Текст книги "Пожитки. Роман-дневник"

День с Ромой

Утром зашел к Роме. Мы договорились пойти сфотографироваться для документов. Каждый – для своих. Раньше эта мастерская, известная нам с детства, славилась не только качеством снимков, но и древним аппаратом, с помощью которого снимки делались. Громадный деревянный ящик на треноге, выдвигающийся объектив на гофрированном шасси. Фотограф покрывал голову и спину черной тряпкой, после чего, сняв колпачок с объектива, заученным движением рисовал им в воздухе круг.

Теперь – все другое. Аппарат уменьшился до размеров эскимо. Сходство усиливается еще и благодаря палочке снизу, за нее аппарат держат перед собой. Камера цифровая, вспышка технотронная, издаваемый ею «пук» вообще не человеческий, зато процесс многократно ускорился – причем без потери качества.

Между прочим, у Ромы принтер домашний способен печатать на фотобумаге. Осталось только наладить съемочный процесс.

– Почему бы тебе не снимать порносессии? – предложил я. – Быстро и с хорошим качеством.

– Да?

Рома ухмыльнулся несколько двусмысленно. Видимо, не понимая – куда я клоню. Но я никуда не клонил. Не намекал даже.

– Начнешь размещать их в Интернете, на платном сайте. Выгодное дельце.

– А у тебя в школе порнография была? – поинтересовался Рома.

– Конечно!

– Черно-белая? По рублю карточка?

– Нет. Я не покупал никогда. Само как-то доставалось.

– Много?

– Не очень. Хотя по содержанию – отменные.

– А у меня много было. Целая пачка. Родители вечно какие-нибудь находили.

– Да ну! И как?

А получалось так, что Рома – человек от рождения откровенный – не мог любоваться грязным трахом в одиночку. Его друзьям, латентным вуайеристам, то и дело перепадала честь ознакомиться с различными подробностями половой жизни взрослых. Хотя нередко знакомство приводило ко вполне предсказуемому для такого возраста обеспамятствованию. Народ, попросту говоря, терялся и оставлял улики на месте преступления. Родители потом подступали к несовершеннолетнему Роме со скорбными масками вместо лиц, сложив брови траурным домиком, избороздив лбы волнами морщин. Подступали со следующим уведомлением, произносимым вслух:

– Роман! Нам очень жаль. Но мы нашли у тебя открытки крайне неприличного содержания. И на эту тему нам следует очень серьезно поговорить. Откуда ты их взял?

Рома, как человек от рождения не только откровенный, но и внимательный, тщательно выслушав родительские слова, задумывался над ними. «Открытки… – думал он. – Что же это могут быть за открытки?..»

– А-а! – вспоминал он, к общей радости окружающих. – Те самые открытки!

– Да, – строго, но с зарождающейся надеждой в голосе указывали родители. – Те самые.

– Так я их купил!

– Где?

– Там… в газетном киоске.

– Где??!!

– В киоске! В беспроигрышную лотерею! Там тетя продавала!

Родители мрачнели на порядок. Столь конструктивная, казалось бы, беседа начинала отчетливо попахивать глумлением. Или, на худой конец, цинизмом. Однако допускать в одном и том же ребенке соседство оголтелого цинизма с типичной порядочностью, с глубоко укорененной внимательностью не представлялось возможным уж совсем. И родители делали еще одну попытку.

– Роман! – еще раз говорили они. – Мы хотим разобраться. Мы призываем тебя подумать. Подумай и вспомни. Откуда у тебя эти открытки?

– Так я и говорю! – не сдавался Рома. – Из киоска!

– И… из киоска?

– Да! Там беспроигрышная лотерея. Тетя продавала билеты. За сорок копеек. Я купил. И выиграл открытку. Это моя открытка!

– Так вот, значит, какая твоя открытка?!! Вот эта?!! – свирепо восклицали родители, в качестве последнего убийственного аргумента предъявляя своему отпрыску крамолу.

– А-а, это… – заметно сникал Рома. – Так какая же это открытка?.. Это карточка…

С годами детство из моего приятеля не выветрилось. Неожиданно, без всякого внешнего повода он отчебучил себе подарок: купил электрическую железную дорогу.

– Нормально! – признал я. – Ты теперь – железнодорожный Абрамович.

– Точно. «Рома, верни деньги!»

– Ха-ха-ха!

– Напрасно смеешься. Я теперь не знаю, чем своим рабочим буду платить. Все на дорогу ушло.

– О-о, это не достижение. Почти у каждого частного предпринимателя в России такая фигня.

Дорога и в самом деле, как говорится, «внушает». На громадной полке шириной в комнату закольцованы рельсы, по ним бегает с соответствующим звуком и горящими фарами локомотив. К локомотиву прицеплен один почтовый вагон и два пассажирских. Причем последние делятся на классы – первый и второй. Уже закуплена станция, фонари и лавочки для нее. Есть специальный грунт нескольких сортов – делать насыпь. Допускаются различные уровни полотна, развилки и тупики. Допускается вообще все: различные ландшафты со всевозможной растительностью и временами года. Хочешь – заснеженные Альпы. А хочешь – индустриальный городок, с магазинами, бензоколонками, различной инфраструктурой. Люди самых разных специальностей по отмашке начнут жить в городке и работать, приходить на станцию, уходить со станции. Делать покупки, посещать кафе и рестораны, нарушать правила дорожного движения, попадать в полицию, устраивать митинги протеста. Банды подростков начнут громить родной стадион после проигрыша любимой команды, а потом примутся увечить друг друга. Политики в преддверии выборов оросят улицы завлекательными прокламациями. Традиционно понаобещают рай на земле и ничего, конечно, не выполнят. Вспыхнут волнения. Пулеметы застрочат. Закапают водометы. И того мало! Четыреста девятьсот восемь частных автомобилей сожгут за одну ночь. Хаос. Комендантский час. Вокзал заняли национал-большевики. Один из поездов (с валютой и золотыми слитками) пущен под откос. Святыни попраны. А под конец всего и вся из ближайшего горного тоннеля вылезет бен Ладен и, потрясая ядерной дымовой шашкой, скажет: «А я предупреждал…»

По достоинству оценив приобретение, я заметил:

– Но ты же понимаешь – с таким хобби можно возиться до бесконечности. Это все равно что ребенка родить.

– Понимаю, – ответил Рома. – Есть только маленький нюанс.

– От железной дороги всегда можно отказаться, – первым сказал я.

– От железной дороги можно отказаться, – повторил Рома. – А от ребенка не откажешься.

Да – это факт.

Грузин – водитель машины, которую мы поймали, – согласился отвезти нас всего за двести рублей. Из сломанного бардачка в машине торчал старый номер журнала, который я редактирую. Рома, конечно, не мог пройти мимо такого совпадения и с гордостью сообщил – кто является уважаемым пассажиром. Грузин сразу начал возбуждаться:

– Вах! (Или «вай!», точно не разобрал.) Дорогой! Ты правда там работаешь?!

– Правда.

Я с трудом удержался от того, чтобы дать Роме подзатыльник.

– Прямо там вот пишешь все?! – не унимался грузин.

– И читаю…

– Вай! (Или все-таки «вах!»?)

Он замолк, но только на минуту.

– Слушай, дорогой! А ты, когда вот… статьи свои. Про политику, экономику тоже делаешь?

– Конечно… Что важно, про то и пишем.

– И про Грузию?!!

– И про Грузию тоже.

– Слушай, дорогой! – подскочил грузин. – Я тебе так скажу: Саакашвили не тот, за кого себя выдавает!

Это было началом конца. Первые десять минут водитель еще как-то дозировал политинформацию, но потом разошелся не на шутку. Он сыпал цифрами, разворачивал подоплеку, обращался к истории, заклинал прогрессивное человечество «поиметь совесть». Оценка проблем с поставками оружия сменялась вопросами обустройства диаспоры, а геополитические особенности кавказцев – социальной ассимиляцией избранных. Разумеется, такие слова, из-за отсутствия их в рабочем лексиконе, он не употреблял, однако щедро компенсировал пробелы словарного запаса обилием междометий, экспрессией, жестикуляцией и элементарными криками, с каждой минутой все более напоминавшими вопли. Энергия от него исходила такая, что мне периодически казалось, будто машину изнутри озаряют всполохи мертвенно-белого света. Мы двигались рывками, толчками, забывая переключать скорости, вихляя из стороны в сторону. Через какое-то время, когда милицейский пикап уже откровенно прижал нас к бордюру, заставив остановиться, я догадался, что белый свет происходил от мигающих сзади фар. Милиция долго убеждала нас обратить на себя внимание, однако сирену и громкоговорители почему-то не использовала. Наверное, наблюдая за нами со стороны, они решили, что в «жигулях» раскатывают обдолбанные маньяки. Нас окружили пять или шесть представителей правоохранительных органов, которые вели себя на удивление мягко. Водитель принялся разворачивать простыни доверенностей, прав и регистраций. Меня тоже попросили предъявить документ. Я предъявил. Отпустили нас довольно быстро. Вторая часть кавказской лекции оказалась не слабее первой. По выходе из машины я не поленился поблагодарить Рому во всех матерных выражениях, которые смог вспомнить, но он слушал не меня, а трубку мобильного телефона. Выслушал и нажал кнопку отбоя. Лицо его заметно омрачилось.

– Нужно срочно подъехать на стройку… Ты ведь меня не бросишь?

Это прозвучало трогательно.

– Не брошу, – ответил я.

И мы поехали.

«Стройкой» называлась большая ремонтируемая квартира в одном из новых небоскребов. Вавилоны с каждым годом обзаводятся все большим количеством высотных жилых домов, которые зачастую кучкуются друг подле друга, образуя, по замыслу их архитекторов, некое подобие гармонии из стекла и камня. Конечно, по сравнению с высотками какого-нибудь Манхэттена наши небоскребы – халупы-поскребыши. Но для моего хрущевского сознания и сорока пяти этажей вполне достаточно.

– Ой-ой… – по достоинству оценил я строение. – И сколько же здесь квадратный метр стоит?

– Сейчас – от пяти с половиной тысяч, – буднично ответил Рома.

– А самая маленькая квартира – какая?

– Сто квадратов.

– И что же… покупают?!

– Этажами.

От осознания собственной неполноценности я потупил очи.

Перед проходом на охраняемую территорию Рома сунул мне официального вида бумажку, попросив вложить ее в паспорт, однако показывать издалека и вскользь, с видом озабоченным и само собой разумеющимся. Я посмотрел на бумажку. Это был пропуск, выписанный на какого-то там Магомеда Тирьямтирьямовича Разразимагомедова. По территории везде сновали сплошь нерусские работяги. Я, разумеется, не возражал, хотя столь однобокая этническая селекция копила неприятный осадок на душе. Как было бы славно, думал я, увидеть на строительстве домов в вавилонах англичан, например, и разных прочих шведов. Но – нет. Все турки одни да высланцы с постсоветского юга. И у Ромы такие же. Хорошие. Вздумали долбить монолит в ночь с пятницы на субботу, после чего оказались на крючке у нового коменданта здания (старый проворовался на семьдесят пять тысяч долларов США). Комендант инкриминировал бригаде две статьи: нарушение регламента и повреждение несущих инженерных конструкций, что в свою очередь, не считая штрафа, сулило серьезные административные осложнения, вплоть до разбирательств с заказчиком.

– А оно, б…, нам надо?! – спрашивал Рома у подчиненных, удерживая себя на средней громкости, дабы не сорваться в фальцет. – Вам было сказано – когда и что делать! Какого х… вы полезли?!

– Да мы… это… – мялись темные с лица работники. – Быстрее шоб хотели… Долбили по-маленькому.

– «По-маленькому», б…! Зато настучали на вас по-большому! Дебилы…

С комендантом Рома улаживал конфликт с глазу на глаз. Я смиренно ждал на улице, отморозил правое ухо. Из головы не шли квартирные пространства, конфигурация которых упорно не хотела постигаться моим умом – пролетарским и с детства привыкшим к регламенту «тут вон тумбочка, а там – уборная». Честно признаться, я так и не разобрался в хитросплетениях зарождающейся квартиры. Одни коммуникации в ней чего стоили! В полу, в потолке свитки проводов, скопище причудливых реле, гротескные трубы для вентиляции, уловители дыма, сенсоры огня. Если, не дай бог, загорится что, ливень откроется повсюду, смоет все напрочь – и dolby surround, и подлинники Айвазовского, и ковры персидские, и персидских на них кошек. Все, все, без разбору! Вот это, я понимаю, жизнь…

От коменданта Рома вышел заметно успокоившимся.

– Каждый имеет свою цену, – сказал он мне. – Цена этого законника сто долларов.

По телефону он доложил о ситуации вышестоящим заинтересованным лицам:

– Ну что-что – жопа, вот что! Двести долларов… Почему-почему. Да потому. Начал мне – «дайте план, дайте разрешение». А я их с собой буду возить каждый раз? Тем более там не все подписи собраны. Какие-то документы есть только в копиях.

Поговорив с одним человеком, Рома тут же позвонил другому:

– С комендантом обошлось… Нет, денег не взял… Да. Вообще… Как-как – а вот так! Учиться надо. Так что с вас причитается.

Вернулись обратно. В плане нашем значилось распитие пива в ресторанчике неподалеку, где его начали давать нормальным, чешским и живым (насколько это возможно в наших краях). Для начала заглянули в гараж по соседству, взять опилок для крохотной морской свинки Ксении. Нас отчасти коробил регламент: идти в гараж, возвращаться домой, заносить опилки… бардак, одним словом. В итоге, подойдя к дому, Рома феноменально упростил действительность – запульнул мешок с опилками на балкон своей квартиры. Благо она расположена на втором этаже. Сие действие привело нас в необузданный восторг.

Вскоре мы увидели буксующую в снегу иномарку с девицей за рулем. Прошли мимо, несмотря на очевидность ситуации. Я, чувствуя себя неловко, заметил:

– В принципе могли бы подтолкнуть. Ничего ведь не стоит.

Рома только рукой махнул:

– Ай, ладно! Если ей нужна помощь, она может приспустить стекло и сказать: «Молодые люди, я вот застряла, толкните…»

Я пробовал возражать:

– Настоящие молодые люди не ждут, пока опустят стекло, высунутся на мороз, попросят…

– Мы не настоящие! – оборвал Рома. – Мы – учебно-тренировочные.

Со своей женой Юлией он познакомился на международном авиасалоне, куда отправился посмотреть «летающие штучки». Позвонил мне и, заходясь от восторга, сообщил, что «они летают» и что «это супер».

– Вот! Вот, надо мной пролетела! – кричал в трубку. – Ой, блин!.. А из нее говно какое-то высыпалось… листочки разные… народ за ними ломанулся…

Через полтора часа последовал второй звонок.

– Ты не поверишь, сейчас выступали итальянцы. У них самый большой отряд.

– Сколько машин?

– Десять. Они выпустили разноцветные струйки и нарисовали ими жопу… А?.. Вот Юлия мне подсказывает, это было сердце.

– Кто подсказывает? – насторожился я.

– Сердце нарисовали! – радостно объявил Рома. – Представляешь?

– С трудом.

– Но самая беда здесь – дефицит туалетов.

– А-а, – довольно осклабился я, – традиция. Возьми любой концерт в полевых условиях. Одна кабинка на тысячу желающих. И в результате все начинают опорожняться рядом. Причем бабы, мужики – уже без разницы. Всем все по барабану.

– Знаешь… – замялся Рома, – кажется, я здесь был сегодня первым…

– Молодца! И много людей последовало за тобой?

– Не знаю. Я просто метров на пять от толпы отошел, спиной повернулся, встал на колени, вытащил шланг… О, Юля презрительно отодвинулась.

– Бедная девочка…

– Нет, но посуди сам. Спаивать народ пивом и не давать возможности облегчить душу – по меньшей мере аморально.

– Я понимаю.

– Зато у меня сухие штаны.

– Отлично!

– Я тебе еще перезвоню.

– Договорились.

– Пока.

– Пока.

Он действительно перезвонил. Пока они веселились за городом, в квартиру Ромы залезли. Злоумышленник отжал стеклопакетную дверь на балконе, прошел внутрь, набрал какой-то мелкостоящей дряни, взял денег чуть-чуть, но основательно перерыл строительные бумаги. Видимо, думал, что основные капиталы лежат там. Из этого Рома сделал вывод, что вор – кто-то из нанятых рабочих, то есть, по сути, свой.

– Ужасно мерзкое ощущение, когда ты понимаешь – кто-то здесь без тебя шатался, трогал твои вещи. Можешь представить?

Я мог, но чисто теоретически – просто не знал еще всех прелестей совместной жизни, которые предстояло вынести «бедной девочке», столь безнадежно запавшей на него…

Мы вновь едим у никарагуанцев традиционный стейк с кровью. Кроме того, нам обоим нравится одна из официанток – стройная молодая дева с налетом заморского в облике. Правильные черты ее лица чуть утрированы в своем рисунке. Есть что-то такое вишенное в лице. Не вызывающе хорошая, земная фигура, чернющие волосы образуют густые локоны, очень гладкая смуглая кожа с еле различимой бархоткой пушка (живот и поясница обнажены), юбка из тонкой материи обнимает бедра достаточно низко, чтобы можно было видеть замечательные ямочки над ягодицами. Попка, впрочем, не слишком налитая, и вообще во всем внешнем виде присутствует толика упрощенности с достаточным количеством южного флера. Это обычно крепко заводит. Вспоминается мудрость Казановы, который, согласно легенде, утверждал: «Для нахождения в себе сил сношаться всю ночь, нужно выбирать девушку с простым лицом». В таком случае Роме повезло больше, чем мне. Но сегодня Рома грустен и даже отчасти разочарован.

– Их чем дальше, тем больше прет, – говорит он, подразумевая семейную рутину и отношение к ней женщин, – а потом они начинают уничтожать то, что полюбили.

Я с готовностью соглашаюсь с вынесенным приговором. Разливное чешское пиво упрочивает нашу мудрость.

– Вопрос дома! – подчеркиваю я, многозначительно поднимая указательный палец правой руки вверх. – Очень важен вопрос дома! Например, тот же Город Детства для меня – пуповина. И речь не о матери. Я говорю не о женщине, которая нас родила. А о жизни, из которой мы вышли.

– Сейчас бы набрать классных баб, – подхватывает Рома мысль, думая, что она – моя, – и забуриться на какой-нибудь остров, где никого нет.

Я всасываю желтое пиво, молчанием отметая любые провокации. Неожиданно из меня звучит признание.

– Знаешь… – говорю я. – Мысли об эмиграции становятся навязчивой идеей.

– Свалить хочешь?

– Уехать.

– А-а… и куда?

– Куда – не важно. Единственное, что имеет значение, – откуда. Я бы даже сказал не «откуда», а «от чего». Понятно, мы там не нужнее прошлогоднего говна, но ведь что-то же надо делать! Вот я и капаю на всякий случай Девушке на мозги. А невинное дитя попросту не понимает, о чем я толкую. Не понимает, кстати, большинство из нас. Одним попросту выгодно, а другие… так, принюхались. Но что, что делать?!

– Что-нибудь всегда можно сделать…

Рома вспомнил про мой период жизни, когда всю ее занимала очередная любовница и мы с ней круглые сутки пили, курили, слушали отвязную музыку, читали вслух, трепали друг другу нервы, дрались… Все было густо замешано на тяжелом, животном сексе без малейших признаков одухотворенности.

– Претерпел выдержку развратом в его классическом виде.

– У меня вот такого не было, – пожаловался Рома. – А так хочется…

– Да ладно, – усомнился я, памятуя о кое-каких его приключениях.

– Нет, что-то случалось, происходило, конечно. Но не так. У меня оно получилось в такой… тонкой нарезке, что ли. Как мраморная говядина. А вот чтобы как у тебя, одним большим куском – ни разу.

Уже какое-то время мы сидим «на троих». Юлия слушает нас абсолютно спокойно. Она выглядит как владелец птички, построивший совершенно надежную клетку для своей любимицы.

– Ну хорошо, – согласился я, – ты думаешь, если мне достался разврат цельным куском, мне не о чем больше мечтать? Я, откровенно тебе скажу, всегда хотел поучаствовать в глобальной групповухе. А теперь уж поздно, поезд ушел.

– Милый мой! – подала Юлия голос. – Ты не знаешь, что такое групповуха. Мы вечно представляем себе все предварительно – по фильмам, по журналам. У нас у всех воображение впереди скачет. А когда до дела дойдет, выясняется, что вместо гламура, роскоши и блеска мы имеем некрасивые потные тела с их запахами, гнилые зубы, волосы с перхотью. Тут тебе живот отвисший, там целлюлит. У кого член крючком – не знаешь, с какой стороны подойти, другая забыла, что у нее сегодня месячные. Вот тебе и удовольствие! Я уж даже не буду говорить, что в этом деле нужна элементарная физическая сноровка. Чтобы движения были согласованны, как в синхронном плавании, и чтобы партнеры знали друг друга с закрытыми глазами!

От столь неожиданно явленной квалификации я выпал в осадок. Рома слушал Юлию абсолютно спокойно.

Конечно, именно сейчас должна была позвонить Девушка. И конечно, она позвонила.

– Знаешь, я такая уставшая… Останусь сегодня у родителей.

Я профессионально изобразил разочарование напополам с тоской, но когда нас разъединили, удовлетворенно подытожил:

– Сегодня жизнь повернулась ко мне передом!

Рома немедленно воспользовался ситуацией и попросил меня переночевать у него, поскольку они с Юлией собирались уехать по каким-то срочнейшим делам. История с вором еще не утратила своей психологической актуальности.

Ближе к полуночи мы пришли на «место дислокации».

– Пиво – в холодильнике, виски можешь допить. Насыпь только свинке корма, порежь свежий огурец. И утром цветы полей.

Зачитав мне инструкцию, Рома подхватил Юлию и уехал.

Я все сделал аккуратнейшим образом. Порезал, насыпал, одно выпил, другое допил. Потом лег на диван в надежде побыстрее уснуть и взялся читать первую подвернувшуюся под руку газету. Шведский Центр суицидальных исследований, читал я, опубликовал доклад, в котором сообщалось, что по абсолютному количеству подростковых самоубийств Россия занимает первое место в мире. В нашей стране ежегодно добровольно расстаются с жизнью две с половиной тысячи несовершеннолетних.

В этот момент ко мне тематически вернулось… Я отложил газету в сторону. Потому что вспомнил девочку, решившуюся оборвать свою молодую жизнь, возможно, из-за отсутствия в ней должного смысла, которая путем своей гибели восстановила мистическое, не чаемое равновесие – заковала в одну цепь себя, меня, Бога и творчество.

Самоубийство, которое могло бы стать наиболее крупным бриллиантом в сокровищнице чувственных достижений, накопленных за всю жизнь, произошло за пару минут до моего появления на «сцене». Промозглым ноябрьским вечером я бродил по закоулкам Города Детства, пока не увидел нескольких человек. Они стояли у подъезда одной из шестнадцатиэтажных башен и рассматривали нечто у себя под ногами. В середине восьмидесятых шестнадцатиэтажные дома провинциальному жителю казались небоскребами. Находясь в эпицентре довольно-таки плоского архитектурного антуража, они успешно выполняли функцию достопримечательности. Редкие тусклые фонари скупо освещали двор; под электрическими лучами островки льда, кое-где покрывающие асфальт, грязно лоснились. Снега почти не было. У подъезда на боку лежало хрупкое девичье тело. Ноги слегка раздвинуты. Небольшая кровяная лужица выступила из-под головы. Кровь еще дымилась. Возможно, если бы не мои традиционные шизофренические измышления, в облаке которых я обычно совершаю моцион, звук удара при падении достиг бы ушей. Но, так или иначе, я непоправимо опоздал. Еще не приехали врачи, не вторглась милиция, я мог беспрепятственно разглядывать тело до того, как его укроют посторонней тканью, но все-таки, все-таки я имел дело пусть с теплым еще, но трупом – артефактом, являющимся памятником непоправимости. И я задал себе вопрос: «Остановил бы ее, эту бедную сверстницу, увидев стоящей на краю, или нет?» И со всей доступной ясностью сам же ответил себе: «Конечно нет».

Конечно нет.

Так или иначе, но я получил жизненное впечатление, в той степени гигантское, в какой только его может дать смерть. Имя девочки мне позже сказали, но память отнеслась к деталям крайне избирательно. Чаще всего меня интересует не название, а смысл. Поэтому гораздо легче запоминаются частности, которые обогащают картину нарождающегося смысла, делают пути достижения его прямыми. Например, я поразился тому обстоятельству, что тело при падении максимально расплющилось. Мертвая девочка выглядела ошеломляюще плоской – тоньше собаки, погибшей под колесами автомобиля. Я специально поднялся потом на общий балкон восьмого этажа, откуда, как утверждали, делался прыжок. Высота не показалась мне достаточной для произведения такого эффекта. Но удар тем не менее получился поразительно сильным. В волосах самоубийцы находилось несколько заколок; все они вылетели в момент приземления, я видел их рядом с головой жертвы. Три или четыре заколки. Я мог бы взять одну из них на память, но не взял, потому что гораздо больше меня интересовала кровь под ними. Растапливающая лед кровь. Две субстанции завораживающим образом смешивались. Не стесняясь присутствия других людей, я подошел к трупу вплотную и, присев на корточки, попытался заглянуть в лицо. Сквозь прячущие лицо волосы казалось, что глаза мертвой открыты, однако, куда направлен остановившийся взгляд, понять не удавалось.

До сих пор жалею, что смалодушничал, не решился «встретиться» с самоубийцей взглядом… Спустя двенадцать лет мной был написан текст под названием «Фото» – едва ли не лучший в моей жизни.

Надеюсь, когда-нибудь я смогу произнести «спасибо», которое она расслышит.