Текст книги "Золотая свирель"

Да уж. Выходит, мы вчера еще легко отделались…

Девочка ушла, а я спустилась вниз в поисках какой-нибудь еды. Зальчик оказался совершенно безлюден, если не считать одинокого посетителя, сидящего на лавке у пустого и темного очага. Я заглянула на кухню, где получила кружку молока, кусок хлеба и совет дождаться обеда, который уже начали готовить. Вернувшись в зал, я выбрала себе место у окна. Судя по теням на улице, до полудня оставалось не так уж и много.

– Не позволит ли добрая госпожа составить ей компанию?

Единственный в зале посетитель неслышно приблизился и теперь стоял передо мной с глиняной кружкой в руке. Я не сразу узнала его в новом чистом шерстяном плаще поверх новой же чистой рубахи. Пегие, свисающие жидкими косицами волосы носили следы парикмахерских усилий, в большинстве своем безуспешных.

– А, Пепел. Что же ты сапоги себе не купил?

Он поджал пальцы ног. Потоптался неловко, не дождавшись приглашения сел на табурет и попытался закопать босые ступни поглубже в солому.

– Добрый день, прекрасная госпожа. Рад нашей встрече. Вчера я не успел поблагодарить тебя за столь щедрое вознаграждение моего скромного искусства.

– Не стоит благодарности, – буркнула я не слишком приветливо.

Он что, решил выклянчить у меня еще пару-тройку золотых? Шиш получит. Я, конечно, люблю хорошие песни, но содержать какого-то замухрышку не собираюсь. Пусть продает свое искусство кому-нибудь другому.

– Чудесный денек, не правда ли?

Я поморщилась.

– У госпожи плохое настроение? – Я молчала. – Не я ли тому причиной?

Мне стало совестно. Чего, действительно, окрысилась? Он подошел, поприветствовал, поблагодарил вежливо, денег не канючил… будет канючить, тогда и рявкну, а сейчас-то чего?..

– Да нет, Пепел. Я просто немного голодна, потому что завтрак проспала.

Он тут же улыбнулся, сверкнув дыркой во рту. У него было бледное истрепанное лицо пьяницы, с рыхлой серой кожей, с воспаленными ноздрями и красными веками. Черты же этого лица, если внимательно приглядеться, оказались вовсе не простецкими. Похоже, он знал времена получше нынешних. Похоже, он или чей-нибудь бастард, или настоящий нобиль, хоть и опустившийся.

– Здесь готовят прекрасного гуся с капустой, – певец принюхался. – М-м! Я чувствую соответствующие колебания эфира. Тебе, добрая госпожа, в самом деле следует дождаться обеда, как, я слышал, рекомендовала хозяйка.

– Не знаю. Мне в полдень придется уйти.

– Неужели? И куда же моя госпожа пойдет в полдень по самой жаре?

– Какое тебе до этого дело, Пепел?

Он смешался. Отпрянул, и мне опять стало не по себе. В его присутствии я ощущала какое-то напряжение. Он не был мне симпатичен. Я ждала от него подвоха. Не знаю, почему. Я сама, своими руками, выдала ему золотой и теперь расплачивалась за собственную щедрость.

Он пошаркал по столу пустой кружкой.

– Прошу прощения, госпожа. Действительно, никакого дела…

Я попыталась загладить резкость:

– А почему ты поешь без сопровождения, Пепел? У тебя не было денег чтобы купить какой-нибудь музыкальный инструмент?

– Во-первых, с сопровождением, – сказал он, не поднимая глаз от кружки. – Это особая школа пения, называемая «сухая ветка». Ты, госпожа моя, заметила наверное ореховый прут у меня в руке? Им вышивается основной узор ритма, им метятся на земле мелодические вариации и расставляются ритмические акценты. Сухая ветка – единственное оружие для борьбы с песней. Певец сражается со своей песней, как с неким могущественным духом, коим одержим. А во вторых… во-вторых мне однажды пришлось дать слово, что я не буду играть ни на одном из музыкальных инструментов, до тех пор, пока… пока не произойдет некое событие.

– И что это за событие?

– Прошу прощения, госпожа моя, но я не могу тебе об этом рассказать, – он поднял на меня глаза и улыбнулся, не размыкая губ. – Хотя, видит небо, я хотел бы это сделать.

Квиты. Но я отметила, что он не стал мелко мстить и грубо ставить меня на место: мол, что тебе за дело? Черт, лучше бы он сказал какую-нибудь гадость, и все стало бы намного проще.

Мы помолчали, разглядывая друг друга. Глаза у Пепла были серые, с карими крапинками, а на радужке правого красовалось большое рыжее пятно. Белки имели желтоватый оттенок, подсказывающий, что у хозяина неприятности с печенью. Пепел вдруг покачал головой и отвернулся.

– Я не буду просить у тебя денег, госпожа, – тихо проговорил он, и я вздрогнула. – Не бойся.

– Я… не боюсь.

– Боишься. Вы все боитесь быть слишком щедрыми, слишком добрыми. Боитесь покормить бездомного пса, потому что он увяжется за вами и его придется бить, чтобы отстал. Я умею укрощать надежды, госпожа моя. И умею быть признательным за любое благо, будь то погожее утро, золотая монета в пыли или твоя, госпожа, улыбка. Я приму это с радостью, скажу спасибо и не потребую большего.

– Да ты философ, Пепел.

– Нет, – сказал он, – я поэт. Артист. И, похоже, аскетических форм. Но это не потому, что я не люблю роскоши. Просто… так получается…

– Откуда ты, Пепел?

– О! Издалека. У меня нет дома. Я брожу повсюду. А ты тоже не отсюда, госпожа моя.

Это было утверждение и я кивнула. Путешественника не обманешь.

– Я тоже издалека. Но теперь буду жить здесь, в Амалере.

– И я решил здесь пока остаться. Хороший город.

– Хороший. А скажи… – я немного замялась, – скажи, пение на улицах действительно может тебя прокормить?

Пепел чуть отодвинулся от стола вместе с табуретом, положил пальцы на край столешницы.

– Не знаю, – сказал он беспечно. – Надеюсь. Пока все было почти удачно. – Он снова продемонстрировал щербатую улыбку. – Вот, приоделся даже.

– Осень на носу.

– Может, мне повезет до холодов.

Он еще раз улыбнулся, ритмично застучал пальцами по столешнице, прикрыл глаза, выпрямился:

 
– Горстка битого стекла
Или – выходка природы,
Та, что в сумерках породы
Гранью неба расцвела?..
 
 
Словно вырвал из затылка
Боли ржавую иглу —
Руку в красном,
Позабыл как
Оказался на полу.
Пыль алмазная в углу и…
Разбитая бутылка…
 

Он оборвал себя, прикусив губу и хмурясь. Тонкие пальцы продолжали выстукивать неровный ритм.

Меня опять передернуло от его голоса. Самый звук его, шершавый, ломкий как сухая трава, отдающий дымом и старой гарью, со множеством изломов, зазубрин и заусенцев расцарапал мне слух. У меня запершило в горле, словно я вдохнула эту самую алмазную пыль. Я поспешно проглотила остатки молока.

Далеко, на стенах Бронзового замка ударил колокол. Третья четверть пошла. Полдень.

Я подумала о Амаргине, и о том, как буду выкручиваться, когда он обнаружит, что в гроте побывал чужак. Я не сомневалась, что он это обнаружит. Главная загвоздка – убедить его в необходимости моего союзника в городе. Однако, слышала я такую поговорку: то, что знают двое (то есть, мы с Амаргином) – тайна, а то, что знают трое – знают все на свете. Но мне ведь нужен кто-то, кому я могу довериться!

А почему не грим, вдруг пришла в голову мысль. Почему не грим? Разве не для этого Амаргин нас познакомил?

Ох, предчувствую, отберет он у меня свирельку…

Я протерла глаза и села. Ирисов плащ подо мною свалялся и был замусорен песком и палой листвой. Сквозь свисающие каскадом ивовые ветви просвечивала вода, ровного, бесплотно-серебряного цвета, сплошь изузоренная звездами водяных лилий и желтым крапом кувшинок. Вокруг стеной стояла трава. Ко мне, в сумерки живого шатра, заглядывали таволга и водосбор. Воздух, неистово свежий, до предела насыщенный запахом воды и водных растений переполнял легкие. Я вздохнула поглубже – и захлебнулась. Меня не хватало чтобы полностью воспринять этот букет.

За спиной, на берегу, слышались голоса.

– Почему? – голос Ириса, тихий и летящий, словно шелест листвы. – Ты знаешь сам, я не могу, не умею этого делать. Я не делал этого никогда. Если это сделал кто-то иной, то я его не видел, и ничего о нем мне не известно.

– А она что говорит? – спросил другой голос, погрубее и поглуше.

– Она говорит, что не помнит. Знаешь, я нашел ее на отмели, в тростниках, чуть выше по течению. Она была связана по рукам и ногам, и лицо у нее было замотано, а во рту торчала тряпка. Я очень долго ее разматывал, потому что мой нож не резал эти веревки. У нее рассечен лоб, разорваны губы. Спина исполосована, руки и плечи – сплошной синяк. Ты хочешь сказать, она сама себя изувечила и связала?

– Они на все способны, – заявил еще один голос, сдержанно-звучный, в нем отдаленно слышался металл.

– Ты не прав, Вран, – укорил его Ирис. – Зачем ты так говоришь?

– У меня есть на это причины.

– Все равно ты не прав. Случайность, стечение обстоятельств – вот где надо искать ответ. А потом – это же река. Водный путь открывается чаще, чем какой либо другой. Амаргин знает.

– Смертные! – с презрением бросил голос, в котором звенел металл. – Они ищут всякую мразь себе в подселенцы, потому что собственной силы и собственной воли у них хватает только на сглаз и порчу. А обретя паразита, ломятся без дороги, как слепой медведь, учуявший съестное. Не так давно мы в этом лишний раз убедились.

Я попыталась раздвинуть траву и ветви, чтобы разглядеть беседующих, но с этой стороны ивовый куст оказался совершенно непролазным. Тем более я побоялась трещать и шуршать ветками. Я закусила губу – похоже, не все здесь такие доброжелательные как Ирис…

– Ты опять за свое, Вран, – в глуховатом голосе прорезалась усталость. – Ненависть делает тебя каким-то ограниченным. Тебя послушать, так этим, как ты говоришь, паразитам, только и забот что досаждать тебе.

– Скажи спасибо, что в тебе не сидит эта дрянь, Геро. Иначе я бы с тобой не так разговаривал.

– Я слышал, как ты разговаривал с тем, в ком сидит эта дрянь, – как ни странно, но обладатель глуховатого голоса улыбался. – Вернее, с той…

– А вот это совершенно не твое дело!

– Брат, не надо, – попросил Ирис. – Мы все знаем, что ты их не терпишь. Ты можешь проверить сам, но здесь совсем другое. Я чувствую такие вещи, я бы сразу тебе сказал.

– Ты не знаешь их коварства, Ирис. Тебя, мальчишку, любой демон обведет вокруг пальца. Они умудряются прятаться даже от меня.

– Ты частенько ищешь там, где ничего нет, – фыркнул глухой голос. – У тебя мания преследования, Вран.

Пауза, наполненная тонким плеском воды и перекличкой водяных курочек в камышах.

– Крови фолари в тебе не больше стакана, – заговорил тот, кого называли Враном. Голос у него опустился на полтона ниже, металл в нем громыхнул более чем отчетливо. – Но только она и спасает тебя, дурак. Только благодаря ей ты на что-то способен. Все равно ты вожжаешься с полуночной мразью, и меня не удивляет что ты, как и твои соплеменники, ищешь силу в этой проклятой пропасти.

– Может хватит ерунду пороть, Чернокрылый? – с некоторым раздражением буркнул владелец глуховатого голоса. – Я равен тебе, и ты это знаешь. Или желаешь еще раз проверить, чего я стою? Нет? Тогда оставим этот спор. А что касается моих соплеменников, то они находят союзников не только в Полночи, и это ты тоже прекрасно знаешь. Так что кончай передергивать.

– Не зли меня, Геро.

– Я тебя не злю, ты сам злишься. На пустом месте, похоже. Босоножка, давай-ка, покажи свою игрушку.

– Если у смертной нет союзника, – жестко заявил Вран. – значит путь открыл кто-то другой. В любом случае я хочу знать, чьих это рук дело.

Бесшумно раздвинулись кусты. Приподняв ветки, в мое убежище нырнул Ирис. Мне показалось, он бледнее, чем я запомнила.

– Ох, ты не спишь…

– Кто там, Ирис?

– Волшебники. Хотят поговорить с тобой.

Я испуганно поежилась.

– Они чем-то раздражены? Один, кажется, очень зол. Это из-за меня?

Ирис успокаивающе поднял ладонь.

– Тебе нечего бояться. Брат думает, что в тебе сидит паразит, но это не так.

– Какой еще паразит?

– Нет в тебе никакого паразита. – Ирис с улыбкой покачал головой. – Внутри тебя много непонятного, но паразитов там нет. Пойдем. Не бойся.

– Ирис… они прогонят меня?

– Они не могут тебя прогнать. Прогнать тебя может только Королева… а ей незачем это делать.

Голос его чуть сфальшивил в конце фразы. Он не мог говорить за королеву. И он совсем не был уверен, что ей незачем меня прогонять. Поддавшись мгновенной панике я схватила его за руку. Ладонь Ириса была такая ускользающее-невесомая, что, казалось, она тает у меня под пальцами. Я чувствовала, что теряю это чудо, прямо здесь и сейчас.

Он потянул руку к себе и я выпустила ее.

– Тише, – шепнул Ирис, осторожно проведя сгибом пальца по моей щеке. – Не бойся. Я не отдам тебя им.

В глазах его тлело знакомое свечение, едва уловимое в светло-сумеречной глубине. Он улыбнулся, но от этой улыбки дистанция между нами только увеличилась. Я вся дрожала, выбираясь вслед за ним из ивовых зарослей.

Один из волшебников сидел на большом плоском камне, свободно закинув ногу на ногу. Другой прислонился к стволу сосны, не боясь запачкать одежду смолой. Оба были черноволосы и черноглазы, и к тому же одеты в черное. Черный цвет – это было единственное, что их объединяло. Потому что только один из них, тот, который сидел на камне, оказался человеком.

Он, улыбаясь, смотрел на нас, но не двигался. На лице второго не было даже тени улыбки. Этот второй отлепился от сосны и шагнул к нам навстречу.

Вернее, я видела только начало движения, когда он повернул голову и резанул меня недобрым взглядом, а потом он вдруг воздвигся высоченной башней прямо надо мной и жесткие пальцы, стиснув подбородок, задрали мою голову кверху. Огромные, приподнятые к вискам глаза его надвинулись – в лицо мне словно кипящей смолой плеснуло.

Я ощутила боль и моментальное проникновение, будто змея скользнула в трещину в черепе. В долю мига все внутри у меня, включая кости, мозги и кишки, было покромсано и превращено в фарш, и только кожа сохранила внешнюю форму и не позволила мне разлиться у него под ногами лужей слизи. В следующее мгновение все внутренности оказались на месте, а в голове возникла легкость и гулкая пустота. Я не успела ни охнуть, ни вскрикнуть, ни потерять сознания. Я бы с удовольствием потеряла его сейчас, но волшебник выпустил мой подбородок и ткнул пальцем в переносицу, сделав это невозможным.

– Ох, Вран, – пробормотал у меня за спиной Ирис. – что же ты творишь…

Волшебник отодвинулся, глядя на меня с недоверием. Он молчал, поджав губы. Кожа у него была очень смуглая, такого странного оттенка темной, чуть запыленной листвы в разгар лета. Иззелена-смуглая и необычайно чистая кожа, благородный металл без полировки. Резкое, яростное лицо немыслимой красоты. От взгляда на него захватывало дух и бегали по спине мурашки. Впрочем, я уже не понимала, красив этот Вран или безобразен – такую едва сдерживаемую неистовую силу излучало его большое тело и его дикие, черные, лишенные малейшего проблеска глаза.

– Итак, – оказалось, что второй волшебник, человек, неслышно подошел к нам. – Что ты теперь скажешь?

– Ничего нет, – сквозь зубы буркнул Вран, и зубы эти жутковато вспыхнули. – Странно.

– Я же говорил!

Руки Ириса легли мне на плечи, прохладной тенью коснулись обожженной кожи. Я воспряла, как засыхающее растение, опущенное в воду.

– Как тебя зовут, девочка? – спросил человек.

– Леста, – пролепетала я.

На фоне высоченного Врана человек выглядел бледно. На полголовы ниже его, в бесформенном длинном балахоне, в тяжелом плаще, скрывающем фигуру. Но все равно было видно, что плечи у него узковаты, а открытые кисти рук слишком худы и похожи на птичьи лапы. Северянин с землистым лицом. Возраст его был совершенно не определяем.

– Меня зовут Амаргин, а этого громилу – Вран. – Я снова увидела спокойную приветливую улыбку, и мне сразу стало легче. – Он на самом деле вполне сносен, если не унюхает где-нибудь себе врага, а в тебе он врага не унюхал, так что бояться его нечего. Ты можешь вспомнить как попала сюда?

– Меня связали и бросили в реку, – ответила я. – Я вообще-то умею плавать, но не в связанном виде. Я захлебнулась. Больше ничего не помню.

Во мне обнаружилась храбрость, но только потому, что Ирис стоял за спиной и сжимал мои плечи. Мне страшно хотелось прислониться к нему, но такая фамильярность не понравилась бы волшебникам, и, скорее всего, самому Ирису тоже.

– А кто тебя бросил в реку? – продолжал допрашивать человек по имени Амаргин.

– Священник из Андалана. Помощник Его Преосвященства епископа Ганора.

– Это была казнь?

– Это называлось – «испытание водою». Проверяли, ведьма я или нет.

– А ты ведьма?

– Нет! Я знахарка, лекарка, – я потупилась. – Была… вообще-то меня за дело бросили. Я виновата.

– Вот как? И в чем же?

– Из-за меня пропала королева Каланда. Я не смогла ее вернуть. Я вообще не поняла, что случилось.

– Каланда? – переспросил Вран.

Они с Амаргином переглянулись и Амаргин кивнул.

– Знаете что, господа, – заявил он. – Мы с нашей гостьей погуляем тут, по бережку, хорошо? Я думаю, ей легче будет поведать все своему, так сказать, соплеменнику. Пойдем, голубушка.

Он протянул мне руку.

– Амаргин! – беспокойно окликнул Ирис.

– Все в порядке, Босоножка. Мы поговорим и вернемся.

Волшебник ухватил мою ладонь и повлек меня мимо высоких камней на длинный песчаный пляж.

Я оглянулась. Вран стоял рядом с Ирисом, возвышаясь над ним как скала над цветком, и что-то ему втолковывал. А тот слушал молча, опустив голову.

– Они правда братья? – спросила я.

– Правда. – Волшебник Амаргин грустно усмехнулся. – Был еще старший, Шелари, и он не походил на этих двух. Воин, маг и музыкант, три брата, и такие разные. Впрочем, я уже сочиняю. Ирис никогда не видел старшего, он родился после того как погиб Шелари.

– Погиб?

Здесь тоже случается смерть? Здесь, за пределами мира?

Амаргин будто прочел мои мысли:

– Мы, люди, называем их бессмертными, но мы ошибаемся. Смерть, как и тараканы, встречается повсюду. – Он с мудрым видом поднял тонкий, как щепка палец, помедлил, озабоченно осмотрел его со всех сторон и вытер о плащ. – А также мусор, мыши, крысы и кошки. Все эти явления черезвычайно загадочны. Особенно тараканы. Но мы разговариваем сейчас не о них, а о тебе. Ты проникла с той стороны на эту. Как тебе это удалось?

– Не знаю, – сказала я. – Поверь мне – не знаю…

– Леста!

Он окликнул меня с порога – полуденное солнце било ему в спину, превращая вихрастую рыжую голову в настоящий костер. Я приветливо махнула рукой.

Ратер подошел и недоуменно нахмурился на моего собеседника. Пепел не спешил представляться. Он взглянул на Кукушонка, на меня, а потом скромно опустил глаза и уставился в свою пустую кружку.

– Это Пепел, певец и странник, мастер школы «сухой ветки», – раз они оба не почесались, я посчитала своим долгом объяснить молодым людям, кто есть кто. – Это Ратер Кукушонок, его отец держит паром через Нержель.

– Нам пора, – мрачно заявил Кукушонок. – Еще надо в «Колесо» зайти.

– Прислуга уже сбегала. Возьми вещи в моей комнате, они в одеяло завернуты. Я уже готова.

Кукушонок отправился за вещами. Пепел продолжал молчать, нервно оглаживая ладонями бока своей кружки. Я подумала – сколько же он тут сидел в молчании напротив меня, пока я воспоминаниям предавалась? Ни словом, ни жестом не нарушил этих моих полугрез – может у меня глаза как-то по-особому стекленеют или челюсть отпадает при погружении в прошлое? Да так, что любому постороннему понятно: не тронь блаженную, пусть себе…

Игла памяти с косматой цеплючей нитью боли, с крепким узелком утраты на конце штопает прорехи моей души. Именно что штопает – материал настолько ветхий, что вся поверхность постепенно превращается в дерюгу, в колючую привязчивую тоску, в неровные узлы потерь, с оборванными хвостами маленьких моих надежд.

Ирис! Вспомни меня, черт тебя дери! Или забывайся скорее вместе со своей рекой, своими сумерками, своими камышами! Не могу я больше!

Нет, могу. Самое ужасное – могу и буду. Меня еще в детстве по рукам лупили за то что расчесываю комариные укусы и сдираю корку с расцарапанных коленок. Кровь течет – хорошо, образуется корка еще более толстая и вкусная.

Тьфу!

Встретилась глазами с Пеплом. Что это? Неужто он смотрит с жалостью?

– Думаешь, милый тебя забыл? – спросил певец очень тихо, опираясь о стол и сильно подавшись вперед.

Я отпрянула:

– Какой такой милый? Я подсчитывала, сколько мне надо купить рыбы и крупы для небольшой поездки за город. Ты, Пепел, фантазер, даром что нищий оборванец. – Я решительно поднялась. – Счастливо оставаться. Вон Кукушонок идет. Эй, Ратер, ты ничего не забыл? Зеркальце мое взял?

Глава 8
И снова Стеклянная Башня

Навстречу нам, пользуясь приливом, шли два торговых когга, сопровождаемые лоцманской лодочкой. Ратер из-под руки разглядывал вымпела на мачтах.

– Из Аметиста идут, – сказал он с видом знатока, – Посмотри, какие красавцы! Не меньше тридцати ярдов в длину.

– Откуда ты знаешь, что из Аметиста?

– Вымпела рыжие видишь с орлами? Это агиларовский герб. А герб высокого лорда позволен только торговцам из столицы провинции. Так что это аметистовские. Слышь, а как первый кораблик называется, который с синей полосой?

– «Пиларин» – прочитала я. – А как второй, не вижу.

– «Пиларин», – Кукушонок поплямкал губами, словно пробуя имя корабля на вкус. – Иэх, а я хотел лодку «леди Луной» назвать. Батька запретил, сказал, что лодкам имен не положено. Да и какая она леди, в самом деле… Эй, ты держи правее, а то налетим на них.

Наша лодочка мягко запрыгала на череде косых волн. Я вспомнила, как предлагала Кукушонку деньги на обзаведение, и только покачала головой. Его интерес к морской торговле был чисто умозрительным. Мы плыли смотреть мантикора.

Пропустив купцов, Кукушонок налег на весла. Ветер шел с моря, поэтому парус мы не поставили, но все равно, на лодке плыть – это не ногами перебирать. Стеклянная Башня проступила из жаркого марева голубовато-лиловым полупрозрачным крылом, над ней движущейся сетью кружили чайки.

– Так, – парень оглянулся через плечо. – Теперь осторожно. Держи вон на тот камень, который на жабу похож.

– Не первый раз на руле, – буркнула я. – Тогда я прошла здесь без весел и при отливе, между прочим.

– И все гребеня бортами пересчитала. Благо, что не совсем раскокала. Потом целый день пришлось дно смолить. Держи правее, говорю!

Мы благополучно пристали в тесном заливчике, совсем, кстати, не в том, где я приставала прошлый раз. Ратер все-таки знал реку гораздо лучше меня. И было очевидно, что тут лодку не побьет о камни, даже если начнется болтанка при отливе.

Мы вылезли на тропинку, опоясывающую скалу с севера. Здесь имелась довольно широкая ровная площадка и мне нравилось входить в грот с этой стороны.

– Там, среди вещей, есть шаль, достань ее, – велела я. – Нет, не клади сверток на землю, держи в руках. Я должна завязать тебе глаза.

– Как же я тогда увижу мантикора? – засопротивлялся Кукушонок.

– Когда дойдем до мантикора, тогда и снимешь, – отрезала я. – Кстати, разуйся. Придется идти по пояс в воде. Холера черная!

– Что?

– Мантикора будет плохо видно из-за прилива. Он же в воде лежит. – Я почесала нос. – Ну, выбирай: или мы идем сейчас и видим только верхнюю часть мантикора и немножко спинного гребня или ждем полчетверти и видим мантикора целиком.

– А почему бы… ну, не дождаться отлива там, внутри? – поинтересовался Кукушонок.

Он, кстати, заметно разволновался, хоть и не подавал виду. Он взмок, и не только от жары, подмышками на старенькой льняной рубахе расползлись темные пятна. По вискам тоже текло, красноватые волосы прилипли ко лбу. И глаза у него очень уж сильно блестели.

– Ты думаешь, у тебя хватит сил простоять в мертвой воде полчетверти?

– Почему бы и нет?

– Хм? Ну пойдем, раз ты такой храбрый. Снимай обувку и бери ее с собой. А повязку все-таки придется сделать.

Я намотала шерстяную шаль ему на глаза, что при такой жаре было немалым испытанием. Поставила его лицом к стене, достала свирельку и заиграла.

Посыпался песок, камень заморщил и лопнул. Я толкнула Кукушонка меж лопаток.

– Шагай вперед. Шагай!

Парень сделал шаг в темноту, споткнулся и грохнулся на четвереньки. Я едва успела перескочить через него, когда щель в скале захлопнулась как капкан.

Он споткнулся, наступив на крышку сундука, утонувшего в песке и монетах, проломил гнилые доски и застрял босой ногой в бронзовых лентах обивки. Сверток выпал у него из рук.

– Не снимай повязку!

– Я не снимаю. Куда это я влез? Там горох, что ли?

– Держись за меня. Сейчас я тебя освобожу.

– А здесь холодно. И гулко так! Э-эй!

Заметалось эхо, взлетело под купол, к косому пролому в потолке, со звоном отскочило от поверхности воды, понеслось колобродить и аукаться по закоулкам.

– Это пещера, – объяснила я, – Вытаскивай ногу, только осторожно.

Ратер потащил ступню вверх, вытягивая вместе с ней завязшие в пальцах, спутанные как кудель жемчужные нити. Они тут же разорвались от ветхости сразу в нескольких местах и жемчуг градом брызнул в разные стороны.

– Хм… пара царапин. Ничего, мертвая вода залечит.

– Эге-гей! – снова заголосил Кукушонок и вдруг испугался. – Слушай, а я не разбужу мантикора?

– Не знаю. Но скорее всего нет. – Я взяла его за руку. – Пойдем. Осторожнее, напорешь ногу. – Отпихнула с пути острозубый венец. – Вот здесь надо аккуратненько перешагнуть. – Длинный вал тускло блестящего оружия, щитов и доспехов, частично поломанных и разрозненных. – А сейчас мы войдем в воду, не поскользнись. – Дно сплошь покрыто чешуей из золота. – Но это еще не мертвое озеро, мертвое озеро будет дальше.

Мы свернули налево. Еще десяток шагов в стремительно остывающей воде – мне почти по грудь, Кукушонку по пояс – и перед провалом, полным выстуженной тьмы, я сдернула платок с кукушоночьих глаз.

Он сразу заозирался, закрутил головой. Я нашарила между камней корзину и вытащила рыбешку. Отправила ее за пазуху (куда же еще!), а шаль завязала узлом на груди, чтобы не потерять.

– Вперед. Но учти, сейчас тебе будет очень холодно, очень душно и очень плохо.

Он неловко вытянул перед собой руки, ощупывая мрак.

– Что в повязке, что без – не видно ни шиша. Дьявол, я даже тебя не вижу! Леста, ты где вообще? Вот ведь пропасть какая…

– Перед тобой что-то вроде завеси, – объяснила я. – Что-то вроде пленки из темноты. Проходи сквозь нее, там будет светлее. Ну, кто рвался к чудесам?

Кукушонок вытянул руки словно ныряльщик, и ринулся в непроглядный провал. Раздался плеск и слабый вскрик – шагнув следом за ним, я обнаружила, что он опять споткнулся и окунулся чуть ли не с головой.

Вынырнул, вытаращив глаза, разинутым ртом ловя неживой разреженный воздух. Слепо цапнул зеленоватую жижу, заменяющую тут воду, захрипел, схватился за лицо, потом за горло…

– Успокойся! – я хотела прикрикнуть на него, но окрика не получилось, потому что воздух в легких оказался на две трети разбавлен пустотой, как вино разбавляют водой, и остался лишь слабенький кисловатый привкус на большой объем совершенно бесполезного ничего. – Спокойней, Ратер, не дергайся, иначе задохнешься. Спокойнее, спокойнее… спокойнее.

В это мгновение он вдруг застыл, замер по пояс в воде, напрочь забыв про свой испуг, и про попытки дышать тоже совершенно забыв.

Он увидел мантикора.

Он видел его фосфорным стеклистым силуэтом, окруженным слабо светящимся гало, как луна в пасмурную ночь. Он видел бессильно распахнутый крест рук и упавшую на грудь голову, и каскад лезвий-волос, скрывающих лицо. Он видел торчащие из воды зеленые сабли спинного гребня, видел тусклое, плывущее из глубины свечение драконьего тела. Он видел спящее чудовище, не живое, не мертвое, не опасное, распятое на цепях, заросшее светящейся слизью, ранящее глаз одним только обилием режущих кромок, пугающее своей неподвижностью, пугающее возможностью движения, скрытой угрозой, вероятностью разрушения, тайным зародышем насильственной смерти.

Ратер издал какой-то всхлип и протянул к чудовищу мокрую дрожащую руку. И закашлялся от недостатка воздуха, сгибаясь пополам, чуть не окунаясь лицом в ледяной студень. Я придержала его за плечи.

– Назад? Пойдем назад?

Как ни странно, но я сама чувствовала себя почти терпимо, и вполне находила в себе силы добраться до мантикора и накормить его рыбой. То ли я умудрилась привыкнуть к этому месту, то ли вид чужих страданий меня каким-то непонятным образом поддерживал.

Кукушонок не мог говорить. Он только упрямо мотнул головой и потащился вперед, к чудовищу. Наверное, хотел его потрогать.

Я помогала ему идти. Вернее, почти плыть. Парень, похоже, не очень соображал что делает.

Мы добрались до мантикора и я влезла на его лапы. Ратер благоговейно коснулся мантикорьего бока, провел ладонью по ребрам, словно погладил дерево. Потом заглянул в склоненное лицо, пальцем дотронулся до свисающего лезвия-пряди.

– Осторожнее, – сказала я, без лишней паники переждав обморочное головокружение. – Не напорись на волосы, они у него острее ножей. Сейчас мы его покормим, если удастся.

Удалось. Мой красавчик слопал всю рыбешку, и я даже пожалела, что взяла только одну. Проголодался, наверное, вчера-то я его не кормила. Хотя, если трезво поразмыслить, разве способен он, находясь без сознания, чувствовать голод? Может он глотает просто потому, что что-то попало ему на язык? Будь это, например, не рыба, а обыкновенная галька, он бы и ее проглотил?

Я вытерла мантикоров рот от рыбьего сока и приподняла в ладонях его лицо. Оно горело фосфорной зеленью, мои пальцы на щеках его чернели провалами.

– Взгляни, Ратер. Взгляни на него! Он прекрасен, правда?

Ратер молчал, наверное, речь ему вообще отказала. Я смотрела и смотрела в спящее спокойное лицо, замкнутое, словно запертая изнутри дверь. Та сторона была закрыта от меня на сотню замков, на тысячу засовов. Достучаться бы, дозваться… криком докричаться, плачем доплакаться, на коленях к дверям твоим приползти, отвори, друг, двери, отопри замки, отвали засовы! Как ярый огонь двери рушит, стены ломит, кровлю точит, так пусть голос мой аки ярый огонь двери рушит, стены ломит, кровлю точит. Навеки, повеки, отныне и довеки… а словам моим ключ да замок… ключ – под язык, замок – за порог…

Рядом что-то длинно прошелестело и меня ощутимо приподняло волной.

– Ратер?

Парень, так и не издав ни единого звука, повалился в воду плечом вперед, но сразу же всплыл, безвольно раскинув руки. Ах ты, пропасть!

Я соскочила с мантикоровых лап, погрузившись в воду по грудь. Схватила Кукушонка за ворот. Мертвое озеро тут же отомстило мне за поспешность – заныли виски, перед глазами развернулось шевелящееся полотнище, багровое, в зеленый горошек.

Пришлось переждать.

Отбуксировать Кукушонка к выходу из малого грота, и дальше, в большой грот, оказалось довольно легко. Он не тонул, я только чуть придерживала его голову. А вот целиком вытащить его на берег мне не удалось. Легкий в воде, на воздухе он был совершенно неподъемным. Мне пришлось оставить идею выволочь его беспамятное тело прочь из грота.