Текст книги "Коктейль «Россия»"

Привычные слова: «в мире прекрасного»

 
Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.
 

Николай Заболоцкий

Есть Третьяковка, есть Эрмитаж, есть Русский музей, музей имени Пушкина, частных коллекций и еще сотни разных музеев в России. Я же предлагаю читателям пройтись по залам условного музея нашей Родины. И не столько полюбоваться картинами, сколько поговорить об их творцах, кто они такие и, главное, откуда берут начало их национальные корни.

В залах живописи царит благоговейная тишина. Приятная прохлада. Хочется не спешить и, всматриваясь в холсты, ловить эстетический кайф. И все же чинно ходить не получается, ибо цель нашего путешествия нестерпимо горячая: поскорее вычислить, кто в российской живописи подлинный славянин, чистокровный русский, а кто – иностранный легионер, пришелец, подлежащий исключению (или выносу) из храма отечественного искусства, за что ратуют борцы за чистоту русской крови.

Итак, с кого начнем?

Один из первых русских живописцев – Феофан Грек. Родом из Византии. Стало быть, не наш. Но как выкинуть? Явные заслуги: вместе с Андреем Рублевым трудился над Архангельским и Благовещенским соборами в Кремле. Личность Феофана Грека была весьма ценима в Древней Руси.

Алексей Венецианов – потомок греков, переселившихся в Россию во времена Екатерины. Живописал чистеньких, умытых, принаряженных русских крестьян.

Блестящий мастер кисти Карл Брюллов, который предпочитал писать Помпею, а не Москву и Петербург. Кто он? Потомок французских гугенотов Брюлло.

Василий Перов, «Гоголь живописи», знаменосец народнического реализма. Наверняка русский… Ан нет, внебрачный сын барона Креденера. Да, еще в его родословном древе тянется ветвь от рода Венкстернов. Вот вам и русские ребята – «Охотники на привале» и «Последний кабак у заставы».

Певец моря Айвазовский. Настоящее его имя – не русское Иван, а армянское Ованес. Да и настоящая фамилия звучит несколько иначе: Гайвазовский. Айвазовский – русификация. И выходит, что его знаменитый «Девятый вал» отнюдь не русского темперамента и напора. Жаль, а мне-то казалось…

Антон Куинджи, «глубокомысленный грек», как звал его Крамской. Сам Иван Крамской вкупе с Николаем Ге, безусловно, русские люди, но почему-то, как отмечал в свое время исследователь искусства Владимир Фриче (еще один русофил), оба – Крамской и Ге – «мыслью жили на берегах цветущего Иордана». Случайно? Или?.. Страшно даже вымолвить: зов крови.

А кто воспел леса и пажити, туманные разливы и нищие избы России? Еврей Исаак Левитан. 29 мая 1897 года Левитан писал Чехову из Германии: «Думаю через 10–14 дней ехать в дорогую все-таки Русь. Некультурная страна, а люблю я ее, подлую!..»

Левитан действительно любил Россию и воспевал ее. А как относилась Россия к Левитану? Точнее, не Россия, а Российская империя с ее законами и сильные мира сего? Ему часто приходилось слышать, что еврей не должен касаться русского пейзажа. Дважды официальные власти запрещали художнику, как еврею, жить в Москве. В апреле 1879 года ему пришлось полужить-полускрываться в подмосковной Салтыковке. И только по мере роста славы Левитана ему перестали напоминать о позорной «черте оседлости».

Так что с чистотой крови у русских художников, с точки зрения патриотов-почвенников, пока что не все ладится.

Ба, а Александр Иванов! Иванов – прекрасная чистейшая фамилия, но… что он рисовал? «Явление Христа народу»? Прямо скажем, не очень русский сюжет. А где предпочитал жить? В Италии. Как писал в своих воспоминаниях Тургенев, «Иванов – или, как его величали от трактира Falcone до Cafe Greco, il signor Alessandro (от трактира Фальконе до Греческого кафе – господин Александр. (итал.)) – и по одежке и по привычкам давно стал коренным римлянином».

И далее Иван Сергеевич Тургенев писал: «…Что Иванов во всех стремлениях своих остался русским человеком – это неоспоримо; но он был русским человеком своего, то есть нашего, переходного времени. Он, так же, как и все мы, не вступил еще на обетованную землю; он предвидел ее издали, он ее предчувствовал, но он умер, не достигнув ее рубежа. Он не принадлежал к числу гармонических и самобытных творцов-художников (их еще нет у нас на Руси); самый талант его, собственно живописный талант, был в нем слаб и шаток, в чем убедится каждый, кто только захочет внимательно и беспристрастно взглянуть на его произведение, в котором всё есть: и трудолюбие изумительное, и честное стремление к идеалу, и обдуманность – словом, всё, кроме того, что только одно и нужно, а именно: творческой мощи, свободного вдохновения…»

Словом, с Александром Ивановым не все как-то гармонически получилось. Тогда вспомним Репина и Сурикова, истинно русских богатырей. Увы, есть и у них некоторая «червоточина»: женились они не на русских женщинах (опять же с точки зрения патриотов, разумеется). Василий Суриков женился в 1878 году и привез в Москву Елизавету Августовну, урожденную Шаре. Шаре – это кто? Пусть дадут точный ответ суриковеды или потомки художника, славные братья Михалков и Кончаловский.

Вот и Илья Репин «подкачал»: после первого неудачного брака с Верой Шевцовой («За обедом иногда тарелки летели», – вспоминала дочь Вера) художник женился во второй раз на Наталье Нордман, которая была не только по крови, но и по духу западной женщиной, к тому же весьма эмансипированной. Она создала Репину интеллектуально-светскую атмосферу и тем самым, по наблюдению Василия Розанова, «проглотила» Илью Ефимовича целиком. После 15 лет совместной жизни Репин наконец-то расстался с Нордман.

Любимый ученик Репина – Валентин Серов, прославленный не менее своего учителя художник. О картинах его говорить не будем. А вот об облике… Александр Бенуа отмечал: «Внешностью Левитан и Серов вовсе не были друг с другом схожи, хотя в обоих и текла еврейская кровь. Но Серов с виду казался чистокровным русским…»

Валентин Серов был сыном композитора Александра Серова. Еврейская добавка прадеда со стороны отца была усилена кровью матери Валентина Серова, она – урожденная Бергман. Ее добропорядочные еврейские родители долго не соглашались на брак с представителем богемы. Но брак состоялся, и как следствие его – художник Серов, «с виду чистокровный русский».

Примечательны для характеристики Серова воспоминания В. Симонович-Ефимовой: «Серов и в России работал много. Но в России работалось со скрипом. Во Франции это был грохот напряжения… Пропитанный вековой культурой Париж, какой силой он наливал художника!..»

Может быть, Париж был родовым магнитом для Серова?.. Еще раз хочется повторить: никто точно не знает, какое влияние на творчество оказывает генетическая память…

А что вызвало на свет врубелевских демонов? Возможно, ответ на этот вопрос надо искать в родовых корнях Михаила Врубеля. Его предками по матери и отцу были русские, татары, финны, выходцы из прусской Польши и варшавские поляки. А поляки, как известно, – это дух мятежа.

Исследователи отмечают, что было нечто общее между безумием Ницше и безумием Врубеля. С Фридрихом Ницше Врубеля роднит шопенгауэровский культ гения и героя.

Врубелевский демон борется не с небом, а с землей, и здесь не может быть никакой победы. Отсюда демон падший, демон поверженный…

 
На дымно-лиловые горы
Принес я на луч и на звук
Усталые губы и взоры,
И плети изломанных рук…
 

Это – Александр Блок. Крайне любопытен этот ряд «русских» гениев: Пушкин – Лермонтов – Врубель – Блок.

В отличие от Михаила Врубеля творческие и национальные корни Александра Бенуа ясны как божий день. В книге «Мои воспоминания» Бенуа пишет:

«Я должен начать свой рассказ с признания, что я так и не дозрел, чтобы стать настоящим патриотом, я так и не узнал пламенной любви к чему-то огромно-необъятному, не понял, что его интересы – мои интересы, что мое сердце должно биться в унисон с сердцем этой неизмеримой громады. Таким, видно, уродом я появился на свет, и возможно, что причиной тому то, что в моей крови сразу несколько родин – и Франция, и Неметчина, и Италия. Лишь обработка этой мешанины была произведена в России, причем надо еще прибавить, что во мне нет ни капли крови русской…»

«В сущности, я западник, – признавался Александр Бенуа. – Мне в „настоящей“, на Запад от России лежащей, старой Европе все дорого, и несомненно, на свете нет места, которое было бы мне дороже Парижа».

Теперь понятно, почему Бенуа всю жизнь питал «страсть к Версалю».

«Зачем киснешь в Петербурге? – писал из Парижа Бенуа своему другу по гимназии Сомову. – Ведь тут действительно хорошо и лучше… А как дивно теперь в Версале… как чудесен мертвый дворец посреди возрождающейся природы…»

Можно, конечно, ругать Бенуа за увлечение Западом, но при этом не надо забывать, что сделал Александр Николаевич для России. Он был страстным пропагандистом русского искусства XVIII–XIX веков. Был инициатором создания ряда искусствоведческих журналов и музеев, в частности редактором сборников «Художественные сокровища России». Принимал активное участие в организации и охране памятников истории и культуры в первые революционные годы. А создание общества и журнала «Мир искусства»! А четыре тома «Истории живописи»! Это все сделал, создал и написал нерусский Александр Бенуа. Хотя только безумцы могут назвать его нерусским.

В галерее «Элизиум» в Центральном доме художника на Крымском валу с успехом проходила выставка «Семья Бенуа». В круг этой замечательной семьи, кроме носивших имя Бенуа, входят также братья Лансере, Анна Бенуа-Черкесова и Зинаида Серебрякова (ее картина «За туалетом» пользуется в России и на Западе большой популярностью).

Как отмечал Георгий Меликянц в «Известиях», Бенуа были архитекторами, графиками, живописцами, портретистами, пейзажистами, театральными художниками. К их общему наследию в России относятся фрагменты росписи храма Христа Спасителя, тысячи полотен и эскизов, а также готические конюшни и фрейлинские корпуса в Петергофе, придворная певческая капелла и выставочный корпус в Петербурге, именуемый ныне «корпусом Бенуа», бесчисленные книжные иллюстрации. Без преувеличения, это не просто бесценное наследие, но более того – пространство постоянной причастности к искусству.

К другим Бенуа мы еще вернемся, а сейчас вновь об Александре Бенуа и Константине Сомове: их обоих притягивал к себе Запад. «Нас инстинктивно тянуло, – вспоминает Бенуа, – уйти от отсталости российской художественной жизни, избавиться от нашего провинциализма и приблизиться к культурному Западу…»

В письме к Сомову 11 декабря 1905 года Бенуа предлагал: «…нужно уничтожить микроб бездарности, который заел Россию, и нужно создать такие санитарные условия посредственности, чтобы этот микроб больше не появился…»

Увы, микроб этот замечательно размножился в советские времена, когда от художников требовался не талант, а всего лишь верность коммунистической идее. Но это уже совсем другая тема. А нам бы с вами дай Бог разобраться со своей.

Александр Бенуа водил дружбу со Львом Бакстом (его настоящая фамилия Розенберг, – имя Лей Хаим, а Бакст – это фамилия бабушки), тоже ярким художником Серебряного века, волшебником света. «Левушка Бакст был первый еврей, с которым я близко сошелся, – вспоминает Бенуа. – Послушать его, так самые видные деятели науки и искусства и политики в прошлом были все евреи. Он не только гордился Спинозой, Дизраэли, Гейне, Мендельсоном, Мейербером, но заверял, что все художники, философы, государственные деятели были евреями, раз носили библейские имена Якова, Исаака, Соломона, Иосифа и т. д.».

Поверив Баксту, можно и Иосифа Сталина причислить к евреям, но это был бы, выражаясь современным сленгом, полный абзац!..

Но вернемся к художникам. И затронем слегка тему русского авангарда, который оказал немалое влияние на весь художественный мир. Как говорят в Одессе, вы будете смеяться: очень примечательные фамилии – Марк Шагал, Натан Альтман (который много рисовал Ленина, но более известен своим портретом Ахматовой), Лазарь Лисицкий, Хаим Сутин (которого Коровин ставил наравне с такими знаменитостями, как Моне, Сезанн и Ренуар), Александр Тышлер, Давид Штеренберг, Леонид Пастернак… Согласитесь, ряд своеобразный. Не случайно в 1917-м в Петрограде активно муссировалась тема «Евреи и искусство».

Самый крупный в этом ряду – Марк Шагал. Он первый в российской, да и мировой живописи ввел еврейскую экзотику. «Шагал привез в Париж свой волшебный Витебск», – вспоминала Анна Ахматова.

В отличие от Левитана Шагал – еврейский художник, а не русский художник-еврей. Но жил он в Российской империи и, конечно, ее любил, но, увы, без взаимности. В книге «Моя жизнь» Марк Шагал писал: «Ни царской России, ни России советской я оказался не нужным. Я им непонятен. Я им чужой… Может быть, и Европа полюбит меня, а потом – уже и она – моя Россия».

Эти строки написаны в 1932 году. Действительно, так и случилось: сначала признание в Европе, затем во всем мире, а уже с Запада слава Шагала докатилась и до нас.

О васильках Шагала Андрей Вознесенский сложил стихи:

 
Сирый цветок из породы репейников,
но его синий не знает соперников.
Марк Шагал, загадка Шагала —
руль у Савеловского вокзала!
………………………………………
Выглянешь ли вечером – будто захварываешь,
в поле угличские зрачки.
Ах, Марк Захарович, Марк Захарович,
всё васильки, всё васильки…
 

Если вспоминать раннее творчество Шагала, то оно падает на начало Первой мировой войны. Тогда на одной из выставок Петербурга знатоки живописи впервые обратили внимание на витебского художника, и искусствовед Лазарь Розенталь отмечал:

«„Евреи“ полюбились нам не потому, что это были евреи, что Шагал – еврейский художник. То, что это были евреи, конечно, являлось весьма существенным. Но лишь настолько, насколько оно облегчало понимание подлинно живописного цвета и принятие нового языка живописи. Того языка, для обозначения которого лучшего слова, чем „экспрессионизм“, все-таки не найдешь! Экспрессионизм тогда уже был разлит в воздухе искусства, он стал необходимостью. Даже для тех, кто приобщался к живописи через азы серовского психологизма и „мирискуснической“ эстетной повествовательности. Я не стану утверждать, что радость узнавания Шагала была самой значительной в те годы. Но она оказалась самой устойчивой, прочной» (исторический альманах «Минувшее», № 23).

В 1962 году в Париже Марк Шагал через художника Олега Целкова передал Хрущеву свою монографию с таким посвящением: «Дорогому Никите Сергеевичу Хрущеву с любовью к нему и к нашей родине». Помощник Хрущева Лебедев, получив книгу и увидев шагаловский рисунок парящих в небе влюбленных, раздраженно заметил: «Евреи, да еще летают…» И разумеется, книга до Хрущева не дошла.

Другой яркий еврейский художник – Александр Тышлер, которого кто-то назвал «ангелом всенародного похмелья» за его страдальческие и фантазийные выверты в картинах.

О себе Тышлер написал так: «Я родился 26 июля 1898 года в городе Мелитополе в семье рабочего-столяра. Дед и прадеды были столярами. Отсюда и произошла фамилия: „Тышлер“ – значит „столяр“. Отец был родом из Шклова, близ Орши, мать – кавказская еврейка, в девичестве – Джин-Джих-Швиль…»

Да, в жилах многих русских художников текла горячая еврейская кровь. Но были и другие иностранные «компоненты».

Николай Рерих. «Рерих» означает «славой богатый». Предок художника – шведский офицер, служивший в войсках Карла XII. Остался в России, и, соответственно, род Рерихов обрусел. Ассимилировался. Сам Николай Рерих уже родился в Петербурге и учился в одной из лучших частных гимназий Карла Мая (тоже выходца, разумеется, оттуда – с Запада).

Николай Рерих, как художник и историк, много сделал для изучения и возвеличивания России. «Грех, если родные, близкие всем нам наши памятники древности будут стоять заброшенными…» – говорил Рерих.

Любовь Рериха к России, к ее старине, образы солнца-ратника, тучи-зверя, битвы Луны и Солнца в синем небе – это образы его живописи.

Словом, Николай Рерих – полуиностранец, а вот радел за матушку-Россию. Да разве он один? А кто создал уникальные панорамы «Оборона Севастополя» (1902–1904) и «Бородинская битва» (1911) и прославил русского воина? Русский живописец, баталист французского происхождения Франц Рубо.

А кто был главой русского академизма? Федор Бруни, точнее, его звали не Федор, а Фиделио, ибо он был итальянских кровей. У многочисленного семейства Бруни (помимо Федора, их было немало, а Лев Бруни стад 16-м художником по счету в роду Бруни), так вот, у истоков клана стоял Леонардо Бруни, специалист по флорентийским рукописям. Его дети попали в Россию, да там и осели, сделав много полезного и нужного для своей новой родины. В частности, Федор Бруни расписывал Казанский и Исаакиевский соборы в Санкт-Петербурге.

Еще один русский итальянец – Иван Пуни. Один из учредителей союза «Свобода искусства». Участвовал в выставке «Русский пейзаж». Вынужден был эмигрировать из советской России, чтобы воскликнуть: «В Париже я заново родился… именно тут я сформировался как художник». Родина-мать, как всегда, не очень жалует своих талантливых сыновей.

Среди прославленных русских художников – Василий Кандинский. Нет, с основными родными все вроде бы у него «чисто»: отец – сын керченского купца, потомок сибирских каторжан (хотя тут, конечно, можно и покопаться), мать – из дворянской семьи. Но, возможно, какая-то иная кровь заставила Кандинского покинуть Россию и учиться в школе Ашбе в Мюнхене, а затем там, в Германии, и поселиться. Далее последовало возвращение в Россию и добровольное «изгнание» на Запад. «Точка и линия на плоскости» – это не остроумный словесный выверт в биографии Кандинского, так называется его книга, изданная в 1926 году.

Если по поводу Кандинского и есть какие-то сомнения (русский – не русский), то с Мстиславом Добужинским – никаких. Русский график и театральный художник с чертами трагического гротеска по матери имел русские корни. Со стороны отца прослеживается древний литовский род. Дед художника Петр Иосифович Добужинский писал: «Генеалогическое дерево наше, хотя небогато фруктами, начинается с язычника, чистокровного литвина Януша…»

Родина предков Добужинского – Паневежский уезд Виленской губернии.

Добужинский, как литовец, эмигрировал из советской России в 1924 году. На Западе оформлял такие спектакли, как «Ревизор», «Пиковая дама», «Евгений Онегин», «Борис Годунов», «Князь Игорь» и т. д. Занимался книжной графикой: все тот же «Евгений Онегин», «Граф Нулин» Пушкина, «Левша» Лескова, «Слово о полку Игореве»…

Особого имени за рубежом Мстислав Добужинский себе не сделал, это вполне удалось другому эмигранту из России – Борису Григорьеву. Отец его был русским мещанином, а мать – Клара Линдберг – дочерью щведского капитана-мореплавателя. Стало быть, Борис Григорьев – полушвед-полурусский. В 1916–1919 годах художник создал графический цикл «Расея» – живописную летопись России, непосредственно предшествующую революционному перевороту. На Западе Григорьев прославился как портретист (портреты Станиславского, Качалова, Есенина, Рахманинова, Горького и многих других деятелей российской культуры).

Мы уже вскользь упоминали Зинаиду Серебрякову, урожденную Лансере. Ее прадед – француз Альберт Кавос, дед – Николай Бенуа, оба академики живописи; отец – Евгений Лансере – скульптор. Брат Зинаиды Серебряковой – Евгений Лансере, известный советский художник, график и педагог. И все это – французская бурлящая кровь!

А «самый загадочный русский художник XX века» (по определению профессора славистики университета Южной Калифорнии Джона Э. Боули) Казимир Малевич всю жизнь считал себя поляком. Он родился на Украине, в польской семье. В юности писал стихи по-польски.

Родители Роберта Фалька говорили по-немецки, так как дедушка был выходцем из Курляндии (теперь Латвия). Роби и два его брата посещали московскую Петер-Пауль-шуле – реальное училище, где все предметы преподавались на немецком языке.

В послевоенные годы Фалька зачислили в «формалисты» и сделали его изгоем советской живописи. В пору разгула борьбы с космополитизмом одна фамилия Фальк вызывала у правоверных русских партийных искусствоведов ярость. Один из руководителей Союза художников сказал тогда: «Фальк не понимает слов, мы его будем бить рублем». Как свидетельствует Эренбург, Фалька перестали выставлять. Денег не было. Он считался заживо погребенным.

Не забыть бы упомянуть Александру Экстер, урожденную Григорович. Родилась в Белостоке: еврейка, полька?.. Экстер была знаменитым сценографом, художником, работавшим в области прикладного искусства и живописи. До революции оформляла многие шумные постановки Александра Таирова в Камерном театре. Потом Париж – и снова успех. Там уж Александру Экстер никто «не бил рублем», там осыпали франками.

Можно вспомнить и многих других художников второго и третьего плана. «Но не довольно ли? В дверях скучает обобщение», – как говорил Осип Мандельштам.

Сделаем паузу. Скушаем «Твикс» и перейдем в следующий зал нашего условного музея, посвященного советскому и постсоветскому периоду.