Текст книги "Золотая свирель"

Глава 29
Не забывай меня!

Мир не померк – перевернулся. Черное стало белым, белое – черным, запад налился кромешной тьмой, вымаранное смолой солнце, истекая ядом, подыхало на горизонте, земля подо мной – да, уже глубоко подо мной – засветилась, словно схваченная инеем. И те, что метались внизу, суетились, размахивая оружием, все они были окутаны красноватым ореолом, аурой живого тепла. Кроме одного, длинного, громоздкого, стремительного как горный сель, угольно-черного, в багровых молниевых просверках. Не он влек меня – а дымно-алое свечение плоти, вожделенное, близкое, только руку протяни…

Свист в ушах, гудящий воздух, всполохи мрака, задранная лошадиная морда – оскаленный череп сквозь рыжее марево, чье-то перекошенное лицо, в расширенных глазах – мой крылатый контур. Удар! Лопается под когтями как шкурка переспевшего плода, осколки пурпура, взрыв огненно-алого света, золотые струи, на лицо, на грудь, на руки, жаркое, мучительно-сладостное, до судорог, до крика. Ааааррррррссс! Залитая жаром, сияющим золотом, рассыпая драгоценные капли – взмываю в грифельно-темное небо.

Горло звенит ликующим воплем – мое! Это все мое! Ну не все, ладно, половина – а половина ему, моему черному брату, кстати, почему половина? Он внизу колупается, червяк бескрылый, пусть еще урвет свою половину! Ахаха!

Вниз! Ого, ты бежишь, сгусток живого огня в сизом коконе страха, так ты еще желанней, да! Беги, я быстрее тебя. Эй, не падай! Вжжих! Цепляю когтями тонкую шелуху одежд – вверх, в небо, ах, как полыхает твой ужас! Что? Отрубился? Что за ерунда, иди полежи, потом еще побегаем…

Фьюу! Фьюуу! От одного звука кружусь веретеном, пропуская светлые росчерки мимо. Кто-то стреляет в меня? Вот он, чуть в стороне от общей каши, за телом издыхающей лошади, тлеющим как головня в поломанных кустах. Маленький огонек, думаешь, тебя не видно? Фью! Стрела уходит в сторону, еще бы не промазать, когда смерть летит тебе в глаза! Ах, кусты, да что мне кусты, щепки, лохмотья листьев, что мне твой нож, ведь у тебя внутри жар и свет, дай мне! Дай!

Плямс! Удар в лицо, глаза залепило. Плямс! Во рту вкус земли. Вслепую отталкиваюсь от мягкого, живого – в воздух. Гррр! Проморгалась – ага! Еще один сладенький. Грязью швыряется. Хорошо ли ты бегаешь? Мечик у тебя. Ну, конечно. А сам-то! Уух, какой огненный! Не бежишь? Ну тогда – лови меня!

Он вскинул мечик – а сам как факел; тонкий силуэт в пылающем мареве, ни следа страха, чистый огонь. Пятно лица, веснушки, глаза – расплавленное золото, в золоте – плеща крылами, быстро разрастаясь – черная тень.

Погоди.

Нет.

Этого – нельзя.

Выворачиваюсь в воздухе, на излете догоняет меня тусклое лезвие меча. Боли нет, но ветер раздирает крыло как старую простыню.

Почему нельзя?

Потому!

Вверх! Меня заваливает на сторону, болтает. Еще выше.

Почему нельзя? Я хочу!

Еще выше!

Земля засыпана солью, здесь и там разбросаны угли тел, некоторые еще тлеют. Пара искорок. Черный брат волочет добычу к лесу. Запад сочится тьмой. Чуть дальше – бурое зарево города. Прямо подо мною – иззелена-серая петля реки, водяная вена. Порванное крыло хлопает, во рту печет от жажады. Поднимаю к лицу руки в коросте крови. Золото превратилось в ржавчину. Жжет под языком. Пить хочу!

Пей.

Вон сколько воды.

Вон ее сколько.

Кружусь юлой, бултыхаюсь в воздухе, сама себе лгу, вон ее сколько, пей, но я же не воды хочу, я же…

Поздно.

Хлопая разорванным крылом, кувыркаясь и вопя – вниз, в воду, в серое стекло, в непроглядный лед, в пропасть, в полночь, туда, откуда явилась, сгинь.

* * *

Глина разъезжается под пальцами, под коленями, скользкие вихры осоки, рыжая пена, осколки раковин. Громоздкая мокрая путаница юбок, не устоять даже на четвереньках, хлопаюсь на бок. Кашляю, корчась, плююсь гадкой тиной, рыбьей кровью, желчью. В легких ворочается затонувшая коряга. Подохнуть бы здесь… чтобы глина всосала без следа. Оох, мамочка…

Лесс, вставай. Посмотри, что ты натворила. Что вы там с Малышом на пару натворили. Ратер. Пепел. Эрайн. Да вставай же ты, уродка убогая! Вставай, чучело! Давай, одну руку, потом вторую… теперь зад свой подыми…

В затылке повернулся какой-то винт, меня сложило пополам и вырвало. Стало немножко полегче, я отползла в сторону и кое-как поднялась. Как могла отжала подол. В глазах плавала муть, я едва видела болотистую низину, заросшую камышом и ракитой. В камышах что-то шевелилось.

Кто-то там был живой.

Шатаясь из стороны в сторону хуже пьяной, спотыкаясь об каждую кочку, я побрела в сторону шевеления.

Сперва наткнулась на дохлую лошадь – живот вспорот, с ребер одним лоскутом сорвана шкура, все четыре ноги переломаны, белые кости торчат как ошкуренные ивовые прутья. Чуть дальше, в затоптанной осоке – сапоги, носками вверх, потом какое-то свекольно-бурое месиво, потом плечи и голова в кольчужном капюшоне – затылком к небу. Если бы меня не прочистило на берегу, то вывернуло бы сейчас.

Потом я набрела на человека, лежащего ничком, раскинув руки и ноги. Куртка из воловьей кожи на спине у него была вздыблена и разорвана, из прорех текло красное. Я наклонилась пощупать у него под челюстью, и он глухо застонал. Ага, живой. Надо бы остановить ему кровь, но я поплелась дальше.

За кустами уловила движение.

– Ратер? Пепел?

– Эй! – откликнулся кто-то незнакомый. – Кто там? Сюда! Помогите нам.

И – кукушоночий голос, теплой волной разлившийся в груди:

– Леста-а!

Подобрав липнущую юбку, поспешила на зов.

Тут камыш был вытоптан, земля разворочена, валялись окровавленные обрывки, лошадиный труп с переломанными ногами и два человечьих тела. Над ними, опираясь на обломанное копье, стоял мужчина, у него под ногами возился еще один, а еще один сидел чуть поодаль, закрыв ладонями лицо.

– Эй, девица! – Человек с копьем прищурился, разглядывая меня. – В реке, что ли, отсиживалась? Давай-ка, беги скорее в город, зови людей. Побыстрее. У нас раненые. – Поморщился и выругался: – Пассскудва!

Тот, кто возился с телом, поднял рыжую голову:

– Леста, твоему певуну, похоже, каюк.

– Что?

Я кинулась вперед, споткнулась о ноги лежащего, грянулась на колени. Серое лицо в оспинах грязи, рот разинут, подбородок в крови. Плечи и грудь сплошь залиты кровью. Я сунула руку Пеплу под челюсть, стараясь нашарить пульс. Ничего не чувствую! Пощупала запястье – ничего. Не раздумывая, пальцами распялила несомкнутые веки, надавила на слепой зрачок – он остался круглым. Ну хоть что-то… Раскопала кровавую слякоть у певца на груди, прижалась ухом. Пожалуйста. Пожалуйста, Господи, что тебе стоит…

Есть!

Тукает там, внутри. Тихонечко, но тукает! Закрыв глаза, шарю по мокрому, липкому, стынущему под руками. С Капова кургана… это я прискакала на буланом коне, это у меня в руках игла и нить, я зашью твои раны, я запру кровавые ворота, я замкну засовы, закрою входы-выходы, и ни капли драгоценной не упадет зря, и весь твой жар и свет, и все твое золото останется при тебе, кому хочешь его дари, а просто так не теряй… конь булан, кровь, не кань, конь рыж, кровь, не брыжж, дерно дернись, рана вместе жмись, белым телом обернись, нет от кости руды, нет от камени воды, по сей день, по сей час, по мой уговор, словам моим замок и запор, замок – в камень, запор – в пламень.

– Дышит! – обрадовался над моей головой Кукушонок. – Ты гляди-ка, дышит! Оклемается, как думаешь?

– Бог даст… – Я запустила руки в кровавое месиво. – Дырки большие, но не глубокие… Ребро сломано… два ребра. Три. – Прислушалась к дыханию. – Легкие, вроде бы не задеты.

Вытерла измаранную щеку мокрым рукавом, посмотрела на Кукушонка.

– Ратери, за помощью тебе бежать. Я тут сделаю, что смогу. Раненых перевяжу, кровь остановлю. Ты сам-то цел?

– Ни царапки!

– Поспеши, парень, – подал голос мужчина с копьем. – Бери людей с ворот, пошли кого-нибудь в замок. Пусть лекаря возьмут… пассскудва! Давай, ноги в руки…

– Ага! – Ратер подхватился и понесся к городу.

– А ты, господин, – я задрала голову к нависшему надо мной рыцарю. На одежде его не видно было крови, только зелень и грязь. С когда-то белого нарамника скалилась собака. – Ты ранен?

– Нога сломана. – Он кивнул на сидящего поодаль. – Посмотри, что с ним?

Человек, скорчившись, прятал лицо в ладонях, раскачивался из стороны в сторону и тихонько подвывал. Я подошла к нему.

– Господин хороший, дай-ка на тебя посмотреть. – Из-под ладоней у него текло красное, котта на груди промокла. Я попыталась отвести окостеневшие руки. – Эй, ты слышишь? Мне надо взглянуть. Я помогу. Ну-ка, пусти меня. Я тебе помогу.

Позволил. Похоже, ему попало на излете Эрайновым хвостом, да прямо по лицу. Несколько глубоких горизонтальных порезов, левая щека вспорота, на спинке носа дыра, в глазницах каша. Но у Мораг было гораздо хуже.

– Глаза?.. – прохрипел несчастный.

– Кровью залило, правый точно цел. Левый… надо промыть, сейчас не понятно. – Я соврала. Глаз у него вытек. Но сказать об этом у меня язык не повернулся. – Нос тебе пришьют, щеку заштопают. Не надо выть, ты еще легко отделался.

Особенно если сравнивать с тем, кого винтом скрутило. Я остановила бедняге кровь. Больше я ничего не могла для него сделать.

Псоглавец за это время успел подковылять к ближайшему трупу.

– Сэн Гавор, – сказал он торжественно. – Легкой дороги твоему духу, мир твоему праху. И да примет тебя Господь в светлых садах Своих. – Помолчал, сутулясь, помотал головой. – У-у, пасскудва! Тварь проклятая… Пополам человека переломила, как соломинку. Эй, девушка, – он оглянулся на меня. – Поищи вокруг, может кто живой остался.

– Там был один живой, – я указала в камыши. – И один мертвый. И лошадь. Тоже мертвая.

– Мы всемером ехали. Плюс приятели твои, но они никуда не делись. Еще двоих найти надо. – Он посмотрел на мою перекошенную физиономию и вздохнул. – Я сам поищу. Только подбери мне какую-нибудь палку подходящую.

– А дракон? – Я вспомнила, что мне положено бояться чудовищ. – И эта… это…

– Дракон не вернется. А если вернется, то не сейчас. Он сейчас в лесу конину жрет… и спасибо, что только конину. А тварюка с крыльями в реку ухнула. Мальчишка рыжий ее подранил. – Пес помолчал. – Откуда она взялась? Нам ничего про эту дрянь не говорили. То ли мара, то ли бесовка… Явилась, как из-под земли…

Я нашла перрогварду палку и чуть не расплакалась – это оказался пеплов посох. Ореховый, ладонями выглаженный, с безыскусной резьбой. Целенький. Псоглавец, ворча, уковылял, а я вернулась к своему бродяге.

Кровь пропитала одежду, ржавые лохмотья прилипли к ранам. Я начала осторожненько разгребать их, чтобы они не успели присохнуть. Крови Пепел потерял порядком. Похоже, это был удар лапой или хвостом, но, слава Небу, не в полную силу. Видимо, Пепел успел отпрыгнуть или увернуться, и отделался кучей порезов разной глубины и несколькими сломанными ребрами. Да-а-а, повезло. Я видела, что прямой удар делает с хрупкой человечьей плотью.

Вытерев окровавленные руки о подол, я принялась раздергивать завязки нового пеплова плаща. Плащ погиб. Превратился в ворох мокрых от крови ленточек. За плащом последовала рубашка, я разорвала ее надвое, полностью открывая певцу грудь. Добыла из-под грязного роба край своего волшебного платья и, едва касаясь, промакнула загустевшую кровь. Мелкие раны слепились, в больших застыло багровое желе, но драгоценная жидкость больше не текла, и меня это радовало. Ничего, дружок, выкарабкаешься. А незачем было грудью на лезвия кидаться. Соображать надо, дракону ведь все равно: что ты, герой-защитник, что охотники – один черт, всех потопчет…

На шее у Пепла я заметила темный от крови шнурок, а солька или оберег, который на нем висел, завалился куда-то за плечо, в грязные лохмотья. Я потянула за шнурок, но оберег застрял. Сунув в тряпки руку, я нащупала что-то продолговатое, толщиной с палец, обрезок ветки, что ли? Вытащила штуковинку на белый свет – да, похоже, обрезок тростника, липкий от крови. Ой, нет, это дудочка, вон дырочки просверлены, только она вся измарана, аж каплет… Последний закатный луч лизнул мне пальцы, и между исчерна-красных пятен блеснуло золото.

Сердце кольнуло так, что онемела левая рука.

Это была она, моя память, моя удача. Моя заблудшая душа. Моя немая птица.

Моя золотая свирель.

* * *

– Не могу, господин хороший, никак не могу, – повторял Ратер в десятый раз. – Видит Бог, хотел бы, однако ж батька меня в Галабре ждет, обещал я ему возвернуться, да не один, а сеструхой.

– Это она, что ли, твоя сеструха? – Псоглавец кивнул на меня.

На носилках он ехать отказался, и вояку посадили на старую кобылу. Перрогвард держался прямо, лихо командуя приведенной Кукушонком толпой. Теперь, по пути к городу, он уговаривал парня пойти к нему в оруженосцы. То есть, постричься в монахи и надеть собачий ошейник. Не сразу, конечно, в монахи, но все равно…

Ратер покосился на меня и тряхнул лохматой головой:

– Моя сеструха, моя. С певцом бродячим сбегла, еле отыскал. Пока к батьке не доставлю, глаз не спущу.

Означенного певца мой новоявленный брат тащил на носилках в паре с каким-то перепуганным мужиком. Мужик то и дело вздрагивал и озирался. Чудовищ боялся, наверное. Я шла рядом, выразительно держась за грудь, а на самом деле сжимая сквозь одежду свою бесценную свирель. Покоробившийся от крови шнурок натирал шею, но это было не важно. У меня горело сердце, у меня горела ладонь, свирелька дрожала в руке и жгла пальцы как пойманная саламандра. Я едва видела, куда мы идем. Но на рыцаря поглядывала – шут его знает, что там творится в его перрогвардской голове под кольчужным капюшоном.

– Твоя воля, парень. – Монах тоже покосился на меня. Очень неодобрительно покосился. – Но если надумаешь, приезжай в Холодный Камень, там обитель наша. Спросишь брата Хаскольда. Приму тебя, по душе ты мне. Видел я, как ты дракона от этого дурня вашего отвлек, и как меч на дьявольскую мару поднял. Молодец, ничего не скажешь. Нам такие нужны.

– Отвлек? – я уставилась на Кукушонка.

– Отвлек, – вместо него ответил рыцарь. – Швырнул ему грязью в морду, ослепил. Что этот твой менестрель жив остался, брата благодари. И мару тоже он прогнал. Мечом сэна Гавора. Ладно. – Пес отстегнул кошель и бросил его Ратеру. – Держи, храбрец. Заработал. Запомни, Холодный Камень, спросишь брата Хаскольда.

Почти у самых ворот нас встретили люди из замка. Спасибо псоглавцу, он нас не забыл и заставил двоих человек оттащить Пепла в ближайшую гостиницу. Прислуга споро забегала – вести о нападении адских тварей опередили нас, к ним еще прибавился громкий слух о кукушоночьем героизме. Я попросила принести мне горячей воды, уксуса, кусок вощеного тика, полотно на повязки и вытолкала всех из комнаты. Включая Кукушонка.

Руки сами делали привычное дело: обмыть и перевязать больного (как когда-то говорила Левкоя: «Ручки помнят!»), а дурная моя голова мало-помалу начинала соображать. И кое-что приходило на ум, и кое-какие вопросы прояснялись, и некоторые ответы я уже знала наверняка, не получив еще отчета от безмолвного моего бродяги.

Откуда у него свирель?

Оттуда! От Амаргина, вот откуда. Пепел сам сказал что видел его. «Значимый человек. Значительный. Необыкновенный». Как же! Этот значительный человек велел ему, Пеплу, уходить, не дождавшись меня под воротами тюрьмы. Бросить меня в одиночестве, ведь я сама должна была справиться с навалившейся бедой. Пепел послушался и ушел. Еще бы он не послушался распроклятого мага! Тут слушай, не слушай, все равно сделаешь так, как Амаргин пожелает. Пепел ушел и унес золотую свирель, которую зловредный колдун отдал ему на сохранение. И, небось, запретил мне ее показывать. Чтобы я вволю покорячилась, из шкуры вон повыпрыгивала, хоть лбом ненавистную стенку пробила, а в грот забралась. Я и забралась, господин учитель. Ты ведь этого от меня хотел?

Стоп.

Холе-е-ера! Это не было случайностью! Это все ты! Это ты ее украл, Амаргин! Ты все подстроил! Чтобы я вывернулась наизнанку, чтобы я…

А не ты ли тот самый колдун? Не ты ли спрятал Каланду, подсунул кукол в гроб и затеял всю эту ерунду, только для того… Ну и пусть. Хорошо. Хорошо! Ты это или не ты – я принимаю вызов. Я залезу в этот чертов грот, пусть для этого мне придется сто раз утонуть.

Но почему же Пепел не отдал мне свирельку после? Когда Ратера отпустили? Вот об этом я его спрошу…

Артефакт. Она и была тем артефактом, который помогал певцу меня найти. Тем магнитным камнем, что указывал на меня. Она была рядом, а я…

Забыла про нее.

Я перестала ее искать. Перестала. Так суета захватывает тебя, ведет петлистыми дорожками, не дает поднять головы, а ведь там, над головой – бескрайнее небо, и там, над головой – бесчисленные звезды, и они, ясные, горят тебе, они ведут тебя, а не буераки и колдобины, что путаются под ногами, не колеи и загородки, что направляют твой путь… «Не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней». Вот золотая моя птичка порхнула в руку, когда я не ждала ее. Счастье это? Напоминание? Горький укор?

Не забывай меня.

Обессиленно сгорбившись, я села на край постели.

Не забывай меня, Лессандир. Дай-ка ладошку… Видишь? Да, это тебе. Она умеет петь. Она открывает запертое. Она развеселит и поможет. Она твоя.

Она моя.

– Леста…

Очнулся. Он смотрел на меня из глубин белоснежной подушки, сам зеленовато-серый как мертвец, причем несвежий мертвец. Грязь и кровь с пепловой физиономии я стерла, но это мало помогло – глаза у него провалились, кожа обтянула череп, волосы мышиными хвостиками прилипли ко лбу. Под одеялом задвигались руки – бродяга ощупывал себя.

– Три ребра сломано, – сказала я. – Пить хочешь?

Он облизнул сухие губы.

– Хочу.

Я принесла чашку с водой и помогла ему напиться. Он откинулся на подушку, тяжело дыша. Помолчал, глядя мне в лицо. Потом не выдержал:

– Нашла?

– Нашла.

– Почему… не спрашиваешь?

– А я знаю, откуда она у тебя, что тут спрашивать. У меня один вопрос – почему ты мне ее после суда не отдал?

– Он сказал… – Пепел на мгновение опустил веки. – Ты сама ее найдешь. Так или иначе. Сама… найдешь.

– Провидец чертов. – Я встала, чтобы поплотнее прикрыть ставни. На улице было уже совсем темно. – Забавник, холера, сосулька северянская. Геро Экель, пропасть. По прозвищу Амаргин. Ты знаешь найлег? Что значит – Амаргин? Я не ошибаюсь, это ведь найлег, а не андалат?

– Это не андалат, – вздохнул Пепел. – Но и не найлег. Это более древний язык. Скорее всего… это какое-то производное… от слова «эмарх», что значит «грядущий день». По-просту «завтра».

Ерунда какая-то. Я пожала плечами. Гори он синим пламенем!

– Как ты вообще? – Я повернулась к поэту. – Чувствуешь себя как?

– Как дурак. – Он выпростал из-под одеяла руку и потер лицо. – Как последний кретин.

– Это само собой. А печенки-селезенки как себя чувствуют? У тебя кроме порезов еще синячище огромный. Что там внутри – не прощупаешь. Как бы не отбило чего ценного.

– Ценного не отбило, – ухмыльнулся больной. – Выше просвистело.

– Дубина. Помочиться не хочешь?

– Пить хочу.

– Это понятно. Сейчас принесу. Будешь у нас винище хлестать. Крови из тебя вытекло, друг любезный, просто ужас сколько.

– Винище… – Пепел закрыл глаза. – Это хорошо. Ради винища я и в койке… поваляюсь. Там более, если прекрасная госпожа… сама мне его поднесет.

Изгвазданный роб я сняла и снова засверкала неизменно девственным платьем. Одна надежда – что в Мавер еще не долетела весть о сбежавшей ведьме. А если и долетела, то меня с ведьмой не соотнесут – все тут уже знали, как мы помогали псоглавцам с чудовищами воевать. А разве ведьмы воюют с чудовищами? То-то.

Еще с лестницы я услышала гвалт. Зал внизу был переполнен. Где тут мой названный братец? Стоя на несколько ступенек выше, я пыталась разглядеть новоявленного родственника. Рыжих тут… каждый третий. А-а, вон там, недалеко от камина, вроде бы кукушоночья голова маячит. За столом у него еще куча народу. Напоят парня, если уже не напоили.

Я начала пробираться в ту сторону, мимоходом отбиваясь от хватающих рук.

– Детка, ты куда?

– Эй, красоточка! Обернись! А что у меня есть!

– Двенадцати саженей, вот те святой знак!

– …стая чертей летучих…

– Че ж ты мимо-то, эй! Заворачивай сюды!

– Ставлю свой нож техадской стали против твоей дырявой шляпы…

– Он прекрасен как… как корабль под всеми парусами. Как солнце! Я тебе говорю, он прекрасен, как тысяча звезд…

А вот это уже Ратер. Это его захлебывающийся голос. Навалившись грудью на стол, тиская обеими руками кружку, мой герой втолковывал что-то чернявому молодчику, насмешливо скалящему зубы. Гуляки вокруг только похохотывали.

– Волосы у него как ворох мечей, и звенят как струны, как колокольца, и каждый – острее острого. В очах – тьма бездонная, брови как крылья чаячьи, а в лицо смотреть больно, сияет оно ярче пламени, так ослепнуть можно, слышишь, сил нет смотреть, и глаз не отвести…

Что он несет? С менестрелем нашим переобщался? Пьян совсем?

– Ратери!

Кукшонок дернулся, оглянулся на меня. Скулы у него горели, глаза были какие-то безумные, и зрачки прыгали. Точно, нализался. Еще наговорит тут лишнего…

– Тебя Пепел зовет, – сказала я. – Поднимись к нему.

– Пепел? – Кукушонок лихорадочно облизнулся. – А. Да. Какой Пепел?

– Ты что, братец, перебрал? Пепел еле дышит, того гляди Богу душу отдаст. Иди, поговори с ним.

– Он умирает?

Кукушонок моргал. Я прикусила губу.

– Надеюсь, что нет. Он зовет тебя. Поднимись наверх. У тебя ноги отнялись?

– Да, – кивнул парень. – То есть, нет. Не отнялись. – Он глянул на собеседника. – Я сейчас.

– Иди, иди, – махнул рукой чернявый.

– Возьми ему вина! – крикнула я в кукушоночью спину. – Извините. – Повернулась к ратеровым собутыльникам. – Мой брат пьян.

– Ничего, – сказал чернявый. – Ему сегодня можно.

Я вздрогнула. На меня глядели огромные черные глаза. Насмешливые, яростные, дикие. Нечеловеческие глаза. Глаза принцессы Мораг.

– Привет, малявочка, – ухмыльнулась она. – Надеюсь, ты посидишь с нами? Не сбежишь?

Мораг всего лишь чуть-чуть изменила голос. И подрезала волосы – теперь они едва касались плеч. Полузаживший шрам на щеке превращал принцессу в бандита. Я тяжело хлопнулась на место Кукушонка. Слов у меня не было.

– Мое имя – Мараньо Ранкахо. Для тебя, малявочка, просто Мареле. Эй, цыпа, – она ухватила пробегающую мимо прислугу за локоток. – Принеси нам винишка поприличнее. Хесера белого.

– Ты уж спрашивал, господин, – запищала прислуга. – Хесера не держим, при всем нашем почтении. Есть красный рестаньо, ежели не побрезгуешь.

– Тащи рестаньо, каррахна. П-п-провинция, порядочного вина днем с огнем…

– Ты, южанин, это самое! – возмутился морагов сосед, кудрявый парень в большой родинкой над верхней губой. – Того-этого! Город наш не замай. Мы, можа, и провинция, зато у нас драконы в лесах водются! Слыхал, какие? Тыщща мечей из его торчит! А у вас на югах тока рыбы-каракатицы…

– Слышал. – Мораг как бы невзначай провела пальцем по шраму. – Дракон ваш – на самом деле не ваш, а амалерский. А к вам недавно переполз. Так что нечего нос задирать. Один у вас дракон, да и тот приблудный.

– Сам ты приблудный! – оскорбился кудрявый.

– А я где хочу, там и блужу, – Мораг перегнулась через стол и внимательно посмотрела на соседа.

Кудрявый смутился и сунул в рот кусок хлеба.

– А суккуба летучая? – толстенький мужичок, что сидел напротив, нахмурил бровки и стукнул кружкой об стол. – Дева нагая красоты непомерной, с крылами драконскими, с ногами козьими, при львином хвосте, и о шестнадцати рогах? Суккуба-то точно нашенская, чем хочите поклянусь. Дракону на подмогу прилетела, во как.

– Это не суккуба, – возмутилась я. – Кто ей рога считал? Нет у нее рогов. И ноги у нее не козьи.

– А вот девка-то суккубу сама видала! – Обрадовался толстячок. – Расскажи про суккубу, девка!

– Да не суккуба это!

– Да кто, раз не суккуба?

– Горгулья она. Или, как господин перрогвард сказал – мара. Никакая не суккуба.

– Суккубы днем не лётают, Вершок, – умиротворяюще прогудел еще один сосед, до глаз заросший рыжей бородой громила. – Суккубы по ночам в окошко лазают. Отвори окошко на новолуние, черную свечку запали, да позови: «Суккубочка-суккубабочка, прилетай, голубочка, тут тебе медом намазано, маслом смазано, дегтем подмазано, снасть вся налажена, тебя тока нет». Она и прилетит.

– Че, правда? – уставился на него Вершок.

– А то! Спытанное дело. Тока снастю и впрямь намазать надо. Маслом, медом и дегтем. Угу.

Тут принесли вино и я поскорее уткнулась в кружку. Мне было и страшно и смешно.

– Че-то ты, Эрб, сочиняешь, – недоверчиво протянул кудрявый. – Дегтем-то зачем?

– Эрб не сочиняет, – заявила Мораг голосом знатока. – Это старый способ, описанный в магическом трактате «Верхель кувьэрто». Надо взять равные части хорошего меда, коноплянного масла и терпентиновой смолы, все смешать, добавить две драхмы ассафетиды, растертую с щелоком жабью печень, мозги летучей мыши и красного сагайского перца на кончике ножа. Полученным составом обильно смазать детородный орган и три раза прочесть заклинание. Терпентин можно заменить дегтем, но за результат я не поручусь. Хотя, если Эрб говорит…

Я поперхнулась и закашлялась, и сидящий рядом Эрб заботливо постучал меня по спине.

– С дегтем все отлично работает, – пробасил он. – А эту… фетиду мы навозом заменяли. Свеженьким.

– И что? – потрясенно выдавил Вершок.

– Да все отлично! – Бородач показал обществу большой палец. – Прилетит суккубочка, все тебе начисто вылижет, тут-то ее и хватай. Это ей типа угощение, во как!

Он довольно заржал, Вершок с кудрявым озабоченно переглянулись, а Мораг улыбнулась, показав зубы.

– Хотя кому что, – сказала она, по-кошачьи щурясь. Смуглые пальцы потрогали горло над краем кольчужного ворота. – Мне, к примеру, молоденькие поселяночки любезней чертовок из преисподней. Те, конечно, горячи, но эти мягонькие и сладенькие. А иные не хуже бесовок кренделя выписывают. Посмотришь на такую – сама скромность. – Принцесса смерила меня выразительным взглядом. – Просто ангел Божий, а не девушка. А как до дела дойдет – чертовка натуральная.

Я заерзала. Неужели она сдаст меня – просто из мести?

– Ну, любезный господин, – забормотала я. – Ведь на каждую выходку найдется своя причина. Тебе, со своей колокольни, кажется что чертовка… а на самом-то деле все так сложилось, что другого выхода не было.

– Ха, – бородач Эрб поднял лохматую бровь. – Вот ведь петрушка! Никак девка эта успела тебе насолить, а, господин южанин?

– Не то слово, – отозвалась Мораг. – Кровавую рану солью засыпала.

– Тада хватай птаху, пока не улетела, да тряхани ее как следовает. А то ишь, расчирикалась! «Выхода другого не было». Знаем мы ваши входы-выходы!

– Ничего ты не знаешь, Эрб! – обиделась я. – Не лезь, куда не просят.

– Че тут знать? – он ухмыльнулся. – Как на ладони все. Уж брательник твой нам понарассказывал!

– Прикуси язык, борода. – Мораг медленно поднялась, глядя на меня. – Пойдем, дорогая. Почирикаем.

Она ухватила меня за плечо железными пальцами, сдернула со скамьи и толкнула к выходу. Но не на улицу, а к другому – во двор.

– Бог в помощь! – напутствовал бородач.

– Сама справлюсь, – прошипела мне в затылок принцесса. – Чтобы гадине шею свернуть чужой помощи не потребуется.

Темный двор был широк и пустынен. Едва мы вышли, Мораг развернула меня и притиснула к двери. У самых глаз блеснули острые зубы. Дыхание ее пахло вином.

– Знаешь, что я сейчас с тобой сделаю?

– Что? – обнаглела я. – За нос укусишь?

И тут же получила по губам – тяжелыми, расслабленными пальцами, наотмашь. Очень больно и обидно – но явно не в полную силу.

– Это для начала. Еще вякнешь поперек – до костей излупцую.

– А плетка у тебя с собой? Не забыла прихватить?

Бац!

– Я и без плетки с тебя шкуру спущу.

Уй… Я прикрылась ладонью и посчитала лучшим промолчать. Губы стремительно наливались горячим.

– Я поручилась за тебя перед Гертом, сучка. Ты давала честное слово. Я тебе поверила!

Она схватила меня за грудки и шарахнула об дверь. Дверь загудела, мой затылок тоже.

– Мразь, каррахна. Убить мало. Я же тебе поверила! И Герт тоже! Герт тебе поверил, гнида мелкая!

Посыпались такие слова, какие только в Козырее можно услышать, да и то не везде. Мораг забылась и ругалась уже в полный голос.

– Погоди… – залепетала я. – Сейчас объясню. Я пошла к Райнаре. Она сказала…

В дверь изнутри толкнулись.

– Эй, кто там? Пустите, эй! Заснули, что ли?

Мораг отлепила меня от двери и приложила спиной об столб навеса. Из дома вывалился расхристанный гуляка и зигзагами направился к сортиру.

– Мораг, я все тебе объясню. Только выслушай меня. Мне срочно пришлось уйти. Срочно! Я тебе такое расскажу!

– Ты мне уже сказок понарассказывала, блевать тянет от твоих сказок.

– Да это все правда, Мораг! Мне пришлось уйти. Я тебе сейчас объясню, почему. Только выслушай. Госпожа моя, – я сбавила тон. – Пожалуйста. Выслушай, а потом хочешь – казни, хочешь – милуй.

Дверь отлетела, задев принцессу по плечу. Через порог перевалился какой-то совсем уже в зю-зю пьяный господин, мыча и икая, принялся прямо тут, не сходя с места, развязывать штаны.

Мораг скрипнула зубами, схватила господина за шиворот и отвесила ему такого пинка, что только сапоги мелькнули. В дальнем конца двора загрохотало, зазвякало, что-то посыпалось, улетевший в темноту господин обиженно взревел.

– Засранцы! – рявкнула Мораг.

Сцапала меня за руку, свирепо оглядываясь вокруг. Потом рванула, потащила куда-то. К конюшне. Зачем к конюшне?

Она присела, ухватила меня одной рукой за пояс, другой под колени и вздернула высоко вверх, к дощатой занозистой стене.

– Полезай!

Вот в чем дело – тут дверка. Сеновал! Я поцарапала дверку, кое-как ее отворила и переползла через высокий порожек в благоухающую сеном тьму. В носу сейчас же засвербело, глаза запорошило, разбитые губы закололо, поэтому я не обратила внимания на сопение и возню в глубине сеновала.

В проеме возникла растрепанная принцессина голова, затем Мораг без усилий подтянулась и влезла внутрь следом за мной.

Откуда-то из кромешной тьмы раздалось тоненькое ойканье. Что-то забормотал басок, женщина ответила невнятно.

– Кого там черти принесли? – окликнул невидимый мужчина. – Занято тут. Валите на конюшню.

– Занято, принцесса, – прошептала я, хватая в темноте ее за руку. – Пойдем отсюда.

Она молча отстранила меня. Длинным скользящим движением рванулась вперед и вверх, туда, откуда доносились голоса. Я поспешно отползла в сторону, освобождая дорогу.

И вовремя. Сверху донеслось:

– Эй, эй, ты че… да ты че… – и мимо меня, сверкая исподним, кувырком прокатилось чье-то тело.

Порожек не дал парню вывалиться, он уцепился за косяк.

– Спятил! Ты че, а? Ну, я тебя! – он пошарил в расчерханной одежде, в руке у него блеснуло лезвие.