Текст книги "Четыре танкиста и собака"

– Двадцать один, двадцать два, – бормотал он, убегая с контуженым на руках, – двадцать три, двадцать четыре…

Он знал, что четырех секунд достаточно, чтобы прицелиться, и поэтому, не ожидая, упал на дорожку, укрываясь за пышной клумбой, и растянулся рядом с Косом. В это же мгновение на них обрушился свист и грохот разрывов. Снаряды били в стену дома и крошили ее, увеличивая разлом.

Тяжелые осколки вспарывали дерн. Густлик положил тяжелую ладонь на голову друга: может быть, это хоть немного защитит. Он почувствовал острый рывок за ногу. Осторожно подвигал стопой, согнул ногу в колене, чтобы проверить, целы ли кости и мышцы. Все в порядке. Видимо, зацепило только подошву. Тут же вскочил, вскинул Коса на плечи и бросился к входу в бункер.

Саакашвили через бойницу видел только танки, приближающиеся и увеличивающиеся прямо на глазах. Он ждал, когда они подойдут настолько близко, чтобы можно было очередью по смотровым щелям ослепить их перед входом на минное поле.

Когда Елень открыл люк, воздухом смело пыль с бетона. Григорий прикрыл глаза ладонью, отвернулся и только теперь заметил, что Густлик, с лицом, изменившимся до неузнаваемости, укладывает на полу потерявшего сознание Коса.

– Янек, Янечек… – В голосе силезца звучали отчаяние и страх.

Он рванул мундир на груди лежащего. Пуговицы разлетелись в стороны. Густлик осторожно приложил ухо к груди Коса. Сердце билось неровно и слишком тихо. Он торопливо касался рук и ног, отбросил со лба волосы, стараясь найти рану. Осторожно стер кровь с разбитой щеки.

– Танки! – хрипло крикнул Григорий.

Вражеские машины подошли так близко, что скрылись за остатками стены. Был виден только тот, который находился напротив ворот, а в глубине за ним – самоходное орудие. Танк сделал короткую остановку и плеснул огнем. Одновременно раздался грохот нескольких разрывов. Один снаряд попал в броневой колпак бункера, и внутри с потолка посыпалась штукатурка.

– Густлик!

Силезец не обращал внимания на крик. Он тонкой струйкой лил воду из котелка на голову и грудь Коса, лицо его выражало отчаяние и надежду.

Саакашвили понял, что в эту минуту он может рассчитывать только на себя. Он прижался к бетону у самого края бойницы, чтобы быть под защитой стены, немного приоткрыл рот – под верхней губой сверкнули белые зубы.

Танк приближался, вой двигателя становился невыносимым, стальное лязганье гусениц резало уши. Дульный тормоз на конце ствола уже миновал разбитый угол здания и надломленный бетонный столб ворот. Из-за башни на землю посыпался десант, стрекоча автоматными очередями.

Григорий в течение нескольких секунд сжимал ручку подрывной машины и затем резко повернул ее.

Бетон задрожал под ногами. На несколько секунд туча пыли, из которой в стороны вырывались языки пламени, заслонила все вокруг. Затем вверх вырвался белый сноп дыма, и немного прояснилось. Не далее чем в полусотне метров от бункера горела «пантера», в которой рвались снаряды.

Янек открыл глаза и спросил слабым голосом:

– Стреляют?

– Жив! – как ошалелый закричал Густлик. – Жив! Сто чертей тебе в глотку! Жив!

Он выплеснул остатки воды Косу на лицо, посадил у стены, обмотав ему голову мокрым полотенцем, и только после этого бросился на помощь Григорию.

– Наскочили?

– Один.

Елень смотрел, как под ударами снарядов разваливается стена ограды. После того, что случилось с «пантерой», танки не решались входить на минное поле. Они ссаживали десант, который изредка постреливал.

– Готовят какую-то ловушку…

Янек зашевелился, с усилием выпрямил ноги и приподнялся, опираясь ладонями о шершавую бетонную стену. Поправил мокрый компресс, похожий на индусский тюрбан. Медленно двинулся дальше, опираясь плечом о стену, и, не выпуская из рук снайперской винтовки, встал у третьей амбразуры.

В это мгновение из окна дома на первом этаже с шумом и свистом метнулась в их сторону струя пламени. Они отскочили. Дым ворвался внутрь.

Густлик с проклятием бросился, к контактам и повернул ручку правой группы мин.

Стены дома рухнули, похоронив под собой огнеметчика и других пехотинцев, которые проникли туда. Однако теперь бункер открылся для самоходного орудия, которое, притаившись на поле за дорогой, сразу же открыло огонь.

– Разобьет! – крикнул Григорий после первого удара снаряда, простреливая из пулемета предполье, чтобы прижать пехоту к земле.

– А может, и нет, – ответил Густлик и, схватив два фаустпатрона, выбежал из бункера.

Саакашвили и Кос услышали еще один орудийный выстрел, а затем тяжелый взрыв, который сдвинул орудие с места. Едва гусеницы дернулись, как второй фаустпатрон, словно футбольный мяч после сильного удара, просвистел над полем и попал в боковую броню. Самоходное орудие охватило пламя.

– Не разобьет! – победно кричал Густлик, вбегая в бункер. Он еще больше обрадовался, когда увидел, что Кос, прижавшись щекой к прикладу, стреляет из снайперской винтовки. – Стреляешь? Я уж думал… Тьфу, даже не скажу, что думал.

Кос с легкой усмешкой, однако немного скривившись от боли в голове, обнял его за плечи.

– Что меня – кирпичом стукнуло?

– Балкой, – ответил Елень.

– Нехорошо, – сказал Янек.

– Могло быть хуже, – посмеивался Густлик.

– Отходят, – сказал Саакашвили, наблюдая через амбразуру, как отползает пехота и три машины дают задний ход.

– Так, – встревожился Кос. – Станут вне досягаемости фаустпатронов и будут лупить снарядами по нашему колпаку, пока не раздолбают.

На минуту в бункере повисло молчание. Еще один выстрел из винтовки, еще две очереди из пулемета – и, словно подтверждая слова Янека, рядом разорвался снаряд. В амбразуру полетели песок и осколки. С потолка открошилось несколько камней, которые слабо держались в бетонной массе.

Осколок попал в лежащую в углу гармонь Томаша, клавиши и металлические кнопки рассыпались по бетону. Елень бросился к ней, но разбитый инструмент лишь бессильно вздохнул.

– Черт бы их побрал! – выругался Густлик и спросил: – А нам что делать?

– Сам знаешь: только ждать.

Елень, о чем-то думая про себя, поставил в угол саблю Григория и вещмешок Черешняка, положил сверху фуражку ротмистра, поправив ее, чтобы, лежала прямо.

– У него уши опухнут, когда узнает о гармошке, – пробормотал Густлик, а затем, присев на корточки рядом с Косом, обратился к нему: – Янек, а если мы тихонько в шлюз, на баржу и по течению… Ведь сигнала, который должен быть, не будет, а?

Два снаряда один за другим ударили по колпаку, и на левой стене вырисовалась небольшая, но хорошо заметная трещина.

Янек знал, что это означает близкую смерть, однако в ответ на предложение Густлика отрицательно покачал головой. Затем подошел к амбразуре и посмотрел в поле. На переднем плане пылали «пантера» и самоходное орудие, два столба светлого дыма подпирали ясное небо.

В предохраняющей от паводков насыпи, одной из тех, которые густой вогнутой решеткой лежат на низких полях между Одером и узким рукавом, протекающим по старому руслу и называющимся рекой Альте-Одер, пехотинцы в течение одной ночи отрыли командный пункт полка, поспешно замаскировав его пучками тростника и увядшими ветками.

В небольшом убежище, имеющем с западной стороны длинную смотровую щель, стояли несколько штабных офицеров и радистов, телефонист и командир полка, который охрипший голосом кричал в трубку:

– Я говорил, что время перед рассветом – твое! А теперь лезь по голой земле, ползи, но к насыпи должен добраться… Что будет потом – мое дело. Вперед, черт возьми! «Барсук» и «Куница» на исходных позициях. Ждем тебя.

Телефонист на лету поймал брошенную трубку.

– Привести советского разведчика и этого босого танкиста.

– Есть! – ответил начальник охраны штаба и вышел, отвернув брезент.

Полковник в бинокль осматривал луга предполья, городские дома, окруженные зеленью и белизной садов, начинавших цвести. Сады тянулись по лесистому откосу Зееловских высот. Немного левее, над горизонтом, виднелись два светлых столба дыма и слышен был резкий звук непрерывно стреляющих орудий. В то же время вокруг КП было спокойно – лишь трещали автоматы да вели огонь две или три батареи батальонных минометов.

– Хитрецы, – пробурчал полковник, обращаясь к начальнику штаба. – Мы у них под носом, а большинство орудий молчит.

– Ждут, – кивнул головой майор и добавил: – Дамбы – как ловушка. Если даже танкист говорит правду, то за ночь его друзей могли вытеснить из шлюза.

– Ночью не вытеснили, – усмехнулся полковник и показал рукой на узкие столбы дыма на горизонте. – Однако не знаю, теперь…

– «Барсук», – сказал телефонист, подавая трубку.

– Слушаю… Так… Понял… Ждать, только ждать, пока не будет приказа.

Брезентовый полог приподнялся, и вошли Черноусов с Черешняком, а за ними проскользнул хорунжий из комендатуры и остался у дверей.

Полковник никому не дал доложить. Взял Томаша за руку и подвел к смотровой щели.

– Где ваш шлюз?

– Не видно.

– Там? – спросил со злостью полковник и показал рукой вправо.

– Нет. Примерно там, где вон те два столба дыма. Пора бы, гражданин полковник…

– Не мудри. – Командир качнул головой и, легко оттолкнув его, спросил Черноусова: – Много заграждений на плотинах?

– Нет.

– В зданиях?

– Немного. Но над самой землей в стенах сделаны амбразуры. Есть для стрелков, но есть и большие, для орудий, для стрельбы прямой наводкой…

– Около моста на площади расположена зенитная батарея, – вмешался Черешняк и в ответ на вопросительный взгляд полковника сказал: – Я видел.

– Издалека?

– Совсем близко, – многозначительно произнес тот и добавил: – Был договор, чтобы на рассвете красные очереди…

– Старшина, – сказал полковник, не слушая Черешняка. – Остаетесь при штабе до взятия Ритцена, а там встретите своих. Так я договорился по телефону. Город – как ворота в стене. Когда сорвем их с петель, две армии через них двинутся.

– Есть просьба, товарищ командир полка…

– «Четырнадцатый» из «Росомахи», – доложил телефонист.

– Ну и как? – бросил полковник в трубку и с минуту слушал. – Хорошо. Остальное меня касается, как умершего свадьба. Ты на плотине? На плотине?.. Хорошо. Сиди… Что с того, что у вас там пекло! Сделаешь шаг назад – под суд отдам, а кто первым в город ворвется – тому не пожалею награды.

Окончив разговор, он бросил по привычке трубку и приказал начальнику штабной охраны:

– Давай на позицию пулеметной роты, и пусть дадут три длинные трассирующие очереди на те два дыма. Красными. И низко над землей…

– Они уже ждут, – ответил, козыряя, офицер и вышел.

– Есть просьба, товарищ командир полка, – повторил Черноусов.

– Какая?

– Ждать при штабе для того, кто не привык, скучно. Прошу разрешить присоединиться к батальону «Росомаха». Там у меня знакомый сержант, и товарищ полковник говорил…

– Что говорил?

– Насчет медали. Польской пока у меня нет, – показал он на гимнастерку, откидывая плащ-палатку.

Полковник посмотрел ему в глаза, крепко пожал руку и только потом сказал:

– Хорошо.

Черноусов, козырнув, сделал поворот кругом. За ним вышел Черешняк, а за Черешняком, как тень, – хорунжий. Они молча двинулись к передовой, а затем, пригнувшись, побежали по открытому месту. Только в траншее офицер придержал Томаша за плечо:

– Рядовой, вы куда?

– Со старшиной.

– За каким чертом?

– Чтобы поближе… Там товарищи остались, – показал он рукой в сторону шлюза.

В нескольких десятках метров в стороне, с соседнего укрытия, вырытого в насыпи, закудахтал басом ДШК – крупнокалиберный пулемет. Плоской дугой, словно железный прут, раскаленный в огне, перечеркнула небо длинная трассирующая очередь.

10. Половодье

Снаряды повредили бетонное перекрытие блиндажа. Трещина на левой стене увеличивалась с каждым попаданием и наконец разошлась настолько, что образовалась длинная щель с рваными краями, через которую пробивался рассвет, грязный военный рассвет с задымленным небом.

Густлик взглянул вверх красными от пыли глазами, вздохнул и прошептал:

– Не дождемся мы этого сигнала…

Дал очередь из автомата по немцу, приподнявшемуся бросить гранату. Немцев было больше десятка. Прячась за остатками стены и в руинах дома, они ловили мельчайшую оплошность обороняющихся. «Рано или поздно кто-нибудь из них попадет в амбразуру – и тогда конец, – думал Елень, – если только перекрытие раньше нам на голову не свалится».

Два танка и самоходное орудие методически выпускали снаряд за снарядом. К счастью, с фронта амбразуру прикрывали развалины, и снаряды, падая в плоское перекрытие под острым углом, рикошетом отскакивали и с воем, как бы злясь, падали на минное поле за шлюзом, взрываясь вместе с насыщенной тротилом землей.

Густлик снова посмотрел в щель и в первое мгновение не поверил своим глазам, он даже потер ладонью лоб и глаза, – бурую голубизну неба прошили рыжие полосы трассирующей очереди.

– Красная! – закричал он, перекрывая треск пулемета и разрывы снарядов.

Ему не ответили ни стреляющий из пулемета Григорий, ни Янек, притаившийся со своей снайперской винтовкой.

За те несколько десятков минут, которые прошли после того, как была разбита гармонь Черешняка, бой изменил их до неузнаваемости: Саакашвили до крови разбил раненую щеку о бетон, висок Янека, прикрытый чалмой из мокрого полотенца, стал фиолетовым. Оба почернели от дыма, смотрели глубоко запавшими глазами, жадно ловили ртом воздух. Они то отскакивали, то снова приникали к амбразурам, пошатывались, оглушенные непрерывным грохотом и пьяные от порохового смрада.

Гильзы густо устилали пол, звеня при каждом движении ноги.

Кос прицелился и выстрелил. Граната с выдернутой чекой выпала из руки немца, закатилась в кирпичи и с сухим грохотом разбросала их во все стороны.

Один из танков двинулся с места, подполз поближе, стараясь выбрать удобную позицию, с которой он мог бы всадить снаряд в амбразуру.

– Вторая! – крикнул Густлик, показывая на низкую вишневую полосу, и протянул руку в сторону переключателя.

– Подожди, – удержал его Кос.

– Вот бы успеть! Фрицы чувствуют, что повредили эту коробку. Лезут, как собаки к колбасе.

– А что, если это еще не сигнал?

Они перекрикивались, ни на секунду не отходя от амбразур. Затем послышался треск автоматной очереди Еленя, еще одной очереди из пулемета Григория и звук одиночного выстрела. Они ждали, покусывая губы. Пульсирующая в висках кровь отсчитывала драгоценные секунды.

Янек положил руку на переключатель. Даже если бы в этот момент обвалилось перекрытие или внутрь влетела ручная граната, то он все-таки успел бы, хотя бы последним судорожным движением мышц, повернуть металлический рычаг. И если это в самом деле сигнал, если вода дойдет до Ритцена, когда двинутся войска… Тогда никто не смог бы сказать, что Косу слишком рано доверили командование.

– Третья, – прошептал он, видя, как вдоль шероховатого края расколотого бетона проносятся одна за другой красные ласточки, протягивая запачканную дымом красную ленточку.

– Третья! – крикнул он охрипшим голосом.

Все заулыбались, и Кос, облегченно вздохнув, повернул ключ детонатора. Это мгновение придало смысл всей их борьбе. Они глубже натянули шлемофоны. Янек прижал ладонями мокрые обрывки своей повязки к ушам. Еще какое-то мгновение они ждали взрыва, а потом на их лицах застыла гримаса полного разочарования.

Кос повторил движение ключом и снова какую-то секунду ждал. Напрасно. Прикладом он разбил бакелитовый корпус, вырвал кабель и прижал его к контактам аккумулятора. Не двигаясь, они подождали еще несколько секунд, хотя уже знали, что взрыва не будет. Янек сорвал с разбитой головы полотенце и швырнул его в угол. Он почувствовал, как его ладони стали влажными, а между лопаток, посредине спины, потекла струйка пота. Зря, все зря…

Из бездействия их вывела разорвавшаяся невдалеке граната. Они машинально осыпали пулями подступы к бункеру и притаились с оружием у амбразур, понимая, что их шансы резко упали.

И вдруг Густлик взвыл. Протяжный нечленораздельный звук вырвался из самой глубины его груди. Он прыгнул, рванул дверь, ведущую в убежище, повернул ключ и опять дернул, почти вырывая замок.

– Ух, зарежу эту свинью!

– Стой! – Кос припал к нему, схватил за плечо.

– Смотри. – Густлик сбросил его руку.

Он показал на разорванный, торчащий во все стороны пучок проводов под потолком и на сидящего в углу обер-ефрейтора с окровавленными губами, который руками прикрывал голову, ожидая удара.

– У него был нож?

– Зубами, сволочь, перегрыз. Выслуживался, чтобы я его здесь оставил… – Слезы бешенства текли по щекам Еленя. Он перехватил автомат в правую руку, перевел затвор и прицелился.

– Что ты этим изменишь? – остановил его Кос. – Ворота шлюза все равно с петель не сорвешь.

Елень опустил автомат. Минуту стоял, словно его оглушили, потом приподнял голову и посмотрел Янеку в глаза.

– Говоришь, не сорву? – Секунду он еще раздумывал, затем, захлопнув дверь камеры, где сидел пленный, сказал громким шепотом: – С петель?.. Задержите еще хоть на две минуты…

Он бросил автомат на пол и моментально скрылся за дверью.

У Саакашвили кончилась лента, он схватил вторую и перезарядил пулемет.

– Ошалел? – спросил он Коса, кивком головы показывая в сторону люка, через который выскочил Густлик.

Кос дал очередь, вторую, отскочил от амбразуры, через которую от близкого разрыва сыпануло песком, и только тогда ответил:

– Только чудо может спасти нашу пехоту под Ритценом.

– А нас? – спросил Григорий. Он дал длинную очередь, подождал минуту, но ответа не получил.

Стукнув люком, Елень припал у края окопа, который защищал вход в бункер. Перед ним было несколько метров ровной как стол поверхности – взлохмаченный газон, затем – бетонное обрамление шлюза с толстым кнехтом для швартовки. Над самой землей посвистывала очереди пулеметов, пули срезали траву, рикошетировали от стальной тумбы, царапали бетон, словно хотели выдавить кровь из камня.

Густлик подождал, пока разорвется очередной снаряд, и в тот момент, когда на секунду замолкли очереди, а пыль и дым заслонили все вокруг, он бросился вперед и соскользнул через край бетонного обрамления шлюза. Нога на несколько сантиметров не достала до скобы лестницы, сила инерции рванула его вниз, но в последний момент он успел уцепиться за веревку, с помощью которой вместе с Косом перед этим вытаскивал ящики с боеприпасами. Он раскачался на ней, зацепился ногой за скобу; подтянулся и перешел на лестницу.

Задыхаясь, он сбежал вниз на палубу баржи. Извиваясь как уж, укрепил еще два каната за подвижный гак, расположенный на буе. Затем схватил фаустпатрон, прилег у борта и начал старательно целиться в среднюю петлю стальных ворот шлюза.

Густлик нажал на спуск. Огненный язык пламени вылетел из ствола, тяжелый фаустпатрон ударил в металлический болт и лишь погнул его.

Однако не это нужно было Густлику. Положив на плечо трубу следующего фаустпатрона, он прицелился в то место, которое высмотрел во время купания и к которому саперы привязали проволокой взрывной заряд.

У основания дамб, ведущих через подмокшие низинные луга к Ритцену, в неглубоких окопах, за брустверами, едва прикрывавшими головы, под автоматным и минометным огнем лежали пехотинцы, готовые подняться в атаку. Бездействие растягивало минуты, а страх, как влага, вползал под мундиры, проникал до костей.

В кого-то попал осколок. Раненый застонал, зашевелился и тут же был ранен снова. К нему подползла Маруся. Почти не поднимая рук над землей, она старалась разрезать ножом рукав. За ней, прижав уши, Шарик тащил в зубах санитарную сумку. Он полз, прижимая морду к земле.

Черноусов оглянулся на девушку и беспокойно пошевелил усами. Немного дальше, около босого Черешняка, лежал хорунжий из комендатуры. Он пробовал вытереть перчаткой брызги грязи с портупеи и со злостью бормотал:

– Что у них, глаз нет?.. Не заметили очереди… Немногие останутся в живых, пока твой шлюз взорвут.

Грохнул минометный залп – и в нескольких метрах впереди замолк укрытый в воронке пулеметчик. Хорунжий прислушался – не отзовется ли? Поняв, что солдат или убит, или тяжело ранен, решил показать, кто здесь храбрый. Вскочил и побежал.

Томаш выскочил за ним, в три прыжка догнал его и подставил подножку. Оба упали, и только благодаря этому автоматная очередь прошла над их головами. Еще прыжок – и они скатились в воронку.

– Промазали, – с легкой усмешкой сказал офицер, широко открытым ртом ловя воздух. – В следующий раз запомни: не путайся под ногами, – добродушно ворчал он, одновременно освобождая пулемет из рук убитого.

– Не будь дураком, не давай убивать себя.

– Рядовой, вы это мне?

– Нет. В партизанах так говорили. Поговорка такая.

Налетел огневой вал с нашей стороны. Стреляли орудия и минометы. Почувствовав, что это уже подготовка к штурму, немцы также ответили сильным огнем: ровными очередями били пулеметы, полевые орудия били прямой наводкой. Близкий разрыв снаряда обсыпал песком лежащих в воронке.

– Черт бы их побрал! – выругался хорунжий, сплевывая темную от песка слюну.

Томаш не понял, или офицер ругает фрицев, или злится на то, что сержант Кос еще не взорвал шлюз. В ответ на слова офицера он на всякий случай заметил:

– Нужно избавиться от них, а то заживо похоронят.

Огонь не утихал, не давая ни одной из сторон преимущества. На поросших лесом холмах за поселком блеснуло, вверху просвистели снаряды, и тяжелый батарейный залп рванул землю, поднял шесть фонтанов грязи в двухстах метрах за плечами пехотинцев.

– Холера! – буркнул беспокойно хорунжий.

Какое-то мгновение казалось, что наша артиллерия как бы ослабила темп, что враг берет верх, но внезапно на той стороне вспышки стали появляться реже, грохот начал смолкать.

Хорунжий отряхнул мундир, еще раз выплюнул песок и, пристроив ручной пулемет на краю воронки, открыл стрельбу. После двух очередей он высунулся, чтобы лучше видеть, и вдруг крикнул, вытянув руку к Томашу:

– Вода!

– Я же говорил, – спокойно пробормотал Черешняк.

– Вода! За такое дело должны орден…

– Гражданин хорунжий не вернул мне нож и мазь…

– Вперед! – услышали они певучий голос, во все же более могучий, чем шум стрельбы.

Они увидели тучную фигуру сержанта Шавелло, который поднимался с земли. Рядом, из воронки, выскочил щуплый Юзек, вырвался вперед, чтобы прикрыть дядю.

– Ребята! Даешь Берлин! – закричал своим Черноусов и рванулся вперед с развевающейся за плечами накидкой.

Хорунжий сорвался с места, поскользнулся на влажном песке, но, взмахнув ручным пулеметом, удержал равновесие и побежал вслед за первыми пехотинцами.

С пожелтевшей травы, с подмокших борозд, из неглубоких окопов поднимались солдаты, взбирались на дамбу и, разогреваясь, увеличивали темп. Страх перед неизвестностью, который мучил их, когда под огнем ожидали приказа, остался теперь за плечами. Злость, предшествующая рукопашной схватке, росла в груди у них, и вдруг впереди разнеслось хриплое и грозное:

– Урр-а-а! Урр-а-а!

Командир, стоя в стороне, смотрел в бинокль. Он видел, как вода из каналов заливает луга, видел бурые клочья пены, кипящие между домами Ритцена, но, несмотря на это, лицо его было хмурое и напряженное.

– Подтяните пулеметы и немедленно откройте огонь через боевые порядки стрелковой роты. Если у немцев есть на крышах хотя бы несколько пулеметных гнезд… – Он замолчал и махнул рукой штабу: – Идемте.

Когда они подошли к дамбе, то увидели в ста метрах перед собой девушку в каске, которая, стоя на коленях, перевязывала какого-то пехотинца. Затем вскочила и побежала вперед, а за ней – немецкая овчарка, держащая в зубах санитарную сумку.

Со стороны Ритцена, как ошалелые куры, внезапно закудахтали скорострельные пушки. На фоне черных холмов и темно-синего неба над стрелковой цепью вспыхнули осветительные снаряды. Несколько снарядов разорвалось на дамбе, в нескольких метрах перед девушкой и собакой.

– Вызови полковые минометы, – приказал полковник сопровождавшему его радиотелеграфисту с зеленым ящиком на плечах. – Быстрее, сынок, быстрее!

Удары двух фаустпатронов и взрыв части заряда, заложенного саперами, сорвали петлю и вырвали несколько листов из ворот шлюза. Вода, прорываясь через эти пробоины, стекала водопадом, усиливающимся с каждой секундой.

– Экипаж, ко мне! – крикнул Густлик с палубы баржи, стараясь перекричать шум. – Экипаж!

Мощь бьющего с высоты потока начала со скрежетом гнуть ворота.

– Экипаж!

В бункере слышали только взрыв. Кос понял, что случилось, и отдал приказ отходить. Он подтолкнул упиравшегося Григория в сторону люка.

И вот на бетонном обрамлении шлюза на фоне уже ясного неба показался Саакашвили с автоматом через плечо, с саблей на боку. Он ловко вскочил на лестницу и начал поспешно спускаться вниз.

В тот момент, когда он соскочил на палубу, вода сорвала ворота с другой петли, ударила в корму баржи. Наиболее натянутый швартов лопнул со звоном.

– Янек! Янек! – хором кричали Густлик и Саакашвили. Заливаемые высокой волной, они удерживали баграми баржу у металлического крюка.

На фоне неба показалась горбатая фигура Кугеля с вещмешком Черешняка на плечах, с фуражкой ротмистра, которую он перекладывал из руки в руку, медля сходить по скобам.

– Быстрее! – рявкнул Елень. – Погибнем из-за этой гниды. Янек!

Они услышали очередь, и через минуту появился Кос. Он, стоя на скобах лестницы, сделал несколько последних выстрелов из автомата.

Граната, брошенная немецким пехотинцем, описала в воздухе дугу и, попав в бурлящий водоворот в шлюзе, с шумом разорвалась.

– Держи! – крикнул Кос, бросая автомат, а затем и снайперскую винтовку, чтобы освободить руки.

Густлик подхватил оружие на лету. Но, как только он выпустил багор, лопнули натянутые канаты. Багор выскользнул и из рук Григория. Баржа, освободившись, без труда вырвала носовой швартов. Вода, которая полностью сорвала половину ворот, начала раскачивать вторую.

Видя баржу, уносимую течением, Янек оттолкнулся от бетонной стены и прыгнул. Стремительный водоворот подхватил его, покрутил несколько раз и выбросил на поверхность.

Он глотнул воздуха и поплыл. Пена слепила, била в лицо, вода заливала уши, заглушая все звуки. Волны старались перевернуть его, подмять под себя. «Только бы вырваться из шлюза, только бы вынесло на берег», – мелькнуло у него в голове. Он пожалел, что не успел сбросить сапоги, с каждой секундой все сильнее тащившие его вниз.

Вдруг что-то ударило его по голове и обожгло, как бичом, шею. Прежде чем он понял, что это канат, его руки судорожно схватились за шершавую пеньку. Он почувствовал рывок, и какая-то сила потащила его вперед. Он по плечи высунулся из воды и в нескольких метрах перед собой увидел просмоленный борт баржи, а над ним Еленя, который выбирал конец не хуже, чем якорный подъемник.

У Янека внезапно потемнело в глазах. Боль в плечах и ладонях исчезла, утих шум в голове, глаза застлала холодная пелена, и он погрузился в огромную, лохматую тишину.

Затем боль и шум битвы стали возвращаться. Приоткрыв глаза, он увидел над собой усатое лицо Григория и хмурое лицо Густлика. Понял, что еще не время для отдыха.

– Долго? – спросил он.

– Может, минуту, – ответил Саакашвили.

– Несет, как сорванный початок, по склону. А шлюз еще виден, – добавил Елень, опершись на длинный руль. – К левому или правому берегу править? – спросил он, привыкнув к тому, что приказы должен отдавать Кос.

Янек сел и с минуту смотрел на гладкие насыпи, между которыми со скоростью лошади, идущей галопом, их несло половодье. С помощью Григория он встал на ноги. По обеим сторонам тянулись темно-зеленые луга, кое-где покрытые яркими желтыми пятнами.

– В этих зарослях не спрячешься. Правь прямо. В Ритцене больше шансов попасть к своим.

Под штурвалом на мокрой палубе лежал Кугель. Услыхав название города, обер-ефрейтор повернул в сторону сержанта печальное лицо и сказал:

– Никc Ритцен. Ритцен капут…

Опоясанную каналами площадь в центре Ритцена покрыла желтая пенящаяся вода. Волны перекатывались через набережную, заливали подвалы и первые этажи домов. Заглушили шум, погасили огонь. Последним замолчал пулемет, который с рассвета выпускал очередь за очередью и мимо которого ночью спускался по канату Черешняк.

С шумом и хлюпаньем перемешивались проклятия и команды. Вода выламывала двери, срывала мешки с песком, выдавливала наружу окна, уносила технику и оружие, валила с ног людей. На позициях немецких скорострельных орудий вспыхнула паника, но командир батареи быстро ее прекратил. Артиллеристы перетащили орудия из окопов повыше, на газон, и продолжали вести огонь. Вода доходила до осей колес, часть снарядов намокла, однако имелся еще запас на автомобилях. Солдаты по колено в воде переносили их на руках.

Крик «урр-а-а» и резкий треск автоматов приближались с каждой минутой. Наблюдатель, разместившийся на одном из этажей, подбежал к окну со стороны площади и закричал:

– Поляки!

Офицер, стоящий на сиденье вездехода, поднял руку вверх, выждал, пока стрелковая цепь выскочила с улиц на площадь, и скомандовал:

– Огонь!

Языки пламени вырвались из стволов, которые, как собаки на поводках, начали дергаться от каждого выстрела. И этот неожиданный ливень снарядов заглушил крик пехоты. Глухо трещали автоматные очереди, почти неразличимые из-за победного гула зенитной артиллерии.

Справа, за рядом растущих на площади деревьев и за каналом, появились на этажах домов немецкие пехотинцы и начали вести из окон пулеметный огонь.

Именно в этот момент, когда казалось, что атака захлебнулась, что она распадается на ожесточенные схватки штурмовых групп за отдельные дома, на противоположной стороне треугольной площади показался из-за домов нос речной баржи, которую несло течением. В первый момент на нее никто не обратил внимания, но внезапно эта старая деревянная коробка загремела, как крейсер. Из-за бортов, как бешеные, строчили два пулемета. На носу раз за разом появлялась вспышка, и фаустпатроны начали рваться между орудиями.

Немецкие солдаты, затаившиеся в домах и укрывшиеся за стенами, могли перестрелять экипаж баржи в течение минуты – доски не защищали его от пуль, но они этого не сделали. Только что они были вынуждены покинуть старательно подготовленные укрытия в подвалах и, едва заняв в мокрых мундирах новые позиции и произведя первые выстрелы, обнаружили, что на них напали с совершенно неожиданного направления. Кто-то закричал, что их окружают, кто-то, бросив оружие, загремел сапогами по ступеням, и за ним бросились остальные.

Расчет одной из зениток развернул ствол в сторону новой цели, но, прежде чем он успел произвести выстрел, запылал стоящий рядом автомобиль.

Заглушенное на несколько мгновений, снова послышалось «урр-а-а» наступающей пехоты.

Баржа, гремя выстрелами, подплывала все ближе, когда внезапно из окна за каналом кто-то метнул гранату. Грохнул взрыв, на корме загорелась палуба, и повалил густыми клубами дым.