Текст книги "Золотая свирель"

Глава 23
Кошачий бог

Они сидели у костерка – втроем. Хелд потягивал что-то из баклаги, Пепел вырезал на палке узоры, Кукушонок ворошил прутиком прогоревшие дрова. У меня сразу отлегло от сердца. Нашелся!

Пепел оглянулся на меня и что-то сказал. Ратер вскочил.

– Эй! – крикнул он. – Нашлась пропащая!

– Это я пропащая? Это ты пропащий. Где ты шлялся?

– Нет, вы слышите? Я – пропащий! Сама-то! Ушла и не вернулась! Ее, оказывается, псоглавцы прихватили. Если бы не батька…

– Ладно, ладно. – Я протянула ему руку. – Рада тебя видеть, бродяга. Живого и здорового.

Он схватил меня за руку, дернул к себе и крепко обнял.

– Ух! – пробормотал он, встряхивая меня как щенка. – Тебя на цепочке водить надо. Я тебя десять раз уже похоронил. Черт знает что мерещилось. А батьку с Пеплом послушать – так я немного выдумал.

Взял меня за плечи, отодвинул. Оглядел. Скосил янтарный глаз на нашего линялого менестреля.

– Ну, Пепел, ты просто волшебник. Вылитый пацан получился. На себя не похожа.

– Я актер, лицедей. – Пепел довольно улыбнулся. – Мастер перевоплощений.

– Как там твой друг? – Хелд задумчиво потряс баклагу возле уха, определяя количество выпитого.

– Ты к мантикору ходила? – шепотом спросил Ратер. – Нашла его? Как он?

– А! – Я поморщилась. – Не хочет обратно на остров. Уперся как мул. Не знаю, что с ним делать.

– Слушай, а в замок-то ты тогда таки добралась? Или нет?

– Добралась. Оказалось, с принцессой все в порядке.

– Ты ж говорила…

– Ошиблась. Не разобрала в кровище. У нее один только шрам, вот тут.

– Она не ослепла?

– Нет. Все в порядке. Все хорошо. Забудь, что я говорила.

Ратер недоверчиво нахмурился, но отвязался. Я вздохнула. Не так хорошо, как хотелось бы. Но свои желания мы должны исполнять сами.

Холера.

Подошли к костерку. Пепел отодвинулся, приглашая сесть на охапку тростника. Хелд протянул ополовиненную баклагу.

– Глотни, барышня. Устала?

– До чертиков. Шлялась по лесу, по колдобинам, босиком. – Я вытянула к огню натруженные пятки. – Толку чуть.

– Так что, друзья-приятели, – сказал паромщик. – Пора нам в дорогу, э? Ежели сейчас выйдем, к ночи в Чернохолм успеем. Рыбачья деревенька енто милях в тридцати от устья. Только поспешить надобно, пока отлив не начался.

– Вчетвером в лодку не влезем, – покачал головой Ратер.

– Да что лодка! В порту новую купим. – Хелд похлопал по узлу. – Чего стесняться? Хавн Коростель намедни свою продавал, можа не продал еще. Ща схожу и куплю. А вы тут подождите.

– Да Хавн тебя не признает.

– А и пусть не признает. Мне не Хавн нужон, а лодка его.

– Вы поезжайте, – сказала я негромко, не поднимая глаз. – Поезжайте. Я останусь. Мне нельзя ехать.

– Еще чего, барышня! Хочешь, чтобы…

– Тссс. Не надо, Хелд. – Худющие, ломкие как камышинки, пальцы певца легли мне на руку. – Если она говорит «нет», значит – нет.

– Да что за дурость тебя тут держит, барышня? С псоглавцами разговор не договорила?

– Нет, Хелд. Мой друг остается здесь, и я не могу его бросить. Здесь остается мой учитель. Кроме того, я обещала принцессе найти того, кто хочет ее убить.

– Тю! Да ты что – с ведьмищей этой спелась?

Ратер встал.

– Бать. Пойдем, поговорим.

– Да что говорить…

– Пойдем.

Они отошли.

Пепел погладил мою руку слабой влажной ладонью. Будто пучком прелой соломы пощекотал. Нельзя сказать, что прикосновение было приятным, но оно успокаивало.

– Какое тебе дело до принцессы, Леста?

– Большое. Это долгая сложная история. Ты говорил, что знаешь, кто я.

– В большей или меньшей степени.

– Откуда ты это знаешь?

Он только головой качнул. Я осторожно высвободила руку из-под его ладони.

– Я утопленница. Двадцать четыре года назад я утонула в этой реке.

– Хочешь напугать меня? Я это знаю.

– Я была в Сумерках. В холмах. На той стороне.

– И это я знаю.

– Здесь у меня остались не отданные долги. Я знала мать принцессы, королеву Каланду. Каланда умерла. Теперь ее дочери грозит опасность. Я считаю, что обязана в этом разобраться.

Он вздохнул.

– Понимаю. Так что с принцессой?

– Ее хотят убить. Было три покушения. Как она выжила после второго, вообще не представляю. Сейчас… у меня есть некоторый план. Ты знаешь, где находится королевская усыпальница?

Пепел задумался, потом пожал плечами.

– Никогда не интересовался.

– Неважно. Ты… согласен мне помочь?

Он кивнул, улыбнулся. Хорошая улыбка – и слов никаких не надо.

– Я хочу вызвать Мораг к могиле матери. Сегодня ночью. Я могу написать ей записку, но записку надо отнести в Бронзовый Замок. Возьмешься? Я дам тебе денег, чтобы пройти.

– У нас не на чем писать записку. Может, передать на словах?

– На словах… Ну, скажи: "Сегодня, как стемнеет, Леста ждет тебя на могиле Каланды".

– Принцесса мне поверит?

– Если не поверит, решит, что убийца ее выманивает. И все равно пойдет, насколько я успела ее узнать. – Я усмехнулась. – Даже скорее пойдет, чем на встречу со мной. Причем одна. Ну, можешь добавить… можешь добавить пароль: "ГаэтВетер". Только мы вдвоем его видели… хм… она-то его как раз не видела. Это неважно. В смысле, что не видела.

– Хорошо.

Я подняла голову.

– Хелд!

Они с Кукушонком, похоже, поругались. Сидели далеко друг от друга и смотрели в разные стороны. Паромщик нехотя оглянулся.

– Хелд, не в службу, а в дружбу – дай Пеплу штук пять монет. Он пойдет в город.

– Берите что хотите. – Хелд кивнул на узел. И пожал плечами.

Пепел без лишнего смущения залез в сверток, отсчитал пять авр. Спрятал их в пояс, махнул нам рукой и ушел, поигрывая палкой, по тропочке в камышах. Наверх, к дороге, ведущей вдоль берега.

Кукушонок пересел ко мне.

– Куда ты его послала?

– К принцессе. Мне надо с ней встретиться. Сегодня ночью. Ты знаешь, где находится королевская усыпальница? Под замком где-нибудь?

– Не. То есть, под замком тоже. Только там давным-давно не хоронят. Под Новой церковью теперь крипта.

– А могила королевы где?

– Королевы Каланды? Да там же, в крипте. Ты что, опять в город намылилась?

– Да, придется. Мне необходимо посетить могилу. Вместе с Мораг.

Кукушонок подозрительно меня оглядел.

– За каким таким… Ты курочить ее вздумала? Могилу то есть? Там, думаешь, ответы на загадки найдутся? Не божеское это дело, Леста.

– Курочить, надеюсь, не придется.

– Зачем тогда?

– Вопрос задать. Вернее, два вопроса.

– Кому?

– Каланде.

Пауза. Кукушонок сощурился. Непроизвольно мазнул ладонью по груди, нащупывая солю под рубахой.

– Мертвую призвать собралась… Леста, не дело это. Не дело. Боженька милостив, пока зла не вершишь, а мертвых из могилы подымать – истинное зло!

– А я-то кто, по-твоему? Не результат богопротивных действий? Что же ты дружить со мной не брезгуешь?

– О том колдуну твоему ответ держать. Пока ты зла не чинишь, я от дружбы не отказываюсь.

Он выдернул из-за ворота монетку-солю и зажал в кулаке. Глаза его в узком злом прищуре потемнели и как-то остыли. Не янтарь и не мед – холодная торфяная вода.

Я прямо-таки взвилась:

– Ах, вот как! На весах, значит, взвешиваем. Пойдет направо – руку протянем, пойдет налево – руки умоем. С нас взятки гладки. Чистенькие мы со всех сторон. Разбираемся – здесь у нас зло, здесь у нас добро. Здесь у нас черное, здесь у нас белое. За белое мы ухватимся, а черное отпихнем подальше. Ногой отпихнем, чтоб рук не марать.

– Вот я и не хочу, чтобы ты маралась!

– А почем ты знаешь, насколько я измарана? Может, у меня руки по локоть в крови? Может я детишек малых на дно утаскиваю, чтоб сожрать? Может, меня сам дьявол послал, чтоб тебя, такого чистенького, совратить и душу твою бессмертную навсегда погубить?

Кукушонок оскалился:

– Валяй, совращай. Прямо здесь. При бате.

– Уже! – Я торжествующе наставила на него указательный палец. – Уже, а ты и не заметил, глупец. Я купила тебя за пятьдесят пять золотых монет из колдовского клада! С потрохами купила!

Он отшатнулся и побелел, словно ему молоком в лицо плеснули. Даже веснушки выцвели в один момент. Глаза распахнулись до невозможности, как тогда, ночью, на островке, когда мне удалось ненадолго напугать его.

Враз помертвевшие губы беззвучно задвигались. Молитву, что ли, читает?

– Вот так и ловят таких как ты, Кукушонок, чистюль. – Меня охватил горький восторг разрушения. – Доверяющих своему сердцу, потому что оно не знало грязи. Так и ловят – на доверии. Чтобы тебя обмануть, не надо лгать. Тебе надо говорить правду – ты сам себя обманешь.

– Убирайся, – прошептал он. – Убирайся сейчас же.

Вот такая беда.

Нас связывала общая тайна, общая опасность, все то же сакраментальное доверие… А что вышло? Пара слов, самое забавное, правдивых слов…

Я поднялась, глядя на него сверху вниз.

– Поверил?

Он смотрел исподлобья, зло и обиженно. Тискал в кулаке медную сольку. Молчал.

– Опять поверил. Плохо твое дело, Ратери. Никуда не годится…

Я оглянулась на паромщика, который ерзал задом по разбросанному тростнику, недоуменно поглядывал на нас, но в разговор не встревал. Да вряд ли он что-то слышал. Только видел – поссорились, голубки.

Да, Хелд. Поссорились. Пусть твое чадушко остынет и подумает.

А у меня дело есть. И я не собираюсь его отменять ради чьих-то капризов. Или принципов. Или другой какой ерунды.

Во рту было кисло. Хотела сплюнуть, но только поморщилась.

– Куда это она? – озадачился паромщик у меня за спиной.

Ратер не ответил.

* * *

На краю тропинки, вьющейся среди могил, в двух шагах за красивой, недавно отстроенной церковью, стоял черный обливной горшок, полный поблескивающих монет. Хитро так стоял, вроде бы в тени и с краю, но в то же время на виду, мимо не пройдешь. Я и не прошла. Схватила его за круглые бока.

– Ага. Ты-то мне и нужен.

Горшок в моих руках мгновенно отяжелел и взорвался гигантской черной вспышкой. Мощные лапы с размаху опустились на плечи, нос мазнуло жарким и мокрым, ладони раздвинули лохматые собачьи ребра.

– Ой-ей! С ног собьешь!

– Рррр-гав!

Пес танцевал на задних лапах, лупил меня в грудь передними и норовил вывозить лицо широченным слюнявым языком.

– Гав! Гав! ГАВ!!!

Кислое настроение неожиданно улетучилось. Вот кто не будет с постной физиономией указывать мне, что хорошо, а что плохо! Вот кому все равно – что живой, что мертвый, лишь бы человек хороший был! Я вцепилась в густющую шерсть и, радостно рыча, принялась тузить приятеля. Мы грохнулись на тропинку, покатились от камня к камню, прямо по клумбам, сминая роскошные поздние георгины и простенькие золотые шары, брыкаясь, извиваясь, визжа, хохоча и гавкая во все горло.

– А вот я вас сейчас, хулиганы! Нашли, где кувыркаться!

Поперек хребта слабенько хлестнуло. Однако клубок наш тотчас развалился, мы отскочили в разные стороны.

– Вот сейчас стражу позову! – Старик-сторож воинственно размахивал клюкой и топал на нас ногами. – Вот вы у меня попрыгаете! А ну, прочь пошли! Пошли, пошли прочь! Цветы поломали, негодяи… Вот я вас!

Не сговариваясь, мы порскнули к воротам. У ворот я оглянулась – сторож ковылял за нами, через шаг останавливаясь, хватаясь за грудь и потрясая палкой. Мне стало стыдно. Цветы-то мы и вправду поломали.

– Простите нас! Больше не будем!

– Вот я вас… – донеслось в ответ.

– Он глухой, – сказал Эльго. – И впрямь, нехорошо получилось. Он тут совсем один сидит, только и радости, что гонять всякую бестолочь вроде нас. Пойдем куда-нибудь в кабак, купим ему жестянку табаку.

– У меня денег нет.

Эльго осклабился:

– Да уж оторву я от себя кусок ради такого дела. Пойдем, сожрем чего-нибудь. Только не рыбы! Рыба – она для рыбоедов. Сосисок с горохом, а? Колбасы жареной! Под пивко, грррр…

– Пирожков с повидлом… И рулет с орехами, на меду.

– Это под пиво-то?

– А что? Нормально.

– Ну у тебя и вкусы.

– Э, ты еще не знаешь, какие вкусы у принцессы Мораг. Она такую гадость пьет!

– Да знаю я. Гулял с ней по кабакам не раз. Уж она гулять горазда! Свита вся давно под столом, а она – ни в одном глазу. Колобродит, конечно, но не спьяну. Мы с ней как-то тягались, кто кого перепьет.

– Вот как? И кто кого?

Черный пес, похоже, смутился.

– Да понимаешь… не помню. Помню только, пожар потом был. Только ты не спрашивай, кто поджег. Я, во всяком случае, не поджигал. Кажется. Зачем мне это?

Я только хмыкнула. Вот это, понимаю, принцесса! Грима лохматого споить…

Мы уже вышли на портовую площадь. Небо затянуло тучами, и город и порт как-то очень быстро накрыло сумерками.

– Слушай. – Я остановилась. – Хочу тебя сразу предупредить. Я тут… наследила в городе, и меня ищут.

– Золото?

– Ну да…

– Слыхал. Теперь понятно, чего ты так обрядилась.

– Это Пепел меня обрядил. Похожа на мальчика?

– Эт ты не меня спрашивай. Я суть вижу, а что там на тебе поверх нацеплено – мне без разницы.

– Собственно, я к чему веду. Во-первых, у меня к тебе большая просьба. Во-вторых, мне все равно придется войти в город.

– Как же без просьбы, – проворчал грим. – Нет бы просто так прийти, по-соседски… Ну что там, давай, излагай свою просьбу.

– Я прошу тебя поговорить с мертвым человеком. С королевой Каландой.

– Уау… Это еще зачем?

– Ее дочь в опасности. Мать должна ей помочь.

– Ничего она ей уже не должна, – покачал головой Эльго. – Но мертвые всегда говорят правду. Если вообще говорят.

– Надо попытаться! Очень, очень надо.

– Очень – очень?

– Очень – очень.

Грим помолчал, опустив к земле черную волчью морду.

– Леста. Подружка. Соседушка. Ты понимаешь, о чем просишь?

– Ты не можешь этого сделать?

– Сделал бы… за твои красивые глаза. – Он тряхнул головой, уши звонко щелкнули. – Но я тут могу быть только посредником. Это сделка с Полночью, понимаешь?

– Ну… да.

Теперь был мой черед уставиться в землю. Я мало знала про Полночь. Вран и Гаэт ее проклинали, Ирис ее сторонился, Королева ненавидела всем сердцем. Амаргин Полночи не гнушался, но требовал осторожности. Еще была Перла, Прекрасная Плакальщица, совместившая в себе Сумерки и Полночь, но с ней я так и не удосужилась серьезно побеседовать.

– Не то, чтобы я тебя пугал или сильно отговаривал, подружка. Просто хочу знать, соображаешь ли ты, что делаешь. Серьезное решение. Сделка. Так ли тебе эта беседа нужна?

– Я ломала голову целый день. Мне надо во что бы то ни стало обойти противника. Что от меня потребует Полночь?

Эльго задумался.

Надолго задумался.

Странно мы, наверное, смотрелись, на краю площади, в стороне от неумолкающей портовой суеты, недалеко от городских ворот: босой подросток в дурацкой войлочной шляпе – и сидящий перед ним здоровенный черный пес с острыми ушами. Хотя – почему странно? Мальчишка разговаривает с собакой. Самая естественная из существующих картин.

– Ну что, – грим выпал из задумчивости. – Значит, сделка. Предлагаю равный обмен – услуга на услугу.

– Какая услуга?

– Когда мне придет нужда, – пес прищурил алые глаза, – я обращусь к тебе, Леста Омела. И ты выполнишь мою просьбу. Ага?

– Эльго, я надеюсь, ты не попросишь меня… о чем-нибудь невозможном? Убить того, кто мне дорог… вообще кого-то убить…

Грим выразительно пожал плечами:

– Вряд ли мне понадобиться чья-то смерть.

– Ну и всякое такое… Давай определенно договоримся. Конкретно.

– Э-э, нет. Так не годится, соседка. – Песья саблезубая улыбка. – Поверь моему опыту, определенность в такой сделке еще хуже. Договор с Полночью – это сделка с судьбой. Чем больше ты будешь подозревать подвох и пытаться от него защититься, тем вероятнее попадешься. По дружбе тебе говорю. Вообще-то я не обязан о таких вещах предупреждать.

Я покусала губу. Эльго прав. Сделка есть сделка. Конечно, хочется заплатить поменьше, а получить побольше. А еще лучше – задаром. Но в итоге все равно получится, что провел сам себя.

– Судьбу можно обманывать, – кивнул грим, будто услышал мои мысли, – но нельзя обмануть. Так один умный человек сказал. Очень точно сказал. Правда, он говорил о времени, но и судьба, и время – суть отражения единого закона бытия.

– Полночь подчиняется законам бытия?

– А куда мы денемся? Полночь существует – значит, бытие.

– Но мертвые – это ведь ваша епархия?

– Помнишь, что наш с тобой общий приятель говорил? Что, де, нет никаких мертвецов? Ну вот, он, в общем-то, прав.

– Погоди, погоди, погоди… А кого же мы спрашивать собираемся? Ты же сам только что заявил, мертвые говорят исключительно правду!

– А! Мертвые. Мы с тобой разные вещи называем одинаковым словом. То, к чему мы можем обратиться – всего лишь слепок памяти. Сброшенная шкурка, лишенная души. Одежка прошлой жизни, помнящая тепло живого тела. Ну, если, хочешь, свиток, где записан каждый шаг, каждый вздох некогда почившего. Все то, что душа, освобождаясь, оставляет в Полночи. Только это, ничего другого. – Эльго неожиданно фыркнул. – Так что у нас там хламовник порядочный.

– Значит, я должна заплатить Бог знает чем только за то, что попросила прочесть пару абзацев из книги? Несправедливо, не находишь?

– Не нахожу, – отрезал грим. – Тебе не положено читать эти книги.

Опять прав.

– Ладно. Сделка, так сделка. Что там от меня требуется?

– Леста Омела, ты скажешь правду, когда я этого потребую. Как тебе такая формула? Никаких передергиваний. Никаких убийств. Никакой лжи.

Но даже правда – палка о двух концах. Торговаться не имело смысла. Да и что такого я захочу скрыть от грима? Эх, была – не была!

– Хорошо. Я согласна. Когда ты потребуешь, я скажу правду.

– По рукам!

Пес протянул мне косматую жилистую лапу, и я ее потрясла.

– Значит, попытаемся докричаться. – Он поднялся. – Я, конечно, не могу сейчас обещать, что твоя королева ответит. Память потихоньку истаивает, теряет ясность. А потом смешивается с другими в такой общий кисель. С киселем только наймарэ может разобраться, да и то не всякий. На месте скажу точно. Но если не получится, сделка будет считаться несостоявшейся.

– А ты знаешь, где лежит королева?

– Под Новой церковью, ее ведь недавно похоронили.

– Э… восемнадцать лет назад.

– Я и говорю – недавно. Но сперва надо найти Эльви. Нехорошо вламываться в чужой дом без спросу.

– Кого надо найти?

– Эльви. Эдельвейс. Увидишь. – Он вдруг засмеялся. – Вот такие дела, мне приходится спрашивать позволения у сумеречной твари. Но я думаю, она не откажет. Ее разлюбезных Лавенгов никто тревожить не собирается.

Мы потихоньку двинулись к воротам.

– И вы не ссоритесь?

– Не-е. Последняя глупость – с соседями цапаться. Когда в крипте похоронили Лавенгов, Эльви ко мне с поклоном пришла. Попросила, чтоб разрешил за своими присматривать. Ну я разрешил, чего там, я ж не зверь какой. Понимаю все. Так что Эльви в крипте за хозяйку, я уж туда и не суюсь. Мирно соседствуем.

Мы не спеша поднимались по улице Олений Гон, ведущей прямиком к Новой церкви. Именно на этой улице несколько дней назад я потеряла золотую свирель.

– Здесь кабачок есть, – сказал Эльго. – Как раз в виду церкви. «У лиса» называется. Портер там отличный подают, а за светленьким лучше идти в «Колесо». Подождем, пока вечерняя служба закончится. И Эльви туда частенько заглядывает, может, в кабаке и встретимся. Друзья у нее там и подопечные. Ну, чего я тебе рассказываю, сама увидишь.

* * *

В кабачок «У лиса» я вошла, прижимая к животу кожаную торбочку, доверху набитую серебром. В зале было уже довольно людно, но пьяных рож пока не наблюдалось Вечер только начинался. Я углядела свободный стол в темном углу, наискосок от большого открытого очага и деловито туда направилась. Однако на полпути была перехвачена пухлой девицей в белоснежном, без единого пятнышка, переднике. Девица загородила мне дорогу, уперев руки в бока и растопырив круглые, с ямочками, локотки в высоко подвернутых рукавах.

– Поворачивай оглобли, пацан, – неожиданно грубо рявкнула девица. – Хозяину не резон, чтобы всякая шушера портовая голым пузом тут светила. Сваливай, сваливай. Иди вон на Козырею.

– Где ты голое пузо углядела, тетенька? – обиделась я. – Глаза протри, а? Приличная одежа, новая почти, галабрского почти сукна, а что в дырьях – так моль зверь разборчивая, абы что хавать не станет. Я вот тоже не абы что хаваю, на селедку, например, и не посмотрю даже.

– Ты мне зубы не заговаривай, моль залетная. Вот Касю-Вышибалу кликну, пойдешь селедкам на корм, они тебя за милую душу схавают. Чего, чего ты мне в нос тычешь? Ааа… вот с этого и начинать следовает, а то ишь, взялся языком загогулины писать, видали таких писателей… Что заказывать будем?

– Пожалуйста, что у вас есть не рыбное?

– Колбаса с горохом, свиное рагу, пирог с ливером, грибы с капустой.

– Колбасы и пирог. А сладкое есть?

– Повидло разнообразное, мед хороший, нонешнего года, коврижка свежая имбирная…

– О, да! И побольше. И пиво. Самое лучшее и тоже побольше.

– Не рано тебе пиво-то пить? – Девица покатала монетку между пальцами.

– Самое время для пива. И побольше! – Я уже устраивалась за облюбованным столом.

Девица буркнула «ну-ну», сунула деньги в передник и удалилась на кухню. Пару мгновений спустя из кухни донесся взвизг и звонкая оплеуха. Из приотворенной двери бочком-бочком выкатился толстый монах с глупой ухмылкой на физиономии.

А вот прислуга обнаружит пропажу монеты и обвинит в краже лапавшего ее на кухне монаха? Впрочем, потешнику гриму это только на руку. Веселья будет!

Эльго хлопнулся за стол напротив меня и подмигнул. Никто не обратил внимания на монаха. Явился из кухни, может через двор прошел. Стрельнув по сторонам глазами, я перегнулась через столешницу и зашептала:

– К Каланде у меня два вопроса. На первый она точно даст ответ, а на второй – если нам повезет. Вот скажи, она может знать имя своего убийцы?

Эльго поддел пальцем монашеский кожаный ошейник.

– Может статься, и нет, – ответил он неохотно. – Раз на раз не приходится. Если она его видела, то, конечно, знает. А если ее отравили или убили чужими руками, да еще, например, стрелой…

– Говорят, она умерла сразу после родов, от кровотечения.

– Тогда, скорее всего, отрава.

– А вот может быть…

– Да что ты торопишься? Все, что сможем – узнаем. Что не сможем – звиняй. Подожди немного, служба кончится, люди разойдутся, тогда… тссс…

К нам подошла прислуга с подносом.

Я тут же ухватила вожделенную коврижку, благоухающую словно набитый пряностями корабль с Полуденных Берегов. Пышная, темная от меда, замешанного в тесто, с глазурованной белком, чуть липкой корочкой. Пододвинув один из горшочков, я щедро бухнула на коврижку сливового повидла. Грим чихнул, посмотрел на меня неодобрительно и зарылся в блюдо с колбасой. Я залезла в другой горшочек, и поверх сливового добавила черничного. Разговор сам собой иссяк.

За большим столом перед камином ужинали несколько причудливо разодетых путешественников или торговцев. Они оживленно беседовали, то и дело подзывая белоснежную девицу. Вместе с путешественниками сидели четверо вооруженных парней – видимо, охранники. Один из них выглядел совсем чужаком – мрачный, небольшого росточка, коренастенький, смуглый, с толстой черной косой, болтающейся аж до поясницы. На нем была кожаная безрукавка, крест-накрест перехваченная перевязью с ножами-метателями. Голые руки от плеча до локтя несколько раз перепоясывали какие-то хитрые сине-черные узоры. Варвар, дикарь. Я спрятала улыбку и отвернулась.

В памяти всплыло – денег. Ваденжанский лорд когда-то сватался к нашей принцессе и натерпелся от нее позора. Понятно, почему Мораг заартачилась. Этот коротышка едва ли маковкой своей осмоленной до подмышки ей дотянется. Впрочем, он явно горец из Верхней Ваденги. А лорд их из Нижней, что на побережье. У Нижней Ваденги даже флот есть.

Под ногами у компании попрошайничал кот – большой, рыжий, с белой грудкой, в белых носочках. Один из путешественников кинул ему колбасную шкурку, другой шутливо топнул на него и засмеялся. Кот, ухватив шкурку, побежал через зал к выходу.

Дверь очередной раз отворилась, в кабак разом ввалилась пестрая толпа молодых людей. Они все уже были в подпитии и привели с собой двух веселых девок. Заметавшийся у них под ногами кот привел компанию в буйный восторг.

– Лови кошака, ребя! Ща мы его пивом напоим!

– Справа заходи!

– Плащом его, Таск! Плащом накрой!

– Эй, ты чо, плащ отдай! Своим лови, дубина.

– Хватай его!

– Сучий потрох, окорябал!

– Не троньте Пиратку, обалдуи! – закричала от кухни белоснежная прислуга.

– Ату его, ребя! Промеж ног уйдет…

Толпа сомкнулась. Девки восторженно визжали.

– Держу!

Круг распался. Один из парней, в сбитой на затылок фиолетовой шапке с фестончатым хвостом, поднял кота на вытянутой руке.

Фиолетовая шапка была мне знакома. Я заерзала на лавке, пытаясь спрятаться за гримом. У них нюх на меня, что ли?

Кот оскорбленно заорал, крутясь в воздухе и беспорядочно размахивая растопыренными лапами.

– Эй, Роза! – гаркнул фиолетовый. – Принеси полотенце!

– Чтоб ты провалился! – плюнула прислуга. – Он же тебя располосует, урода.

– Шевелись!

– Сволочи… – пробормотала я.

Эльго, обернувшийся на шум, скосил на меня глаз.

– Сделай что-нибудь, – сказала я ему. – Они кота мучают. Я их боюсь. Они меня знают. Они Пепла чуть не убили.

Эльго вдруг ухмыльнулся, щелкнул пальцами и показал куда-то в темный угол. В темном углу стоял ящик для угля, а на ящике сидела еще одна кошка. Сидела совершенно неподвижно, только глаза светились.

– Роза, скоро ты там? – рявкнул фиолетовый. – Рука затекла!

Он все еще стоял в позе полководца, держа кота за шкирку. Кот выл, приятели фиолетового давились от смеха.

– Не дам я тебе никакого полотенца! Отпусти Пирата, балбес. Это мой кот!

– Ребя, дайте кто-нить тряпку какую, плащ дайте. Сколько мне так стоять? А, платок вон с Малиновки снимите… Черт, пальцы костенеют!

Что-то было не так. Не то, чтобы кот был непомерно тяжел, но… Парень приплясывал на одном месте, воздев в неподвижной руке извивающуюся тварь. Мне даже показалось, я вижу тонкую полупрозрачную нить, соединяющую его запястье и дымный слоистый сумрак под потолком.

Я поморгала. Не понятно – то ли есть, то ли нет…

Компания засуетилась. С одной из девок содрали шаль и попытались набросить на пленного кота. Тот шаркнул задними лапами, послышался треск рвущейся ткани, девка ахнула… Кот извернулся и выпал из застывших пальцев, напоследок мазнув когтями по запястью.

– Ах ты, сучий потрох!

Мелькнул тяжелый сапог, но сбежавшего кота не достал. Нога фиолетового застыла в полуярде от пола.

Тонкая, свитая из тумана нить охватила его щиколотку, и человек оказался подвешен в воздухе за руку и за ногу, как марионетка. Под потолком в сумраке плавали какие-то бледные сизо-радужные пятна, похожие на пленки с поверхности болота. Тонкие нити тянулись как раз от них.

Пауза.

– Э! Э! Что это? Эй, чьи это шутки? А ну, пустите! Ребя, кто это шутит тут?

Фиолетовый подпрыгнул, вырывая из воздуха застрявшую ногу. Не удержался и повис, барахтаясь над полом, цепляясь свободной рукой за товарищей. Кто-то ухватил его за одежду, рванул… рукав съехал, оголившееся запястье гранатовым браслетом обвили кровоточащие царапины.

Пленки под потолком затрепетали – и вдруг камнями попадали вниз, в толпу. Фиолетовый грянулся на пол.

– Мерзость к мерзости, – тихо сказал грим. – Пускай сосут, пакость такая.

– Что это было? – прошептала я. – Твоя работа?

– Нет. – Он повернулся к столу и придвинул поближе кувшин с пивом. – Мне такое не под силу. Это Эльви.

– Кто?

– Слышишь, что Роза говорит?

Компания окружила упавшего. Народ в зале повскакивал, столпился вокруг, гомоня, переглядываясь, пожимая плечами и разводя руками. Слышались растерянные чертыхания фиолетового. Белоснежная прислуга громко объясняла всем и каждому, что на кошек нельзя поднимать руку, а тем более ногу, ибо у кошек есть их собственный кошачий бог, который рано или поздно обидчику отомстит. И фиолетовый еще легко отделался, потому что мог руку-ногу сломать или вообще шею свернуть.

– Кошачий бог? – поразилась я.

Тут поднялся малорослый ваденжанин, аккуратно обошел толпу и направился в угол, к ящику с углем. Там он отвесил глубокий поклон сидящей на ящике кошке, повернулся и прошествовал обратно, к своему месту. Безбородое темное лицо его ничего не выражало.

Эльго разулыбался:

– Денег-то просек, в чем дело, даром что дикарь. Хотя, думаю, потому и просек.

– Так это она, кошка? В смысле, вон та кошка? Она не просто кошка?

– Ты догадлива как табуретка, мать.

– Не язви! Что это за мерзость под потолком плавает?

– Приживалы. – Эльго махнул ручищей. – В любом доме их пропасть по темным углам болтается. Краем глаза их всегда можно увидеть. Мразь, безмозглые хавалки. Их твои соплеменники из Полночи притягивают. А ваша смертная братия предпочитает делать вид, что это не их рук дело, и что вы, человеки, вообще тут ни при чем.

– А что им надо, приживалам?

– Человечьи эманации. Дурные и темные по большей части. Кошек они не любят. Кошки – как березовый уголь, дрянь человечью, да и нечеловечью тоже из эфира вычищают. Одним своим присутствием. А кровушку приживалы любят, видала как они вниз попадали, когда Эльви их отпустила? О! Похоже, служба окончилась. Доедай свою коврижку и пойдем.

В зал, один за другим, входили люди, отряхивая у порога плащи и шапки – снаружи начался дождь. Фиолетовый с компанией шумно веселились у окна, напрочь позабыв про неприятности с котом. На меня они даже взгляда не бросили – и слава Богу. Хоть рядом сидел Эльго, мне все равно было не по себе. Путешественники с охраной ушли, с ними ушел голорукий ваденжанин. Ящик для угля, когда я очередной раз бросила на него взгляд, оказался пуст.

Я допила согревшееся пиво и вытерла рот рукавом.

– А кошка убежала. Я хотела сказать, Эдельвейс, наверное, вышла.

– Она ждет нас у крипты. Пойдем.

– Вы что, умеете мысленно разговаривать?

Грим не ответил, только рукой махнул. Мы с ним выбрались из-за стола и направились к двери.

Снаружи действительно моросил дождь, в круге фонаря над крыльцом мягко расплывался ореол оранжевого света. На сырых перилах, опровергая легенду о нелюбви к воде, устроился рыжий кот с белой грудкой. Шерстинки на спине его слиплись и блестели как иголочки. Проходя мимо, я погладила его – ладонь сделалась мокрой.

По скользкой черной брусчатке мы пересекли площадь, прошли мимо распахнутых дверей церкви, из которых еще выходили припозднившиеся прихожане. Эльго провел меня вдоль ограды, через незапертую калитку, во внутренний двор. Из будки, гремя цепью, вылезла здоровенная собака и молча проводила нас взглядом. Больше во дворе никого не было. Мы обошли церковь с тыла, у темной громады алтарной апсиды Эльго остановился.

Из тени навстречу нам вышла женщина.

– Здравствуй, Эльви.

– Доброй ночи, сосед. Доброй ночи, девочка. Чем обязана?

У нее оказался мягкий нежный голос. Лицо под накинутой от дождя шалью почти невозможно было рассмотреть. В темных пятнах глазниц тлело знакомое свечение, но не алое, как у Эльго, а светло-зеленое, звериное, котовье.