Текст книги "Золотая свирель"

Глава 19
Гаэт Ветер

Когда я снова начала отдавать себе отчет в происходящем, оказалось, что ноги сами собой несут меня по отмели, а пересохшее горло давится криком:

– Морааааааг!

Скорченная фигура, держась одной рукой за лицо, другой шарила вокруг себя, как будто что-то искала. Изрытый, истоптанный песок пятнали багровые полосы, они все расплывались и расплывались…

– Мораг!

Она шарахнулась от моего голоса, неловко села набок, окровавленная рука цапнула пустые ножны.

– Кто? – хрипло, отрывисто.

Правая ладонь придерживала кровавую кашу на месте лица, меж пальцами тек кисель. Она заговорила – зубы белой костью блеснули в этом болоте… ой, мама!

– Мораг, принцесса… я помогу тебе, слышишь? Надо уходить, Малыш сейчас разнесет ловушку.

– Ничего не вижу… Каррахна, дерьмо, не вижу ничего!

Еще бы. Еще бы ты что-то видела. Я оглянулась на чудовище. Эрайн выл и дергался. Каменная глыба подозрительно покачивалась.

– Позволь, я дотронусь до тебя…– Я коснулась плеча принцессы, липкая рука тотчас сцапала мое запястье. – Пойдем. Пойдем скорее отсюда.

– …!!! – рявкнула принцесса. Я и слов таких не знала, но все равно поперхнулась.

Она кое-как поднялась, шатаясь, вся мокрая, в песке, в кровище… Я перекинула ее руку себе на плечи; тяжелый от крови рукав мазнул меня по лбу, черт, бок, которым она ко мне повернулась, тоже оказался раненным, но времени нет, надо идти, скорее, скорее, подальше отсюда, подальше от этого чудовища, оно сейчас выскочит, ой-ей, от нас тогда костей не соберешь…

– Сейчас, сейчас… – Зачем-то я поволокла ее через мелкую речку, мимо сверкающего голыми ребрами лошадиного трупа, над которым уже вились слепни, на пологий берег, откуда она прискакала. – Потерпи немножко, сейчас все будет хорошо… Все будет хорошо…

– Заткнись, …!!!

Я заткнулась.

Сначала по воде, потом на бережок, за деревья – мне хотелось как можно быстрее исчезнуть с эрайновых глаз. Пальцы принцессы стиснули плечо мое так, что оно онемело. Синяки будут. Правой рукой я обняла ее за талию, левой пыталась зажать рану на боку. В рукав текло – горячее, тягучее, словно смола с дерева. Принцесса молчала, только дышала со свистом сквозь зубы и постоянно сплевывала. Опять я вся вымажусь ее кровью… судьба у меня такая, что ли?

Ой, да что я – синяки, вымажусь… Он же ее по лицу шаркнул! По лицу! По глазам!

Нужна вода, промыть, посмотреть, что там уцелело, о небо, в этой каше… Искоса взглянула снизу вверх – каша и есть, месиво, облепленное песком, оклеенное паклей волос, растопыренная принцессина пятерня прикипела накрепко, словно только она и удерживает воедино глаза, брови, нос и скулы, что там еще… приоткрытая щель рта, и язык – розовый, мама, розовый в исчерна-багровой каше язычок то и дело слизывает затекающую в рот кровь. Слизывает и сплевывает. Слизывает и сплевывает.

Сосны сменились ельником, темным, густым. Ельник – это хорошо, сквозь ельник ничего не разглядеть. Если только мантикор не умеет ходить по следу. Тогда он нас найдет, от нас кровищей, наверное, за милю разит. И что на него нашло? Совсем ошалел как проснулся, будто подменили парня… Чудовище. Бешеное, кровожадное чудовище!

Сложности, сказал Амаргин. Ну ни фига себе сложности. Это не сложности. Это катастрофа!

– Где… мы? – выговорила вдруг принцесса.

– Реки не видно. – Я оглянулась: реки действительно не было видно. Да ничего за елками не было видно, ни впереди, ни сзади, ни по бокам. – Если мантикор нас не учует, то и не найдет. Мораг, ты как? Голова кружится?

– … у меня кружится! – ответила принцесса и выплюнула себе на грудь кровавый сгусток.

Я решила воздержаться от вопросов. Нужна вода, но ее здесь не найти. Надо затворить кровь. Сперва надо затворить кровь, а потом все остальное.

– Стой, Мораг. Сядь-ка. Сядь на землю, слышишь?

– Тьфу! Зачем?

– Я не дотянусь до тебя. Ты теряешь кровь, надо ее остановить.

Она покачнулась, потом медленно, цепляясь за меня, села, прямо там где стояла.

– Хрх… – то ли кашлянула, то ли харкнула. – Кровушку… лизать собралась… вампирка… хрх…

Она узнала меня, по голосу наверное… усмехается!

– Я не вампирка.

– Как же… тьфу! Делай свое дело. Делай, говорю!

Я села на пятки напротив Мораг, а она согнулась, шевеля пальцами в кровавой слякоти, наверное, пыталась наощупь определить, что уцелело, а что нет. Ну, кровь-то я остановлю, не первый, слава небу, раз. Там еще на боку дыра… это во вторую очередь… или в первую?

Сейчас. Сейчас. Надо собраться, сосредоточиться. Амаргин говорит, что любое заклинание в первую очередь заклинает самого заклинателя. Еще он говорит, что не следует пытаться изменить окружающий мир, следует изменить себя, это и проще и действенней…

Пусть меняется что угодно, лишь бы получилось!

Ладно. Как там начинается… с Капова кургана скачет конь буланый… конь буланый.

Буланый конь! Скачет!

По дорогам, по лесам, по пустым местам, по холмам, по болотам, по сухому руслу, по мелкой воде, в веере брызг, в сполохах коротких радуг, скачет буланый конь, мелькают точеные ноги в черных чулках, лакированные копыта дробят гальку, плещет черная грива, масляно сияет светлое золото лощеной шкуры, звенят на упряжи бронзовые подвески, скачет буланый конь, скачет по песку, по мокрому песку, в выцветающих разводах крови, по сухому песку, изрытому, испачканному, перепаханному…

Скачет конь буланый.

На коне девица…

Какая, к дьяволу, девица! Хлопает широкий парус плаща; с одной стороны – красная земля, с другой – черная ночь, тусклый блеск металла под простым нарамником, длинный меч у бедра, крыло волос цвета темной меди, птичий профиль, маленький шрам у края рта, а в прищуре длинных век, за лесом рыжих ресниц – яблочная, жесткая до оскомины, рассветная зелень.

Скачет. Он скачет!

Сюда!

Скорее!

– Лесс, хватит орать. Я уже здесь. Кто это у тебя?

Словно после долгого сна я распахнула глаза. Веки склеились, у слезников скопилась какая-то гадость. Свет, сочащийся меж еловых лап, показался мне слишком резким.

Стремительные шаги за спиной, звяканье металла, шорох ткани, цепляющейся за хвою. Я обернулась, въехав щекой в еловые ветки.

– Ого! Ну-ка, ну-ка… – тот, кто объявился вдруг нежданно-негаданно, отстранил меня и шагнул к принцессе.

– Гаэт… – наконец, пискнула я. – Гаэт, откуда ты взялся?

– Кто здесь? – встрепенулась Мораг, слепо шаря по воздуху перед собой.

Гаэт Ветер перехватил ее руку:

– Тихо… Тихо, тихо…

К моему удивлению принцесса не стала вырываться. Пальцы ее, стиснутые было в кулак, разжались, кисть поникла в гаэтовой ладони. Он протянул руку и коснулся того места, где под кровью и коркой песка прятался принцессин висок. Мораг как-то странно повело, сперва назад и в сторону, а потом головой вперед, прямо под ноги пришельцу. Он поддержал ее и осторожно уложил на хвойный настил.

– Ой, Гаэт, что с ней?

– Спит, не пугайся. Когда от боли корчит, никакое лечение не впрок. – Он присел рядом, быстро размял себе руки, пошевелил пальцами. – А она сильная, ты это знаешь? Необыкновенно сильная. Очень мощный фон. Кто она?

– Это… Гаэт, потом расскажу, надо кровь остановить!

– Тогда помогай.

Он принялся осторожно, палец за пальцем, отлеплять от принцессиного лица приклеившуюся намертво пятерню. Я подобралась поближе.

– Как ты оказался здесь?

– Услышал тебя. Потом поговорим, ты права. Работай.

Гаэт Ветер убрал закостеневшую принцессину руку, густо обвитую ржавой сетью полузасохшей крови, и кивнул мне – давай, мол, приступай. То, что было когда-то ярким, по-своему красивым лицом принцессы Мораг, теперь горело, пылало разворошенным костром. В ладони мне ударил напряженный жар, и горсть раскаленных углей прыгнула в руки, разом ужалив и опалив.

– Уй!

Ветер схватил меня за запястья – стало легче. Жар сносило в сторону, и очажки бездымного пламени кусались уже не так жестоко. Это было не более болезненно, чем гасить пальцами фитили в масляных лампах. Потом я ощутила, как мои руки перемещают ниже, в мокрые тряпки на принцессином боку, а потом огненные провалы закончились, и в глазах у меня потемнело.

– Ага. Хорошо. Теперь посиди, отдохни.

Звякнула кольчуга, Гаэт поднялся и куда-то отошел. Невдалеке зафыркала лошадь. Он вернулся, завозился рядом, что-то тихонько бормоча. Затрещала рвущаяся ткань. Я, наконец, проморгалась.

Гаэт Ветер оторвал кусок от принцессиной рубахи, плеснул на него вина из фляги и принялся осторожно смывать застывшую кровь и грязь. Мне он вручил кинжал – обрезать прилипшие волосы. Первым из-под бурых сгустков показался серебряный обод венчика. Кое-как, в четыре руки, мы сняли его. Кожа на лбу оказалась рассечена парой диагональных порезов, бровь тоже рассечена и свисала длинным лоскутом, второй брови, кажется, не было вовсе. Обе глазницы оказались залеплены несусветной дрянью пополам с песком. Гаэт не рискнул промывать их вином, а воды у нас не было. Спинку носа рассекло чуть пониже горбинки, почти полностью отделив хрящ от кости, одну ноздрю снесло начисто, косым крестом распороло обе губы, правая щека до самой челюсти покромсана в лапшу, в прорехи виднелись зубы…

– У-уу! Беда… – пробормотал Гаэт. – Нарочно так не изуродуешь…

– Мертвая вода, – вспомнила я. – Вот что понадобится. Точно. Вот что мне надо достать!

Он мельком взглянул на меня:

– Мертвая вода, конечно, хорошо. Но дырки нужно правильно зашить, иначе все в разные стороны перекосит, это ты, надеюсь, понимаешь? Ты знаешь хирургию?

– Я – нет, но в замке хороший лекарь. Думаю, что хороший. Отец его был прекрасным врачом.

– В замке?

– В Бронзовом Замке. Это принцесса Мораг, Ветер.

– Мораг? – рука с мокрым лоскутом застыла на полпути.

– А что? Ты знаешь ее?

– Обрежь вот тут прядь, пожалуйста. – Он плеснул на тряпку еще вина и продолжил умывание. – Я слышал о ней. Видел несколько раз. Я часто бываю здесь, в серединном мире, Лесс. Достаточно часто, чтобы знать, кто есть кто.

– Ты очень вовремя оказался рядом, Ветер.

– Я обязан оказываться там, где во мне возникает нужда. Тем более, ты позвала меня.

– «С Капова кургана скачет конь буланый…»?

Он улыбнулся.

– Я отвезу Мораг в Бронзовый Замок.

– Спасибо. Надо бы только перебинтовать ее чем-нибудь…

Гаэт, не задумываясь ни мгновения, откинул свой нарамник и оттянул подол рубахи.

– Режь.

Я отхватила кусок полотна, самого обыкновенного полотна, человечьими руками сотканного и выбеленного, хоть и вышитого искусно красивым волнистым орнаментом, и поспешно изрезала его в длинный широкий бинт. Гаэт приподнял принцессу, привалил ее к себе, пачкая одежду загустевшей кровью, и я забинтовала ей лицо и всю голову целиком. Остаток полотна прижала к ране на боку, прихватив принцессиным же поясом.

– До города доедем, не расплескаем. – Ветер поднялся, легко удерживая в объятиях безвольное тело. Казалось принцесса, ростом соперничающая с большинством мужчин, ничего не весит у него в руках. – Забыл спросить. Кто ее так?

– Малыш. Мантикор.

– Малыш? Он проснулся?

– Да. Вчера.

– Вот это новость! Геро знает?

Я пожала плечами. Амаргин опять исчез в самый неподходящий момент, и оставил меня в одиночестве расхлебывать черт знает сколько лет назад и не мной заваренную кашу.

Гаэт свистнул сквозь зубы. Из-за елок вышел буланый конь под высоким рыцарским седлом.

– Удачи тебе, Леста Омела. Не беспокойся о принцессе, считай, что она уже в надежных руках.

– Скажи Ю, что я принесу мертвую воду. То есть, лекарство для Мораг. То есть, не Ю, а Ютеру, лекарю из замка.

Гаэт одной рукой придерживая принцессу, другой ухватился за высокую луку и взлетел в седло.

– Удачи, Лесс.

– Постой! – Я, решившись вдруг, бросилась к нему, ухватилась за обтянутое кольчужным чулком колено. – Гаэт. Гаэт. Умоляю, скажи, ты видел Ириса?

– Босоножку? Э-э… – Он задумался. – С тех пор, как ты ушла – не видел. Но мы и раньше не часто встречались. Мы с ним оба служим Королеве, но он музыкант, а я – пограничник.

– Гаэт, если… когда увидишь его… скажи ему… спроси его, за что он так со мной поступил? Почему бросил? Я ему верила! А он меня забыл!

Гаэт фыркнул с высоты седла. Пристроил голову принцессы поудобнее у себя на плече, потом схватился свободной рукой за лоб и неожиданно визгливо завопил:

– Я тебе верила! А ты меня забыл! Негодяй! За что ты так со мной?! – Буланый заплясал от этих воплей, Гаэт, ухмыляясь, похлопал его ладонью по шее. – Ну, ну, ну. Я, конечно, перестарался с криком. Я ему тихонько скажу, если-когда встречу, проникновенно скажу, на ушко: «За что ты так со мной, Ирис? Я же тебе верила!»

– Гаэт!

Он ухмылялся, щуря пронзительные злые глаза.

– Что?

– Не… не надо ничего говорить. Не надо. Ничего не надо говорить. Поезжай скорее.

Конь снова заплясал, крутясь на тесном пятачке между елок. Ветер вскинул узкую ладонь, прощаясь:

– Удачи, Лессандир.

* * *

Я обошла излучину Мележки так, чтобы издалека увидеть камни на берегу и мантикора, буде он еще ошивается где-то неподалеку. Мантикора в камнях, естественно, не обнаружилось, мало того, я разглядела, что труп лошади вытащен из воды и здорово объеден. По-правде говоря, от лошади осталась только передняя половина и раскиданные по берегу кости. Это значит, пока мы с Гаэтом кудахтали над принцессой, оголодавшее чудовище обедало.

И это хорошо. Значит, мстительность ему несвойственна. Интересно, куда он ушел, набив пузо… вернее, два пуза? Хм, сколько же ему жратвы на оба этих пуза надо? Он же пол-лошади слопал! А я его рыбкой кормила…

Его все равно придется искать. Опять обшаривать лес, опять выискивать следы, потому что охота продолжается. Да что я! Найгерт озвереет, когда увидит, что у его сестры отсутствует лицо. Он такую награду предложит за эрайнову буйную голову, что все жители королевства Амалеры вооружатся дрекольем и вывернут окрестные леса наизнанку!

Что же делать? Надо идти в Бронзовый замок и говорить с Нарваро Найгертом. Надо вымолить у него день-два форы, надо пообещать, что я принесу ему эту голову сама!

Ага, так он мне и поверил. Принцесса эту тварь не осилила, а я, девчонка, с голыми руками пойду на чудовище? А если сказать правду? Если убедить короля что мантикор – разумное существо и кидается на людей просто потому что перепуган? Попрошу два дня, и если я не словлю чудовище, пускай открывает охоту. А два дня эти я куплю за флягу мертвой воды.

Точно. Так и сделаю.

Только сперва отмоюсь от крови.

Выше по течению я нашла довольно глубокий омут под берегом. То есть, настолько глубокий, что воды там было мне почти по грудь. Где с наслаждением побарахталась и замыла свои заскорузлые тряпки. А пока я лазала по холмам, пробираясь в сторону Нержеля, платье и волосы высохли.

– У каждого из нас есть свой пунктик, – сказал Амаргин, разливая в чашки холодное душистое молоко. – Вран и Гаэт гоняют чудовищ, мнимых и реальных. Я пытаюсь доказать Врану, а в первую очередь самому себе, что людям доступна магия, хотя доказывать что-либо кому-либо бессмысленное занатие. Ты присасываешься как клещ ко всему, что тебе кажется чудесным. Если покопаться, чудачеств у каждого из живущих наберется выше крыши. Чудачества – штука достаточно безвредная, если не относится к ним слишком серьезно. Быть серьезным – это тоже чудачество, очень распространенное. Я, как записной чудак, тоже бываю убийственно серьезен.

– А Гаэт? Он был убийственно серьезен, когда оттаскивал меня от горгульи.

– Гаэт – не волшебник, Гаэт – воин. Ему нужно быть серьезным, на таких как он держится сумеречное королевство.

– Значит, Ската не была опасна, как сказал Гаэт?

– Лесс, ты иногда потрясаешь своей тупостью, хоть, вроде, неглупая девочка. Конечно, Ската опасна, и скажи Гаэту спасибо, что он тебя за химок от нее оттащил. Маленьким детям не разрешают играть с огнем, тебе это известно?

– То есть, я еще не готова с ней общаться?

– Ну, в общих чертах да, не готова. Однако готовься. Она – твоя фюльгья. Она нужна тебе, она – твоя темная сторона, если хочешь… Детям запрещают играть огнем, но огонь им необходим, верно? Хотя этот пример неудачен, Ската – сущность не огненная. Ну, скажем так, детям запрещают купаться в глубокой реке, но без воды им никуда.

– Это понятно, а вот что значит – моя темная сторона? Она разве не сама по себе?

– Экое косное мышление. Ну что мне с тобой делать? Разжевывать тебе все – своих зубов не хватит.

Амаргин покачал молоко в чашке, отхлебнул. Откинулся к стене, посмотрел на меня, подняв брови и фыркнул:

– Смешная ты, право. Птенец желторотый, сам не клюет, в рот ему положи… Ладно, я сегодня добрый. Ты знаешь, что означает это имя – Ската?

Я отрицательно потрясла головой.

– Тень, отражение, вот что оно означает. Твое отражение – это Ската.

– Но она же зеленая, полосатая как ящерица!

– И-и-и! У нее еще хвост есть и крылья перепончатые. Она же горгулья.

– Ты хочешь сказать, я тоже горгулья?

– Смотри сюда. – Он протер рукавом оловянный бок кувшина и пододвинул кувшин ко мне. – Видишь отражение?

На выпуклом тусклом олове маячила моя перекошенная физиономия.

– Вижу. – Я вытерла белые молочные усы.

– Как ты думаешь, кто там отражается, ты или кто-то другой?

– Я.

– А у тебя что, личико поперек себя шире и один глаз выше другого?

– Да вроде нет…

– Но отражаешься ведь ты?

– Я…

Он отодвинул кувшин поближе к себе.

– А скажи пожалуйста, теперь ты себя видишь?

– Нет.

– А я вижу. – Он глядел на кувшин. – Вот, лобик хмуришь от тяжелых мыслительных усилий. Хмуришь лобик, отвечай?

– Ну, хмурю…

– Ага. Вывод – отражение никуда не девается, даже если ты на него не смотришь. – Он отодвинул кувшин еще дальше. – Вот и я его не вижу теперь. Что случилось с отражением?

– Пропало.

– Да ну? Ты в этом уверена?

Я почесала переносицу.

– Не знаю… Не уверена…

– А может, отражение, пока ты на него не смотришь, побежало по своим делам? И совершенно самостоятельно где-то гуляет? Может такое быть?

– Откуда я знаю?

– А может, в какой-то другой кувшин сейчас смотрит кто-то абсолютно посторонний, и твое отражение отражает его физиономию?

– Значит, это уже не мое отражение!

– Да почему? У вас одно отражение на двоих, вот и все. Общая фюльгья. Так у двух совершенно чужих людей может быть общий сводный брат или сестра.

– А! О…

– Чтобы отражение оставалось отражением, нужна некая грань. Что-то, что отделяет тебя он него. Полированный металл. Поверхность зеркала. Водная гладь. В случае фюльгьи – иная реальность. Фюльгья – всегда из-за грани, хоть мы, живущие, сами эти грани создали.

– Погоди. Погоди. То есть, мы с тем человеком, с которым у нас общее отражение – не фюльгьи друг другу?

– Фюльгья моей фюльгьи – не моя фюльгья. Представляешь себе зеркальный коридор? В первом стекле отражаешься ты, а в глубине его отражается уже твой двойник, а не ты.

– Но… отражение – оно отражение и есть. Повторяет мои действия.

– Или ты повторяешь его. А потом – что ему мешает заниматься своими делами в твое отсутствие? Оно, кстати, может вообще не прийти, даже если ты посмотришь в зеркало. От этого оно не перестанет быть твоим отражением.

– То есть, моя фюльгья в своей Полночи не сидит сейчас за столом и не пьет молоко?

– Скорее, она жрет какого-нибудь несчастного, который медленно бегал и плохо прятался. – Амаргин хмыкнул. – А может, сама удирает от злого и голодного наймарэ. А может, дрыхнет кверх ногами в уютной пещерке. Ваша связь еще слишком слаба, чтобы внятно откликаться друг в друге. Но кое-что уже работает. Магия подобия, например.

– Боже мой, как сложно!

– А по-моему, проще не придумаешь. Ты слишком серьезно к себе относишься. Сурово и серьезно, словно ты какая-то незыблемая величина, на которой держится мир. А мир, знаешь ли, без тебя выстоит. И даже, страшно сказать, выстоит без меня. Пойдем, кое-что покажу.

Он вылез из-за стола и поманил меня пальцем. Я пригрелась тут, наелась хлеба с молоком, и мне ужасно не хотелось никуда идти. Волшебник отворил дверь и оглянулся с порога:

– Трусишь?

Пришлось последовать за ним. Мы вышли из уютной амаргиновой хижины, пристроенной к скале, и он повел меня к ручью.

Собирались сумерки, из низины тянулся туман. Ручей вился по моховому ложу между розовых гранитных глыб, заросших плющом и пасленом, укрытых перистыми волнами папоротников. Я карабкалась за Амаргином вверх, на каменистый холм, по почти незаметной тропке вдоль ручья. Потом мы свернули и полезли по серьезной крутизне, где пришлось цепляться руками за что попало.

Наконец мы выбрались на небольшую площадку, окаймленную бересклетом. Здесь звенела вода – поток, оказывается, срывался со скалы откуда-то сверху, падал в широкую чашу из резного камня, переливался через край и уходил в зеленую моховую щель, чтобы ниже выглянуть на поверхность уже знакомым ручьем. Кромку чаши украшали какие-то то ли рисунки, то ли письмена, выбитые на камне, но они частично стерлись, частично их затянул разноцветный лишайник, частично залепили палые листья и всякий лесной мусор. Летящая вода светлым полотнищем занавешивала скалу, и поверхность этой скалы была вылизана до стеклянного блеска. В водяной пыли над чашей дрожала сизая сумеречная радуга, а в радуге, словно ноты на нотном стане трепетали бересклетовые сережки.

Амаргин взял меня за плечо и подтолкнул к чаше.

– Смотри в водопад. Вернее, на стену за водой.

Нежное дыхание влаги коснулось разгоряченного лица. Вода сияла от нескончаемого движения, радуга то появлялась, то исчезала, и тогда вместо нее по мерцающему занавесу расплывались тончайшие серебристые волны. Потом мне померещилось, что вода взлетает вверх, подобно прозрачному холодному пламени, а за пламенем этим, в тусклом зеркале скалы маячит и дрожит темное маленькое пятнышко. Пятнышко разрослось до пятна, в нем проступили очертания странно сгорбленной фигуры.

Потом движение остановилось. В светлом провале на уровне моих глаз, словно в распахнутом проеме окна, сидела Ската. Она сидела по-звериному, на корточках, пальцами рук упираясь в землю между раздвинутых колен, голая, пятнистая, уши острозубой короной венчали косматую голову, а за спиной ее тяжелыми складками громоздились крылья. Я видела длинный змеиный хвост, украшенный на конце тонким зубчатым жалом, кольцом обернувший когтистые стопы и тонкие детские запястья. Волосы цвета медной патины гривой свешивались ей на грудь, широкоскулая мордашка улыбалась, а глаза были как две прорези в маске.

Это – мое отражение?

– Симпатичная, правда? – шепнул мне в ухо Амаргин, и я вздрогнула. – А хочешь взглянуть на меня? Вон мой двойник, смотри. Настоящий наймарэ, высший демон.

Серебряное пространство за спиной у Скаты сгустилось еще одним темным пятном. Пятно стремительно обрело форму – человекообразное чудовище, стоящий в полный рост мужчина с иссиня-смуглой кожей, в плаще черных крыльев, остроухий, с заметающей плечи белой как снег шевелюрой, с раскосыми глазами, полными мрака, с узкой щелью рта, рассекающей лицо практически пополам. Он пошевелился, встретился со мной взглядом и сделал движение вперед – Ската обернулась на него и зашипела снизу. Черное чудовище ответило гораздо более громким шипением, разинуло рыбью пасть, оскалило зубы, неприятно напоминающие изогнутые парусные иглы, и отодвинуло горгулью крылом. Ската упала на одно колено, запутавшись в собственном хвосте. Шипение ее оборвалось кошачьим оскорбленным мявом.

– А ну, цыть! – рявкнул Амаргин. – Подеритесь еще у меня!

Оба чудовища замерли, искоса поглядывая друг на друга; в груди у черного тихонько ворочалось рычание.

– Его зовут Асерли, Обманщик, – сказал Амаргин, – Он был моей тенью на грозовой ночной туче, когда я его впервые увидел. Один из вереницы таких же кошмарных тварей. Это было глубокой осенью, в начале ноября.

– А… – только и смогла выдавить я.

– Ты верно догадалась. Да, он один из Дикой Охоты. – Амаргин вздохнул, предаваясь воспоминаниям, а потом добавил с гордостью: – Ты только взгляни, до чего паскудная рожа! Просто жуть берет.

Жуть и в самом деле брала. Ската была все-таки посимпатичнее. Она была страшненькая, но потешная. А от Асерли веяло ледяным ветром безумия, черной неистовой высотой, налетающей грозой, близкой гибелью…

Ничего себе двойник! Уж лучше моя Ската…

– Ну ладно, – махнул рукой Амаргин. – Полюбовались друг дружкой и хватит. А теперь по домам.

Словно послушный его приказу водяной занавес пришел в движение. Обе фигуры расплылись и размазались по сумеречному серебру, и только какое-то маленькое пятнышко подрагивало на краю зрения и мешало отвести глаза.

С некоторым усилием я подняла руки и потерла лицо. И только сейчас поняла, что роговица у меня высохла, а под веками саднит немилосердно.

Проморгалась. Пятнышко из поля зрения никуда не исчезло.

Перед самым моим носом плясал на тонкой нити оранжево-черный бересклетовый глазок под гофрированной розовой юбочкой.

На берегу под ивами, где я не так давно прикапывала свое барахло, меня ждал сюрприз в лице Кукушонка. Вернее, сюрприз спал в тенечке, завернувшись в чужой плащ.

Я растолкала его, теплого и сонного.

– Эй, а где твой подопечный?

– Какой еще подопечный? А! Этот… Сбег.

Кукушонок встряхнулся, сел и с силой потер ладонями лоб и щеки. Роскошный фингал его расплывался желтым ореолом, зато кровавые сопли из-под носа он смыл.

– Сбежал? Что ж ты не доглядел?

– А! – Кукушонок махнул рукой. – Он, кажись, того… Сбрендил. Или прикидывался… только уж больно натурально прикидывался.

Я закусила губу. Похоже на правду. Не то, что прикидывался, а то, что он на самом деле потерял разум. Чего-то подобного я ожидала.

– Спал до полудня, потом вдруг захныкал, жалобно так. Я к нему подхожу, а он… ну, это… уделался весь. Я ему говорю, почему, мол, меня не позвал? А он мне – тятя, тятя… Ну, я его развязал, он давай на карачках ползать и это… песок жрать, прости Господи. Я тогда решил, на дорогу его выведу, чтоб к людям поближе, до города я ж не могу его довесть. Повел… за ручку. А тут из кустов вдруг собаки выскакивают – и в лай. Этот вырвался – и бежать. Собаки – за ним. А я не стал хозяев их дожидаться – и в другую сторону. Вот…

Кукушонок развел руками.

– Стрелок твой точно рехнулся, – сказала я. – Если это тебя утешит. Он же простой исполнитель, а тот, кто покушения устраивает, таким образом следы заметает.

– Хочешь сказать, кто-то чужими руками хочет рыбку словить?

– Определенно. Я была свидетелем предыдущего покушения – там исполнитель отдал черту душу прямо в руках у стражи. А то, что он смертник, Нарваро Найгерт сразу сказал.

– Нарваро Найгерт? Это что, прямо в замке все случилось?

– Нет, в Нагоре.

– А ты-то почем знаешь?

Я развела руками:

– Да как тебе сказать… Затесалась случайно. На самом деле, я там свирельку искала.

– В Нагоре?!

– Ну да. Потом расскажу. Свирельки там не было, там был убийца, его поймали, а он помер. Найгерт сразу сказал, что этот человек был смертником. Мы с Ю… тогда подумали, может, у него капсула с ядом во рту была. А теперь я думаю, что все равно, даже если бы он убил принцессу и ушел, то все равно бы помер. Я думаю…

– Ну давай, давай, не тормози!

– Мне кажется, тут что-то такое… похоже, убийц закляли. Они изначально смертники. Чем бы ни окончилось покушение.

– Во как! – Ратер покачал головой и задумался. – Закляли, говоришь… говоришь, закляли… – Он, хмурясь, поглядел на реку, на небо, на меня. – Когда это все было, в смысле это покушение в Нагоре?

– Э… да дня два назад. Как раз в ночь праздника. Ты уже в тюрьме сидел.

– Вот это да! Подряд, считай, одно за другим. Кто-то спешит. Почему?

Вопрос повис в воздухе. Кукушонок прав – кто-то спешит.

Пауза.

– Знаешь, что мне в голову пришло? – Ратер сгреб горсть песку и тонкой струйкой пропустил его сквозь пальцы. – Эти парни не по своей воле убивать пошли. Если этот кто-то спешит, он хватает первых попавшихся. Я смекаю, они вообще не бандиты, не преступники. Они это… жертвы. – Кукушонок скривился и плюнул под ноги. – Экая сволочь, этот… злодей главный! Мало ему принцессу угробить, он еще походя простых людей… как разменную монету. Доберусь до него! Надо разузнать, кому принцесса помешала.

– Ю… То есть, лекарь из замка говорит, что у Мораг полно врагов. Не любят ее в городе. Это ведь правда?

– Ну… правда. Но одно дело – не любить, другое дело – убить пытаться! Это какая-то шишка большая зуб наточила… Кто-то с колдунами связанный. Кто может человека заклясть? Ты можешь?

– Я? – Мне даже не по себе сделалось. – Да ты что? Нет, конечно!

– Значит, это какой-то колдун.

– А в городе есть колдуны?

– Почем я знаю… Раньше, говорят, были. А ноне то ли разбежались, то ли попрятались. У нас же эти, собаки страшные… ну, Псы Сторожевые. Бдят, чтоб нечисть всякая не разводилась. По деревням надо пошарить, вот что. Может, там бабки какие что знают…

– Бабки…

Я вспомнила старую Левкою. В Лещинке поговаривали, что бабка моя ведьма, но какая же она ведьма? Уж я-то точно знала – не ведьма она, знахарка, старуха-бормотунья, травки понимала, болячки заговаривала, сглаз снимала, скотину находила. Родам помогала. Церковь посещала! Какая же она ведьма? Что она знала о волшбе? Да ничего, почитай… В каждой деревне были бабки вроде Левкои. Слухи о них всякие ходили, но что-то не верится, что хоть одна была настолько сведуща в магии.

В магии Ама Райна сведуща была. Интересно, куда она подевалась? Каланда умерла, а вот куда исчезла великолепная госпожа Райнара? Неужели тоже умерла? Магичка, эхисера – просто так взяла и померла? Или… ее тоже убили?

Может, и Каланду убили?

Может, эта вражда давняя, оттуда идет, еще с каландиных времен?

Оказалось, что мысли Кукушонка весьма созвучны моим собственным. Он вдруг посветлел лицом и заявил:

– Ты ж говорила, что Мораг сама колдунья! Ты ж вчера мне это говорила!

– Да, – я кивнула. – Похоже, здесь собака и зарыта. И копать надо именно отсюда и именно в этом направлении. Пойдем.

– Копать? Куда?

– Сперва на остров, потом в город. Я должна увидеться с королем.

– Господи помилуй, с королем-то зачем?

– А! Сейчас расскажу. У меня тоже приключение было. Не слишком приятное.

Пока мы переплывали в лодочке на остров, я добралась в своем рассказе до великой битвы Мораг и Малыша. На острове Ратеру пришлось обождать, подпрыгивая от нетерпения, пока я ходила в грот за мертвой водой (надо сказать, что скала поддалась мне сразу, разомкнулась шатром и пропустила меня, мне даже не пришлось думать о войлоке и иных гранях реальности… вопрос: это только со скалой я нашла общий язык или теперь смогу сквозь стены проходить?). В гроте я прихватила несколько монет, кроме того, сняла разорванное платье и натянула белое. Платье, конечно, могут узнать, но не сверкать же голыми коленками на людях? Меня в подобном отрепье в замок не пустят! На всякий случай я взяла с собой зеленый плащ, в нем, правда, жарковато на солнце, но дело к вечеру, преживу.