Текст книги "Четыре танкиста и собака"

Теперь он стоял перед Марусей, между грузовиком Вихуры и землянкой, у входа в которую развевался небольшой флажок с красным крестом. Он держал девушку за руки, и оба молчали, смущенные взглядами чужих людей и подавленные тем, что времени так мало.

– Вахмистр не сказал мне, что ты здесь. А то бы я прибежал.

– Трудно нам встречаться.

– Ты из-за этого так расстроена?

– Нет.

– А из-за чего? Я ведь вижу.

– Янтарное сердечко другой подарил.

– Вихура нашел, я взял у него, а она просила… – начал объяснять Кос.

– Каждому уступаешь, кто просит?

– Только янтарные.

– Маруся! – позвал кто-то из землянки.

Сидевший чуть в стороне Шарик побежал в ту сторону и тявкнул, рассерженный тем, что кто-то смеет мешать.

– Сейчас! – крикнула девушка и сказала Яну: – А настоящее?..

– Ты же знаешь.

– Знаю, но хочу еще раз услышать.

Вихура дал два коротких сигнала, показывая, что пора, и махнул рукой.

– Твое. Все твое. Если хочешь, возьми Шарика. – Он погладил овчарку.

– Скоро война кончится…

– Как только кончится…

– Не загадывай, милый, боюсь.

– Сестра! – Из землянки выглянул солдат с забинтованной головой.

– Иду! – Девушка взмахнула рукой и быстро заговорила: – Утром наши ходили за Одер на разведку. Принесли трофейные конфеты. Бери, это тебе. Пора, Ян.

– Да, Огонек! До свидания!

И он решил: пусть все смотрят – обнял Марусю и крепко поцеловал.

– За Одером встретимся! – крикнула она, убегая к своим раненым.

– За Одером! – повторил он.

Опустив стекло кабины, он смотрел назад, пока белый флаг не скрылся за стеной стволов, а потом долго разглядывал небольшую жестяную коробочку, в которой постукивали конфеты.

– Это которые сосут, да? – спросил Вихура.

Кос не ответил, а может, даже и не слышал. Он внимательно смотрел на лес вдоль дороги. В лесу стояли сосредоточенные перед наступлением войска: на огневых позициях под пестрыми маскировочными сетками, рядом с дивизионными 76-мм пушками и 122-мм гаубицами, торчали тяжелые пушки-гаубицы и дальнобойные орудия со стройными стволами; в складках местности притаились приземистые минометы крупных калибров; в тени сосен зеленели танки. Свисающие с ветвей шнуры телефонных кабелей сплетались над землянками штабов в толстые узлы.

Дорога была пустынной. Изредка пылили навстречу колонны с боеприпасами или саперный грузовик с плоскодонным понтоном. Даже на перекрестках дорог – никого.

– А отсюда тебе пешком надо, – сказал шофер и остановил машину.

Шарик выскочил первым и побежал в лес.

– Пока, Вихура! Спасибо. – Кос пожал измазанную мазутом руку товарища.

– Я бы остался с вами, да под броней душно. И места для пятого нет.

– Ясно.

– Раньше времени будешь.

– Ну, всего хорошего!

Грузовик тронулся дальше. Кос вошел в кусты и неожиданно почувствовал, как кто-то положил ему руку на плечо. Удивленный, он обернулся и увидел перед собой сержанта в каске, застегнутой под подбородком, и с ремнем через плечо.

– Армейский комендантский патруль. Ваш пропуск.

Янек оглянулся, словно выискивая, куда бы убежать, но там уже стояли двое с автоматами. Шарик вернулся и выглядывал из кустов, ожидая приказа.

– У меня нет пропуска.

– Снимите ремень, – приказал старший патруля.

– Мой танк находится в полукилометре отсюда. Я только…

– Снимите ремень, – повторил сержант. – Ваша собака?

– Нет, – ответил Кос. – Пошел отсюда! – отогнал он овчарку. – Разрешите мне объяснить?..

Объяснения не потребовались. Сержант считал, что поскольку у него есть право задерживать солдат, то чем больше он их приведет, тем лучше выполнит задачу, – довольно частая ошибка среди начинающих, слишком ретивых стражей порядка. А может быть, он просто хотел показать, что умеет нести службу лучше, чем другие…

Как бы там ни было, но в мрачной землянке у развилки дороги Янек нашел многочисленную, разношерстную компанию. Сидели здесь задержанные патрулями всевозможные комбинаторы и лодыри, но были и такие, которых поймали в кустах, когда они неосторожно удалились на какие-нибудь сто метров от своих окопов. Были даже такие, как сидевший рядом с Косом и с жаром объяснявший:

– Велика беда, что указательный не двигается, зато средний сгибается. – Он показал ладонь и подвигал пальцами. – Но врач уперся, и я утек без документов. Мой дядя шкуру бы с меня спустил, коли узнал бы, что я переправу через Одру в госпитале пролежал.

Кос посмотрел на часы, встал с нар и начал барабанить кулаками в дверь.

– Чего тебе? – спросил часовой.

– К командиру. Немедленно доложите.

– Сейчас, – услышал он ленивый голос за дверью.

– Я с вами, – встал солдат, убежавший из госпиталя. – Товарищ сержант подтвердит…

– Кто к командиру? – В приоткрывшихся дверях показалась голова сержанта. – Не все. Один только.

Он проводил Коса между деревьями к раскладному столику, за которым сидел молодой симпатичный хорунжий в чистеньком мундире с ремнем, пахнущим еще свежевыделанной кожей.

– Ну, что случилось? – спросил он, желая казаться добродушным, и отложил в сторону раскрашенный боевой листок, который на фронте называли «молнией».

– Гражданин хорунжий, в пятистах метрах отсюда стоит на позиции мой танк. Можете меня наказать, но не так, чтобы экипаж остался без командира. Во время переправы каждый ствол на учете.

– А откуда вы знаете, что будет переправа?

Из кустов выглянула собачья морда. Кос посмотрел в ту сторону и не расслышал вопроса.

– Что? – переспросил он.

– Откуда вы знаете о переправе?

– Все знают, – пожал плечами Кос, стараясь жестом отогнать собаку.

– Вы что, не умеете стоять по стойке «смирно»?

– Пойдешь ты, наконец, домой?! Умею, гражданин хорунжий.

Офицер огляделся, увидел Шарика, нырнувшего в кусты, и распетушился – задержанный пытался над ним подшучивать!

– Ваша фамилия?

– Сержант Ян Кос.

Лицо хорунжего моментально изменилось.

– Врет, нагло врет, – сказал он стоящему рядом сержанту. – Минуту назад я как раз получил «молнию». – Он взял в руки листок и прочитал текст под рисунком, изображающим нечто похожее на танк. Танк извергал огонь. – «Экипаж танка 102 под командованием сержанта Яна Коса метким огнем уничтожил гитлеровский склад боеприпасов на передней линии фронта…» Так откуда у вас документы на имя Яна Коса? – Хорунжий встал и приказал сержанту: – Возьмите еще двух человек, машину и доставьте его немедленно в штаб армии, к командиру нашего батальона. Доложите: шпионил, при нем собака. Знаете, что делать в случае попытки к бегству?

Обвинение было столь необоснованным и грубым, что Кос почувствовал себя как боксер, получивший сильный удар в челюсть. Он даже не обратил внимания на наставленные ему в грудь и в спину дула автоматов, пропустил мимо ушей насмешки сержанта.

Всю дорогу он размышлял, почему хорунжий, парень всего на год или на два старше его, недели две назад окончивший офицерское училище, не захотел проверить его слова. Почему предпочел обвинение доверию, причем самому элементарному: послал бы кого-нибудь к ближайшему танку с проверкой. Ну ладно, черт с ней, с явной несправедливостью, но во время переправы каждый танк…

Газик с фургоном из реек и фанеры целый час петлял по проселочным дорогам, задевая верхом за нижние ветви, и наконец остановился перед кирпичным строением, наверное охотничьим домиком.

Коса провели в помещение. Он долго ждал в разных коридорах, потрясенный случившимся, тяжело вздыхал и никак не мог собраться с мыслями. Из этого состояния его вывела команда:

– Войдите!

Высокий поручник открыл двери и пропустил его вперед себя в большую светлую комнату, в которой за массивным столом сидел седоволосый майор.

Поручник встал по стойке «смирно» и доложил:

– Комендантский патруль недалеко от переднего края задержал человека, имеющего документы на имя… – он заглянул в солдатскую книжку, которую держал в руках, – сержанта Коса.

На стенах были видны светлые прямоугольники – следы висевших раньше портретов, кое-где виднелись отметины от пуль. Услышав свою фамилию, Янек перестал рассматривать стены, он остро ощутил, что именно здесь все должно разрешиться.

Майор взял книжку, долго рассматривал фотографию, морщил брови, словно что-то припоминая, а затем неожиданно предложил:

– Садитесь.

Поручник пододвинул стул.

– Я не сяду, гражданин майор. Я должен немедленно возвращаться к танку. Уже вечер, а ведь утром…

– Что утром?

– Каждый знает, у кого есть глаза и уши.

– А вы умеете наблюдать. Хорошо. Значит, вы сержант Кос…

– У вас в руках моя солдатская книжка, гражданин майор.

– Документы не всегда говорят правду. Вы, может быть, помните, в каком бою последний раз принимал участие ваш взвод?

– Не взвод. Танк. Уничтожение морского десанта.

– Ага, знаете об этом. А кто мог бы подтвердить, что вы – это именно вы, а не кто-то другой?

– Экипаж. Плютоновый Елень, сержант Саакашвили.

– А в штабе армии?

– Да, конечно!.. Генерал… Достаточно позвонить…

– Выйдите и подождите в коридоре, – приказал офицер разведки, а когда двери за Янеком закрылись, жестом остановил поручника, протянувшего руку к телефону. – Не нужно. Это тот самый парень, на которого мы писали наградной лист после боя с «Херменегильдой». Отошлем его прямо к генералу, и пусть тот делает с ним, что хочет… Нет у вас чего-либо более интересного, чем сержант без пропуска?

– Радиограмма с той стороны фронта. – Поручник подал лист бумаги с расшифрованным текстом.

– Чего же вы тянули? – буркнул с неудовольствием майор и, медленно прочитав радиограмму, спросил: – Далеко этот Кандлиц за Одрой?

– Сорок километров. Небольшой испытательный полигон среди леса, северо-восточное Берлина.

– «Йот-23» прав. Дело с этими противотанковыми снарядами чертовски важное, но пусть он будет особенно осторожен. Именно теперь, когда считанные дни отделяют нас от конца войны…

2. Переправа

Ожидание в неуверенности – самая глупая штука на этом свете. В сложной обстановке, когда понимаешь, в чем дело, и знаешь, где враг, а где друг, – можно действовать, бороться… Но если не знаешь, то и не поймешь, что происходит.

– Прилип Янек к девушке и оторваться не может, – ворчал Елень, но никто из экипажа в это не верил. Да и сам говоривший тоже.

Чтобы быстрее шло время, они работали еще более старательно, чем при командире. Черешняк под присмотром Еленя чистил ствол пушки. Саакашвили аккуратно укладывал ключи в металлический ящик для инструментов, укрепленный на танке. Однако все думали об одном. Наконец Григорий заговорил:

– Густлик…

– Чего?

– Надо было сказать тому поручнику, что Кос не стрелял.

– А-а, черт! Я же сказал, что никто не стрелял.

– Что нам могут сделать?

– Я думаю, головы не оторвут.

– Глупо, – вмешался Томаш, не переставая двигать банником.

– Что глупо? – насторожился Елень.

– Глупо умирать в конце войны.

– А в начале умнее? – спросил Густлик.

– Тоже нет…

Минуту стояла тишина. Каждый был занят своими мыслями. Черешняк снова спросил:

– Зачем нам за реку идти? Наше ведь только досюда.

– А ты хотел бы, чтобы за тебя другие фашистов добивали? – рассердился Саакашвили.

– Если кабан в огород забрался, ты его только до межи отгонишь? – поддержал Густлик.

– До войны их трещотками пугали, – оживился Томаш, вспомнив Студзянки. – А теперь почти у каждого обрез. Выстрелит из засады – и двойная польза: картошка цела и мясо на колбасу есть…

– Могли покрышку проколоть, – прервал его Саакашвили.

– Пешком бы уже сто раз пришел. Гляди-ка, вечереет.

– Ну и что, черт возьми?

Из-за деревьев выскочил Шарик, подбежал к танкистам, заскулил.

– Что такое? – нахмурился Густлик. Он опустился на колени, заглянул под ошейник и, ничего не найдя там, начал гладить продолжавшего скулить Шарика. – Жаль, что мы его говорить не научили… Что-то случилось, ребята, с нашим командиром.

– А может, ему там весело, и он собаку отослал, – запротестовал Григорий. – Шарик бы в беде его не оставил.

После этого разговора все долго молчали, а когда заходило солнце, без единого слова поужинали, и Густлик приказал отдыхать. Опустилась ночь, между деревьями сгустилась темнота. Только на лесную полянку около танка ложился свет далеких звезд. Трое друзей сидели на броне за башней, прижавшись друг к другу, как птенцы в гнезде. Скучный Шарик лежал рядом, согревая им ноги.

– Танкисты! – услышали они тихий голос Шавелло.

– Чего? – неприветливо отозвался Густлик, а Шарик угрожающе заворчал.

– В гости вас приглашаем, познакомиться. Завтра нам вместе воевать придется.

Сержант вынырнул из темноты. Его доброе круглое лицо белело, словно полная луна. За ним маячила еще чья-то молчаливая фигура.

– Познакомимся, когда командир вернется.

– Чего это вы, как совы, нахохлились? Вам радоваться надо, что в склад попали.

– Девушек мало, танцевать не с кем.

– А гармошка-то у вас есть, танкисты? Если все не хотите, то отпустите к нам гармониста.

– Хочешь – иди, – буркнул Густлик.

Томаш молча встал.

– Солдат инструмент понесет, – сказал Шавелло и, обернувшись к стоящему сзади молодому пехотинцу, приказал: – Возьми гармошку.

– Не нужно. Я сам, – запротестовал Черешняк.

– Не нужно так не нужно, – согласился сержант и остановил своего молчаливого помощника. – Перед боем попеть неплохо – ночь короче кажется, – приговаривал он. – Хорошая песня воевать помогает…

– Густлик, – тихо позвал Григорий, – а если Томаш к утру не вернется?

– Дадут нам пулеметчика из пехоты.

Из глубины леса донеслись легкие аккорды, а затем низкий мужской голос затянул песню. Ее подхватили еще несколько голосов.

– Вернется, конечно вернется, – убеждал сам себя Саакашвили.

– Само собой, – кивнул головой Густлик, но голос его прозвучал не очень уверенно.

Теперь уже целый хор из пехотинцев пел песню.

– Мало того, что танк покалечен, так еще и без командира, – досадовал Густлик.

– У нас в Грузии говорят: палец покалечишь – вся рука болит.

Хор умолк, только сержант Константин Шавелло, вторя гармошке Черешняка, что-то пел, импровизируя на тему песни.

– И все из-за девчонки, – ворчал Григорий. – Лучше, когда солдат одинокий, как мы.

– А что твоя Аня?

– Ханя. Ничего из этого не получится.

– Гжесь, хочешь вина?

– Нет.

– Почему? Грузины любят…

– Да, но только в веселой компании, с друзьями…

Шарик рванулся, заскулил, но Елень придержал его.

– Тихо, пес.

Невдалеке послышался шум мотора, потом все смолкло, и появилась плотная фигура человека, приближавшегося к танку. Густлик его узнал.

– Гражданин генерал! – Он соскочил на землю и встал по стойке «смирно». – Докладываю: экипаж в составе двух человек. Третий подыгрывает пехоте, а сержант Кос…

– Подожди, не завирайся. Не хочу, чтоб ты выдумывал.

Овчарка, которую Елень держал за ошейник, вырвалась и побежала в лес.

– Зови третьего.

– Рядовой Черешняк, ко мне!

Мелодия оборвалась.

– Теперь рассказывайте, что там было со стрельбой, но только правду.

– Правда такая… Нужно было опробовать пушку…

Подбежал Томаш и, увидев генерала, встал по стойке «смирно» рядом с Григорием.

– Григорий подкатил, я – бах! – и готово.

– С первого выстрела?

– С четвертого. Я четыре раза, чтобы разлет посмотреть и…

– Что – и?

– Никто бы и не заметил, если бы не влепил в самую середку ихнего склада.

– Так это правда, что именно ваши снаряды попали?

– Один только, четвертый, товарищ генерал. Что правда, то правда.

– Командир танка! – позвал генерал.

Из-за ближайшей сосны выбежал Кос и встал на правом фланге своего экипажа. Шарик бежал за ним, подпрыгивая от радости, но, заметив, что все стоят навытяжку, тоже присел на задние лапы, как и полагается дисциплинированной собаке.

– Приказом командующего армией, – торжественно произнес генерал, – экипаж танка 102, уничтоживший склад боеприпасов противника на передней линии фронта, награждается медалями «Отличившимся на поле боя». Командир – серебряной, остальные – бронзовыми. Вручение наград состоится в ближайшие дни. – Генерал на минуту остановился и совсем просто добавил: – Не ожидали?

– Как снег на голову, – искренне признался Густлик. – Янек же…

– Знаю. Он не стрелял. Но не хотите же вы, чтобы я доложил командующему армией, что сержант Кос удрал без пропуска к девушке и что его нужно, собственно говоря, наказать?

– Нет, конечно, – признался Густлик.

– У нас в Грузии… – начал было Саакашвили, но замолчал.

Генерал продолжал:

– Так бывает: совершишь иногда подвиг, а никто и не заметит, не наградит. Зато в другой раз выйдет так, как у Янека. В итоге – все правильно.

– Гражданин генерал, я во время форсирования… – начал было Кос.

– Погоди. Все вы заслужили медали еще за «Херменегильду». А сейчас – трое спать, один – на пост. Поспите хотя бы немного до рассвета.

После отъезда генерала улеглись не сразу. Нужно ведь было рассказать друг другу о приключениях минувшего дня, а о некоторых событиях по два, а то и по три раза. Почти час у них заняло «знакомство» с сержантом Шавелло и его пехотинцами.

Часам к двенадцати ночи осушили они бутылку вина. Янек рассказал, как он открыл кран у бочки в подвале дворца Шварцер Форст. Все смеялись до слез, а потом, убаюканные постукиванием автоматов из-за Одера и приглушенным тявканьем минометов, заснули так крепко и глубоко, как умеют только солдаты.

На посту стоял сначала Елень, потом Черешняк, который, не желая никого будить, дождался рассвета.

Туман от реки, словно медленно закипающее молоко, взбирался по крутому обрыву берега; порывы свежего ветра разносили его лохматые пряди между стволами дремлющего леса, опутывали ими артиллерийские щиты, вплетали их в маскировочные сети, заливали песчаные окопы колышущимся белым паром.

За башней, на двигателе, крепко спали три танкиста, накрытые плащ-палатками; подушки им заменяли шлемофоны. Они даже не проснулись, когда из-за реки Альте-Одер ударила тяжелая батарея и польский берег всколыхнулся от взрывов.

Когда эхо разрывов утонуло во мгле, где-то рядом, по другую сторону танка, деловито застучал топор. Легкое постукивание разбудило спящего с краю Григория. Он открыл глаза, соскочил с брони и увидел Черешняка, который кончал уже обтесывать довольно толстое, более чем двухметровой длины бревно.

– Зачем это ты? – тихо спросил Саакашвили. – Почему меня вовремя не разбудил?

И, не дождавшись ответа, сделал несколько взмахов руками, подскоков и приседаний. Желая согреться и размяться после сна, он затанцевал вокруг удивленного Томаша, который вертел головой, выжидая момент, чтобы ответить.

– Все ставят. И справа, и слева…

– Что ставят?

– Столбы. С орлами. Здесь ведь граница.

– Хочешь иметь свой собственный?

– Нет. Но руки тоскуют без дела, и если бы сержант Кос приказал…

Шарик тоже проснулся, стремительно шмыгнул в лес, так же стремительно выскочил оттуда и начал носиться большими кругами вокруг танка.

– А на чем орла нарисуешь?

– На доске, – ответил Черешняк и, нагнувшись, полез в свой набитый всякой всячиной вещмешок, вытянул довольно большой кусок гладкой широкой доски.

Григорий вынул из кармана огрызок химического карандаша, которым он писал письма Хане, и быстро набросал контур орла.

– Это так вы на посту стоите, сынки? – послышался голос Коса за их спиной. – Эх, сказал бы вам вахмистр Калита пару ласковых слов.

– Янек, посмотри, – прервал его Григорий, показывая рукой на столб и доску. – Будем ставить?

– Надо бы красной и белой краски.

– Красной хватит. После ремонта сурик остался…

Тем временем Томаш выстругал своим садовым ножом два колышка и проделал шилом отверстия в доске и в столбе. Прикрепил одно к другому без гвоздей, а механик достал из танка банку с суриком.

– Ставь сюда. – Саакашвили показал, как приставить столб к броне танка, и, усевшись на него верхом, размазал пальцем краску по доске. Получился фон.

– Густлик! – Янек потряс силезца за плечо. – Вставай!

– Ох, – зевнул Елень, широко открывая рот. – Жалко, что у нас сегодня наступление. – Он сладко потянулся. – Приснилась такая славная девушка и говорит: «Только тебя люблю, Густличек. Свадьба будет…» Разбудили меня, и не знаю теперь, когда она будет, – жаловался он вставая. Затем, смочив руки росой, протер лицо и шею.

– В первое воскресенье после войны, – заверил Кос. – Иди сюда и посмотри. – Он взял Еленя за рукав и подвел к Григорию.

– Неплохо, – похвалил Густлик. – Но если бы меня пораньше разбудили, то я бы вам еще лучше рисунок сделал. А это что такое? – показал он пальцем на белые линии, бегущие по обе стороны от когтей орла.

– Польский орел и грузинские горы. Ведь Саакашвили рисовал.

– Ну пусть так, – согласился Густлик, поднимая столб на плечо. – Где ставить будем?

– Идемте. – Кос двинулся первым с саперной лопатой в руках и задержался над откосом. – Здесь.

Быстрыми взмахами лопаты он углубил небольшую воронку от гранаты. Шарик помогал, разгребая землю лапами. Густлик установил столб. Григорий и Томаш кинули в яму несколько камней. Кос подсыпал землю, а товарищи утрамбовывали ее; сверху положили большие куски дерна, снятого с бруствера окопа для танка. Когда все было готово, они отошли на несколько шагов, чтобы посмотреть издали.

– Экипаж!

Кос подал команду спокойно, не повышая голоса, и сам встал по стойке «смирно», отдавая честь. Томаш и Григорий – тоже. Густлик стоял с непокрытой головой. Шарик присел и замер.

Именно в эту минуту со стороны костшинского плацдарма послышался гром артиллерийской подготовки, которая обрушилась на немецкие позиции, расположенные в десяти километрах к югу.

– Началось, – сказал Кос. – Какое сегодня число?

– День Херменегильды был в пятницу, сегодня понедельник. Значит, шестнадцатое, – подсчитал Елень, поплевал на руки и вытер их.

Томаш посмотрел на вспыхнувший горизонт, на небо, перечеркнутое огненными стрелами, и украдкой перекрестился.

– Много наших погибнет, – шепнул он механику, но так тихо, чтобы другие не слышали.

Саакашвили слегка кивнул головой и продолжал рассматривать ветки деревьев с едва распустившейся молоденькой листвой, которая начала дрожать от звука далеких разрывов.

Прибежал связной от пехотинцев и доложил командиру танка:

– Гражданин сержант, у нас начинается через пятнадцать минут, а пять минут спустя вместе начнем двигаться к переправе.

– Хорошо, – ответил Кос, постоял еще минуту с наморщенным лбом, что-то высчитывая в уме, а затем сказал: – Две тысячи пятьдесят пять.

– Чего две тысячи? – спросил Саакашвили.

– Две тысячи пятьдесят пять дней с момента нападения на Вестерплятте.

Вдалеке все сильнее громыхала артиллерийская канонада. На участке 47-й советской и 1-й польской армий еще царила тишина, но уже свертывались маскировочные сети над насторожившимися минометами, поднимались из походного положения стволы различных калибров, направляя черные жерла на противоположный берег. Пехотинцы затягивали ремни, примыкали штыки, загоняли патроны в патронники.

Снова прибежал запыхавшийся связной, молча подал командиру листовку и скрылся.

Экипаж сгрудился вокруг Янека. Шарик вскочил на броню, просунул свою любопытную морду между головами танкистов и заглядывал через плечо командира.

– «Генералам, офицерам, подофицерам и солдатам Войска Польского! – читал Кос при свете занимавшейся зари. – Товарищи по оружию! Славой одержанных побед, своим потом и кровью вы завоевали право принять участие в ликвидации берлинской группировки противника и в штурме Берлина…»

Он на минуту остановился, чувствуя, как от волнения к горлу подкатывает ком. От ближайших окопов доносился звучный голос Константина Шавелло, читавшего ту же самую листовку.

– «Храбрые солдаты! – читал он нараспев. – Призываем вас к выполнению этой боевой задачи со свойственной вам решительностью и умением, с честью и славой». С честью и славой, – повторил Шавелло и добавил от себя: – Вот как нам, гражданам Польши, русский маршал пишет: «От вас зависит, чтобы стремительным ударом прорвать последние оборонительные рубежи врага и разгромить его. Вперед, на Берлин!»

Кос взглянул на часы – стрелка приближалась к трем часам двадцати минутам, – а затем долго смотрел на членов своего экипажа, не слыша слов сержанта Шавелло…

Холод все сильнее сдавливал виски. Окружавшая тишина вызывала нетерпение. Первая команда «Огонь!» – а затем вспышка и гул залпов принесли облегчение. Стремительно нарастал ураган выстрелов, криков, взрывов. И тогда Кос рукой подал команду «К машине!».

Танк с цифрой 102 на башне вышел на откос и остановился у пограничного столба с белым орлом на красно-оранжевом фоне, с орлом, который рвался в полет с вершины грузинской горы. Танк открыл огонь по другому берегу Одера, где частые разрывы покрывали низинные, изрытые окопами поля и неровные скаты насыпей. Укороченный ствол пушки изменил внешний вид танка, и неосведомленный человек мог бы подумать, что это оружие нового образца.

Из окопов, из леса, окружавшего танк, стали выбегать солдаты. Сержант Шавелло, постучав прикладом по броне, крикнул в сторону открытого верхнего люка:

– Танкисты, давайте с нами!

По крутому склону пехота скатилась вниз, а за нею, разрезая песок, словно корабль воду, двинулся танк. Химики прикрыли реку дымовой завесой, и при ясном уже свете дня видны были люди, бредущие по пояс, по грудь в клубах все сгущающегося дыма.

Дым прикрывал и «Рыжего». Янек, высунувшись из башни, подсказывал водителю, который почти ничего не видел:

– Влево. Еще чуть-чуть… Хорошо. Тише… Стоп!

– Готово. Малый вперед! – кричал сапер с парома.

– Вперед! – повторил Кос.

Офицер, руководивший переправой, пятился назад и руками показывал, какую гусеницу привести в движение, какой притормозить. Сквозь дым было видно лишь его грудь, голову и руки. По скрипу бревен экипаж «Рыжего» определил, что танк взошел на помост, а по плавному покачиванию, что они уже на пароме. Когда Саакашвили выключил двигатель, танкисты услышали плеск воды.

– Давай, давай! – кричал сапер.

Резкое тарахтение моторок доносилось сквозь стихающий уже грохот артподготовки. Паром дрогнул, от помоста поплыла башня, окруженная нечеткими фигурами саперов и пехотинцев.

С противоположного берега долетели первые снаряды неподавленной немецкой батареи. Разрывы всколыхнули берег, воду, прорвали дымовую завесу. Паром начало сильно качать.

– Все еще бьют, – заметил Густлик, разглядывая берег в перископ.

– Вслепую бьют, – ответил Кос.

– Глаза болят от дыма, и в горле першит, – пожаловался Григорий. – Вам наверху легче.

– Так иди сюда. Пока плывем, тебе все равно нечего там делать. И Томаша забери.

– Я не пойду, – заявил Черешняк. – Дым как дым…

Они втроем стояли у перископов, глядя на желтоватые клубы дыма, медленно плывущие над рекой. На противоположном берегу теперь уже только изредка гремели разрывы. Неожиданно они выплыли из густой завесы дыма. С моторных лодок, тянувших паром, застрочили ручные пулеметы и начали поливать немецкие окопы длинными очередями.

Окопы молчали, но из бункера, построенного в береговой дамбе, блеснул огонь орудия, стрелявшего прямой наводкой. Танкисты не услышали даже свиста снаряда – волной первого взрыва перевернуло одну из буксирующих лодок. Секунду спустя «Рыжий» дал ответный выстрел. Расчет был неточен: снаряд не долетел, взметнув вверх фонтан прибрежной грязи и песка.

Второй снаряд из бункера разорвался у парома – осколки пробили левый борт моторки, буксирующий трос ослаб и провис, лодка начала погружаться в воду.

Следующие два снаряда Кос всадил прямо в бункер, вверх взлетели искореженные бревна.

Паром, лишенный тяги, начал медленно разворачиваться, силой отдачи после выстрелов его опять отнесло в полосу дыма. Танкисты услышали голос сержанта Шавелло и увидели, что пехотинцы сбрасывают на воду резиновые понтоны и самодельные плоты и под прикрытием огня танка гребут что есть силы к западному берегу.

Оставшись одни, танкисты дали еще несколько очередей из пулемета и послали на берег шесть или семь осколочных снарядов. Видно было, как пехотинцы на подручных средствах добрались до мелководья, как бегут они по колено в воде, ведя огонь из автоматов. Потом все опять окутало дымом.

В густом облаке дыма течение уносило паром с танком, медленно разворачивая его. Треск очередей вступившего в бой десанта постепенно стихал.

– Так нас и к Гданьску отнесет, – неожиданно сказал Томаш и рассмеялся собственной шутке.

– Скорее, к Щецину, – буркнул Кос и приказал: – Проверь, Густлик, что там, на пароме.

Елень открыл люк, спрыгнул с брони и, обойдя танк кругом, заглянул в понтоны.

– Никого, – доложил он высунувшемуся из башни Косу. – Вот нашел два багра. – Он показал два шеста с железными наконечниками.

На паром соскочили Янек и Григорий. Через передний люк вылезли Томаш и Шарик.

– Вынесет нас из дыма прямо под пушки – и поджарят, как барашка. Лучшей цели не придумаешь, – заметил Саакашвили.

– Река поворачивает, течение может прибить нас к берегу, – размышлял вслух Кос.

– К фрицам, – вставил Густлик.

– Лишь бы пристать. Или нам удастся замаскироваться, или… Так просто они нас не возьмут. Ищите дно.

Томаш и Густлик встали на понтонах, опуская багры в воду.

– Есть, – тихо сказал Черешняк, стараясь затормозить движение парома.

– Держу, – ответил ему Густлик. – Дно…

Поочередно нащупывая дно и упираясь в борт понтона, они направляли паром на мелководье.

– Слева приближается берег, – шепнул Елень. – Это не наш.

– Будет наш, – заверил Янек. – У нас все равно нет выбора. Подтащим? – обратился он к Григорию.

Они сложили около гусениц автоматы, сбросили сапоги и куртки. Один за другим, тут же у борта, соскочили в воду. Бредя по грудь в воде, они ухватились за оборванные тросы. Шарик с минуту крутился на пароме, потом прыгнул в воду и поплыл вслед за своим хозяином.

Не прошло и минуты, как командир и механик уже вышли на мель и, таща за собой, словно бурлаки, паром, начали шаг за шагом приближаться к виднеющимся сквозь дым зарослям.

– Ивняк густой, как лес, – сказал Янек, тяжело дыша. – Может, прикроет.

Он оглянулся на паром и понял, что надежды его не оправдались: из кустов, окружавших заливчик, выскакивали солдаты в пятнистых маскировочных куртках и незаметно для Томаша и Густлика, склонившихся с баграми у борта, прыгали на паром.

– Немцы! – крикнул предостерегающе Кос.

Вместе с Григорием он бросился по воде обратно к парому, на котором они оставили оружие. Рядом плыл Шарик. На их глазах разыгрался бой.

Услышав возглас Коса, Густлик обернулся и одним ударом багра сбил с ног двух первых немцев. Третьего Томаш столкнул в воду. Елень потянулся за автоматом, закинутым за спину, Черешняк – за винтовкой, стоящей у танка, но немцы их опередили. Удар, еще удар, удар прикладом – и они упали, сваленные с ног, на помост.

В сторону стоящих по грудь в воде Коса и Саакашвили повернулись дула автоматов.

– Ком, ком хер![25]25
  Давай, давай сюда! (нем.)


[Закрыть] – кричал им унтер-фельдфебель.

– О, ви грос зинд ди польняше фише[26]26
  О, какие крупные польские рыбы (нем.)


[Закрыть], – смеялся другой над мокрыми и безоружными танкистами.