Текст книги "Коктейль «Россия»"

Это анекдот. А вот что говорил Юрий Олеша: «Я не удивлюсь, если завтра увижу на первой полосе „Правды“ официальное сообщение: „Разоблачена еще одна группа антипатриотов: Шолохов Михаил Александрович (он же Шоломович Мойша Абрамович), Катаев Валентин Петрович (он же Катайкер Вуд Пинкус Эля Бенционович), Симонов Константин Михайлович (Симанович Кива Миня Шлоймо Зусманович), Твардовский Александр Трифонович (Твардовер Аарон Тевьевич)…“».

Очередная шуточка Юрия Олеши, тоже, кстати, не очень русского по происхождению писателя. Он – сын обедневшего польского дворянина.

Но если отставить анекдоты и шутки в сторону и вернуться в всамделишную жизнь, то в ней, в этой реальной жизни, евреям всегда приходится прибегать к различным видам маскировок, чтобы выжить в этом далеко не благостном для них мире. Евреи постоянно находятся начеку, в боевой готовности, не дают себе возможности расслабиться. Об этом до революции писал Василий Розанов:

«Сила еврейства в чрезвычайно старой крови… не дряхлой, но она хорошо выстоялась и постоянно полировалась (борьба, усилия, изворотливость). Вот чего никогда нельзя услышать от еврея: „Как я устал“ и – „Отдохнуть бы“».

И еще в «Опавших листьях» Розанова можно прочитать:

«Сила евреев в их липкости. Пальцы их – точно с клеем. И не оторвешь».

А вот Осип Мандельштам в «Четвертой прозе» писал так:

«…Мне и самому подчас любопытно: что это я все не так делаю? Что это за фрукт такой этот Мандельштам, который столько-то лет должен что-то такое сделать, и все, подлец, изворачивается?.. Долго ль он еще будет изворачиваться? Оттого-то мне и годы впрок не идут – другие с каждым годом все почетнее, а я наоборот – обратное течение времени. Я виноват. Двух мнений здесь быть не может. Из виноватости не вылезаю. В неоплатности живу. Изворачиванием спасаюсь. Долго ли мне еще изворачиваться?..»

И уж совсем от отчаяния:

«Я китаец, никто меня не понимает. Халды-балды! Поедем в Алма-Ату, где ходят люди с изюмными глазами… Халды-балды! Поедем в Азербайджан…»

«Четвертую прозу» Осип Эмильевич закончил в 1934 году, а в 1938-м поэт погиб.

Мандельштам мечтал съездить к греческим островам – Саламину и Лесбосу… А умер он в лагере где-то под Владивостоком от голода…

 
С колокольни отуманенной
Кто-то снял колокола…
 

Эти мандельштамовские строки звучат как реквием.

В 1996 году вышел справочник в серии «Во славу России» – «Евреи в русской культуре». Редактор-составитель А. Козак выпустил его за свой счет («Безумству храбрых поем мы песню…»). В разделе «Литература» представлено 128 человек, и сразу вспоминается параллель с 38 снайперами, о которых так красочно рассказывал Борис Ельцин во времена первой чеченской войны. Но тут не снайперы, а писатели, и что ни фамилия, то звезда. Хочется зажмуриться от ярких лучей. Однако без некоторого перечисления никак не обойтись. Итак:

Василий Аксенов, Марк Алданов, Юз Алешковский, Маргарита Алигер, Григорий Бакланов, Борис Балтер, Агния Барто, Аркадий Беленков, Александр Борщаговский, Владимир Войнович.

Небольшая подверсточка к Войновичу:

«Отец мой был журналистом, мать – учительница математики. По национальности мать – еврейка, отец – русский сербского происхождения. Одна парижанка русско-татарских кровей, узнав о моих корнях, была крайне изумлена и спросила, как же я могу считать себя русским писателем. На что я ответил, что не считаю себя русским писателем, я есть русский писатель…»

Александр Галич. Не хочу повторяться, о нем я писал в книге «Страсти по Луне». Вот только стихи о России:

 
Эта – с щедрыми нивами,
Эта – в пене сирени,
Где родятся счастливыми
И отходят в смиреньи.
Где как лебеди – девицы,
Где под ласковым небом
Каждый с каждым поделится
Божьим словом и хлебом.
 

Эта картина мечты в стихотворении «Русские плачи», а дальше горькая явь:

 
То ли сын, то ли пасынок,
То ли вор, то ли князь —
Разомлев от побасенок,
Тычешь каждого в грязь!
Переполнена скверною
От покрышки до дна…
Но ведь где-то, наверное,
Существует – Она?!.
 

Да, все мечтают и грезят о граде Китеже, о распрекрасной Руси, о тишине и благости, а не о бедах и пожарищах. И тот же Галич:

 
А что до пожаров – гаси не гаси,
Кляни окаянное лето —
Уж если пошло полыхать на Руси,
То даром не кончится это!..
 

«Разогревшись» стихами, пойдем по списку дальше. Анатолий Гладилин, Фридрих Горенштейн, Василий Гроссман, Леонид Гроссман, Семен Гудзенко, Сергей Довлатов. И снова остановка.

В интервью Сергей Довлатов говорил:

«Единственная страна на земном шаре, где человек непонятного происхождения, владеющий восточноевропейским языком, будет чувствовать себя естественно, – это Америка. Нью-Йорк – это филиал земного шара, где нет доминирующей национальной группы и нет ощущения такой группы. Мне так надоело быть непонятно кем – я брюнет, всю жизнь носил бороду и усы, так что не русский, но и не еврей и не армянин… Так что я знал, что там буду чувствовать себя хорошо…» («Книжное обозрение», 1997, № 4).

И он чувствовал себя хорошо? О, раскройте лучше томик Довлатова!.. А мы двигаемся дальше. Юрий Домбровский, Владимир Дыховичный, Леонид Зорин, Эммануил Казакевич…

В 1947 году Казакевич написал коротенькую повесть «Звезда». Она очень ярко засветилась на литературном небосклоне. Сейчас об Эммануиле Казакевиче мало кто помнит и вспоминает, а лично мне он мил и близок. В своем дневнике он признавался: «Надо учиться графомании. Не будучи в некоторой степени графоманом, нельзя много написать, а хочется написать много…»

И о Моцарте и о себе: «Чего греха таить, я находил в этом гениальном ребенке свои собственные черты – странную смесь лености и необычайного трудолюбия, любви к разгулу и страсти к творчеству, скромности и чудовищного самомнения…»

Это от национальных корней или что-то сугубо личное, индвидуальное?..

И кто дальше? Лев Кассиль со своей веселой Швамбранией. Семен Кирсанов со своими «никудариками». Павел Коган, Юрий Левитанский, Инна Лиснянская, Семен Липкин. Интервью с последним «Неделя» (1998, № 17) назвала так: «Еврей в окопах Сталинграда». Фронтовой журналист был калмыцким кавалеристом, тонул в ледяной Ладоге и отказывался считать себя коммунистом. Это все Липкин. Он был не совсем типичным советским мальчиком: «Я не был ни пионером, ни комсомольцем – я этого всего терпеть не мог». Писать начал Семен Липкин с детства: «И не писать мне трудно. Я не знаю, физический это процесс или духовный, но писание стихов – это и есть я» («Московские новости», 1997, 16 сент.).

Липкин считает, что в России было три гения: Пушкин, Тютчев и Лермонтов.

Приведу одно стихотворение Семена Израильевича, которое имеет отношение к автору данной книги, называется оно «Историк».

 
Бумаг сказитель не читает,
Не ищет он черновиков,
Он с былью небыль сочетает
И с путаницею веков.
 
 
Поет он о событьях бранных,
И под рукой дрожит струна…
А ты трудись в тиши, в спецхранах,
Вникай пытливо в письмена,
 
 
И как бы ни был опыт горек,
Не смей в молчаньи каменеть:
Мы слушаем тебя, историк,
Чтоб знать, что с нами будет впредь.
 

Продолжаем список. Еремей Парнов, Иосиф Прут, Эдвард Радзинский…

Отец Радзинского, Станислав Радзинский, до революции жил в Польше, где матери Эдварда принадлежали дома и фабрики. Об отце Эдвард Радзинский пишет: «Он был интеллигентом, помешанным на европейской демократии. Почему не уехал за границу – он, блестяще образованный, свободно говоривший на английском, немецком и французском? Обычная история: он любил Россию…» («Огонек», 1998, № 22).

Как тяжело перечислять, не рассказывая какие-то интересные подробности, детали, не приводя цитат, но объем, объем! Книга не должна быть распухшей от страниц, а посему только фамилии и имена: Анатолий Рыбаков, Галина Серебрякова, Лев Славин, Юрий Трифонов, Юрий Тынянов, Рувим Фраерман, Александр Чаковский, Евгений Шварц, Лев Шейнин, Исидор Шток, Натан Эйдельман, Борис Эйхенбаум, Бруно Ясенский…

Неужели докатились до «я»? Но многих и пропустили. Братья Вайнеры: Аркадий и Георгий. Гранаты: Александр и Игнатий (какой замечательный памятник – энциклопедический словарь!). Братья Стругацкие: Аркадий и Борис…

Нет, видимо, надо возвратиться к великолепному списку. Самуил Маршак – замечательный поэт и великий переводчик.

 
Давно стихами говорит Нева,
Страницей Гоголя ложится Невский.
Весь Летний сад – Онегина глава.
О Блоке вспоминают Острова,
И по Разъезжей бродит Достоевский…
 

Павла Антокольского советские литературоведы воспели в основном за патриотическую поэму «Сын» (1943), в которой «создан обаятельный образ сов. юноши-комсомольца, павшего смертью храбрых». Но Антокольский прежде всего поэт, пропитанный западным духом (поэмы «Франсуа Вийон», «Робеспьер» и другие). Его кусали критики и пародисты за «хор мегер, горгон, эриний, фурий, всех стихий полночный персимфанс». Архангельский так представил монолог Антокольского в своей пародии:

 
– Жизнь моя – комедия и драма,
Рампы свет и пукля парика.
Доннерветтер! Отвечайте прямо.
Не валяйте, сударь, дурака!
Что там рассусоливать и мямлить,
Извиняться за ночной приход!
Перед вами Гулливер и Гамлет.
Сударь, перед вами Дон-Кихот!
Я ландскнехтом жрал и куролесил,
Был шутом у Павла и Петра.
Черт возьми! Какую из профессий
Выбрать мне, по-вашему, пора?..
 

Так же зло спародировал Архангельский и Михаила Светлова: «Не надо, не надо, не надо стихов!» Узнаете ритм «Гренады»?

 
Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте, родные!
Прощайте, друзья!
Гренада, Гренада,
Гренада моя!
 

Кстати говоря, чисто русский менталитет: дома, на родине, разор, куча проблем, надо обустраиваться, приводить все в порядок – нет, это скучно, надо вот помочь дальнему соседу, в какой-то там далекой Гренаде. Айда туда, там веселее, и «Яблочко»-песня понеслась в Испанию!

Вот и ранний Эдуард Багрицкий (Дзюбин) вместе с птицеловом Диделем с большой охотой мечтал пройтись

 
По Тюрингии дубовой,
По Саксонии сосновой,
По Вестфалии бузинной,
По Баварии хмельной…
 

Куда это всех тянуло? От чего? Жуткий российский быт. Семья Дзюбиных была классической мещанской еврейской семьей, жившей в Одессе на Ремесленной улице. Громадные комоды. Темные углы. Давящий неуют жилища.

 
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец, —
Все бормотало мне: – Подлец! подлец!
 

Так Багрицкий изобразил свое детство в стихотворении «Происхождение». Отсюда яростный романтизм юности. Вот почему Багрицкому хотелось воли, простора, ветра, соленых морских брызг.

 
Ранним утром я уйду с Дарницкой,
Дынь возьму и хлеба в узелке.
Я сегодня не поэт Багрицкий,
Я – матрос на греческом дубке…
 

Дореволюционный Багрицкий – это настоящий «фламандец», сочный, яркий, романтичный. А советский… натужный, приспособляющийся, с глуховатым звуком…

Такая же история произошла с Ильей Сельвинский. Родители мечтали, что он станет фармацевтом. Какая замечательная еврейская профессия: банки-склянки-порошки-лекарства. Крым. Райские места. Тишина и комфорт. И много неги. Но грянула революция, и Сельвинского обожгла новизна событий. Сам он писал в «Нашей биографии»:

 
Мы путались в тонких системах партий,
Мы шли за Лениным, Керенским, Махно,
Отчаивались, возвращались за парты,
Чтоб снова кипеть, если знамя взмахнет…
 

Взмахивали. И кипели… Под старость, когда Сельвинского прибило «к берегу письменного стола», он размышлял о пройденном пути и думал о будущем:

 
Какие трусы и врали
О нашей гибели судачат?
Убить Россию – это значит
Отнять надежду у земли…
 

Илья Сельвинский писал о России всегда скупо и сдержанно, а вот поэты-песенники Евгений Долматовский, Марк Лисянский и Михаил Матусовский – громко, радостно и на весь белый свет. Тут тебе – «Родина слышит, Родина знает, / Где в облаках ее сын пролетает…», и «Дорогая моя, столица, / Золотая моя Москва!», и конечно,

 
Не слышны в саду даже шорохи,
Все здесь замерло до утра.
Если б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера…
 

Скажу горькую для нынешних патриотов чистого разлива фразу: ни один из них не написал столь простых и глубоко запавших в русскую душу строк. Возможно, потому, что их сердца сжигает ненависть. Но не будем отвлекаться на «Молодую гвардию» и «Наш современник»: у них свои песни. А кого мы пропустили в нашей справочной песне? Вениамина Каверина! Вениамин Каверин однажды сказал Анатолию Рыбакову:

«– Какие мы с вами евреи? Русские мы, русские…

– Попадись мы Гитлеру, – ответил Рыбаков, – он бы разобрался, кто мы такие.

– Да, конечно… И у нас антисемитов хватает… Астафьев, Белов, Распутин… И как писатели раздуты… Златовратский, Каронин, Левитов тоже о деревне писали, разве хуже были? И я говорю не о них, а о себе, о своем самоощущении, я не мыслю себя вне русской литературы. Да и вы, Анатолий Петрович, не существуете вне ее.

– Безусловно. Но с пятым пунктом в паспорте.

– Паспорт… Это внешнее, не обращайте внимания. Мыслима русская культура без Левитана, Рубинштейна, Антокольского, Мандельштама?..»

Этот диалог привела «Независимая газета» в номере от 10 июня 1997 года. По поводу Виктора Астафьева не соглашусь.

Борис Васильев – еще один замечательный прозаик с больной совестью. В «Общей газете» от 20 мая 1999 года он опубликовал свои заметки под кричащим заголовком «Мне стыдно!». За что стыдно старому писателю и фронтовику?

«Мне стыдно за нашу армию. За раздавленных 9 апреля 1989 года девочек и женщин в Тбилиси… Мне до боли стыдно за нашу Государственную думу… Мне мучительно стыдно за то, что мы натворили в Чечне… стыдно за наших генералов. Стыдно за их матерщину, антисемитизм, грубость, недалекость, ура-патриотическое шапкозакидательство… Мне стыдно за наших демократов, разменявших энтузиазм конца 80-х на амбициозные, узкогрупповые интересы…»

«Опомнись, пьяная, побирающаяся, матерящаяся, вполсилы работающая Россия, – призывает Борис Васильев. – Я знаю, ты неповинна в бедах своих. Зверски изнасилованная, оплеванная, разутая и раздетая большевиками, душа твоя надломилась под тяжестью жертв, принесенных тобою на алтарь безумной идеи. Мы до оскомины вкусили с Древа коммунистического познания Добра и Зла. Пора уходить из коммунистического рая в нормальную жизнь, и я, старый русский писатель, заклинаю тебя сделать наконец-то этот последний, решающий шаг.

Хватит демонстрировать всему миру бесстыдную наготу своей хмельной души. С Завета – „и открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили себе смоковные листья, и сделали себе опоясание“ – началась жизнь человеческая. Вторым Заветом был долг: трудиться в поте лица своего ради хлеба насущного».

К прозаикам Каверину и Васильеву добавим блистательное трио петербургских поэтов – Иосифа Бродского, Евгения Рейна и Александра Кушнера. Самый старший из них – Евгений Рейн, ему и первое слово:

«Я – еврей. Но если разбираться, то еврейская во мне только кровь. Я, как и мои родители, не знаю языка – по-еврейски говорил только дедушка. Целиком вырос внутри русской культуры, в обществе, где русские и евреи были всегда смешаны на совершенно равноправных началах. Конечно, в каком-то мистическом смысле имеет значение то, что Пастернак и Мандельштам были евреями. Но между тем они остаются величайшими русскими поэтами. Еврейство – это только нечто метафизическое, голос крови. Но по содержанию, по насыщению – все русское. Русские традиции, русский язык, русская история. Я не считаю себя менее русским поэтом, чем Станислав Куняев…» («Сегодня», 1994, 12 февраля).

Ну а теперь стихи, разумеется. Евгений Рейн подарил мне свой сборник «Сапожок» – книгу итальянских стихов.

 
За вокзалом в закатном кармине
я сидел, опрокинувши джус.
Никакой ностальгии в помине,
о, проклятый Советский Союз!..
 

Признаюсь, меня начинает угнетать эта тема «Россия», всякие там ее национальности, а тут еще «евреи, евреи, кругом одни евреи», – все это безусловно тяжелит текст, и поэтому я стараюсь, не знаю, насколько получается, но приводить что-то легонькое, житейское, улыбчивое. А тема, вернее, темы книги продолжают крутиться по кругу, как «Болеро» Равеля, с нарастающим напряженным темпом. Кстати, а чистый ли француз Морис Равель? Это уже профессионально. Как мне признавался один врач-стоматолог, он ходит в театр и всегда обращает внимание на зубы актеров: все ли в порядке и где стоят какие пломбы. Вот и я туда же – в национальные корни. Посмотрел справочник и выяснил, что Морис Равель родился в семье швейцарского инженера Жозефа Равеля. Так-то.

Однако вернемся на брега Невы, к Александру Кушнеру. И сразу поэтические строки:

 
Не спрашивают нас, где лучше нам родиться.
Отмеренная жизнь – волшебный, чудный дар.
Спасибо, что Нева, что грозная столица, —
Могли быть Мозамбик, Найроби, Занзибар.
 

Вот Иосифу Бродскому, нобелевскому лауреату, повезло (а может, не повезло?!): он жил и здесь и там, в России и на Западе – в горячо любимой им Италии и в Америке. А нашел он свое упокоение в Венеции, на Острове Мертвых, неподалеку от могил Стравинского и Дягилева. Друзья на гроб Бродского положили бутылку его любимого виски и пачку любимых сигарет.

Илья Кутик писал: «Бродский не был ни иудеем, ни христианином, он хотел бы быть кальвинистом, по той причине, что человеку, считал он, может быть, воздастся за деяния его. Но в конце концов ни к какой конфессии он так и не примкнул, хотя его вдова Марина хоронила его по католическому обряду. У Бродского было два определения себя: русский поэт и американский эссеист. И все» («Независимая газета», 1999, 28 января).

Лично для меня Иосиф Бродский начался с «Рождественского романса»:

 
…Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый,
полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.
 
 
Плывет в тоске замоскворецкой
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
по желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья,
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя…
 

(28 декабря 1961)

В «Речи о пролитом молоке» (1967) Бродский писал:

 
Либо нас перережут цветные,
либо мы их сошлем в иные
миры. Вернемся в свои пивные.
Но то и другое – не Христианство.
Православные! это не дело.
Что вы смотрите обалдело?!
Мы бы предали Божье Тело,
расчищая себе пространство.
 
 
Я не воспитывался на софистах.
Есть что-то дамское в пацифистах.
Но чистых отделять от нечистых —
не наше право, поверьте.
Я не указываю на скрижали.
Цветные нас, бесспорно, прижали.
Но не мы их на свет рожали,
не нам предавать их смерти…
 

Последний сборник поэта «Пейзаж с наводнением» (1995). Выбрать оттуда что-то одно – крайне трудно. Пожалуй, «Ответ на анкету»:

 
По возрасту я мог бы быть уже
в правительстве. Но мне не по душе
а) столбики их цифр, б) их интриги,
в) габардиновые вериги.
 
 
При демократии, как и в когтях тирана,
разжав объятия, встают министры рано,
и отвратительней нет ничего спросонок,
чем папка пухлая и бантики тесемок.
 
 
И, в свой черед, невыносим ковер с узором
замысловатым и его подзолом
из микрофончиков, с бесцветной пылью смешанных,
дающих сильные побеги мыслей бешеных…
 

И концовка стихотворения:

 
Лишь те заслуживают званья гражданина,
кто не рассчитывает абсолютно ни на
кого – от государства до наркотиков, —
за исключением самих себя и ходиков,
 
 
кто с ними взапуски спешит, настырно тикая,
чтоб где – естественная вещь, где – дикая,
сказать не смог бы, даже если поднатужится,
портрет начальника, оцепенев от ужаса.
 

Сложно? Тогда читайте Михаила Жванецкого, он из того же списка. Или «гарики» Игоря Губермана:

 
Российской власти цвет и знать
Так на свободе вскипели,
Что стали с пылом продавать
Все, что евреи не успели.
 

Слышу смех. Тогда продолжим:

 
Густы в России перемены,
Но чуда нет еще покуда;
Растут у многих партий члены,
А с головами очень худо.
 

Вопрос корреспондента к Губерману:

– Говорят же, что в любом народе доля умных и козлов примерно одинаковая.

– Не знаю, – отвечал Губерман. – В Израиле дикое число идиотов! Как говорил Остап Бендер, это медицинский факт. Отто Вейнингер, еврей-антисемит (у нас такое случается!), написал книгу «Пол и характер», в которой на фактах доказал, что евреи гораздо более других народов разбросаны по оси «нормальный – сумасшедший», «гений – дебил». У нас середнячков поменьше. В этом смысле во мне живет прочная националистическая гордость.

Сделаем уточнение: поэт-сатирик Игорь Губерман эмигрировал из России и приехал на Землю обетованную 24 марта 1988 года. В Израиле он еще раз убедился, что все евреи разные:

«Немецкие евреи – абсолютные немцы, а мы – чистые россияне. Мы даже общаемся очень по-русски: собираемся и бухаем. Помногу. Это мы привезли сюда обыкновение хлестать спиртное. Здесь никто из евреев не пьет – ни немцы, ни испанцы, ни французы или йеменцы какие-нибудь. Только мы – россияне… К примеру, за огромным столом собирается толпа сабров, коренных израильтян. Вечер просидят, а на столе – едва початая бутылка сухого вина. Пьют, шумят, будто уже захмелели. А мы – по-другому…»

В номере «Общей газеты» от 14 января 2000 года напечатана статья Игоря Губермана, присланная им из Иерусалима, она называется «Евреи в уходящем веке». В ней по поводу евреев Губерман говорит:

«Нашему народу свойственны невероятная пластичность, невероятная способность проникаться тем духом и тем сознанием, которые присущи народу, на земле которого евреи живут. Я вот читал, какими невероятными испанцами были евреи в Испании до изгнания: писатели, художники, артисты, юристы, торговцы. Все это были чистые испанцы по проявлениям. Поэтому мне кажется, что Ягода был таким же палачом и убийцей, как Молотов и Берия, как десятки других с разными фамилиями и разных национальностей. Но кто-то сказал однажды очень хорошо: революции делают русские, а отвечают за них бронштейны…»

 
Все споры вспыхнули опять
И вновь текут, кипя напрасно;
Умом Россию не понять,
А чем понять – опять не ясно.
 

Но вернемся к нашему «списку Шиндлера». Надо заметить, что в него попали еще не все, в частности представитель «новой волны» русской литературы – Михаил Веллер с его прикладистым «Самоваром» и Виктор Шендерович с его политическими «Куклами».

Корреспондент «Комсомольской правды» (номер от 19 ноября 1999 года) пытал Виктора Шендеровича:

– Многие сейчас говорят о засилье евреев на телевидении…

– Мне кажется, если говорить о телевидении, то надо говорить о засилье непрофессионалов, среди которых есть и евреи, и неевреи. Можно говорить о засилье людей, не вполне этически развитых, среди которых тоже есть как евреи, так и неевреи. А еще мне кажется, что в цивилизованном обществе этот разговор совершенно непозволителен. Если кого-то раздражают евреи, я им могу посоветовать отправиться в Уганду, там совсем нет евреев. Они все оттуда уже уехали. Поэтому эти раздраженные граждане могут смотреть угандийское телевидение совершенно спокойно.

– А вы еврей, извините?

– Это не обязательно извиняться, – мягко, с улыбкой, наверное, ответил Шендерович. – Ну еврей.

– Верующий еврей?

– Нет, я не принадлежу ни к какой конфессии, хотя некоторое количество заповедей соблюдаю свято. Но я и не крещеный, и не обрезанный. Так живу.

Прочитав это, я не выдержал и вслух заявил, хотя в комнате рядом со мной никого не было: и чтобы все жили так!..

И наконец – Лев Аннинский, блистательный критик, литературовед, писатель, человек, который, по его собственному утверждению, всю жизнь стоит на голове внутри перевернутого с ног на голову мира – лишь бы иметь возможность сказать свое слово: точное, умное, неожиданное, порой парадоксальное. Но всегда свое. О своих корнях Аннинский написал исследование «Моя биография», в которой проследил линию отца, казачью, и линию матери, еврейскую. О своей еврейской ветви он пишет: «Это ведь непостижимая загадка – как сумела диаспора в изоляции сквозь тысячелетия сохранить память. Как сумел народ столько тясячелетий помнить, кто он и откуда. Это же такой вызов небытию!..»

Есть такая поговорка: «На ловца и зверь бежит». Так вот, пока я бился со справочником «Евреи в русской культуре», на тему этого справочника выступил со статьей «О вкладе евреев в русскую культуру» в «Литературной газете» (19 января 2000) Лев Аннинский. Вот уж воистину одни и те же идеи витают в воздухе!.. Очень советую достать статью и перечитать, а я не могу не привести несколько выдержек из нее.

«Когда вы определяете, еврей или не еврей (русский или не русский, татарин или не татарин – подставляйте кого угодно), вы что определяете? Состав крови? Но кровь смешивается, полукровок полно, „чистых“ нет. Кстати, еврейские справочники сплошь и рядом включают в число евреев людей, у которых „половинка“; я сам такой; попав в один подобный справочник, не протестовал; дело не в том, что еврейская кровь „сильнее“ (гитлеровцы считали, что даже осьмушка „портит“); дело в том, насколько я в себе эту кровь признаю и познаю. Дело в самоопределении…»

Далее Аннинский приводит список корифеев 60-х годов: Василий Аксенов, Анатолий Кузнецов, Юрий Трифонов, Анатолий Гладилин, Владимир Войнович, Георгий Владимов… И спрашивает: что общего у всех перечисленных? И отвечает: «Евреи?! Нет. Полуевреи».

Тут важно, что «полу…». Прибавлю еще Сергея Довлатова (которого опять-таки армяне у евреев могут оспорить) и Владимира Корнилова… впрочем, его вклад скорее в поэзию, чем в прозу…

Итак, «полу…». Еще: все это люди полузападные-полусоветские. Все бежали от тоталитаризма (не через границу – так в диссидентство), и все – внутренне остались «в плену» у русской культуры.