Текст книги "Золотая свирель"

Глава 13
Пепел и золото

– Представить меня Королеве? – поразилась я. – Меня?

– Конечно, – ответил Амаргин. – Гости из серединного мира большая редкость тут. Королева желает каждого знать в лицо. А уж тем более того, кто попал в ее страну без приглашения.

– А если она прикажет меня прогнать?

– Значит, тебе придется отправиться домой. – Волшебник пожал плечами. – Постарайся произвести на Королеву хорошее впечатление. Может быть, она заинтересуется.

Ирис поглядел мне в глаза и сказал:

– Я поручусь за тебя.

Амаргин поморщился:

– Глупо, Босоножка. Слишком много на себя берешь. Тебе еще никогда не доводилось ни за кого ручаться. Поверь мне, это чудовищная морока.

– Верю. – Ирис опустил ресницы. – Верю, и что? Я поручусь, потому что хочу, чтобы она осталась.

Меня кольнуло внутри, я чуть не подпрыгнула на месте. Вот это да… Вот это да!

Амаргин посмотрел на меня и виновато развел руками:

– Я бы сам поручился, только… я здесь тоже на полуптичьих правах. А мой собственный поручитель давным-давно отправился в путешествие. Мда… – Он перевел взгляд на Ириса. – Вижу, парень, тебя не переубедить. Наверное, это к лучшему. Значит, в полнолунье. На Стеклянный остров.

Он кивнул нам, поднялся и зашагал вдоль берега, вверх по течению, насвистывая и пиная по пути цветную гальку. Мы глядели ему вслед, пока высокая его фигура (впрочем, это для человека высокая, потому что хрупкий Ирис был ничуть не ниже его, о Вране я вообще молчу) в развевающемся черном балахоне не скрылась за большими камнями.

– Ирис, – спросила я, – а почему он сказал, что живет здесь на птичьих правах?

– Он человек, хоть и маг. Земля людей находится на той стороне. Наверное, поэтому. – Я посмотрела на него, и он пожал плечам. – Сказать по правде, я не знаю.

– А что значит «поручусь»?

– Да просто скажу, что ты моя гостья. Что это я тебя пригласил.

– Но ты же меня не приглашал.

– Ну и что. Теперь приглашаю.

Ирис неожиданно вскочил. Сделал несколько шагов в сторону, огибая обломок скалы, под которым мы сидели, и зачем-то полез по камню наверх. Таких камней здесь была уйма, больших и маленьких, очень больших и очень маленьких, лилово-розовых, в черных и серебряных пятнах лишайника.

Ирис забрался на самую верхушку, оказавшись ярдах в семи над землей. Там он выпрямился во весь рост, легко потянулся, привстав на цыпочки – и попал в руки ветру. Волосы его черным пламенем взмыли в небеса, одежда затрепетала, парусом взлетел и защелкал плащ, завернулся тяжелый, темно-серый подол котты, наверное, чтобы ветер мог разглядеть вышивку на нижней рубахе. Ирис приложил ко рту сложенные раструбом ладони, и до меня донесся плачущий чаячий крик.

Крик взлетел вертикально вверх, в сиреневый провал неба меж темных сосновых крон. Ветер на лету поймал его и понес куда-то, небрежно подбрасывая на ладони. Я выбежала из-под сосен на пляж, где было просторнее – чтобы проследить за незримым его полетом. Ветер уносил чаячий крик на север, словно перья роняя по пути отзвуки и отголоски.

Я успела два раза вдохнуть и выдохнуть, когда северная сторона откликнулась. Откликнулась ощутимым не ухом, а всей поверхностью кожи легчайшим сотрясением воздуха, беззвучным эхом ударившей в берег волны.

– Пойдем, Лессандир.

Голос Ириса мягко толкнул меня меж лопаток, я даже сделала шаг вперед. Оглянулась:

– Куда?

– На берег. – Он смотрел мимо меня, на серебряную поверхность воды. – В дюны. К морю.

– Здесь, оказывается, тоже море недалеко! – обрадовалась я. – А река как называется, не Нержель, случайно?

– Нет. Не Нержель.

– А как?

Ирис, наконец, взглянул на меня и склонил голову набок, странно выжидающе улыбаясь. Потом ответил:

– Ольшана.

– Здесь нет ольх, – удивилась я.

– Выше по течению есть. Пойдем, Лессандир.

Коснулся моего плеча и прошел вперед, на длинную галечную косу. Куст мяты, потревоженный полой его плаща, вздохнул вызывающе-свежим ароматом. Мимоходом я сорвала листочек и сунула его за щеку. Под язык вонзилась сладкая ледяная игла.

– Ирис. А ведь ты только что придумал это название.

– Нет, – он не обернулся. – Я только что его вспомнил.

– Ты называешь реку по-другому?

– Да.

– И мне нельзя этого знать?

– Ты сама должна догадаться.

Я помолчала. Галечный, с песчаными проплешинами, пляж зарос зонтиками сусака. Бело-сиреневые цветочки, каждый о трех лепестках, парили в воздухе хороводами мотыльков. По левую руку светилась пепельным серебром медленная, лишенная отражений вода. Река Ольшана была гораздо уже Нержеля. Высокий противоположный берег хорошо просматривался – там стеной стоял темный сосновый лес, такой же, как и на нашем берегу.

– Почему ты называешь меня Лессандир, Ирис? – спросила я его спину. – Меня ведь зовут Леста.

Спина выпрямилась. Ирис остановился, резким движением головы отбрасывая тяжелые волосы. Я опять увидела острый кончик уха, а потом профиль Ириса, странный, тревожащий взгляд профиль – необычайно четкий, и в тоже время будто бы тающий, будто бы нарисованный на мокром песке, где его вот-вот смоет волна.

Он некоторое время глядел на реку, а потом проговорил, с паузами, подбирая слова:

– Понимаешь ли… Дело в том, что ты наполняешь свое имя, как вода наполняет кувшин. И изнутри твое имя выглядит иначе, чем снаружи. Тот, кого ты допускаешь внутрь себя, может увидеть твое имя изнутри. Изнутри оно звучит как Лессандир.

– Господин лекарь! – обернулся возница. – Паром к нашему берегу идет. Вон, на причале уже толпа собралась.

– Поедешь в Амалеру, Ю? – спросила я.

Он кивнул.

– Король приказал довезти тебя до дома. Я и сам хотел бы поглядеть, где ты живешь.

– Вдруг я опять наврала, да?

– Не болтай ерунды, Леста. Если король прикажет, Кадор тебя из-под земли достанет. Подумай на этот счет. Может, стоит уехать.

Хм? Впрочем, он прав. Еще вчера я могла скрыться под землей от кого угодно, даже от короля. Но теперь… без моей свирельки я мало чем отличаюсь от простых смертных. Привыкай, Лессандир. Привыкай быть простой смертной.

Под колесами загрохотали доски. Пестрая толпа раздалась. Груженая мешками телега тяжело откатилась в сторону, пропуская нас в первый ряд, к самой воде. Возница спрыгнул с козел, добыл из-под сидения старый плащ и накинул его лошади на голову.

– Послушай, Ю… – Я поскребла ногтем неотмытое пятнышко крови, спрятавшееся под рукавом. Я не знала, с какого края подойти и пошла напролом. – Ю, скажи, мы… еще увидимся?

Он посмотрел на меня, подняв бровь.

– Нет, – заспешила я, – не в этом смысле… Я бы хотела еще поговорить про Каланду, и… Понимаешь, я до сих пор ничего не помню. Потихоньку вспоминается, и я точно знаю, что у меня возникнет уйма вопросов. А ты единственный, с кем я могу поговорить об этом.

Ответить Ютер не успел.

– Доброго утречка, прекрасная госпожа! Да будет твоя дорога скорой и удачной, господин лекарь! Не в тягость ли добрым господам перевезти смиренного брата на тую сторону?

К нам обращался монах-здоровяк. Голоногий, в разболтанных веревочных сандалиях, в грубой серой рясе. Простецкое крестьянское лицо, хитрющие глаза – я сморгнула и узнала его.

– Эльго? О… брат Эльго, конечно же, мы перевезем тебя. Забирайся.

Ю не успел воспротивится – да, кажется, он и не думал сопротивляться. Его явно поразило мое знакомство с монахом, пусть даже и низшего ранга. По его мнению я должна была шарахнуться от служителя Господа как черт от ладана.

Знал бы он, что это за служитель!..

Грим, ощутимо покачнув повозку, забрался внутрь и плюхнулся на сидение напротив. Глазами задал немой вопрос: «Ну как?» Я едва заметно покачала головой. Ю, хмурясь, смотрел как паромщик настилает трап.

Повозка тронулась, прокатилась через всю палубу и остановилась у противоположного борта. Я огляделась в поисках Кукушонка: его смена была как правило, утренней. Но в паре у паромщика, как назло, оказался Кайн – и он заметил меня. Я сразу отвернулась, но дурачок тут уже принялся бессвязно голосить и тыкать в меня пальцем. Отец Ратера, с лицом злым и невыспавшимся, оплеухами загнал его к вороту. Интересно, он узнал или не узнал меня? Проверять это не хотелось. Я ссутулилась, стараясь стать как можно меньше. Грим принялся оживленно трепать языком, по большей части обращаясь к Ю. Тот в конце концов ввязался в беседу.

Я же смотрела как встающее солнце бросает в Нержель горсть первых лучей, и как странно сверкает в поднимающемся тумане золотая рябь, волшебно летит в опалово-белом, похожем на кипящее молоко воздухе, летит, не касаясь воды – вереницей огоньков, искристой чешуей, блистающим солнечным драконом.

Ирис неожиданно свернул от реки в лес. Сумерки здесь сгустились, стало совсем темно, однако я неплохо различала узкую его спину впереди и ровные гладкие стволы вокруг. В сосновом лесу нет подлеска, а землю устилает толстый хвойный ковер, глушащий шаги. Мы с Ирисом плыли в темноте как два призрака, только под моей ногой время от времени похрустывали ветки. Скоро я ощутила чуть заметный подъем почвы, потом лес окончился, словно ножом срезанный, и поперек дороги протянулась череда песчаных дюн, кое-где поросших молоденькими сосенками.

Мы пересекли дюны – море вдруг распахнулось впереди, словно веер иззелена-синий, щедро прошитый лунным серебром – от края и до края… И ветер с моря – едкий, мокрый, ранящий – распахал грудь мгновенным, упоительным, долгим, долгим, нескончаемым как перед гибелью – вздохом.

– Стой, – Ирис задержал мой порыв кинуться со всех ног к вод., – Погоди немножко. Луна выйдет из-за облаков…

Я поглядела на небо. Там, путаясь в ветхом перистом шлейфе, летела луна, на треть срезанная с левого края. На глазах у нас облачный шлейф ее истончился, разорвался – и весь берег неожиданно вспыхнул длинными волнистыми полосами; и гладкий пляж и покатые спины дюн многажды перепоясали ленты серебристо-белого сияния.

– О-ох… – восхитилась я. – Словно кто-то холст расстелил отбеливать.

– Это не холст, – серьезно поправил Ирис. – Это полотно. Стой на месте, а то наступишь на него – Перла сочтет за неучтивость…

– Полотно? Ты хочешь сказать… на самом деле?

Я присела на корточки, стараясь дотянуться до лунной полосы на земле – сквозь сияние я четко видела выглаженный ветром песок, мелкие камешки, ракушки, сосновые иголки…

– Не трогай, – мягко сказал Ирис. – Погоди. Оно пока не твое.

– Полотно! Выбеленное лунным светом! Высокое Небо, здесь и вправду что-то есть… здесь и вправду…

– Перла нас встречает. Встань, Лессандир, и поприветствуй Прекрасную Плакальщицу.

Я поспешно поднялась. По кромке воды в нашу сторону шла девушка – белая и прозрачная, словно ночной мотылек. Она казалась невероятно хрупкой, просто бестелесной – пока не подошла совсем близко, и я не увидела что ростом она не уступает Ирису, а лицо у нее такое, что и не знаешь толком – то ли задохнуться от восхищения, то ли тактично отвести глаза, как отводят взгляд от бельма или родимого пятна.

– Здравствуй, Ирис. – Голос у нее оказался настолько низкого регистра, что уже и не походил на женский. – Это и есть твоя смертная гостья?

– Да, Прекрасная. Именно за нее я поручусь перед Королевой в ночь полнолуния.

– Что ж… Здравствуй и ты, малышка.

Перла, улыбаясь краешками губ, смотрела на меня. Огромные, как зеркала, глаза ее были черны и начисто лишены белка. Опушенные белыми, с черными кончиками, ресницами, зеркально-черные глаза на белом-белом лице, в них отражались и мы с Ирисом, и почему-то луна, хотя она висела за спиной у Перлы.

– Приветствую, госпожа… – пискнула я.

– Ну… – тихонько засмеялась она, и вибрация ее смеха странно сообщилась воздуху; у меня перехватило дыхание. – Госпожа у нас одна, и это не я, малышка. Госпожа примет поручительство за тебя у этого босоногого сумасброда. Впрочем, он у нас не один такой. – Перла опять тихонько рассмеялась. – Мне, что ли, заманить какого-нибудь смертного себе на забаву?..

Я хотела сказать, что меня никто не заманивал, что это я сама… но я решила воздержаться. Говорить с этой женщиной было все равно, что говорить с драконом – она казалась еще более чуждой чем Вран. Во Вране была какая-то мрачная темная страсть, а здесь – улыбка столетий.

Она наконец подняла свой зеркальный взгляд и посмотрела поверх моей головы на Ириса.

– Ты ведь не просто так привел ее ко мне, Босоножка? Ты что-то хотел попросить для своей игрушки?

– Платье, Прекрасная. Она должна хорошо выглядеть на балу у Королевы. За это я отдам тебе то, что ты хочешь.

Из-за моего плеча протянулась рука, на ладони ее лежал маленький нож в форме птичьего пера – я не раз уже видела его; с помощью этого ножичка Ирис ловко мастерил свистульки и дудочки из тростника.

– Ого! – Перла почему-то отступила. Белая, с черным кончиком бровь ее изогнулась, как горностайка. – Ты и впрямь сумасброд, малыш. Убери скорей, и не вздумай предлагать его ни мне, ни другим, тем более за всякую мелкую услугу. – Она негромко фыркнула и, кажется, успокоилась. – Мальчик, ты понял, что я сказала? Нет ничего глупее ненужной жертвы. Хорошо, что ты обратился ко мне. Морион, Шерл или Куна не столь щепетильны.

– Тогда чем я расплачусь?

– Мы договоримся. – Она улыбнулась, мелькнув острыми зубами. В черных зеркалах дважды отразился озадаченный Ирис с закушенной губой; волосы его бились и развевались как флаг, хотя ветер стих и море разгладилось. – Мы договоримся, Босоножка. А ты, – тут она наклонилась ко мне, и из глаз ее глянули на меня две треугольных скуластых мордочки, по-дикарски разрисованных полосами и зигзагами, два ухмыляющихся, совершенно не похожих на мое, лица. – А ты иди со мной, малышка. Я сделаю тебе платье, которое ты не сносишь за всю свою жизнь, сколько бы тебе ее ни было отмерено.

Она отступила назад, повернулась, маня улыбкой:

– Идем, девочка.

Я шагнула к ней – меня вдруг ни с того ни с сего окатило холодом. Обернулась поспешно:

– Ирис?

– Не бойся, Лессандир. – Губы его едва шевельнулись, голос долетел, тихий как дыхание. – Не бойся ничего…

У южных ворот Эльго многословно попрощался и слез. Ю велел вознице ехать дальше, к «Трем голубкам», что на улице Золотая Теснина. Мы миновали «Королевское колесо», двери которого уже были широко открыты – видимо, последствия ночного загула принцессы Мораг записали в ее счет и привычно уничтожили; жизнь продолжалась.

У дверей маленькой гостиницы повозка остановилась. Ютер поглядел на резную медную вывеску и как-то криво усмехнулся.

– Значит, ты здесь живешь?

– Да. Не зайдешь ко мне?

Он покачал головой.

– Надо возвращаться. Не хочу оставлять его одного надолго.

Я едва не ляпнула «кого – его?», но вовремя прикусила язык.

– Спасибо тебе, Ю. Спасибо, что помог.

Ю поморщился:

– Найгерт никогда никого не наказывает без вины. Но если покопаться, вину можно найти у всякого. Для этого существуют Кадор Седой и его подручные. Помни также о Терене Гройне и его Псах.

– Ю… ты обещал поискать мою свирельку. Не забудь, пожалуйста.

– Не забуду. Прощай.

– До встречи.

Он кивнул мне довольно холодно, словно не чаял поскорее избавиться. Скорее всего, так оно и было. Я не стала ждать, пока возница приставит лесенку, подобрала подол и спрыгнула на землю.

– Трогай! – крикнул Ю, и легкая повозка покатила вперед – на узкой улочке было не развернуться.

Я глядела ему вслед, но он так и не оглянулся.

Странный он какой-то. Словно замороженный. Как узнал, кто я такая – выставил стену в ярд толщиной: не подходи! Что было – все в прошлом. Забудь. У меня своя жизнь.

Как будто я на нее претендую, на эту его жизнь. У меня своих забот хватает.

Я толкнула дверь и вошла. Несмотря на ранний час в небольшом зале было битком народу – мастеровые, лавочники… словом, среднего достатка вполне благопристойные люди, завтракающие перед длинным рабочим днем. Две служаночки носились как угорелые, из кухни пахло выпечкой. Этот аромат остановил меня на полпути и заставил призадуматься. Хотелось спать, но не слопать ли сначала чего-нибудь горячего? А то обед здесь предвидится не раньше полудня.

– Госпожа моя!

Ясен пень, кого еще можно встретить ранним утром в трактирной зале? Он что, преследует меня?

Впрочем, он сидел за столиком в одиночестве, а столик был один из лучших, у окошка, прикрытого, по обычаям всех таверн, сплошными ставнями (небось Пепел, бродяга щербатый, первым сюда приперся, еще затемно, а то и ночевал здесь).

Он помахал мне рукой и заерзал на табурете, явно радуясь встрече. Экий контраст со строгим моим дружком Ю. Интересно, а если ему рассказать, что я утопленница двадцатичетырехлетней давности, он как – проглотит или подавится? Скорее всего, не поверит.

– Утро доброе, прекрасная моя госпожа! А ты ранняя пташка… хотя, вижу я следы бессонной ночи на твоем светлом лице.

– Здравствуй, Пепел. Чем здесь сегодня кормят?

– Жареная рыба очень неплоха. – Авторитетно заявил певец, хотя на его столе наблюдались только кувшин с вином и кружка. – Слоеные лепешки с сыром выше всяких похвал. Нашла ли госпожа свое сокровище?

Он показал глазами на расшитый золотой канителью кошель, который я, за неимением пояса, держала в кулаке.

– Увы. Я искала его всю ночь. Нашла лишь это.

Пепел озадаченно нахмурился:

– «Нашла»?

Подбежала знакомая девочка-прислуга и я велела принести жареной рыбы, лепешек и вина. Пепел выжидающе глядел на меня. Щасс, держи карман, расскажу тебе, где таких толстеньких кошелечков водится видимо-невидимо.

Я бросила кошелек на стол, он глухо звякнул.

– Я бы отдала его целиком за мою свирельку. И еще столько же сверх того.

Бродяга сглотнул, туда-сюда дернулся кадык на тощей шее.

– Госпожа… ты просишь меня отыскать свирель?

Подошла служанка с подносом. Замелькали ловкие девчоночьи руки, расставляя оловянные тарелки, а Пепел все смотрел на меня сквозь это мелькание с совершенно непонятным выражением на лице – то ли радости, словно означенный кошелек был уже у него за пазухой, то ли ужаса, словно его посылали на бой с драконом, вооружив только ореховой палкой, прямо отсюда и прямо сейчас.

Я дождалась, когда служанка отойдет и спросила:

– А ты возьмешься за это дело?

Он, рывком подавшись вперед, наклонился над тарелками так низко, что неопрятные кончики волос едва не обмакнулись в сметану, которой щедро была полита жареная рыба. Зрачки у него расширились, почти скрыв рыжее пятно в правом глазу.

– Возьмусь!

Я пододвинула тарелку к себе, пока в нее не нападало пепловых волос. М-да… вот это алчность… Или ему и впрямь что-то известно? Может, он связан с городскими ворами и попрошайками, даром что в Амалеру недавно прибыл, а братия эта не хуже крыс знает все тутошние ходы-выходы. Это было бы неплохо… очень даже неплохо. Я отложила ложку:

– По рукам, Пепел.

Мы скрепили договор рукопожатием. Ладонь у певца оказалась чистая, но холодная и влажная, и какая-то уж чересчур хрупкая, будто ящеричья лапка.

Некоторое время я копалась в рыбе, а Пепел смотрел в кружку, хмурился и шевелил бровями.

– Эгей! – гаркнул кто-то едва ли не над самым ухом, я чуть рыбьей костью не подавилась. – Гля, парни! Это ж та ведьма, что Гафу Медарову накаркала! Это ж она, парни, я ее с закрытыми глазами узнаю!

Посреди почти опустевшего зала топталась шестерка молодых оболтусов в нарядах ярких, однако порядком уже заляпанных и несвежих; некоторые буйные головы сохранили суконные шапки с хвостами, а двое даже щеголяли каким-то странным оружием, размерами скорее напоминающим меч, чем кинжал. Компания явно вчера не допраздновала и продолжала искать приключений. Мне они очень не понравились.

Я им, видимо, тоже.

– И впрямь, Донел, она. Я точно помню – ткнула она эдак в Гафа пальцем и говорит: гореть тебе ныне в адском пламени, Гаф! И Кику Ржавому тож сказала: берегись!

– И чо?

– А не чо! Гаф теперь червей кормит, а Ржавый обезножел, вот чо. Ведьмища она, вот чо! Гафа Медарова погибель – ейных рук дело!

– Так это… псоглавцев, что ли, звать, раз ведьмища?

– Вот еще. Сами разберемся, не таким хвосты крутили.

Я украдкой взглянула на Пепла. Тот сидел, деревянно выпрямившись, белый, как стена, словно это ему собиралась крутить хвост недогулявшая компания. Я заметила, что ни один из парней не был как следует трезв. Впрочем, как следует пьян тоже никто не был.

– Назад! – рявкнула я пробирающемуся между столов в нашу сторону лопоухому. Рожа его была мне смутно знакома, видимо, он тоже сидел тогда в «Колесе» вместе с покойным Гафом. – Назад, говорю! Хочешь, чтобы я и тебе накаркала? Сейчас накаркаю, мало не покажется!

Лопоухий затормозил, но его товарищ в сбитой на затылок фиолетовой шапке выхватил длинющий кинжал и завопил:

– Холодное железо! Вот чем у нас ведьм крестят!

Я вскочила, стрельнув глазами вправо, влево, до двери далеко, до лестницы наверх еще дальше, дорога в любом случае перекрыта…

– Ты! Будешь первый! Ты, смерд, чьим рукам по праву полагаются навозные вилы, посмевший поднять меч на женщину… – Он попер вперед, я схватила со стола тарелку с объедками и запустила ему в голову. – Ты будешь первый! – заорала я, срываясь на визг. – Тебя сожрут крысы!

– Окружай ее, ребята! Не дрейфь! Нечистый железа боится!

Последние посетители разбежались по углам, маленькая служаночка из-за кухонной двери подавала мне какие-то знаки. Лопоухий, осмелев, отшвырнул с дороги скамью. Второй меч-кинжал покинул ножны. Холера черная!

До меня вдруг дошло, что показывает служаночка.

Окно за спиной!

Подхватив подол, я прыгнула на свой табурет, с него – на стол… в это мгновение проявил себя позабытый мною Пепел. С неожиданной для своего возраста прытью, он метнулся вперед, навстречу фиолетовой шапке, легко отбил руку с мечом, а другим концом посоха врезал ему под дых. С моей стороны в голову лопоухому полетел кувшин, тому, кто лез справа – полная кружка.

– Леста, окно! – крикнул Пепел, с несусветной скоростью размахивая своей палкой.

Я развернулась, пытаясь ударом ноги вышибить ставень… не тут-то было! В Амалере строили добротно, на века, и уж не женской ножке суждено было нанести сей постройке какое-либо повреждение. Я судорожно зашарила в поисках щеколды… Сзади невнятно завопили, что-то загремело.

Мельком оглянувшись, я увидела, что Пепла прижали спиной к столу, но своей палкой он пока умудрялся сдерживать два меча и восемь, или сколько их там… кулаков.

Щеколда нашлась, обрывая ногти я рванула ее – и распахнула окно.

– Пепел!

Тяжелый кинжал свистнул, косо перерубая посох, бродяга остался с двумя обломками в руках. Взрыв радостных воплей.

– Уходи, Леста!

– Пепел!

В этот момент он упал. Я не поняла, как это случилось, он вдруг сильно откачнулся вправо, словно уклоняясь от удара – и скрылся за краем стола. Компания разом заголосила, сгрудившись в тесном проходе, кто-то рванул ко мне – и получил коленом в подбородок.

Они ж его убьют!

Беги, дура!

Убьют же…

Все поплыло перед глазами, воздух сделался плотным и соленым, будто морская вода, я разинула рот, чтобы крикнуть – и вцепилась в него зубами. Сцена вдруг накренилась и начала проваливаться куда-то в подпол, словно я смотрела в длинную трубу, по гладкой стенке которой медленно съезжали, вяло шевелясь, пестрые фигурки.

– Мааа… беее… ааа…

Тяжко, смазано, глуша биение сердца, колотился в ушах мучительно медленный бас, словно пытался заговорить каменный великан.

Глубоко-глубоко под ногами, меж объедков и винных пятен, я разглядела толстенького моллюска в шитой золотой канителью раковине. Нагнулась, протягивая удлиняющуюся на глазах руку – сквозь вязкие пласты течений, сквозь путаницу водорослей, сквозь лохмотья тины… рыбий скелет облекся плотью и скользнул прочь… тарелка распалась двумя половинками пустой перловицы. Пальцы зачерпнули песок и донный мусор вместе с золоченой раковинкой – и отправили их широким, неспешно оседающим веером прямо в лупоглазые лица, слипшиеся гроздью воздушных пузырьков. Рыжая и черная муть, клубясь, потянулась со дна.

– Ээээааа… раа… ооо…

Округлое тельце моллюска медленно взорвалось, сначала бархатно-бурой, а затем масляно-золотой вспышкой, на мгновение распустившись лохматым солнечным георгином – и каскадом хлынуло, пролилось вниз, звенящим шелестом перекрыло мучительное мычание великанского голоса.

– …!!!

Я покачнулась, едва удержавшись на столе. Горло саднило так, словно я кричала на ветру… а в проходе между столами, там, где только что топтались шесть человек, возвышался курган золотых монет.

Вершина кургана на ладонь понималась над столешницами. Основание его широко растеклось по соломе, и в нем, как в зыбучих песках, увязла мебель.

Мама моя… это что, все высыпалось из маленького кошелечка короля Нарваро Найгерта? Высокое Небо…

– Золото! – взвизгнула служаночка, – Чтоб мне провалиться! Чтоб мне провалиться!!!

Курган зашевелился, осыпался со звоном, на поверхность вынырнула чья-то багровая рожа с безумными глазами.

Служаночка перебежала зал, бросилась перед кучей на колени и принялась поспешно нагребать монеты в подол.

– Налетай!!! – я закашлялась, окончательно сорвав голос. – Золото! – захрипела я, подбадривая напуганных. – Скорее, пока вас не опередили!.. Вира… за вашего Гафа…

Курган бодро шевелился, из недр его доносились удивленные возгласы. Посетители повылезли из углов и поспешили за своей долей. По лестнице застучали шаги – появилась хозяйка.

Я слезла со стола. До меня уже никому не было дела. Давешние мстители, ошалев, возились в звенящей куче, загружая золото за пазуху, наполняя шапки и сапоги.

Хлопнула дверь, раздался удивленный вскрик – и я поняла, что у меня очень мало времени.

На четвереньках я заползла под стол, куда еще никто из страждущих не догадался забраться, и принялась по-собачьи рыть осыпающийся склон.

– Пепел! – в горле ужасно першило, все время хотелось кашлять. – Ты где, Пепел? Отзовись!

Под коленями я почувствовала что-то мокрое – и с ужасом обнаружила, что солома у края кургана пропитана кровью, а по подолу быстренько расползается темное пятно.

Проклятье…

– Пепел!

Рука на что-то наткнулась, я запустила туда вторую – ворох ткани, мокро… сгребла в горсть, рванула… склон рухнул, засыпая мне колени, я, наконец, увидела пепловы пегие космы, перекошенное лицо и накрепко зажмуренные глаза.

– Пепел, ты жив? Ты жив?

За спиной у меня послышалось шебуршание и сдавленный возглас – кто-то догадался обойти курган и обнаружил незанятые территории. Я хлестнула бродягу по щекам – раз, и еще раз.

– Да очнись же ты, наконец!

Он вздрогнул и сморщился от удара еще больше.

– Г…госпожа…

– Вылезай отсюда! Скорее! Сейчас здесь смертоубийство начнется!

Кое-как, с моей помощью, Пепел выкарабкался из-под груды золота. Рядом надрывно сопел и толкался в спину очумевший старатель.

– Ты сильно ранен?

– Ничего страшного, продержусь. Оглушило немножко.

– Скорее, Пепел, пожалуйста…

– Да я догадался уже…

Мы вылезли из-под стола и поняли, что уходить таки придется через окно. Куча золота уменьшилась больше чем на треть, а то, что осталось, растащили почти по всей зале, количество же старателей увеличилось вдвое. Кое-где уже вспыхнули ссоры. Дверь была заперта на засов, и к ней подтаскивали один из двух длинных общих столов.

Я вылезла в окно и помогла спуститься Пеплу. Похоже, рана его и в самом деле не была опасной, хотя рубашка на левом боку пропиталась кровью, и сам герой при ходьбе заметно кособочился.

Мы поскорее спустились в проулок, свернули в какую-то подворотню, пересекли улицу Олений Гон и снова углубились в переулки. Мне хотелось уйти от гостиницы как можно дальше.

Кстати, где-то здесь была площадь с фонтаном, где я впервые увидела Пепла, и, на свою беду, подала ему золотой. Ага, вот и она. С фонтаном и кумушками.

– Ой-ей! Пепел, голубчик, кто ж тебя так, сердешный?!

– Кровищи-то, кровищи…

– Ой, девочки, как же так, средь бела дня мирных людей по живому режут!..

– Не расстраивайтесь по пустякам, добрые женщины. – Любимец кумушек одарил всех щербатой улыбкой, и добрые женщины разом умилились. – В кабаке споткнулся и неловко упал на вертел… а светлая госпожа была так милосердна, что помогла мне добраться до вас.

Я фыркнула и откашлялась:

– Видели бы вы, как драпал жареный поросенок! Пепел, снимай рубашку, я хочу посмотреть, куда тебя ткнули.

Он не стал спорить и рубашку снял. Я осмотрела и промыла рану – и впрямь, ничего опасного, лезвие скользнуло вдоль ребер и кровь остановилась сама. Одна из добрых женщин пожертвовала на повязку старое полотенце, другая вынесла старую мужнину рубаху – и Пепел оказался умыт, одет и доволен, правда, петь отказался, ссылаясь отсутствие "сухой ветки", рану и усталость.

Пока он любезничал с горожанками, я попыталась тихой сапой смыться, но неотвязный Пепел нагнал меня у края площади.

– Куда же ты направилась, госпожа моя?

Он пристроился рядом и зашагал бок о бок, искательно заглядывая мне в лицо.

– Ох, не знаю. Боюсь, мне придется уйти из города. Как можно скорее.

– Хочешь, я спрячу тебя, госпожа?

– С чего бы это? – Я остановилась.

– Хотя бы на время. Тебе надо успокоиться и подумать. Услуга за услугу – ты вытащила меня из этой заварухи.

– А ты кинулся меня защищать, хоть тебя никто и не просил.

Он вскинул голову, отбрасывая за плечи слипшиеся жидкие косицы великолепным жестом обладателя буйной гривы:

– Женщине не обязательно просить о помощи, госпожа, чтобы получить ее от меня.

Чертов нобиль. Сапог – и тех нет, рубашка с чужого плеча, а туда же, петушится, хорохорится, гонор показывает. Альтивес грандиосо. Гордый, итить… Хотя храбрости ему не занимать, это верно. Вот чего не ожидала!

Я улыбнулась:

– Даже ведьме?

– Да разве ты ведьма, госпожа?

– А ты еще не понял?

– Я-то как раз все понял, – заявил он высокомерно. – Это те недоумки не поняли ничего. И не поймут никогда. Их примитивному воображению до такого не подняться.

Что-то напридумывал себе сумасшедший поэт. Пропасть с ним, пусть думает, что хочет. Еще один мечтатель мне в коллекцию. Кстати, Ратер. Вот с кем мне надо поговорить.

– И куда же мы пойдем?

Я вдруг почувствовала, насколько устала и измотана. Хотелось повесить все свои заботы на более крепкую шею и спрятаться за надежной широкой спиной… хотя бы за пепловой. Насчет ширины и надежности я, конечно, погорячилась, но лучше что-то чем ничего. Вот Ю был бы гораздо надежнее, но Ю…

– Здесь недалеко, – сказал Пепел. – Я слышал, зимой тут почти целый квартал выгорел, только несколько домов осталось. Говорят, лорд Виген их купил, под новую церковь, но пока строительство не началось.

– Так ты живешь в заброшенном доме? Не очень-то разумно. Первая облава…

– Ха! – он самодовольно усмехнулся. – Все не так просто, прекрасная моя госпожа. Пойдем, сама увидишь.

Мы миновали черный выгоревший квартал, пугающе безлюдный в пределах города, если не считать пары-тройки шарахающихся по углам подозрительных личностей, однако обильный бродячими собаками и кошками всех мастей. В конце однообразного вала закопченных руин уцелело четыре дома – по два с каждой стороны улицы. Первый по левую руку мы обошли с тыла, через взломанную дверь черного хода проникли внутрь, но вместо того, чтобы подняться в комнаты, Пепел потащил меня к каменной лестнице в подвал.