Текст книги "Коктейль «Россия»"

Духовная эмиграция

О житье на Западе мы уже говорили. Но есть еще один вид выезда – так называемая духовная эмиграция. Или, как писал Плеханов, «иностранцы» дома…

Ярким примером может служить академик Максим Ковалевский, историк, юрист, неудавшийся кандидат на руку своей однофамилицы Софьи Ковалевской. Ковалевский – типично русский барин, пишет о нем Овсянико-Куликовский, умный, либеральный, истый европеец, которому чуждо многое специфически русское в нашей духовной культуре, в традиционной сокровищнице идей. Белинский, Добролюбов, Чернышевский не входили в родословную его духа.

Знаменитый актер Василий Каратыгин был русским европейцем. Его звали «Ермила из Парижа».

Еще один «иностранец» дома – Савва Мамонтов, капиталист и покровитель искусства, «прораб духа», как когда-то выразился Андрей Вознесенский. «У него лицо татарина, но это, брат, английский лорд!» – писал о Мамонтове Леонид Андреев.

«У меня странный вкус, – признавался Осип Мандельштам, – я люблю электрические блики, почтительных лакеев, бесшумный полет лифтов, мраморный вестибюль отеля и англичанок, играющих Моцарта с двумя-тремя официальными слушателями в полутемном салоне. Я люблю буржуазный, европейский комфорт и привязан к нему не только физически, но и сентиментально…»

В статье «Петр Чаадаев» Мандельштам писал: «А сколько из нас духовно эмигрировало на Запад! Сколько среди нас живущих в бессознательном раздвоении, чье тело здесь, а душа осталась там!» И конечно, в подверстку нужны стихи:

 
Когда на площадях и в тишине келейной
Мы сходим медленно с ума,
Холодного и чистого рейнвейна
Предложит нам жестокая зима.
 
 
В серебряном ведре нам предлагает стужа
Валгаллы белое вино,
И светлый образ северного мужа
Напоминает нам оно.
 
 
Но северные скальды грубы,
Не знают радостей игры,
И северным дружинам любы
Янтарь, пожары и пиры.
 
 
Им только снится воздух юга —
Чужого неба волшебство, —
И все-таки упрямая подруга
Откажется попробовать его.
 

Многие читают и понимают стихи буквально и наверняка зададут вопрос: а кто эта «упрямая подруга»? Удовлетворю любопытство: Анна Ахматова. И приведу еще строки Мандельштама из его стихотворения «Европа»:

 
Завоевателей исконная земля —
Европа в рубище Священного союза;
Пята Испании, Италии медуза,
И Польша нежная, где нету короля.
 
 
Европа Цезарей! С тех пор, как в Бонапарта
Гусиное перо направил Меттерних, —
Впервые за сто лет и на глазах моих
Меняется твоя таинственная карта!
 

Карта меняется, но культурные ценности остаются и продолжают манить своими чудесами каждое последующее поколение России. И вот уже русская поэзия начинает говорить почти по-английски:

 
Гарсон, сымпровизируй блестящий файф-о-клок!..
 

Одна нога стоит на московском асфальте, а другая уже готова опуститься на Елисейские Поля. Одна рука отталкивает от себя том Гончарова, а в это время другая торопливо тянет к себе сочинения Кьеркегора или современного Умберто Эко.

Забыто «Слово о полку Игореве», и уста изрекают уже речи Заратустры: «Жизнь есть родник радости; но всюду, где пьет отребье, все родники бывают отравлены».

«Но скажите же мне, братья мои: если человечеству недостает еще цели, то, быть может, недостает еще и его самого?

Так говорил Заратустра».

Эко куда занесло! Аж к Фридриху Ницше!.. Не увлекайся, автор, не зарывайся, говорю я себе, а сам про себя думаю, чем бы лучше закончить эту главку. Как кратко выразить отношение России к Западу?

Это смесь любви и ненависти. Да, Россия одновременно любит Запад и ненавидит его. Стремится к нему и постоянно отталкивает его от себя.

Поиск пути

Итак, куда мы идем? По стопам западной цивилизации? Но у Клеопатры было много любовников…

Николай Михайловский, 1872

Боязнь перемен, идущих с Запада, остро чувствовали славянофилы в середине XIX века. Им был чрезвычайно люб спокойный патриархальный пейзаж России, с миргородскими лужами посередине улиц, с пением петухов по утрам, с громыхающими тарантасами по нескончаемым дорогам великой страны. Все атрибуты российской жизни виделись лишь в приглядном арино-родионовском свете: тут и однозвучный колокольчик, и пузатый тульский самовар, и долгие зимние вечера со свечами и лампадами, и загулы купцов, и почитание царя-батюшки, и мильон терзаний русских интеллигентов…

Всю эту сонную заводь мог растревожить и разогнать ветер с Запада, ветер промышленных перемен…

Константин Леонтьев (любопытнейшая личность: врач, дипломат, журналист, цензор, послушник монастыря) призывал к замкнутому, обособленному от Запада образу мысли: «…не танцевать, а молиться Богу, а если танцевать, то по-своему». Ратовал за «византизм».

Видел в России новый исторический центр христианского мира.

Тревогу и ненависть Леонтьева вызывала идущая из Европы «машина» – «этот физико-химический умственный аппарат» (уж не роботов ли с компьютерами предугадал русский мыслитель, удалившийся от мирских тревог в келью?!).

«В России много еще того, что зовут варварством, и это наше счастье, а не горе», – делал вывод Леонтьев.

Развивая ту же мысль, Николай Добролюбов писал: «Да, счастье наше, что позднее других народов вступили на поприще исторической жизни. Присматриваясь к ходу развития народов Западной Европы и представляя себе то, до чего она теперь дошла, мы можем питать себя лестною надеждою, что наш путь будет лучше…»

Как сказал другой классик: «Надежды юношей питают!..»

В прокламации «К молодому поколению», изданной в июне 1868 года в Лондоне, Николай Шелгунов страстно писал:

«Хотят сделать из России Англию и напитать нас английской зрелостью. Но разве Россия по своему географическому положению, по своим естественным богатствам, по почвенным условиям, по количеству и качеству земель имеет что-нибудь общего с Англией? Разве англичане на Русской земле вышли бы тем, чем они вышли на своем острове? Мы уж довольно были обезьянами французов и немцев, неужели нам нужно сделаться еще и обезьянами англичан? Нет, мы не хотим английской экономической зрелости, она не может вариться русским желудком.

 
Нет, нет, наш путь иной,
И крест не нам нести…
 

(А. Григорьев)

Пусть несет его Европа… Мы не только можем, мы должны прийти к другому…»

«Мы похожи на новых поселенцев: нам ломать нечего, – утверждал далее Шелгунов. – Оставимте наше народное поле в покое, как оно есть; но нам нужно выполоть ту негодную траву, которая выросла из семян, налетевших к нам с немецкими идеями об экономизме и государстве. Нам не нужно ни того, ни другого…»

Ох, Шелгунов, Шелгунов! Воспаленный молодой человек. Почему-то он решил выступать от имени всей России и всего народа. Не он первый и не он последний: я так думаю, и делайте, как я вам предлагаю. Ни грана сомнения. Одна уверенность и напор. И вот что примечательно: почти все эти учителя жизни, от Чернышевского до Ленина – Сталина, не могли сделать малого – наладить свою семейную жизнь, внести в нее стройность и порядок. Тот же Николай Шелгунов безумно любил Людмилу Михаэлис и предоставил «Людиньке» полную свободу: «Я не стесняю вас в ваших действиях». Разумеется, ничего путного из семейной жизни у Шелгунова не вышло.

Но вернемся к сути. Что вызывало у многих возмущение? Новые зловредные экономические отношения, этот торгашеский дух, который, по мнению защитников земли Русской, был противен русскому человеку. И опять старая песня.

«Мы народ запоздалый, и в этом наше спасение, – заявлял Шелгунов. – Мы должны благословлять судьбу, что не жили жизнью Европы. Ее несчастия, ее безвыходное положение – урок для нас. Мы не хотим ее пролетариата, ее аристократизма, ее государственного начала и ее императорской власти…»

А что получили в советские времена? Люмпен-пролетариев, партийных сановников, тотальное государственное регулирование всех сфер и мельчайших пор жизни и самодержавную власть генеральных секретарей ЦК.

Идеалисты вроде Шелгунова не хотели жить по западным образцам. Но как изменить ход истории? Ее объективные законы развития? Что можно сделать, когда

 
Век шествует путем своим железным,
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Исчезли при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы…
 

Это понимали тогда немногие. Это отчетливо понял Евгений Баратынский.

Иван Киреевский пытался выбрать зло поменьше, его пугал наступательный пыл Америки:

«Нет! Если уже суждено будет русскому… променять свое великое будущее на одностороннюю жизнь Запада, то лучше хотел бы я замечтаться с отвлеченным немцем в его хитросложных теориях; лучше залениться до смерти под теплым небом, в художественной атмосфере Италии… чем задохнуться в этой прозе фабричных отношений, в этом механизме корыстного беспокойства».

Более полутора веков прошло после перепуга Киреевского, – и что мы видим сегодня? Кругом заводы, фабрики, домны, мартены. Трубы дымят. Тянутся линии нефте– и газопроводов. Высятся линии электропередач. И люди суетятся в «корыстном беспокойстве», их волнуют деньги, карьера, престиж…

Интерес к славянофилам в наши дни, когда многое на Руси вынуждено было уйти, исчезнуть, раствориться под могучим напором машин и технического прогресса, снова возродился. Происшедшие перемены затронули не только внешнюю, материальную сторону жизни, они затронули и духовную, поменяли ориентиры и ценности. А вот этого неославянофилы совсем уж не могут допустить. Один из них, наиболее агрессивный, Виктор Чалмаев в статье «Великие искания» доказывал, что «русский народ не мог так легко и безболезненно, как это произошло на Западе, обменять свои былые святыни на чековые книжки, на парламентские „кипятильники“ пустословия, идеалы уютного „железного Миргорода“».

Кто в конце 1960-х мог предположить, что частная собственность появится в России и будет вовсю шуметь Государственная дума – этот парламентский кипятильник пустословия. Кто мог предположить? Никто! А тогда, в своих статьях 1968 года, Виктор Чалмаев воспевал «Русь изначальную, не тронутую суетой». Нападал на «мелочный рационализм, рецепты общественного блага, годные лишь для аккуратной Дании».

Дания – это что? Букашка. А у нас? О-го-го! Размах! Простор! Дали неоглядные!..

И в нынешние дни проповедуются все те же старые идеи: мол, все добродетели заключены только в народности, и именно в русской. А на долю общечеловеческого, т. е. западного, приходятся только одни недостатки. И вообще, ничего нет лучше и чище России, древней Руси, этой «избяной Индии», как определял ее Николай Клюев, непорочной, чистой, общинной и, без всякого преувеличения, святой…

Не прекращается сетование и бурчание молодых старичков. Смешно, но не так давно Владимир Турбин писал: «Парламента на Руси испокон веку не было, да что там парламент, где, когда, как, перед кем мог русский человек мало-мальски свободно высказаться?.. Наша культурно-бытовая традиция не знала… кафе. Кафе типа, скажем, французских: на столиках – газеты всевозможных политических партий, за столиками – завсегдатаи. Посиживают, толкуют о новостях. Строят прогнозы, дискутируют, спорят… А в России – трактор… Бог его знает, что это такое…»

Но как все это в один час поломалось! И кафе появились, и множество разнообразных газет «про» и «контра», и политические партии – и все это перевернуло наш русский мир.

Перевернуть-то перевернуло, но не сделало всех поголовно западниками. Славянофильские идеи еще крепко сидят в головах отечественных патриотов, подозрительность и боязнь иностранцев и их влияния не переходит в дружелюбие и равнопартнерские отношения. То Россия и Германия были «великими двоюродными нациями» (как выразился Эмилий Метнер в 1912 году), то на немцев начинали катить бочку: немчура, погань!.. Особенно усердствовали ультрапатриоты различных черносотенных мастей.

Петербургский журнал «Кнут» видел причину всех болезней России в засилье «инородца и масона» (почитайте сегодняшние «Завтра», «Советскую Россию» и иные патриотические издания, и вы увидите, что ничего не изменилось с дореволюционных пор). Авторы публикаций в «Кнуте» сетовали: «Эх, кабы нам волю, голубчик! Поразмели бы с тобою, порасчистили всю гадость, повывели бы всю нечисть, смирили бы всех зарвавшихся и вразумили бы неразумных». Так писали русофилы-борзописцы в 1908 году.

В начале Первой мировой войны повсюду был настоящий угар национализма славянофильского толка. Громкие слова любви к отечеству сопровождались разнузданным шовинизмом, антисемитизмом и откровенными призывами расправиться со всеми чужаками. Слова материализовались, и фанатики приступили к погромам…

Андрей Жданов, выступая на Первом съезде писателей в 1934 году, заявил: «Наша литература является самой идейной, самой передовой и самой революционной».

Самой-самой!.. Старая мессианская песня на новый, коммунистический лад. Мы лучше всех, мы избраны Богом (или – «нас ведет вперед товарищ Сталин!»). То, что мы создаем, самое лучшее. Лучше не бывает…

Заблуждался на этот счет и Игорь Северянин. То ли от отчаяния, то ли из желания угодить новым властям, он писал в 1921 году в Эстонии:

 
Пусть варваром Запад зовет
Ему непосильный Восток!
Пусть смотрит с презреньем в лорнет
На русскую душу: глубок
Страданьем очищенный взлет,
Какого у Запада нет.
Вселенную, знайте, спасет
Наш варварский русский Восток!
 

Возможно, такие разглагольствования очень льстят не только властям, но и массе, толпе. Но трезво мыслящие люди давно поняли всю несостоятельность подобной похвальбы.

«Мы удивительно самохвалы – и грустно то, – писал Петр Вяземский, – что в нашем самодовольстве есть какой-то холопский отсед… Как ни радуйся, а всё похожи на дворню, которая в лакейской пьет и поздравляет барина с именинами, с пожалованием чина и проч.».

Свидетель по «делу о космополитизме»

…А я тебя сегодня как раз порадовать пришел: нынче одного еретика жечь будут, так пойдем с тобою, посмотрим, повеселимся.

Леонид Андреев. Рассказ «Правило добра»

 
Там, кажется, ловят кого-то.
И смута стоит на Руси.
 

Юрий Левитанский

Вернемся к РАППу. Его ликвидировали в 1932 году, и казалось, что больше никогда не будет разгуливать по спинам деятелей культуры рапповская дубинка. Но кто думает, кто предполагает, тот почти всегда ошибается. Жизнь полна импровизаций.

В СССР наступил период борьбы с космополитизмом (малый по времени, но весьма интенсивный по силе). Такой яростной борьбы с иностранщиной в России никогда не было. Любую кампанию великий Сталин (этот рыжий фараон, построивший на костях своих подданных пирамиду атомной империи) вел с грандиозным размахом, а уж эту!..

В феврале 1947 года Сталин принял в Кремле кинорежиссера Сергея Эйзенштейна и актера Николая Черкасова в связи с постановкой второй серии фильма «Иван Грозный». Вождь не осуждал грозного царя за жестокость и беспощадный террор, а, наоборот, сказал своим послушным собеседникам, что Иван был великим и мудрым правителем, он защитил страну от проникновения иностранного влияния и стремился к объединению России. Черкасов вспоминал, что «Иосиф Виссарионович отметил также прогрессивную роль опричнины». И прибавил, что ему (Ивану Грозному) нужно было действовать еще решительнее…

Куда еще решительнее?!

А теперь выдержки из воспоминаний Эренбурга: «Константин Симонов рассказал мне, что Сталин придает большое политическое значение борьбе против низкопоклонства перед Западом».

«…В 1947 году один из тогдашних руководителей Союза писателей сказал, что задачей нашей литературы на долгие годы является борьба против низкопоклонства и раболепства… необходимо бороться против низкопоклонства перед учеными, писателями и художниками Запада…»

«Воздух эпохи был перенасыщен фанатизмом» – так определил 1940-е и начало 1950-х Илья Эренбург.

Итак, по всему фронту развернулась борьба с космополитизмом. В Большой советской энциклопедии (1953) дается следующая формулировка: «Космополитизм – реакционная буржуазная идеология, отвергающая национальные традиции и суверенитет, проповедующая безразличное отношение к родине, к национальной культуре и требующая установления „мирового господства“ и „мирового гражданства“».

Стоп-стоп. В таком случае одним из первых космополитов на планете был Эразм Роттердамский. В письме к Цвингли в 1532 году он писал: «Я хочу быть гражданином мира, общим другом всех стран или – еще лучше – гостем в любой из них».

Главное для Эразма были свобода и ясность ума, миролюбие, воздержанность, здравый смысл, образованность, простота. А отнюдь не слепая, всепоглощающая любовь к родине («Раньше думай о Родине, а потом – о себе…»).

«Ты только русский, – писал Михаил Бакунин Николаю Огареву, – а я интернационалист!»

А декабрист Михаил Лунин, «один из тончайших умов», по мнению Герцена, так вот, этот Лунин говорил: «Гражданин вселенной – лучше этого титула нет на свете. Свобода!»

Но все же вернемся к 23-му тому БСЭ, где на странице 114-й читаем:

«Проявление космополитизма, низкопоклонства и раболепия перед культурой буржуазного Запада у отдельных представителей советской интеллигенции является позорным и отвратительным пережитком капитализма, тяжелым наследием прошлого царской России, господствующие классы которой пресмыкались перед Западом и ненавидели русский народ, его великую демократическую культуру, его национальные традиции».

Во как! И почему советские теоретики решили, что господствующие классы «ненавидели русский народ»?..

Еще раз обратимся к Эренбургу: «Достаточно заглянуть в БСЭ, точнее, в ее тома, вышедшие до 1954 года, чтобы увидеть, к каким искажениям приводила кампания против низкопоклонства: о работах иностранных ученых говорилось бегло. Не лучше было и с историей искусства. Даже хозяйственники пытались проявить рвение: сыр „камамбер“ был переименован в „закусочный“, а ленинградское кафе „Норд“ – в „Север“. Одна газета заверяла, что дворцы Версаля были подражанием дворцам, построенным Петром Великим. БСЭ напечатала статью, в которой доказывалось, что западноевропейские ученые и конструкторы внесли чрезвычайно слабый вклад в дело развития воздухоплавания.

Фразу в моей статье о том, что Эдуард Мане был большим мастером XIX века, редактор зачеркнул: „Это, Илья Григорьевич, чистейшее низкопоклонство“».

Что остается добавить? Только хмыкнуть: н-да… Это было настоящее лихолетье!.. Били наотмашь деятелей западной культуры. Синклера Льюиса называли «грязной душонкой», Хемингуэя – «потерявшим совесть снобом», Фейхтвангера – «литературным торгашом». Стравинский был провозглашен идеологом формализма и космополитизма.

Но особенно доставалось своим, отечественным «безродным космополитам». Били за формалистические искания Татлина, Фалька, Кузнецова и других художников.

Что такое космополитизм в самой своей сути? Это страх перед миром. Именно так назвал свое небольшое исследование Сергей Королев (не я один вспоминаю космополитическую страницу нашей истории). Королев отмечает, что начало борьбы с так называемым низкопоклонством принято относить к 1947 году. Тогда Сталин использовал факт передачи за границу, в США, рукописи монографии советских биохимиков Клюевой и Роскина «Биотерапия злокачественных опухолей». В итоге академик, секретарь АМН СССР Ларин по обвинению в шпионаже был приговорен к 25 годам тюремного заключения, министра здравоохранения сняли с работы, была развернута пропагандистская кампания, в ходе которой все участники этой истории подверглись проработке как космополиты.

В воспоминаниях Константина Симонова зафиксированы некоторые отправные идеологические пункты этой кампании, обозначенные лично Сталиным: у нашей интеллигенции недостаточно воспитано чувство советского патриотизма, у нее неоправданное преклонение перед заграничной культурой… «Все привыкли считать себя несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли ощущать себя на положении вечных учеников… Эта традиция идет от Петра, при котором в Россию налезло слишком много немцев… Посмотрите, как трудно было работать Ломоносову – сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами… Иностранцами-засранцами, как выражался вождь. Идеи эти проговаривались Сталиным в узком кругу близкой к власти интеллигенции (Александр Фадеев, Борис Горбатов, Константин Симонов)…» («Независимая газета», 1999, 3 декабря).

Далее Сергей Королев в своем исследовании утверждает, что борьба с космополитизмом дала возможность «обкатать новый механизм воспроизводства и самоутверждения власти, если хотите, исследовался потенциал идеологического обновления режима». Обращение к махровому патриотизму, к мессианской русской идее позволяло Сталину удержать «огромное, слепленное из разнородных кусков государство». На смену идее мировой революции пришел имперский вектор. Империя как восстановленная Великая Русь. Гордая и независимая, агрессивно противопоставленная вечному сопернику и оппоненту – Западу. При такой постановке следовало тотально подчинить режиму всю интеллигенцию, а всех несогласных с новым курсом – уничтожить.

В 1949 году появилось сообщение о раскрытии антипатриотической группы театральных художников и критиков. Все «гурвичи» и «юзовские» были биты газетными батогами. Началась кампания по разоблачению «безродных космополитов», скрывающихся за псевдонимами. Арестовали множество людей. «Что касается меня, – вспоминает Илья Эренбург, – то с начала февраля 1949 года меня перестали печатать. Начали вычеркивать мое имя из статей критиков. Эти приметы были хорошо знакомы, и каждую ночь я ждал звонка… Один достаточно ответственный в то время человек объявил: „Могу сообщить хорошую новость – разоблачен и арестован космополит номер один, враг народа Илья Эренбург“» («Люди, годы, жизнь»).

Эренбург написал тогда письмо Сталину, и его снова начали печатать, более того, отправили в Париж, на конгресс сторонников мира (иногда власть проявляла прагматичность).

Через четыре года, в 1953-м, от Эренбурга потребовали переменить некоторые фамилии «не коренных национальностей» в его повестях «День второй» и «Не переводя дыхание».

«Я подумал, – вспоминает Эренбург, – а что делать с фамилией, которая стоит на титульном листе?»

Эренбург – типичный пример человека советской эпохи, которому всю жизнь не прощали его западных симпатий и пристрастий, недаром его однажды заклеймили «последышем буржуазной культуры».

В другой раз настойчиво посоветовали: «Эренбургу пора понять, что он ест русский хлеб, а не парижские каштаны».

Илье Григорьевичу доставалось на каштаны при Сталине и при Хрущеве. «Автор мемуаров с большой симпатией относится к представителям так называемого левого искусства и ставит перед собой задачу защитить это искусство, – говорил об Эренбурге Никита Сергеевич на встрече руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства 8 марта 1963 года. – Товарищ Эренбург совершает грубую идеологическую ошибку, и наша обязанность помочь ему это понять…»

И все же, несмотря на все нападки и гонения, Эренбург умер своею смертью и в своей постели. А такая участь не всем была дана в годы борьбы с космополитизмом. На этой волне высоко вверх вознесся лжеученый Трофим Лысенко. В результате затеянных им грязных интриг погиб выдающийся советский генетик, ученый с мировым именем Николай Вавилов.

Отборными словами ругали кибернетиков и генетиков. Вейсманизм – морганизм представляли советским людям как реакционное антидарвинское направление в биологии. Считалось, что Мичурин – это голова! А Вейсман и Морган – это тьфу!.. Но не Мичурин, а именно американский биолог Томас Хант Морган стал одним из основоположников генетики. Экспериментально обосновал хромосомную теорию наследственности – из-за чего мы сегодня и ломаем копья, ведя разговор об истоках русского народа.

А кто вычислит ущерб, понесенный в ходе борьбы с низкопоклонством перед иностранными учеными? Президент АН СССР Александров сказал в декабре 1985 года, что расплачиваться за ошибки Лысенко в генетике и селекции приходится до сих пор…

Вавилов и Лысенко – это Моцарт и Сальери на новом витке истории. Гений и посредственность. Выброшенный из жизни гений (Вавилов умер в саратовской тюрьме от истощения) и увенчанная славой, орденами и премиями посредственность (Герой Социалистического Труда, трижды лауреат Сталинской премии, орденоносец – шесть орденов Ленина и т. д.).