Текст книги "Четыре танкиста и собака"

31. Кавалерийская атака

– Поляки, – успокоил солдата плютоновый, опуская бинокль. – К нам едут, – добавил он. – Может, от них что узнаем.

Он направился к раскрытым настежь воротам.

– Освободите место под деревьями для танка! – крикнул он возницам.

– Скоро поедем? – спросила его коротко стриженная женщина с лагерным номером, вытатуированным на предплечье.

– Через полчаса. Больше ждать нельзя. Раскройте двери, пусть грузовик остановится под навесом.

Женщина вытащила задвижку из дверной скобы и открыла створки дверей, ведущих в бокс, с обеих сторон обложенный красными кирпичами.

– Я поеду впереди, ладно? – попросил парень, державший за узду оседланного коня.

– Ты, Франек, будь около меня, чтобы я тебя все время видел.

Водителям подъезжавших танка и грузовика плютоновый взмахом руки показал, где остановиться, пропустил обе машины через ворота, отдав честь Косу. С удивлением он посмотрел на Томаша, навытяжку стоящего рядом с коровой, которую тот держал за веревку.

– А ты кто?

– Рядовой Томаш Черешняк. Из Студзянок, из Козеницкой пущи.

– А мы с отцом из Промника, – обрадовался неожиданно подофицер. – Знаешь, где это?

– А как же? За Вислой, – так же радостно ответил Томаш.

– Перед Вислой, – поправил его тот. – Корову что, на мясо ведете?

– Если по-вашему считать, то будет перед Вислой, а если по-нашему – то за Вислой. А корова нам не на котлеты нужна, она дойная, молоко дает.

– Я могу ее обменять, мы таких на развод гоним под самую Варшаву.

– Я бы вам и так ее оставил, без обмена! А может, пан плютоновый, эту корову отцу моему?..

– Он у тебя в деревне остался?

– Для войны он уж больно стар, не годится.

– Можно и погнать… – согласился подофицер. Опершись спиной о кирпичную колонну у ворот, он спросил: – А если бы две? Я потом одну бы себе взял, потому что мы с отцом оба служим и в хозяйстве у нас никого нет.

– Это можно. Хотя с сеном трудно.

– И с сеном трудно, и дорога трудная.

– Можно две. Мою легко узнать, – показал Томаш на сломанный рог. – Доится хорошо, да вот только за нашей машиной ей трудно поспевать. – Он показал на грузовик, уже стоявший под навесом.

Пока оба земляка из-за Вислы толковали у ворот, Вихура подошел к танку и, остановившись перед экипажем, раскрыл сжатый кулак.

– На гумне, представляете? – И он показал на раскрытой ладони довольно крупное сердце из янтаря.

– Он какое замечательное! – воскликнула восхищенно Лидка.

– Представляете? А по обеим сторонам свежая кладка, стена из кирпича.

– Вихура… – хотел остановить его Янек, взяв у него с ладони янтарь.

– Как эти со своими подводами смотаются, надо будет развалить стену ломом.

– Подари, – попросила Лидка командира.

Кос машинально протянул ей янтарное сердечко и тут же нахмурился.

– Капрал Вихура, не вздумайте тронуть ни один кирпич, – приказал он. – Ясно? Сюда в хозяйство придут люди, а вы хотите им разломать строения…

Вихура обиженно молчал, а когда Янек пошел к воротам, шофер покрутил головой, показывая, что он придерживается иного мнения на этот счет.

– Сержант Кос, – представился командир танка, подходя к начальнику обоза. – Мы хотели бы оставить у вас ребенка и корову.

– О корове ваш солдат мне уже говорил. Можно пустить ее в стадо.

Черешняк, не дожидаясь дальнейших пояснений, погнал Пеструшку на луг, подгоняя ее березовой веткой.

– А что за ребенок? Откуда? – поинтересовался пехотинец.

– Здешний. В эвакуации бомбой его родителей убило.

– А что за здешний? Немец?

Янек, не желая произносить вслух последнее слово, молча кивнул головой.

– Ничего из этого не выйдет. Не могу, гражданин сержант. – Плютоновый решительно покрутил головой. – С нами едут женщины из концлагерей, едет парнишка, на глазах которого немцы зверски убили его отца и мать…

– И все же ребенка нужно отправить в тыл, в детский дом или еще куда-нибудь…

– Даже если я его под охраной довезу, все равно и в детском доме ему не прожить.

– Война кончается.

– Кончается, кончается и все никак не кончится. Я вчера послал капрала и рядового разведать, где есть пастбища и куда стадо дальше гнать. И вот до сих пор не вернулись. Может, встречали их?

– Выпили небось и теперь спят где-нибудь.

Выражение на лице плютонового резко изменилось.

– Не могли они выпить. Я их хорошо знаю. А капрал – это мой отец. Вы ночью не слыхали выстрелов?

– Слыхали, – улыбнулся Янек. – Даже очень близко слыхали…

О ночном пожаре он не помнил, но о бое у моста хотел рассказать. Едва он начал, как его слова прервал стук очереди из-за речки. Веер пуль просвистел над фольварком и двором, с треском разбилось несколько черепиц на коровнике.

– Что за дурень!.. – начал было возмущаться плютоновый.

Он предполагал, что, наверное, кто-то из своих выпустил очередь, но в это время с другого берега затарахтело сразу несколько автоматов.

Охнул миномет, и на дороге разорвалась мина. Вместе с Косом все бросились через двор к строениям, к танку. Около него, захваченные врасплох неожиданным обстрелом, собрались остальные члены экипажа. Григорий помогал маленькому Франеку удерживать черного жеребца, напуганного криками возниц.

– Спокойно! Заезжайте за коровник, – приказал подофицер возницам. – Все, кто с винтовками, ко мне.

Обстрел не прекращался. Пули летели теперь ниже, взбивая во дворе фонтаны пыли. Один из солдат, пробираясь ползком, вытащил из зоны обстрела раненую женщину. Раздался еще взрыв – упал убитый конь. Бежавший с ним в упряжке второй конь сломал дышло, перевернул повозку и дернулся еще раз, запутавшись в упряжи. Разрывы мин передвинулись в сторону луга.

– Перебьют, сволочи, все стадо.

Григорий взял у парнишки пастуший бич с коротким кнутовищем, умоляюще посмотрев при этом на Коса.

– Я отгоню! – попросил он, ударив себя в грудь.

– Давай, – согласился Кос. – Вихура и Густлик, в машину!

– И я, – попросила Лидка.

– Ладно.

– За мной! – крикнул плютоновый усатым, не первой молодости пехотинцам, подбежавшим к нему с винтовками в руках. – Цепь вправо! – приказал он и стал размещать их вдоль нижней части кирпичной стены, ограждавшей фольварк.

Одновременно с треском закрываемых танковых люков, с рокотом заведенного мотора Григорий вскочил в седло и с места рванул в галоп. Если бы его спросили, когда он последний раз ездил верхом, то вряд бы он смог точно ответить. Но едва он дотронулся до теплой конской шерсти, навыки, приобретенные еще в детские годы, подсказали ему, что делать. Григорий глубоко вдохнул воздух и от охватившей его вдруг радости громко свистнул. Шарик принял этот свист за команду и бросился бежать вслед за жеребцом.

Григорий, припав к конской гриве, выскочил через ворота на дорогу, с дороги на луг, по которому беспомощно металось обстреливаемое стадо. Покрикивая, он догнал ближайших коров и, щелкая бичом, заставил их бежать во всю прыть. Шарик подгонял неповоротливых, громко лая и хватая их зубами за ноги.

Из мелиоративной канавы выскочил спрятавшийся там при первых же выстрелах Томаш. Он схватил за гриву пасущегося коня, трофейным садовым ножом перерезал путы и, вскочив на коня, бросился на помощь грузину с другого фланга.

Две мины на долю секунды застыли в верхней точке траектории и, словно ястребы, ринулись вниз, в самую середину стада. Разрывы разметали в стороны огонь и дерн, осколки вырвали из коровьих глоток рев страха и боли. Несколько коров упали и лежали черно-белыми пятнами на молодой зелени.

Григорий видел это краем глаза, не переставая бичом хлестать коров по спинам, бокам. Он колотил их изо всех сил – надо было, чтобы стадо обезумело, потому что только бешеный галоп мог их спасти. Пулеметчик заметил Григория, выпустил длинную очередь, которая просвистела над всадником, припавшим к гриве коня. «Сейчас возьмет поправку», – подумал Григорий. С каждым щелканьем бича, с каждым ударом стадо, вначале разбегавшееся и беспомощное, сбивалось на бегу в кучу, несясь галопом по долине вдоль реки с большой скоростью. Задранные хвосты мелькали в туче пыли, поднятой копытами.

– Гу! Гу! – покрикивал Томаш, размахивая в воздухе путами.

Со стороны фольварка пулеметы и минометы вели все более плотный огонь, перенеся его на строения, чтобы заставить замолчать пехотинцев, прижать их к земле. Саакашвили с надеждой подумал, что как только заговорит орудие «Рыжего», то и пулеметчику будет не до него.

Танк молчал. Новая очередь хлестнула спереди. Григорий пришпорил коня, и оба, и конь и всадник, как черный снаряд, пронеслись сквозь пули, вырывавшие кустики травы и куски черной, торфянистой земли. Жалостно замычала телка, упала на передние ноги и тщетно пыталась подняться.

Шарика обсыпало дерном, он заскулил и побежал быстрее, нырнул между коров, мчавшихся во весь опор. Теперь их уже не требовалось подгонять.

Речка делала в этом месте поворот. Высокий, заросший кустарником берег заслонил стадо от пуль. С правой стороны приближался лес. Григорий и Томаш галопом обогнали стадо. Скача впереди, едва заметные в клубах пыли, они начали сдерживать бегущее стадо окриками, щелканьем бича.

Они даже не заметили, как из-за деревьев быстрой рысью выехали три всадника – один впереди, а двое по сторонам, чуть позади первого.

– Стой! – крикнул первый. – Кто такие?

Шарик тявкнул и, увидев вооруженных людей, спрятался в стаде между коров.

Черешняк и Саакашвили медленно спешились, увидев готовые к стрельбе два автомата, направленные на них, но спустя секунду узнали, с кем имеют дело.

– Пан вахмистр! – обрадовался Томаш.

– Вахмистр Феликс Калита! – добавил Григорий.

– Откуда ты знаешь? – Кавалерист подъехал ближе.

– Узнал. Прошлой ночью у моста…

– Вы с того танка? Что там за стрельба?

– Немцы на фольварк напали.

– Среди бела дня? Чего они ищут? – размышлял он. – Разведать овраг и выход в тыл противника, – приказал он двоим сопровождавшим его уланам, и те тут же галопом поскакали на противоположный берег речки.

– О нашем танке они, наверное, не знают. Наш командир еще не стрелял, – объяснил Григорий.

– Хорошо. Теперь мы их схватим за горло. – Приподнявшись на стременах, он повернулся в сторону леса. – Эскадрон…

– Я с вами, – попросил Григорий.

– Хорошо, – ответил командир и, повысив голос, закончил команду: – …За мной!

Зашевелились кусты на опушке леса, пропустив всадников. Эскадрон на ходу принял строй и направился в сторону речки.

Речка была неглубокой, вода едва доходила коням до крупа. Первым, поднимая светлые брызги, переправился вахмистр, следом за ним – Саакашвили. Подстегнув своего жеребца кнутовищем, он выехал вперед, но немедленно был одернут, получив хлыстом по голенищу сапога.

– Назад! Поперед батьки не лезь!

Черешняк не слышал этих слов. Он остался при коровах, видел, как перед кавалеристами зачернел крутой овраг, пересеченный звериной тропкой, извилисто поднимающейся вверх. Эскадрон въехал между деревьями, утонул в густых зарослях и через минуту исчез из виду.

Через луг во всю прыть бежал запоздавший Шарик. Он быстро переплыл на другой берег и несколько секунд спустя тоже исчез в тени оврага. Томаш обернулся и подъехал к однорогой корове, которая лежала на боку, сраженная осколком мины, мычала от боли, жалобно смотрела на человека, который был к ней так добр. Томаш спрыгнул с коня и, тяжело вздохнув, прекратил страдания животного очередью из автомата.

Двор фольварка словно вымер под огнем автоматического оружия. Женщины собрались за постройками. От стены несколько солдат интендантской службы ожесточенно стреляли из винтовок. Плютоновый переполз через пробоину в ограде, выбежал за стену риги, где в саду, закрытый по башню кустами смородины и малины, стоял молчавший «Рыжий».

– Танкисты, пальните хоть несколько раз! Сил нет!..

Кос, слегка высунувшийся из башни, повернул упрямое лицо к говорившему и отрицательно покрутил головой.

– Реже стреляйте, – посоветовал он.

– Если немцы пойдут в атаку, то я не ручаюсь за моих солдат-стариков.

– Меньше огня!

– Есть, – сказал плютоновый и побежал к своим.

– Осколочным? – спросил Густлик.

– Можно.

– Поддадим жару?

– Не хочу пугать, только уничтожать. Пусть сунутся.

Обе головы исчезли в башне. Со стороны фольварка винтовочные выстрелы стали реже. Немецкий огонь усилился еще больше, и внезапно раздался угрожающий крик немцев, идущих в атаку.

Только после этого Кос захлопнул люк. Танк, раздавливая грядки, прополз несколько метров вперед, выбрался из-под низких веток яблонь, набухавших липкими почками. В перископ видно было пеструю цепь идущих во весь рост и стреляющих немцев. Прошла еще секунда-другая грозного молчания, и вдруг «Рыжий» на максимальной скорости открыл огонь из орудия и из сопряженного с его стволом пулемета. С небольшим запозданием заговорил и нижний «Дегтярев».

Первый же снаряд попал удачно – фонтан разрыва заслонил атакующих на левом фланге. Следующие снаряды, посылаемые все время правее, разметали цепь. Ручные пулеметы плотными очередями вдавили людей в борозды – они прижались касками к щетине прошлогодней стерни.

Еще с минуту командиры отделений пытались перекричать орудие, поднять цепь в атаку. Если бы им это удалось, у них был бы, может быть, шанс выиграть, потому что оставалось преодолеть чуть больше ста метров пространства, но победил страх перед смертью. Первым вскочил один из раненых гитлеровцев и с криком бросился бежать к заросшему склону, за ним побежали остальные.

Эти пятнадцать – двадцать секунд бега по открытому полю стоили им очень дорого – Кос легкими движениями водил стволом, ловил в прицел очередную фигуру бегущего и короткими очередями, тремя-четырьмя выстрелами, останавливал ее бег.

Вихура, наблюдавший за боем в свой перископ, расстегнул ларингофон, чтобы командир его не услышал, и наклонился к Лидке.

– Ты хорошая, боевая, а вот сердечко янтарное отдай…

Девушка на минуту прекратила стрелять из ручного пулемета. У нее болело плечо от отдачи приклада, пороховой дым, заполнивший танк, першил в горле.

– Скажи об этом Косу, – произнесла она хриплым голосом.

Капрал ухмыльнулся, вернулся на свое место, прибавил газ и тронулся с места.

– Стой! – остановила его команда Коса. – Ты куда?

– Так удерут же!

– Переправа не разведана. Без прикрытия в кустарник не поедем. Ни застрять, ни потерять машину я не хочу, – ответил Янек, глядя на приклеенную к броне фотографию и прикрепленные рядом два креста: Виртути Милитари и Крест Храбрых.

Он направил орудие в сторону склона, на котором появились фигуры убегающих гитлеровцев, нажал на спуск. Загремел выстрел, и отдача выбросила золотую дымящуюся гильзу на кучу других, которые зазвенели под ногами.

Этот последний выстрел свалил двух немцев в хвосте отступающей, разбитой роты.

– Скорее! – покрикивал Круммель. – К лесу! – показал он на опушку леса в двухстах метрах от них.

Довольно долгое время они двигались за пределами действия огня. Выравнивали дыхание и шаг. Капитан знал, что пяти минут затишья хватит для того, чтобы добраться до тени деревьев, и тогда его люди снова обретут боевую готовность. Сейчас как раз требовалось поспешить. Шагая, он говорил идущим рядом:

– Вернемся сюда ночью, чтобы выполнить свою задачу.

Без команды гитлеровцы настроились в три небольшие параллельно двигающиеся колонны. Они шли все еще быстро, согнувшись от усталости и груза снаряжения, но уже готовые выполнять приказы. Однако измученные бегом, перестали прислушиваться к каким-либо звукам и вести необходимое наблюдение. И когда из-за деревьев справа вылетел развернувшийся в атаку эскадрон, прошло две-три секунды, прежде чем они услышали и заметили его.

– Кавалерия справа! – крикнул шедший рядом с капитаном фельдфебель Спичка и, низко пригнувшись, выпустил очередь.

– Ура-а-а! – ответили на пули уланы.

Трубач, скакавший рядом с Калитой, поднял к губам сигнальный рожок, выпустил в воздух цепочку чистых металлических звуков, поторопивших коней и людей.

Один из уланов, пораженный несколькими пулями в грудь, медленно выпрямился в седле. Он еще боролся со смертью, но бег коня отклонил его назад. Григорий бросился на помощь, но едва успел перехватить выпавшую из руки раненого саблю. Он перебросил в левую руку хлыст, саблю в правую и тут же вслед за остальными на своем черном жеребце ворвался в гущу гитлеровцев.

– Ваша! – крикнул он по-грузински.

Вахмистр быстрыми ударами сабли сразил двоих немцев, а в это время третий в нескольких шагах прицелился в него. Но Саакашвили достал его концом сабли, прежде чем тот успел нажать на спуск.

Сбитый с ног фельдфебель Спичка поднялся с земли. Ухватившись сзади за седло Григория, он размахнулся, чтобы ударить ножом. Под крупом коня проскочил Шарик, впился клыком в согнутый локоть руки с ножом, ударами передних лап повалил фашиста на землю.

В этом бою, быстром, как сверкание сабли, решительная схватка была выиграна, и десантная рота капитана Круммеля, потрепанная у моста под фольварком, теперь перестала существовать.

Еще скакали несколько всадников, чтобы отрезать дорогу к лесу тем, которые пытались спастись бегством. Еще несколько секунд то там, то здесь трещали очереди, раздавался топот конских копыт. Слышны были крики и стоны. Кто-то вылетел из седла и дрался врукопашную, работая саблей. Прогремел еще один выстрел, и это уже был конец кавалерийской атаки.

Крутясь по полю, уланы сгоняли в одно место пленных – восемь человек вместе с одетым в гражданское проводником. Один из немцев, получивший неглубокую сабельную рану в щеку, опустился на колени, а другой вытирал ему кровь с лица и осматривал рану. Около них сидел на корточках капитан Круммель. Воспользовавшись тем, что первые двое заслонили его, он достал из своей сумки карту и схему, сунул их в борозду, прикрыл куском земли, а когда встал – затоптал это место сапогом.

– Марш! – приказал немцам улан и стволом автомата показал направление.

К Григорию подъехал вахмистр, вручил ему ножны от сабли убитого, улана.

– Ты на танке кем ездишь? – спросил он строго и, дожидаясь ответа, стал ублажать гнедого куском сахару.

– Механиком, – ответил с улыбкой Саакашвили, прикрепляя портупею к поясу.

– Жаль… – буркнул Калита.

32. Сев

После выстрела осколочным снарядом по гребню скалы Кос с минуту смотрел, как падают поднявшиеся вверх от взрыва куски дерна и камни, как рассеивается пыль, а потом приказал открыть люки. Прибежал плютоновый, вскочил на броню, показал белые зубы на покрытом пылью лице и, хотя мотор не работал, громко заговорил:

– Всыпали им по первое число, а они даже сдачи не дали.

– Никого из наших не зацепило?

– Один убит. – Он сразу помрачнел. – В самом начале. Кто мог ожидать, что такая банда бродит по тылам…

– Десантники. Их ночью выбросили.

– Я сейчас посты выставлю.

– Не стоит, до темноты они не вернутся.

Плютоновый осмотрелся и вдруг забеспокоился.

– А там кого снова несет?..

На противоположном берегу появились кавалеристы и, придерживая коней, начали спускаться к реке.

– Это, наверное, тот, которого мы ночью уже раз встречали, – сказал Густлик. – Кухмистр Кобита…

– Задал бы тебе жару вахмистр Калита, если бы услыхал, что ты про него сейчас сказал. – Кос, кивнув головой, добавил не без насмешки: – Опять улан опоздал.

Пока они так разговаривали, солдаты, не дожидаясь приказа, стали наводить порядок во дворе фольварка – перевязывать раненых, собирать разбросанное снаряжение, готовить подводы в дорогу, запрягая в них коней, которых выпрягли на время боя. Со стороны стерни возвращались два солдата, согнувшиеся под тяжестью трофейного оружия. Каждый нес по нескольку автоматов, дерюжные сумки с запасными магазинами и связки гранат. Самый низкорослый, словно пса на поводке, волочил за собой ручной пулемет.

– У немца им было бы что курить, – сказал Вихура, который вылез из танка и стоял около башни, обхватив руками еще теплый ствол пушки.

– Кому? – заинтересовался плютоновый.

– Вашим. Вот этим, что железки тащат. Так, на первый взгляд, сигарет на сто будет.

– У тебя голова не болит? – спросил Густлик.

– Нет. А с чего?

– А с того, что глупости мелешь. Кто к пороху не привык, тому один запах его голову мутит…

– Это, может, тебе мутит! – разозлился капрал и достал из нагрудного кармана большой пожелтевший лист. – Читать умеешь?

Кос, Елень и плютоновый с обоза склонились над листовкой, озаглавленной «Бойтеваффен», что в переводе с немецкого означало: «Трофейное оружие». Эту бумажку немецкое командование предназначало для своих солдат. Из нее следовало, что каждый, кто сдаст трофейную винтовку или автомат, получит пять сигарет; за ручной пулемет – десять, за тяжелый миномет – двадцать. Ценник касался и еще более тяжелого оружия, включая и ракетную установку, известную под названием «катюша» (сто сигарет), а также самоходные установки и танки.

– Тэ-фирувддрайсиг, – прочитал вслух Густлик, – фирциг флашен спиритуозед… – Ты бы хотел, антихрист, танк «тридцать четыре» за сорок бутылок водки продать? – спросил он и, не дожидаясь ответа, замахнулся рукой.

Капрал едва успел отскочить по другую сторону орудия, заслонив голову рукой.

– Оставь, – придержал Кос Еленя и строго опросил Вихуру: – Где ты это нашел?

– В сарае, где машину ставил.

– Выбрось.

– Зачем? Мне такой порядок подходит. Чего солдату задарма носить?

– Ты, дурило, не разумеешь разве, что они такой орднунг придумали теперь, когда не то что трофейное, а и свое оружие в кусты закидывают и едва портки на себе придерживают? – вмешался Елень.

– Ну ладно, выкину, нечего меня учить. – Он разорвал листок пополам.

– Так лучше, – рассмеялся плютоновый. – Бумага никчемная, даже на курево не годится… Ну, мне пора. – Он спрыгнул на землю и пошел к своему обозу.

– Как они отъедут, – тихо сказал Вихура, – нужно посмотреть, что там, за свежей кладкой. Взять лом да развалить…

Густлик протянул руку, снял у него с головы шлемофон и показал в угол двора. Между кирпичной стеной и сараем на свежезасыпанной могиле двух солдат был поставлен крест, сбитый из штакетника.

– Едем на место, – приказал Кос.

Вихура пожал плечами и, не сказав ни слова, полез в люк.

Танк отъехал с боевой позиции под яблоней, задним ходом двинулся в тень к стене риги.

Когда мотор выключили и над двором утих его рокот, Черешняк въехал верхом на коне без седла.

– Ну как? – спросил его плютоновый.

– Семнадцать убитых коров, не считая моей, – печально ответил Томаш, спрыгивая на землю с потного мерина. – Да и осколками покалечено много.

– Не горюй. Приведу тебе не хуже той.

Томаш на широко расставленных ногах стоял рядом с конем, опершись плечом о шею животного, и, перебирая пальцами гриву, со слезами в голосе говорил:

– Я понимаю, что к людям они жалости не имеют, но чем же скотина виновата? Из минометов по коровам бьют…

– Что мы отобрали – то наше. А то бы они, изверги, уничтожили все, если б смогли.

Застучали копыта по брусчатке улицы. К фольварку рысью приближался покрытый пылью победный эскадрон. Его вел Калита, следом за ним ехал Саакашвили с саблей на боку. Один подкрутил, другой пригладил усы. Оба одновременно спрыгнули с коней, а вахмистр поздоровался с подошедшим Косом и командиром обоза.

– Порубили мы тех, что из-под вашего ствола убежали. Немного осталось. – Вахмистр показал на восьмерых пленных, которых уланы как раз вводили во двор.

Шарик, который помогал их конвоировать, подбежал к Янеку, заскулил и замолчал, почувствовав прикосновение руки хозяина.

Три командира направились к пленным десантникам. За ними Томаш, Вихура с Лидкой, а в конце Григорий рядом с Еленем, который недовольно ворчал:

– Что за железку прицепил к боку? Сними ее!

Немцы стояли в две шеренги, понурые, но с видом непокорным. На правом фланге – офицер, рядом с ним – лесничий, сзади за лесничим – фельдфебель с лицом в синих крапинках от пороха. Долгое время длилось молчание, оно становилось все более тяжелым и злобным. Нараставшая годами враждебность, кровь и обида разделяли этих людей с окаменевшими лицами, стоявших друг против друга. Страх и усталость больше всего исказили лицо лесничего. Гнев легче всего было заметить на лице Томаша, который тяжело дышал, то сжимая, то разжимая кулаки.

– Ночью они посветили пожаром, показали дорогу, – объяснил Калита. – И потом уже мы по свежим следам… Интересно, что они тут искали, что среди бела дня в атаку пошли?

Янек снял планшетку, висевшую на боку у офицера, заглянул в нее.

– Он сумел выбросить карту или уничтожить, – произнес Кос, а потом по-немецки обратился к пленным: – Вас зухтен ир хир?[21]21
  Что вы искали здесь? (нем.)


[Закрыть]

Вопрос он задал спокойно, но твердо. Пленные не отвечали. Даже не пошевельнулись, будто не слышали этих слов. Янек ждал, по очереди глядел на их лица и вдруг показал на лесничего.

– Ты.

Тот вздрогнул, побледнел и, захваченный врасплох, медленно заговорил по-немецки:

– Унтер дер эрде ист хир…[22]22
  Здесь под землей… (нем.)


[Закрыть]

Глухо охнув, лесничий неожиданно переломился в пояснице, ноги у него подкосились, и он рухнул вниз лицом на землю. В спине под седьмым ребром у него торчал вогнанный по самую рукоятку десантный нож. Зеленый мундир быстро темнел от крови. Кос вытащил пистолет и, направив на остальных пленных дуло, перевернул лесничего на бок.

– Готов. Этот, в крапинках, прямо в сердце его ударил, – сказал он, глядя на напрягшегося, чуть пригнувшегося фельдфебеля, ожидавшего выстрела из пистолета.

– Осрамили вы меня, – обратился вахмистр к своим. – Вас, как детей, можно обмануть. А ну еще раз обыскать и все, до последней крошки, вывернуть…

Десантники без приказа подняли вверх руки, а два улана подбежали к ним выворачивать карманы. Все, что находили, они бросали на плащ-палатку, расстеленную на земле перед пленными.

Среди перочинных ножей, тряпок, перевязочных пакетов, сигарет и спичек блеснуло золото. Плютоновый наклонился, поднял крестик и с неподвижным лицом показал другим:

– Этот крест мой отец на шее носил.

– Не успели мы… – объяснил вахмистр. – Его сторожка догорала, – показал он на убитого лесничего. – Мы опоздали, наверно, на полчаса…

Томаш, все время стоявший молча, глухо охнул, словно в нем что-то оборвалось, и внезапно бросился на десантников. Размахивая обеими руками, он свалил на землю фельдфебеля и капитана, прежде чем те успели заслониться.

– Что ты делаешь? – закричал Григорий.

– Рядовой Черешняк! – крикнул Янек.

Густлик вышел вперед, схватил его за руку.

– Стой!

Тот, словно помешанный, вырвался от Густлика и, ударив кулаком в челюсть еще одного десантника, сбил и этого с ног.

– Черт! – выругался Густлик и, перерезав Черешняку дорогу, дал ему тумака в живот. – Нельзя, – говорил он, держа его за плечи, чтобы тот не упал после такого удара.

– Новый солдат, – попытался объяснить Кос. – Всего четвертый день в экипаже.

– Гм, новый, непосредственный, – сказал вахмистр. – Я бы его наказал, посадил бы на хлеб и воду, а потом представил бы к званию. Ничего, что он их немного того… Вечером в штабе армии они будут поразговорчивей.

– Сегодня вечером?

– Это отсюда недалеко. – Командир эскадрона кивнул головой, глядя не без удовольствия, как медленно поднимаются с земли побитые десантники и как фельдфебель размазывает по своей бандитской роже кровь, текущую из носа.

– Нам тоже в ту сторону. Можем вместе ехать. Посадим их в грузовик.

– Согласен. Только сначала коней надо напоить, и трогаться можно будет.

Вахмистр отошел к Колодцу, а Кос остановился около плютонового, который не отводил взгляда от отцовского крестика, держа его на ладони.

– Мы поехали.

– Поезжайте, – ответил солдат, словно выйдя из оцепенения, и подал руку Янеку.

– Возьмете этого пацаненка?

– А где он? Франек! – позвал он. – Я говорил, что не могу…

Из-под брезентового навеса одной из подвод высунулась светловолосая голова парнишки.

– Я тут.

– Где этот маленький немец?

– Тут, – ответил Франек. – Он со мной будет спать и с конями управиться поможет.

– Ну хорошо. – Плютоновый улыбнулся. – Пускай остается.

Минуту спустя казалось, что он и Кос вот-вот обнимутся, но оба были слишком молоды, чтобы не смутиться, поэтому отдали друг другу честь и каждый пошел в свою сторону.

– Строиться к маршу! – крикнул плютоновый.

Около танка, на досках, положенных у стены риги, корчился Черешняк, держась руками за живот. Григорий, опершийся о лобовую броню, Густлик, стоящий около башни, и Лидка, которая сидела у открытой дверцы кабины грузовика, – все слушали Вихуру. Шофер копался в моторе и одновременно рассказывал:

– …Только всего этого мало. Представьте себе, что ночью он меня сменяет на посту и начинает заливать, как он около Шварцер Форст переплыл речку и перерезал кабель и потому фрицы не смогли взорвать заминированный мост. Я ему сказал, чтобы он своей бабушке рассказал, когда вернется в деревню…

– Перестань, Вихура, болтать. Как только уланы напоят коней, мы едем вместе с ними.

– Корову отдали, за конями будем теперь плестись… Я бы проверил, что за стена в этой риге, и догнал бы.

– Погодите, – перебил Густлик и, спрыгнув с танка, подошел к Черешняку. – Ты чем это кабель перерезал?

Не поднимаясь, Томаш без слов полез в карман и подал садовый нож, невзначай вытащив конец кабеля. Елень наклонился и вынул большой моток.

– Водонепроницаемый, – сказал он, внимательно осмотрев кабель. – На что он тебе?

– Да так. – Он пожал плечами. – Провод всегда может пригодиться.

Елень раскрыл нож, провел пальцем по острию, нащупав на нем две маленькие щербинки. Потом подал нож Косу.

– Правда.

Вихура и Григорий, приподнявшись на носках, наблюдали за внимательно рассматривавшим кабель Янеком через его плечо.

– Рядовой Черешняк, – назвал он его негромко, а когда тот встал, сержант протянул ему руку. – Спасибо.

– Вон ты какой! – Григорий схватил его за плечи, посмотрел ему в лицо.

– Отцепи саблю, глупо выглядишь, – заметил Григорию Кос.

– Сейчас сниму.

В этот момент Вихура пошел к грузовику и вернулся, неся в обеих руках гармонь.

– Бери. Твоя.

Черешняк, еще продолжавший дуться, вдруг не выдержал.

– Ладно, буду вам играть, – пообещал он, глядя в сторону танка.

– Давай руку, мир. Тем вином из дворца запьем.

Протянутая рука Густлика повисла в воздухе.

– Нет, пан плютоновый. – Томаш покрутил головой. – Мне пленных нельзя было бить, но и такого права нет, чтобы солдата…

– Посмотрите! – крикнула Лидка, показывая на двор фольварка.

Из ворот выезжал обоз. Рядом плютоновый, командир интендантского отдела, верхом на коне приветствовал, махая рукой, танкистов.

Под навесом последней подводы, свесив ноги, сидели оба парнишки – Франек и немец-найденыш, они что-то пытались объяснять друг другу. Григорий, придерживая саблю, побежал за ними.

– Забудь, – обратился Густлик к Томашу.

– Не забуду, – ответил упрямо Черешняк и даже головы не повернул.

Через открытые ворота он смотрел на стадо, отправляющееся в путь, на подводы, тянувшиеся за ним.