Текст книги "Коктейль «Россия»"

Живописный соцреализм

Грянул Октябрь 1917 года, и вместе с ним появилось революционное агитационно-массовое искусство. Некий революционный авангард – сочетание художественной новизны, искренней социальной ангажированности и безоглядной утопической ментальности. Затем авангард сошел на нет и уступил место государственному искусству, густо настоянному на методе социалистического реализма. Как выразился один именитый художник: «Я работаю в области ВОЖДЯ». Надо отметить, это была весьма доходная область. Оглядываясь назад, современный художник Марат Гельман сказал: «Была кормушка, через которую шли все заказы».

Это Александр Пушкин мог заявить: «Я могу быть подданным, даже рабом, – но холопом и шутом не буду и у Царя Небесного». Советские художники так не считали, они были и холопами, и шутами, и подмастерьями партии. А уж как славили, как славили!.. Патриархом аллилуйной живописи по праву считается Исаак Бродский.

Помимо Бродского, в советское время работало много художников, скажем так, с неясно выраженными русскими корнями: Константин Юон, Георгий Акулов, Виктор Дени, Нина Айзенберг, Рудольф Френц, Павел Шиллинговский, Александр Апсит, Николай Когоут и т. д. Среди скульпторов – Виктор Синайский, Матвей Манизер, Сарра Лебедева и прочие. Но было, конечно, много имен с исконным окончанием фамилии на «ов» – Александр Герасимов, Аркадий Пластов, Павел Радимов. Обрываю список: он немал.

Но вот Борис Иогансон: народный художник СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат многочисленных премий. Помните знаменитую картину «Допрос коммуниста»? В данном случае меня интересует не эстетика, а национальные корни уважаемого академика – каковы они? Оказывается, предки Иогансона – шведы. Петр I привез из Голландии корабельного мастера Карла Йогансена, тому понравилась Россия, и он пустил в ней свои корешки. Внук Бориса Иогансона, Игорь Иогансон, тоже стал художником. Дотошный корреспондент газеты «Вечерний клуб» спросил его:

– Дед поменял фамилию?

– В те времена лучше было быть евреем, чем шведом, – ответил Иогансон-внук.

Оно и понятно, разгул охоты на космополитов. Еврей – вроде бы свой человек, привычный, а вот швед – это уж точно вражина, шпион, пятая колонна.

Вместе с Иогансоном в советские времена процветал Дмитрий Налбандян, о корнях которого говорить даже излишне. Это был замечательный славопевец, голосистый соловей холста из придворной гвардии. Коллеги считали его счастливцем, ибо сам Сталин позировал ему 45 минут живьем и три часа в гробу мертвым. В одном из интервью Налбандян признался: «Я люблю эти краски жизни, радость, которую дает кисти зелень мая, голубой простор на Москве-реке, где по весне пишу свои пейзажи. И я люблю сосредоточенную тишину мастерской, когда у меня на холсте – Ленин…» («Советская культура», 1985, 31 октября).

Эра партийных живописцев прошла. Пришел черед патриотов. Самый модный и главный из них – Илья Глазунов, который говорит про себя, что он «самый богатый среди нищих и самый нищий среди богатых», но главное (далее цитата из «МК» от 23 августа 1998 года): «Я счастлив, что родился в России, и горжусь, что я русский».

Но тем не менее Илья Глазунов, к своей чести, конечно, не скрывает, что корни его материнского рода – из Чехии, от королевы Либуши, правившей в VI веке. Как это ныне престижно звучит: «Я потомок королевы!..», не балтийского моряка, штурмовавшего Зимний, а именно внепартийной королевы.

Еще Глазунов отмечает, что его род имеет отношение к художнику Бруни. И вывод: «Так что моим детям есть чем и кем гордиться». Что ж, погордимся и мы вместе с Ильей Сергеевичем. Честно говоря, я даже немного завидую: у меня в роду нет ни итальянца Бруни, ни чешской королевы, есть какие-то французы, но след их затерялся во мраке истории.

Но если говорить серьезно, то я искренне приветствую формулировку, которую отчеканил Илья Глазунов: «Русский тот, кто любит Россию!» Это совершенно верно. И это доказали многие деятели российской культуры. Ярчайший пример – Исаак Левитан.

Еще одно современное модное художественное светило – Александр Шилов, про которого говорят: «Шилов – это Пушкин сегодня». Вот отрывок из интервью с ним в журнале «Люди» (ноябрь 1997):

«– У вас необычное сочетание имени-отчества – Александр Максович…

– Не понимаю вот этих разговоров!

– А почему вас назвали…

– Не знаю. Мне нравится мое имя. Я далек от того, чтобы делить людей на русских, французов, татар. Для меня человек – поступок, без разницы, верит он в Аллаха или иудей».

Я не поклонник живописи Шилова, но в данном случае восклицаю «браво!», или как написал некто в книге отзывов на выставке Шилова: «Большое русское мерси».

Александр Шилов, конечно, удачник. Народ, публика, масса его любит: всё красиво и понятно в его картинах. А вот другим представителям художнического цеха приходится не так уж сладко.

К примеру, Олег Шейнин, главный художник театра Ленкома. Родился и вырос, как он говорит, «в наглом городе (конечно, в Одессе)». Давно москвич, но проходит в столице как чужой… «Они меня за своего, как говорят в Одессе, „не имеют“».

Никасу Сафронову наплевать, за кого его «держат». Он взлетел высоко на волне популярности, ибо он – «мастер эротической живописи», а это нынче то, что надо (время партийных и иных идеологических оргазмов давно истекло). Никас Сафронов входит в тройку самых знаменитых современных художников – Глазунов, Шилов, Сафронов. Ударная тройка. Сплошные шайбы-доллары. А вот Михаил Шемякин – нет. То ли живопись его не совсем та, которая нравится народу, то ли гены его кабардинских родичей подводят.

Но вернемся к Никасу Сафронову. Отец его русский, мать – литовка. Выставляется художник большей частью на Западе, а живет в России. Почему? «Потому что я люблю Россию, – отвечает он. – Люблю Москву… Я выбрал Москву для жизни, хотя была возможность поселиться в Риме, и в Лондоне, и в Мюнхене, где провожу немало времени».

Счастливчик! У него есть выбор! А у многих выбора не было и нет. В труднейших условиях непризнания и гонения работали художники-авангардисты 60—70-х годов – Оскар Рабин, Лев Кропивницкий, Олег Целков, Дмитрий Плавинский, Александр Меламид, Виталий Комар… Когда 12 мая 1974 года кэгэбешники ворвались в квартиру Меламида, где проходила встреча нонконформистов, художнице Надежде Эльской сказали: «Как же вы, русская, в этой компании очутились?!»

Александр Глезер, поэт, ценитель и организатор искусства, уехавший на Запад и создавший в Нью-Йорке музей русского современного искусства, в ноябре 1974 года, еще в Москве, посвятил поэтические строки «Ностальгия» своему другу, замечательному живописцу Оскару Рабину:

 
Ностальгия по России,
Ностальгия у еврея,
Ностальгия, ностальгия
Безоглядной тьмы чернее.
 
 
И плывут перед глазами
Кинолентой из былого
Три колодца с журавлями
В деревеньке под Кусково.
 
 
Жил несладко он в России,
По земле ходил несмело,
Почему же ностальгия
Налетела, одолела?
 
 
Вновь и вновь волною Волги
Бредит в скорби и печали,
Подмосковные дороги
Снятся длинными ночами.
 
 
Ностальгия по России,
Ностальгия у еврея,
Ностальгия, ностальгия
Безоглядной тьмы чернее.
 

Ах, эта ностальгия, она бывает почти у всех, кто покинул Россию, независимо от того, как уехавший устроился там, на Западе.

 
Что бросил я в обугленной России?
Церквушку с размозженной головой?
Разбитый танк, как черный лжемессия,
Братается с нескошенной травой.
 
 
Вот бережок, притравленный морозцем,
Баркас, полузатопленный в реке,
Осколки стекол из больных оконцев
В моей душе останутся навек.
 
 
Горючий ветер бьет в луну, как в бубен,
Ломая покосившийся плетень.
Давным-давно безмолвны стали трубы
Печей сожженных русских деревень,
 
 
Такую Русь любить не перестану.
Пожар в душе горит, горит, горит…
Развалины несу в себе, как рану,
Которая всю жизнь кровоточит.
 

Эти строки написал Вячеслав Завалишин в Берлине, на Рождество 1944 года. Кто такой Завалишин? Родился в Петрограде в 1915 году. Отец был расстрелян в ежовщину, мать отправлена в концлагерь в Казахстан. Перед началом войны Завалишин окончил Ленинградский университет. В начале войны попал в плен. Бежал, скрывался под чужим именем, снова попал в плен, подвергался пыткам. После окончания войны остался в Германии. С 1949 года живет в США. Поэт. Автор многих книг, в том числе об Андрее Рублеве и Казимире Малевиче.

Перейдем, однако, от Завалишина и от ностальгии к статье Александра Глезера «Неофициальное русское искусство», в которой он отмечает, что неофициальные художники противостояли могущественному тоталитаризму, боролись с ним, как теленок с дубом, и в конечном счете победили.

Ну а после развала СССР, после отмены всех табу и цензур, в выставочные залы вошла, совершенно не стесняясь, «свобода нагая».

Самой скандальной фигурой российского арт-рынка стал Марат Гельман. Как представил его журнал «Огонек», молодой, наглый, с серьгой в ухе. Гельман – это успех, это известность. А еще эпатаж, самореклама, постоянное шокирование публики. О Зурабе Церетели, Глазунове и Шилове Гельман говорит безапелляционно: «Это художники региональные, не интересные мировому сообществу. Такие нужны, но только своей стране».

Вот так, в самый поддых.

Новейших художников почти легион, про всех и не расскажешь, отметим лишь одну Алену Мартынову, «городскую сумасшедшую с кисточкой». Любит рисовать себя в нарочито скандалезных положениях, например в роли любовницы графини Дракулы на фоне женских ягодиц со следами крови. При помощи компьютерной графики Алена Мартынова выставила себя перед всем светом занимающейся «французской любовью» с Анатолием Чубайсом. Пряно и забавно, ничего не скажешь. Конечно, все это происходит от желания обратить на себя внимание, утвердиться на рынке живописи. Но, вполне возможно, при этом и будоражат гены. На вопрос корреспондента: «А кто ты по национальности?» – Алена Мартынова ответила:

«У меня гремучая смесь кровей. С одной стороны, мой дедушка был русским, купцом 3-й гильдии. Он эмигрировал в тогда румынский Измаил из Москвы. Бабушка была дочерью цыгана и гречанки. Мой цыганский прадед украл свою жену. Бабушка в молодости была красавицей. В ее семье было шестнадцать детей. Все играли на разных музыкальных инструментах, хорошо пели… После смерти деда она оказалась на улице, беременная, с пятью детьми, без всяких средств к существованию. Но выжила. Видимо, от нее я унаследовала способность выживать в любой экстремальной ситуации» (Журнал «Лица», 1998, № 5).

У них на Западе Сальвадор Дали, у нас – вблизи – свои Сальвадоры и Сальвадорши, с фантазиями ничуть не плоше испанского маэстро.

Застывшая музыка в камне и мраморе

 
Пусть русский стиль в архитектуре
подобен розе в лопухах…
 

Петр Вегин

Конечно, Россия может гордиться именами русских гениев – Василия Баженова, Матвея Казакова, Андрияна Захарова. Но сколько великолепных иностранных мастеров строили и ваяли в разные времена во славу русского зодчества?..

1716 год. У петербургской заставы дежурный офицер остановил вереницу экипажей и потребовал подорожную. В ней было сказано:

«По указу царского величества отправлен из Франции господин Растрелий, мастер разных художеств, а с ним его сын, ученики, мастера… всякое вспоможение помянутым мастерам чинить…»

Так 16-летний Франческо Бартоломео вместе с отцом, знаменитым скульптором Бартоломео Карло Растрелли, оказались в городе на Неве.

Растрелли-младший стал в России Варфоломеем Варфоломеевичем и построил Зимний дворец и еще ряд прекрасных зданий в Петербурге в стиле русского барокко, одел Санкт-Петербург в гранит.

 
Недаром Пушкин и Растрелли,
Сверкнувши молнией в веках,
Так титанически воспели
Тебя – в граните и – в стихах!.. —
 

восклицал Николай Агнивцев. Поэт. У поэтов особое пристрастие к красоте. А вот вам не поэт, а руководитель всесильного ведомства НКВД (КГБ 1930—1940-х годов) Лаврентий Берия. Страшный человек, про него ходило несколько мрачных шуточек в народе, к примеру такая.

– Лаврентий Павлович, кто из петербургских зодчих вам ближе всего по духу? Монферран? Кваренги?..

– Растрелли, – отвечает Берия.

Но оставим сталинского наркома в покое. Вновь вспомним поэтические строки Агнивцева. Вот как он восхищался блистательным Петербургом:

 
Нежнее этой сказки – нету!
Ах, Петербург, меня дивит,
Как мог придумать сказку эту
Твой размечтавшийся гранит?!
 

Не гранит придумал, а придумали, сотворили иностранные мастера – дворцы, «сфинксов фивскую чету» и все прочее, что вызывает удивление и восхищение в отечественной северной Венеции. А кто создал монументальные ампирные дома и ансамбли и придал Петербургу подлинный западный блеск? Пришелец. Инородец. Карл Росси.

А кто построил верную твердыню православия – Исаакиевский собор, торжественное освящение которого состоялось 30 мая 1858 года? Как писала в «Независимой газете» (1998, 22 декабря) Маруся Климова, «Исаакиевский собор связан со всей жизнью французского архитектора Огюста Монферрана, который представил на конкурс проект постройки, больше всего пришедшийся по душе Александру I. Однако это обстоятельство наводит на размышления: собор задумывался, с одной стороны, как памятник победы России в войне над Францией (как и Александровская колонна, которую установил тот же Монферран), а с другой – как живое свидетельство несгибаемой мощи православия. В поручении этого проекта молодому французскому архитектору заключался некий утонченный садизм: француз должен был воспевать мощь России, победившей в войне его родину. Католик возводил памятник православной религии…»

Но как говаривал классик: «Умом Россию не понять…» Трудно понимать логику и ход мыслей властителей России. Но так или иначе Исаакий вместе с Адмиралтейством стал символом Петербурга, его визитной карточкой.

Петербург – прекрасный и блистательный город, кто спорит, но белокаменная Москва, «град срединный, град сердечный», не хуже. Как писал Федор Глинка:

 
Город чудный, город древний,
Ты вместил в свои концы
И посады, и деревни,
И палаты, и дворцы!..
 

А кстати, кто был главным архитектором Москвы? Осип Бове. Отец будущего зодчего итальянский живописец Винченцо Джованни по приезде в Россию был принят за француза, и его фамилию стали произносить на французский лад – Бове, с ударением на последнем слоге. Его сын Джузеппе именовался в русской среде как Осип. Так вот Осип Бове реконструировал Красную площадь, разбил Александровский сад, построил Первую градскую больницу. Более подробно о деятельности Бове – в специальной литературе. У нас задача иная: первым мазком набросать культурную панораму России, расставить соответствующие акценты.

Когда схлынула мутная волна космополитизма (она началась в 1949 году), в отечественной прессе можно было прочитать о том, что «Россия – „страна зодчих“» (как выразился Игорь Грабарь) – была чутка и гостеприимна к строительному гению другого народа. Многие из иностранных архитекторов, приезжавших сюда на время выполнять заказы двора и знати, обретали в России не только вторую родину, но и собственное лицо.

Что ж, запоздалое, но все же объективное мнение! А мы тем временем к иностранным «звездам» Растрелли и Росси добавим имена Джакомо Кваренги, Чарлза Камерона, Тома де Томона и, конечно, Жилярди.

Итальянец Доменико Жилярди, подобно своему отцу Джованни, жил и работал в Москве. Очутившись в России 11-летним ребенком в 1796 году, он покинул ее в 1832 году, оставив наследие, покоряющее нас по сей день. Интересно и такое обстоятельство: Жилярди родился близ Лугано на юге итальяноязной Швейцарии. Эта область – Тессинский кантон – дала России немало известных архитекторов, скульпторов и художников, получивших возможность раскрыть свой талант в условиях широкого размаха архитектурно-градостроительных работ. Среди этих «швейцарцев» – Д. Трезини и Марио Фонтана, Луиджи Руска и братья Адамини, художник Федор Бруни и другие.

О чем это говорит? О переизбытке мастеров на Западе и о недостатке их на Руси. Отсюда и закономерный перелив творческих сил. Миграция художников…

Еще один аспект: влияние иностранных зодчих на своих русских учеников и коллег. К примеру, великий итальянец Лоренцо Бернини оказал влияние на Василия Баженова, достаточно вспомнить проект Кремлевского дворца. А Баженов, по мнению архитектора Александра Асадова, повлиял на каждого русского архитектора. Так что влияние через влияние. Другой пример – Михаил Быковский, создавший ансамбль усадьбы Марфино, Петровский пассаж в столице, был учеником Жилярди. Подобные отголоски и эхо чужеземных стилей легко обнаружить не только в Москве, но и в других городах России. И в этом, на мой взгляд, нет ничего зазорного. Патриоты кичатся словом «самобытность», но эта самобытность порой означает всего лишь ограниченность и полную оторванность от мировых процессов в культуре и искусстве.

Однако книга наша распухает страницами. Возникают дополнительные темы. Множатся вопросы. Поэтому придется отказаться от идеи перечислить всех иностранных мастеров, работавших в дореволюционной России. Скажем так: их было много. Их был легион. Остановимся лишь на нескольких выдающихся памятниках, которые стали символами страны. Или, как говорят чиновники, главными архитектурными объектами.

Московский Кремль. В его создании участвовал приглашенный Иваном III миланский архитектор Антонио Соларио. Он создал укрепление в стиле самого передового ломбардского крепостного строительства. Соорудил Никольскую и Фроловскую (Спасскую) башни. А мастер из Болоньи Аристотель Фиораванти возвел Успенский собор. Конечно, все это выглядит грандиозно, чересчур внушительно и весьма красиво. Но оригинально ли? Когда я в 1989 году был в Милане и увидел замок-кремль Кастелло Сфорцеско, то я просто ахнул: до чего же он похож на московский Кремль, только, конечно, масштаб поменьше. Россия – не Италия, тут такая ширь!..

Ну да ладно, о Московском Кремле написаны сотни книг, и повторяться не имеет смысла. А вот еще одно знаковое здание – Большой театр. Пышный и величественный вид придал ему в 1856 году архитектор французских кровей Альберт Кавос. Любопытно, что место под театр выбирал другой иностранец – англичанин Майкл Мэдокс. А знаменитую квадригу на Большом создал Петр Клодт. И самое время перейти к скульптурам и скульпторам.

И снова Петербург. Что составляет основной силуэт города на Неве? «Медный всадник», Александрийский столп на Дворцовой площади да кони на Аничковом мосту.

Скульптура грозного Петра на вздыбленном коне – творение парижанина Этьена Мориса Фальконе. Вне всякого сомнения, это шедевр, однако его творец вернулся во Францию, так и не получив благодарности от Екатерины Великой.

Соотечественник Фальконе, архитектор Огюст Монферран (русские звали его Августом Августовичем) возвел к небу гордый Александрийский столп, самую высокую колонну на свете, высотою 47,5 метра.

Кони на Аничковом мосту – дело рук Петра Карловича Клодта. Русский человек, но, естественно, из немцев.

Коли начали говорить о скульпторах, то нельзя не отметить гремевшего до революции Павла Трубецкого. Его отец из старинного княжеского рода. Мать – американка, пианистка Ада Винанс. Семья Трубецких была тесно связана с художественными кругами Милана. Брат Павла (он переименовал себя в Паоло), Пьеро, стал живописцем, портретистом высшего общества Лондона и Нью-Йорка. Родившийся в Италии Паоло Трубецкой впервые побывал в России в 1883 году, а поселился в ней в 1897 году. В России он плодотворно работал и выполнил около 50 станковых работ. Событиями в художественной жизни России стали его портреты Льва Толстого, Федора Шаляпина, графа Витте, Сергея Боткина. А вершиной творчества Трубецкого считается создание памятника Александру III.

Оставил след в истории мировой скульптуры Осип Цадкин, родившийся в Смоленске и умерший в Париже. Цадкин – далекий потомок шотландских кораблестроителей, переселившихся в Россию при Петре. Одна из лучших работ Цадкина – «Разрушенный город» (1953). Эта скульптура-крик стоит в Роттердаме.

Цадкин – не единственная потеря для России. В этом ряду и Наум Габо (Неемия Певзнер); он родился в Брянске, умер в американском штате Коннектикут. В 1917 году Наум Габо активно влиял на художественную жизнь советской России, преподавал во ВХУТЕМАСе, редактировал газету «ИЗО», но в 1922 году кислород для футуристов и прочих новаторов от искусства был перекрыт, и Габо эмигрировал.

Талантливым мастером резца был Марк Антокольский (при рождении он получил еврейское имя Мордхе). Антокольский создал образы великих русских – Ивана Грозного и Петра I. Но этого оказалось недостаточно, чтобы быть признанным на родине, и он был вынужден покинуть Россию из-за поднявшейся антисемитской кампании. Критик Владимир Стасов писал в письме от 30 июля 1882 года Антокольскому: «Мне досадно видеть, что вы… почти в упадке душевном… вы неправы будете, если станете приписывать все подобное России… Мне кажется, если вы можете быть кем-нибудь недовольны, то разве Академией и иным начальством, – но ведь это еще не Россия… Звание и ордена? но это такая мелочь, которая для вас не может иметь значения…»

Конечно, отдельные антисемиты и злобствующие националисты еще не Россия, но Марк Матвеевич Антокольский помнил хорошо, как к нему в мастерскую, когда он работал над «Иоанном Грозным», приехал Александр III. Пришел, на минуту взглянул, спросил:

– Какого вероисповедания?

– Еврей.

– Откуда?

– Из Вильны, Ваше Величество.

– По месту и кличка.

И вышел из комнаты. Больше ни звука. Так рассказывал Илья Репин Корнею Чуковскому.

Итак, талантливого человека изгнали из России.

– Фор вас? (за что?)

Причина одна, и заключена она в скучном слове – антисемитизм. Сколько из-за этого загублено талантов на Руси!

В тоталитарном государстве интеллигент – «хлюпик» в очках – всегда «подрывает» здоровье нации и потому не менее опасен, чем внешний враг. Образ еврея-интеллигента воплощает в себе всю ненависть, которую питает темное сознание к тому, что выходит за пределы его понимания. Инстинкт бунтует против разума. Не случайно слово «оевреившиеся» фашистская пропаганда применяла не только к тем, кто дружил или общался с евреями, но и ко всем инакомыслящим.

Однако стоп! Тема инакомыслия может нас завести далеко, совсем в иные дебри. Поэтому вернемся к поискам людей культуры и искусства с примесью «ино».

Всем известно, что символом советской власти стала скульптура «Рабочий и колхозница» и что автор этого монументального создания – Вера Мухина. Но все ли знают, что мать скульптора (или скульпторши) была француженка? Да и сама Вера Мухина тяготела к Франции, обожала читать французские книжки.

Еще одна интересная фигура – Владимир Шервуд, архитектор, живописец, скульптор. Его дед Василий был выписан из Англии во времена Петра I для развития механического дела в России. Он стал придворным механиком. Шервуд – древнейшая фамилия Англии – прижилась на российских просторах и дала свои ростки. По проекту Владимира Шервуда построено здание Исторического музея на Красной площади, памятник героям Плевны. Владимир Шервуд стал основателем целой художественной династии в русском искусстве, как Бенуа. Сын Владимира Шервуда, Леонид Шервуд – скульптор, дочь Ольга – сама художница-любительница – мать выдающегося русского графика Владимира Фаворского.

О, корни, корни!.. Тот же Фаворский учился у западноевропейских мастеров. В молодости много путешествовал по Италии, восхищался падуанскими фресками Джотто… А может быть, зов крови?..

Шервуды, Бенуа и другие личности, о которых мы упоминали, – люди весьма образованные, эрудированные, несущие свет и духовность. Невольно вспоминается замечание Николая Бердяева о том, что «в низах Россия полна дикости и варварства… но на вершинах своих Россия сверхкультурна… Между верхним и нижним этажами русской культуры не было ничего общего… жили как бы на разных планетах…».

Увы, эта пропасть сохраняется и ныне. Но вернемся к нашему перечню. Еще одно громкое имя – Федор (его настоящее имя – Франц) Шехтель, талантливый московский архитектор, крупнейший в России представитель модерна.

Шехтель был одним из зачинателей отечественной архитектуры XX века. Строил общественные здания (Ярославский вокзал, Художественный театр) и частные дома для купечества, которое не желало жить в домах, построенных в национальном русском стиле, а жаждало, надев западноевропейский смокинг, подниматься по широкой парадной лестнице из темного дуба готического вестибюля, скопированного с Виндзорского дворца, ни больше ни меньше. Да и картины себе в коллекцию выбирали от Гогена да Матисса, а не русских передвижников, именно так поступали Сергей Щукин и Иван Морозов.

В первые послереволюционные годы у Шехтеля отняли построенный им для семьи особняк и поселили всех Шехтелей в общую перенаселенную квартиру на Малой Дмитровке. Шехтель – полуиностранец, а посему в последние годы своей жизни был оттеснен патриотически настроенным новым руководством архитектурного общества от практической работы. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Он и ушел в сторону Ваганькова…

Еще один популяризатор стиля модерн в Москве – инженер-архитектор Адольф Эрихсон, обрусевший немец. Он причастен к созданию гостиницы «Метрополь» (проект В. Валькотта).

Не будем называть имена многих советских архитекторов и скульпторов, явно не прямых потомков славян, но работавших и продолжающих работать во славу национального русского зодчества. Отметим, пожалуй, лишь двоих: архитектора Бориса Иофана, автора печально знаменитого Дома на набережной, и скульптора Льва Кербеля, создавшего памятник Карлу Марксу напротив Большого театра в Москве.

С нежностью вспомним Эрьзю (он из крестьян мордовского племени эрзя) и Вадима Сидура. Пожелаем творческого долголетия Эрнсту Неизвестному. Все они тоже из той же, не очень «чистой» когорты русских творческих людей.

Ба, а Зураб Церетели! Грузин, без сомнения, но тоже причастен к русской культуре (один памятник Петра что стоит!). Среди своих педагогов в Академии художеств в Тбилиси Церетели называет такие имена, как В. Щухаев, И. Шарлемань, Е. Лансере… Зураб Церетели поразил Москву своим гигантским трудом и размахом на фоне многих бессильных и бездеятельных болтунов-патриотов.

И как говорится, на посошок. Эту книгу я начал собирать и делать весною 1986 года, и вот той дальней весной раскрываю газету и узнаю: в Иркутске наконец-то сподобились (нет, не поставили, а только приняли решение) воздвигнуть памятник декабристам. Прекрасно! Но кто делает проект? Конечно, Шапиро!.. Тут ни прибавить, ни убавить, как говорил Твардовский.