крайне трудный период. Когда он написал этот сценарий, когда сценарий родился, то он больше походил на вымысел: было несколько точных элементов и то, что постепенно проявлялись желания женщин, сварливых женщин, отчаянных, грубых и жестоких, находящихся в мире войны. Появление мужчины, Джорджино, ослабляет их и делает женщин ещё более жестокими, более агрессивными. Война является моментом, который действительно больше всего подходит для одиноких женщин. И я думаю, что Лорану так было проще. Потом, это головоломка, которая складывалась, это больше вечность, которую он внедрял с ощущением сказки, реальности и нереальности. Лоран создал правдоподобную атмосферу. Фильм одновременно фантастический, романтический, отчаянный и весьма новаторский, рассматриваемый как сказка, которая заканчивается трагически. «Giorgino» действительно относится к этому немного обобщенному жанру: сказка с совокупностью очень сильных образов, поддержкой грима, с призрачной белизной. Лоран любит сказки, он любит их жестокость. Это образы, которые являются редкими в кино. Это фильм, который своеобразен в своем ритме, являющемся великой медлительностью. Он уделяет время персонажам не так, как в хорошо смонтированном и очень быстром кино с ограниченными персонажами, которые не имеют значения. Он как раз шел к более медленной и более богатой выразительности, может быть более щедрой. Но это только моё мнение! Это другое выражение, другой способ рассказать о чем-то. Это мрачный фильм. Очень-очень мрачный. Там всё напрасно, нет морали. Я не могу отрицать, что в этом было и удовольствие. Страх – это способ остаться живым. В более чем беспечном мире это является довольно мучительным состоянием. Мне нравится всё, что касается тайны, мне нравится этот фильм. В общем и целом, он очень примечателен: он беспокоит, но не оставляет равнодушным.

Поражение. Бесчеловечное наказание. Было преодолено несколько трудных лет, а всё улетучилось за два дня. Наш фильм подвергся особенно жестокой критике. Прежде, чем он вышел на экраны, мы уже знали, что фильм критиковался, что реакция была довольно жестокой. Были люди, которые действительно хотели, чтобы картина показывалась, считали, что это хороший фильм. И были другие, которые никоим образом не принимали его, потому что это был амбициозный проект. Мы во Франции решительно осуждаем амбиции. Меня огорчает отсутствие творческих амбиций, отсутствие великодушия, чувства меры. Я чувствую себя немного стесненной в стране, где осуждаются амбиции и разногласия. Основная критика состояла в том, что это был длинный фильм. Это алхимия, которой не бывает. Я не уверена в том, что коммерческий провал не поставил знак вопроса ни на качестве фильма, ни на качестве альбома, ни на артисте. Там я пыталась абстрагироваться от себя, от своего присутствия. Это всегда было обманчивым для меня, но больше для постановщика, который вложил туда всю свою душу, и который не имел ожидаемого отклика. Спешка была не моей реакцией, а его. Было трудно. Для Лорана это было как удар обухом, очень болезненно. Я запомнила только приятные моменты съемок. Потом мы забываем что-то. Тем не менее, это не привело к «напряженным» отношениям с Лораном, как об этом писали СМИ. Наши отношения не пострадали. Большего я не скажу, так как это уже сугубо личный момент. Я просто продолжу защищать и любить этот фильм. У него не было такой встречи с публикой. Разве это был плохой момент для фильма? Неужели это было очень мрачно для публики? У нас никогда не будет ответа на эти вопросы, и, по моему мнению, нам остается только «смириться» с этим поражением. И для себя я хорошо его видела. Мне нравится играть, но я думаю, что тяжело будет это преподнести. Выбор был «непопулярным», и я предвидела провал. Я его приняла, или скажем, что я его потерпела. Это было частью моих мыслей, и поэтому он не спровоцировал разрыв. Это очень тяжело, очень жестоко, но это меня, возможно, больше расстроило, чем ранило. Из этого я не извлекла никаких уроков, потому что я всегда рассчитываю получить тот или иной ответ. Провал чего-то или, во всяком случае, непонимание – это тот расклад, который я беру на себя во всех своих проектах. Я знала, что этот фильм мог неожиданно пойти в запись на диск. Поэтому я не извлекла никаких уроков жизни, так как я надеюсь быть скромной касаемо проделанной работы и рассматриваемого результата. Но разочарование, разумеется, да. После этого у меня не было ни горечи, ни желания реванша, и я всё так же хочу играть перед камерой. Я задаюсь вопросом: хотели ли люди увидеть от меня что-то другое, чем то, что они уже знали?

Если это и является коммерческим провалом, то я всё равно люблю данный фильм. Провал «Giorgino» является неприятным моментом, это очевидно. Но от этого я не могу сказать, что моя жизнь разрушилась – никоим образом. Пусть отзывы будут положительными или отрицательными – это не важно: я по-прежнему хочу возродиться и пойти ещё выше, ещё дальше. Это желание достигнуть совершенства может показаться беспокойным, но у нас есть все его неврозы. Этот провал был полезным, так как он заставил меня уйти от жалости к самой себе и как бы случайно обозначить завершение семилетнего цикла. Это символически означало второе рождение. Я могла пожалеть себя, но решила не делать этого. Это было освобождением от повинности. Я положила конец саморазрушению, я была в порядке. Я знаю, что на самом деле это не выразить или не определить. Это как если бы во время работы над фильмом, а также от встречи с некоторыми людьми, я бы освободилась от чего-то, что долго было спрятано где-то в глубине меня.

Итог. Прошло четырнадцать лет до момента выхода фильма на DVD в сентябре 2007 года. Впервые за четырнадцать лет я снова открыла для себя этот фильм. По независимым от меня причинам сегодня я мало что помню из съемок. Впрочем, у меня и так не много воспоминаний вообще. Я не делаю никаких выводов из этого опыта большого экрана. Я всего лишь храню очень броские и очень увлекательные воспоминания. Так же это воспоминания о тяжести – в прямом и переносном смысле. Момент, который иногда был труден, момент, который был важен. Что касается уроков на будущее, то их нет, никаких. Это нечто, что мне нравилось делать. Если бы это можно было сделать снова, то я и сегодня сыграла бы эту роль, так как она мне очень нравится. В «Giorgino» было много моментов, о которых стоило бы поговорить. Он был трудным, иногда мучительным, но я люблю этот фильм.