Текст книги "Четыре танкиста и собака"

Застегнув ларингофон под шеей, он переключил внутренний телефон и подал команду:

– Запустить двигатель, вперед!

«Рыжий» набрал скорость. С закрытыми люками он проскочил около горящей «пантеры», перебрался через ров на шоссе, въехал на пригорок.

– Нажми, Григорий, – мягко сказал Кос и взглянул на фотографию бывшего командира, на его Крест Храбрых и Виртути Милитари, прикрепленные к стенке башни. – Только бы успеть, только бы опередить…

Ночь несет страх перед неизвестностью, которая может подкрасться в темноте, а день возвращает смелость. Предметы вновь становятся твоими старыми знакомыми, приобретают цвет, форму.

С рассветом Маруся и Лидка перестали опасаться нападения. Огонек думала только о том, успеет ли вовремя подъехать «Рыжий», чтобы она еще смогла повидаться с Янеком. Они присели на скамейке перед домом, обнялись и запели в два голоса известную песенку радистки.

– Тсс… – вдруг прервала песню Огонек и прислушалась.

Вдалеке можно было различить цокот копыт коня, скачущего галопом по шоссе.

– Все, операция окончена! – радостно захлопала в ладоши Лидка. – Сейчас и «Рыжий» здесь будет.

– Хорошо, а то у меня уже мало времени осталось.

Звук конских копыт быстро приближался. Всадник уже проскочил ворота, остановил коня, спрыгнул на землю и крикнул, бросив повод часовому:

– Лезь в окоп!

Он пересек двор и исчез в ходе сообщения, ведущем к огневой позиции артиллеристов.

– Орудие к бою! – услышали девушки команду, отданную запыхавшимся голосом.

– Подожди, я схожу к рации, – забеспокоилась Лидка.

Маруся осталась одна, продолжая тихо напевать. Но вот со стороны шоссе послышались характерные звуки – рокот моторов, скрежет гусениц.

Девушка насторожилась, поежилась, как будто от утреннего холода, и, сделав шаг к открытому окну, предупредила:

– Лидка, немецкий танк идет.

В той стороне, откуда приближались звуки, взвилась в небо и быстро погасла ракета. Послышались очереди из «Дегтярева», ему ответили более медленные немецкие пулеметы.

В окне появилась бледная радистка.

– Давай спустимся в подвал.

Огонек, не произнося ни слова, прямо через окно вскочила в комнату. Вдвоем они подняли деревянную крышку, под которой крутая лестница вела вниз.

– Вы тоже, – обратилась Лидка к ротмистру, а когда тот, опять потирая руку об руку, не сдвинулся с места, добавила: – Быстрей, генерал приказал.

Она пропустила его вперед, а сама сошла последней, опустив за собой крышку. Все трое встали у небольшого оконца без рамы, обложенного снаружи мешками с песком и похожего на амбразуру.

Некоторое время их окружала неподвижная и холодная тишина погреба, а снаружи слышался рев приближающихся танков. Наконец в узком прямоугольнике окна показались две «пантеры».

– Невозможно, чтобы это были немецкие, – зашептала Лидка.

– Надо сообщить артиллеристам, а то эти их раздавят.

– Не думай об этом! – Маруся придержала ее за плечо. – На войне все возможно.

Танки, не доезжая до строений, свернули в сторону моря. В тот момент, когда ближайший сделал четверть разворота, из окопа гулко ударила пушка, а затем раз за разом, с интервалом в две секунды, повела огонь.

Ей ответили обе «пантеры», но снаряды попали не туда: один снес угол конюшни, другой взорвался перед домом. С потолка посыпалась глина, через окошко подвала ворвалась струя песка и мелких камней. Девушки присели, прикрыв лица, и ждали, выдержит ли перекрытие.

Ротмистр остался стоять, лишь слегка подавшись в сторону от окна. Как только рассеялся дым, он снова выглянул в окошко и стал наблюдать за эвакуацией замершего на месте танка. Солдаты тащили по песку контейнер. Второй танк, обстреливая пулеметным огнем постройки, еще раз ударил по воротам осколочным.

– Еще раз! Еще раз! – Немцы подняли контейнер на танк за башню.

Девушки опять стояли рядом с офицером.

– Они не знают о нас, – сказала Лидка.

«Пантера» медленно начала отъезжать и скрылась за дюнами.

– Пойду, – заявил молчавший все это время ротмистр.

– Куда?

Офицер, не ответив, приподнял крышку подвала. Девушки, обменявшись взглядами, двинулись за ним. Прошли через комнату, выбрались на улицу, а затем все трое проскочили в ход сообщения.

Автоматчики, прикрывавшие отход десанта, вели огонь во все стороны. Случайная очередь просвистела над бруствером. Ротмистр прибавил шаг, потом побежал так быстро, как только можно было в узком окопе. За ним трудно было угнаться.

– С ума он сошел, что ли? – спросила Лидка.

– Нет, – возразила Маруся.

Они остановились у входа в орудийный окоп, в котором неподвижно лежали разбросанные взрывом артиллеристы.

Офицер выглянул из-за бруствера, увидел в море транспортную баржу, несколько дальше – силуэты двух кораблей прикрытия, а ближе – направляющуюся к берегу моторную лодку. «Пантера» осторожно спускалась с песчаного пригорка. Осмотревшись, он с удивлением увидел, что девушки не только прибежали вместе с ним, но, орудуя небольшим ломом, уже открыли два снарядных ящика.

– Сумеете? – спросил он. – Надо отвинтить головку взрывателя…

– Обычное дело, – ответила Лидка.

– Все нормально, – заверила Маруся.

– Ну тогда… – Ротмистр припал к прицелу, направил ствол влево и вниз, а потом, повернув голову, приказал: – Будьте любезны зарядить.

Лидка подала снаряд, Маруся закрыла замок и, отскочив в сторону, натянула шнур.

– Готово.

– Огонь! – произнес ротмистр.

– Живы артиллеристы! Попали! – радостно выкрикнул Янек, увидев в прицел, как снаряд рикошетом отлетел от башни танка. – Еще раз!

Цепь немцев, прикрывавшая отход десантников, бросилась в атаку на орудийный окоп.

– Давай, Вихура, – приказал Кос.

Два пулемета фланговым огнем задержали атакующих.

От шоссе, ведя огонь из автоматов, бежали спешившиеся кавалеристы.

Даже издалека можно было узнать высокого Калиту.

– У-р-р-а-а! Бей гадов!

Немцы отступили, скопились внизу на пляже. Их бы добили уланы, но с моря был открыт ураганный огонь. По «Рыжему» вели огонь скорострельные орудия небольшого калибра, несколько пушек пристрелялись к гребню дюн.

«Пантера» ответила тоже, у орудийного окопа взвилась вверх земля. Кос испугался, что на этот раз орудийный расчет весь погиб, но из окопа еще раз ударила семидесятишестимиллиметровка. Снаряд угодил в двигатель последнего немецкого танка.

От пляжа отходила загруженная контейнерами моторная лодка. Четыре понтона были уже далеко от берега. Весь огонь немцев теперь был сосредоточен на «Рыжем». Разрывы снарядов были все ближе, все чаще гремела броня под ударами.

– Назад! – приказал Кос и с сожалением добавил: – Эх, было бы из чего стрелять.

На обратном скате высотки было тише, снаряды пролетали выше. Кто-то застучал по броне.

– Откройте!

– Генерал, – догадался Кос.

Он открыл люк и выскочил из танка. Было уже совсем светло.

– Третий танк подожгли артиллеристы, – доложил он генералу. – Но еще до этого немцы успели все погрузить, лодка отплывает.

– Пойдем посмотрим.

– С кораблей ведут сильный огонь.

– Много их?

– Три.

– Хорошо, очень хорошо, – весело заявил генерал.

– Туда, – показал им Калита и проводил обоих в окоп. – Улизнули, – сказал он с сожалением и показал на море.

Близкий разрыв снаряда обдал их песком.

– Не скажите. – Генерал посмотрел на часы, спокойно закурил трубку и вытащил из-за пояса ракетницу. – У вас есть свои? Тогда заряжайте.

С суши низко над землей послышался глухой шум моторов.

По команде генерала был дан залп из ракетниц в направлении кораблей.

Со свистом над кораблями промчался первый самолет и сбросил свой груз, а затем с интервалами в несколько секунд над морем появились четыре звена штурмовиков. С бреющего полета они сбросили бомбы и, построившись в круг, начали пикировать, обстреливая реактивными снарядами.

– Янек! Пан вахмистр! – позвала Лидка с обидой в голосе.

Они оглянулись. Лидка была без шапки, черная от пыли, в порванной на плече гимнастерке.

– Что с тобой?

– Ротмистра ранило.

– Где? – спросил командир эскадрона.

– У орудия.

– За мной! – приказал Калита двум ближайшим уланам и побежал.

– Что он там делает? – спросил генерал, направляясь в ту же сторону.

– Артиллеристы погибли, пришлось стрелять нам.

– Вдвоем?

– Нет, Маруся еще была с нами.

– Она здесь? – вскрикнул Кос.

– Пять минут назад была здесь.

Они вошли в окоп и увидели Калиту, стоящего на коленях над временными носилками из брезента, на которые уланы уложили раненого.

– Может, письмо оставила или записку?

– Времени не было. Они сегодня на Одер едут. Но сказала…

– Товарищ генерал, нужно сразу в госпиталь, – доложил вахмистр.

– Пусть отнесут в мою машину, – приказал генерал и, идя за носилками, сказал Косу: – Вечером будьте готовы в дорогу. Ваше орудие отремонтируем на Одере.

– Чтобы я его больше не уговаривал, – сказал Калита, – чтобы не соблазнял саблей и конем.

– Фуражка. – Кос показал на конфедератку, которую Калита держал в руке. – Искать будет.

– Нет. Отдал, чтобы я ее до Берлина донес. Но, наверное, кавалерию на улицы не пустят, вы на своем танке скорее попадете.

Кос осторожно взял в обе руки старую конфедератку с малиновым околышем.

Над морем клубился дым с всплесками огня. Один из кораблей горел. Тонула баржа. О выщербленные плиты волнолома море било голубой понтон. Догорала «пантера» на пляже, все ниже опуская длинный ствол орудия.

КНИГА ВТОРАЯ

1. Неудачный день

Альпинист, бегун-спринтер или пловец знают, что последние метры до вершины, финишной ленточки или до берега самые трудные. То же самое и на войне.

Весной 1945 года у армий, сражавшихся с фашистами, не было недостатка в оружии. К берлинской операции готовились, как к бою в последнем раунде, – привлекались все силы.

В начале апреля вдоль Нейсе и Одера, словно сжатый кулак, замерли в ожидании на своих исходных позициях две ударные группировки: двенадцать советских общевойсковых армий и две польские. На 250-километровом фронте притаились в окопах более сорока двух тысяч орудий и минометов, более шести тысяч танков и самоходно-артиллерийских установок. На аэродромах ожидали команды семь с половиной тысяч самолетов. Это была большая сила, огромная. Но и противник не был слаб: озверелый, на хорошо укрепленных позициях, он ценил у себя каждый ствол, каждую пару гусениц, каждого солдата, способного взять оружие, не на вес золота, а на вес крови.

Нашлось где-то у Одера и место для эскадрона вахмистра Калиты и для экипажа «Рыжего». Там они были нужны. Но еще целый день танкисты вынуждены были ждать на берегу моря, потому что всякое передвижение к Одеру могло происходить только под покровом темноты.

Кос загнал Вихуру и Саакашвили в подвал и приказал им выспаться. Без особого удовольствия они выслушали приказ. Шофер жаловался, что гарь от сожженных «пантер» все равно не даст уснуть, а Григорий молчал и только через каждый час вставал: подходил к узкому окошку посмотреть на «Рыжего».

Танк стоял метрах в двадцати. Днем на краске хорошо были видны царапины от осколков и пуль, а также глубокие, будто шрамы на коже старого кабана, следы снарядов. Сорванный с противооткатного устройства, с вмятиной у дула, ствол выглядел как культяпка, а сам танк был похож на калеку.

– Бедняга… – шептал Григорий и сокрушенно качал головой.

Возвращаясь на свою лежанку, он вытирал рукавом мокрые щеки: левую энергичным движением, а правую осторожно, так, чтобы слезы не разъедали запекшуюся кровь.

Около полудня усталость все же взяла свое, и он глубоко заснул. Спал спокойно и проснулся только тогда, когда тяжелая рука Густлика дотронулась до его плеча.

– Поужинаем – и на Берлин пора, – сказал Елень и, видя, что механик без слов поднимается, добавил: – Замаскировал я танк…

С башней, покрытой брезентом, «Рыжий» был похож на человека с завязанными зубами.

– Если кто спросит, можно сказать: новое оружие, поэтому и замаскировали, – объяснил Григорий.

Поели, собрали свои пожитки и, как только начало смеркаться, двинулись на юг. Впереди Вихура с Лидкой в машине, за ними танк. Саакашвили давил на педаль газа изо всех сил. Кос не останавливал его, и Григорий уже несколько раз сигналил грузовику: мол, что так медленно. Раньше всех, кто этим вечером отправился в путь, они достигли рокад, параллельных фронту дорог, ведущих к Одеру. Те, кто должен был наступать на Берлин, видимо, уже заняли исходные позиции, и на дорогах было пусто. Можно было гнать во всю мочь, только притормаживая чуть на поворотах.

К полуночи справа заблестела широкая поверхность воды.

– Уже Одра? – спросил Густлик.

– Нет. Озеро Медве, – ответил Янек, который с картой в руках непрерывно следил за дорогой.

На рассвете у перекрестка им встретились двое связных. По приказу генерала один из них сел в грузовик, и Вихура с радиостанцией отправился в штаб армии. Второй провел танк к реке. В предрассветной мгле показал экипажу глубокий окоп, выложенный дерном.

– Это ваш, – сказал связной. – Устраивайтесь, а я побегу за мастером.

Оружейник, по-видимому, был недалеко, так как пришел минут через пятнадцать. Должно быть, ему генерал уже рассказал, в чем дело, и он, ни о чем не спрашивая, быстро пожав всем руки, взобрался на башню, обстукал орудие, словно дятел, и принялся за работу.

Светало. Туман рассеивался, и вскоре можно было различить густые кроны сосен. Не успели танкисты съесть по куску хлеба с консервами – на завтрак, как впереди, за одинокими стволами и зарослями растущего на откосе прибрежного кустарника, заголубело небо, украшенное кое-где барашками облаков. Достаточно было сделать несколько шагов, раздвинуть ветви распустившегося орешника и ольхи, украшенные желтыми пушинками ветки вербы, чтобы увидеть реку.

Кос, сидя на броне за башней, видел лишь небо, на котором по невидимым линиям каких-то огромных кругов скользили пары наших патрулирующих истребителей. Иногда где-то внизу стрекотали скорострельные «флакфирлинги» – счетверенные зенитные пушки. Изредка то с одной, то с другой стороны фронта постреливал автомат, рявкал миномет, но все это не нарушало фронтового покоя – затишья перед бурей.

Рядом с Косом на брезенте, который Черешняк раздобыл на подземном заводе, сидел Шарик, лежали части разобранного орудия и ключи. Каждую минуту из люка высовывалась голая по плечо и черная от мазута рука и слышался голос Саакашвили:

– Подкладку… второй болт… банку с суриком, с красным… гайку… ключ на двадцать один… на восемнадцать, торцовый…

Пес пытался мешать, придерживая предметы лапой, но Янек отбирал их, протирал ветошью и послушно подавал, напевая что-то себе под нос.

Томаш сидел в нескольких шагах от него между деревьями, протирал маслом снаряды к пушке. Уловив мелодию песни, которую мурлыкал Янек, он начал подтягивать, присвистывая и с тоской поглядывая на гармонь, прислоненную к пню. Однако работу прервать не решился. Время шло. Густлик с котелками в руках и с термосом на спине отправился искать кухню, чтобы раздобыть обед. Около танка по-прежнему раздавались команды мастера, и медленно росла горка протертых снарядов.

Тени сосен стали короче, запахло нагретой смолой, когда наконец из башни выпрыгнул улыбающийся Григорий и, помогая выбраться мастеру, объявил:

– Кончили.

– Можно стрелять? – обрадовался Кос.

– Противооткатное устройство в порядке, – ответил пожилой, коротко стриженный, широколицый мужчина со спокойными, уверенными движениями заводского мастера. – Вот только одна забота… – Он прошел по броне на переднюю часть танка, снял брезент и показал на конец ствола. – Глубокая вмятина, надо отпиливать.

– Что отпиливать?

– Ствол.

– Как ствол?

– Просто отпилить, немного покороче будет, – объяснил мастер, соскакивая с брони на бруствер окопа.

Григорий, собираясь мыть руки, поставил на ящик из-под снарядов металлическую банку с соляркой, ведро с водой, достал мыло и полотенце.

– Гражданин хорунжий, это затруднит ведение прицельного огня, уменьшит бронебойную силу, да и вообще так нельзя, – запротестовал Янек.

– Можно. Под Студзянками у танка хорунжего Грушки то же самое было. – Мастер мыл руки и с усмешкой поглядывал на командира танка.

Шарик гавкнул от радости, что скучная работа кончилась. Кос взобрался на танк и заглянул внутрь башни: по другую сторону от только что отремонтированной пушки, левее прицела, были прикреплены ордена и фотография, с которой смотрел первый командир танка. Во время ремонта на фотографию упала капелька масла, она медленно сползала вниз. Кос осторожно снял ее пальцем. Рядом весело залаял Шарик.

– Ничего-то ты, глупый, не понимаешь, – буркнул Кос, но оказалось, что он был не прав: лай овчарки извещал о возвращении Еленя и о скором обеде.

– Экипаж, обедать! – закричал Густлик из-за танка.

Кос повернул голову, потому что Елень, поставив на траву два котелка, наполненных дымящимся мясом, и положив вещмешок с хлебом и консервами, начал выбивать на жестяном термосе барабанную дробь.

– Янек, давай этот балахон на подстилку!

Кос отложил ключи и стряхнул брезент, в центре которого белой краской четко был нарисован знак, предупреждающий о химическом заражении. После этого он расстелил брезент в тени сосен. Томаш расставил котелки, нарезал толстыми ломтями хлеб и разложил их на чистом льняном полотенце. Шарик улегся в нескольких шагах под деревьями, делая вид, что не голоден: пусть сначала экипаж поест, а потом уж и он закусит тем, что останется…

– Ну и густой же здесь лес! – Елень наклонился к Янеку, продолжая откручивать крышку термоса. – Больше пушек, чем деревьев. Если захочешь по нужде в кусты – черта с два: под каждым если не танк, то пушка, если не миномет, то штаб. Разговор у кухни был, будто армия наша переправляться через реку не будет: русские по дружбе нас на свой плацдарм по мосту пустят. Мы даже ног не замочим…

И, желая показать, как они обойдут противника, если будут атаковать с соседнего плацдарма, он чуть не опрокинул термос и не разлил содержимое.

– Осторожней! – сказал Кос.

– С фланга по фрицам! – Елень подул на ушибленные пальцы и добавил со злостью: – Обед притащил, про стратегические планы толкую, а ты – как бревно.

– Не до веселья теперь.

– А что случилось?

– «Рыжему» ствол будут пилить. – Кос показал глазами на приближающегося вместе с Григорием хорунжего.

– Ствол? Нашему «Рыжему»? – угрожающе переспросил Густлик. – Да я этого фрайера… – И он сжал кулаки.

– Не смей! – Кос положил ладонь ему на плечо.

– Раз надо, значит, надо! – согласился Елень в сразу же добавил: – Подожди. Попробуем по-хорошему. У нас там кое-что припрятано.

Тем временем оружейник подошел к брезенту, улыбнулся и спросил:

– Угостите?

– А как же, пан хорунжий! – Елень вскочил, усадил оружейника на почетное место и налил ему в котелок супу. – Суп гороховый, с салом, прямо с кухни. Пахнет! И густой, как и положено перед наступлением. Томек, подай-ка хлеб.

– Теплый еще, – поблагодарил механик и уже хотел было поднести ложку ко рту, но Густлик придержал его за руку:

– Минуточку. – Видя недоумевающий взгляд офицера, добавил: – Айн момент, как ответила гадалка Гитлеру на вопрос, сколько ему осталось жить.

Он подбежал к танку, нырнул в открытый люк и вылез со старой бутылью, найденной в подвале дворца Шварцер Форст. Потом наполнил два стакана, которые принес Саакашвили.

– А вам на том берегу дам выпить, – заявил Густлик в ответ на умоляющие взгляды друзей. – Гражданин хорунжий, будьте здоровы, как наш «Рыжий».

– Будем здоровы. – Хорунжий посмотрел сквозь стакан на свет, выпил, смакуя вино, и ответил со знанием дела: – Старое… Старше, чем весь ваш экипаж.

– Я думаю, вам бы, наверное… – начал Густлик, вытирая ладонью губы, – я говорю, вам бы ведь не понравилось, если… ну, понимаете… если бы вам что-нибудь отрезали? – хитро добавил он, заглядывая мастеру в глаза.

Тот молчал, целиком занятый едой. Кроме обычного фронтового гула, может быть более нервного перед наступлением, чем обычно, доносился теперь частый стук топоров – это саперы готовили переправочные средства.

Янек свистнул. Шарик подошел к танку, вернулся с миской и получил свою порцию.

Гулко завыл тяжелый снаряд и разорвался в лесу, в нескольких десятках метров. Все пригнулись, а Томаш пододвинул гармонь к сосне. Крупный осколок упал на середину брезента и разорвал ткань. Черешняк быстро схватил его, но еще быстрее бросил и начал ругаться, дуя на обожженные пальцы:

– Черт! Брезент испортил, теперь протекать будет.

– Саперов – как дятлов, – произнес техник, накладывая себе мяса и каши. – Что ни день – переправа.

– Гражданин хорунжий, – Янек вернулся к делу, о котором ни на минуту не переставал думать, – мы ведь на «Рыжем» с самого начала. И не бросили его, хотя нам давали новый танк, с восьмидесятипятимиллиметровой пушкой.

– Мотор сменили, – вставил Григорий.

– Каждая царапина у него на броне – вот как на теле, – добавил Елень.

Хорунжий отставил котелок и протянул руку к ближайшему из них:

– Автомат!

Взяв поданный ему Густликом автомат, он сунул в ствол кусочек кости и, возвратив оружие, сказал:

– На, стреляй!

– Так ведь разорвет, – возмутился Елень. Он выбросил кость и, вынув из кармана платок, начал старательно чистить дуло оружия.

– А того не понимаете, что пушку вашу тоже разорвет. Знаю, что вас мучает. Я сам еще сопляком на завод пошел. Когда работал, то мне приходилось ящик подставлять, чтобы до станка дотянуться. Если машину любить, если за ней ухаживать и не обижать ее, она отблагодарит. Но с вашим «Рыжим» иначе чем пилой не обойдешься. Ни времени, ни запасных частей. А через несколько дней на плацдарме получите новый ствол…

Из-за деревьев выбежал запыхавшийся Вихура, в шапке, сдвинутой на затылок, в расстегнутом у горла мундире.

– Ребята! – закричал он издалека. – Не дали мне патрули прямо к вам подъехать, пришлось оставить мою развалину метрах в пятистах отсюда. Привет! Хорошо, что к обеду успел! – добавил он, видя расставленные котелки и термос. И только тогда заметил офицера.

– Извините, гражданин хорунжий, не заметил. Капрал Вихура. Разрешите?

– Садитесь, – прервал его мастер и жестом указал место.

– На, бери. – Елень протянул шоферу котелок. – Самая гуща, со дна. – И он воткнул ложку, показывая, что она стоит.

Вихура ел молча, посматривая по сторонам.

– Ну, за работу! – Оружейник повернулся к Григорию. Оба встали и подошли к танку. Хорунжий свернул самокрутку, прикурил и, взяв ножовку, стал примериваться к стволу.

– Чего это он? – спросил Вихура. – Рехнулся?

– Досталось нам от «пантеры». Теперь пилить нужно, – со злостью пояснил Янек.

– Дело табак. – Вихура кивнул головой и засунул в рот кусок говядины. – Тринадцатое…

– С полным ртом не разговаривают, – начал поучать Елень.

– Тринадцатое, говорю, несчастный день…

– А все-таки не ушли фрицы от нас.

Раздался скрежещущий звук распиливаемого металла. Все вздрогнули, но никто не посмотрел в ту сторону.

– Столько несчастий в один день! Ротмистр ранен, «Рыжего» покалечили. И с Марусей ты не встретился…

– Чепуха. Предрассудки, – возразил Кос.

– Ребята, – сказал Вихура почти шепотом, – я слышал, как генерал в штабе говорил, что вы будете переправляться с первой дивизией.

– По мосту? – спросил Янек.

– Нет, на пароме. Перед дивизионной артиллерией. Я вас прошу, не рвитесь вы уж очень вперед…

– А я тебе советую не выезжать из окопа! – сердито крикнул Янек. Его все больше раздражал скрежет стали. – Зачем ты вообще сюда притащился?

– Не кричи на меня, заикой сделаешь, – отрезал Вихура. – Я приехал, чтобы сказать вам, где Огонек. Хотел подбросить, но если ты так кипятишься… – добавил он вставая.

– Подожди, – попросил Кос и повернулся к Еленю: – Нельзя, конечно, отлучаться от машины, но Маруся была у моря, ждала…

– Успеешь за час туда и назад? – спросил Густлик шофера.

– За полтора.

– Э-э, рискнем! Езжай, командир, мы тут пока за тебя…

Кос вскочил на ноги и потащил Вихуру в лес. Вдогонку за ними бросился Шарик.

– Должен же Янек ее повидать, – пояснил Елень Черешняку. – А то у танка полствола, а у командира полсердца.

– Пан плютоновый… – начал Томаш.

– Чего тебе?

– Хорунжий обещал дать нам за рекой новый ствол.

– Ну, обещал.

– А откуда он возьмет?

– С разбитого танка.

– А если наш разобьют?

– С нашего ствол не снимешь – обрезанный.

Елень со злостью мотнул головой и закрыл ладонями уши, чтобы не слышать резкого скрежета металла и глупых вопросов. Ясно ведь как божий день – в каждый танк может попасть снаряд, каждый танк может сгореть, и нечего об этом болтать. Несмотря на жару, Елень напялил на голову шлемофон и затянул ремешок под подбородком. Оградив себя таким образом от мира звуков, он лег под сосну и закрыл глаза.

Солнце, проникая сквозь ветви, чуть пригревало его щеки, а апрельский ветерок ласкал их, как когда-то давным-давно на лесных полянах Бескид. Затосковал Густлик по дому, которого не видел уже четыре года. И хотя он знал из писем, что отец и мать его живы, тоска была столь острой, что он почувствовал комок в горле и боль, как от раны.

Боль эта мучила его долго, но в конце концов стихла, и тогда появилось ощущение, что, может быть, все происходящее – только сон. Он осторожно приоткрыл глаза, чтобы проверить. Увидел, как хорунжий вытер пот со лба и передал пилу грузину. Григорий взял ее и неохотно склонился над стволом.

Елень снова закрыл глаза и передвинулся еще глубже в тень, куда солнце почти не проникало и где стоял полумрак. Лучше бы ему пальцы отрезали, чем «Рыжему» ствол. Да и как теперь он будет стрелять?.. Но недолго он размышлял. Усталость взяла свое, и он заснул.

– Пан плютоновый, мастер уже собирается уходить! – громко сказал Томаш.

– Командир не вернулся? – Густлик рванулся и сел под сосной.

– Нет.

– Надо проверить обязательно… – бормотал он себе под нос, влезая на танк, затем нырнул в люк и через минуту снова появился. – Подождите минуточку, пан хорунжий! – позвал он мастера, который уже стянул с себя комбинезон и застегивал пуговицы гимнастерки. – Один момент, как говорила гадалка. Мы потихонечку раза два стрельнем – и сразу назад, на место. Никто и не узнает.

– За это могут здорово всыпать. Внеплановый огонь.

– Но мы ведь вашу работу проверим, пан мастер. Томек, в машину! Едем! – приказал он высунувшемуся из переднего люка Григорию.

Все трое исчезли в танке и закрыли за собой люки. «Рыжий» с куцым стволом выполз из окопа, немного попятился, а затем, свернув в сторону, чтобы объехать окоп, рванул напрямик. Подминая под себя заросли кустарника, выехал к обрыву высокого берега.

Хорунжий, застегивая ремень, наблюдал за танком. Он успел свернуть из газеты цигарку и закурил, прежде чем грохнул первый, прицельный выстрел.

После выстрела Елень внимательно смотрел в прицел: попадет ли снаряд в одинокое голое дерево на валу, предохраняющем от паводков.

– Неплохо, – пробормотал он, когда темный фонтан разрыва вырос рядом с деревом.

Снова зарядил, чуть повернул ствол и выстрелил во второй раз, а затем еще, в третий и в четвертый.

– Коротка пушка, да хороша стрельбушка, – сказал он с одобрением.

Ветер разносил остатки дыма от последнего выстрела, когда внезапно огненный столб вырвался из вала, подбросив дерево в воздух.

– Вот те на! – удивился Густлик, как охотник, стрелявший по зайцу, а попавший в кабана. – Что за холера?! – выругался он и приказал: – Гриша, давай назад! Газу!

Танк рванулся назад. Едва он успел съехать в окоп, как с того берега долетел густой, нарастающий гул десятков взрывов. Зашелестели ветки от взрывной волны.

Все трое быстро выскочили из машины, немного озадаченные тем, что произошло. Затихающее эхо разрывов еще висело в воздухе.

– Ну как ствол? – спросил хорунжий.

– Нет худа без добра, – кивнул головой Густлик. – Разлет немного больше стал, но в общем-то кучно.

– Вот только втихую вам не удалось это сделать. – Оружейник по очереди пожал руку каждому.

– А потом дадите новый ствол? – решил убедиться Елень.

– На том берегу. Я ведь обещал. Привет!

Едва оружейник скрылся за деревьями, как к танку подбежал связной от пехотинцев.

– Гражданин сержант, – обратился он к Григорию. – Командир роты спрашивает, кто стрелял.

– Стрелял? Кто? – Саакашвили сделал удивленное лицо. – Разные тут стреляли. Как обычно на фронте.

Солдат минуту стоял задумавшись, поглядывая на лица танкистов, но, поняв, что ничего другого не услышит, отдал честь, повернулся кругом и побежал назад.

– Ну что, оглохли? Беги, Гжесь, посмотри, дымит ли еще, а ты бери гармошку и играй.

Не успел еще вернуться Саакашвили и Черешняк едва взял первые аккорды, как к Густлику энергичным шагом подошел толстый сержант.

– Здравия желаю, танкисты!

– Привет!

– Сержант Константин Шавелло. Через два «л», – представился он, протягивая руку.

– Плютоновый Елень. Через одно «л».

– Одно «л»? Ну и шутник… Командир батальона спрашивает, это вы стреляли?

– Нет.

Сержант удивленно поднял брови и отошел на несколько шагов. С окопной насыпи он без труда забрался на танк и понюхал пушку.

– Значит, ствол ни с того ни с сего порохом завонял? – спросил он, соскакивая на землю.

– Духами ему пахнуть, что ли? – буркнул Густлик.

– Ну и шутники вы, танкисты, – засмеялся толстяк, отходя. – Так я и передам: мол, не стреляли, а из дула порохом – как пивом изо рта…

– Дымит и горит, – доложил Гжесь, выждав, пока сержант отойдет. – Должно быть, случайно – в склад с боеприпасами.

– Сто чертей! Сплошные приключения! Оставили нас с Вихурой в танке, так вы ствол под снаряд подставили, а теперь…

– Что теперь? Если бы в другое место целился…

– Не болтай глупости. Целился, куда надо. Если бы да кабы…

– Экипаж машины, ко мне! – приказал поручник, которого привел сержант Шавелло.

– Не стреляли, вишь, а из дула порохом несет.

Танкисты встали перед офицером по стойке «смирно»; тихонько вздохнула гармонь в руке Томаша. Поручник передвинул планшет, открыл его и вынул блокнот.

– Состав экипажа танка 102, – говорил он и одновременно писал. – Командир?

– Сержант Ян Кос, – ответил Густлик.

– Механик?

– Сержант Григорий Саакашвили.

– Через два «а». Ясно… Пулеметчик?

– Рядовой Томаш Черешняк.

– Заряжающий?

– Плютоновый Густав Елень.

– Так кто же вы в конце концов? – Офицер слегка наморщил лоб.

– Я же говорю – Елень. Командир на минуту отошел, чтобы…

Но поручника уже не интересовало, зачем отошел командир, он отдал честь и скрылся между деревьями.

– Сейчас Кос вернется, а может, и нет, – заметил Густлик. – Должен был управиться за полтора часа, а уже два прошло.

Полтора часа – это всего девяносто минут, и Кос об этом помнил. Дорога туда заняла тридцать восемь, на обратный путь он оставил с запасом – сорок. Таким образом, на встречу оставалось только двенадцать. До этого он никогда так не высчитывал время. Случилось, правда, еще во время учений, что «Рыжий» из-за него не выполнил задачи, но это было давно, до того, как они попали на фронт. И даже до того, как он стал командиром.