Текст книги "Коктейль «Россия»"

Нет, стоп. Притомился. Полистаем-ка лучше книгу стихов под названием «Парафразис». Ее автор – молодой и талантливый Тимур Кибиров. Ни слова о корнях. Тимур – так Тимур (Тамерлан – было бы хуже). К себе и о себе, наверное, писал Кибиров?

 
Не умничай, не важничай!
Ты сам-то кто такой?
Вон облака вальяжные
проходят над тобой.
Проходят тучи синие
над головой твоей.
А ты-то кто? – Вот именно!
Расслабься, дуралей!
 

Тимур Кибиров – поэт-ироник, но и он вынужден сказать:

 
…Язык мой веселый немеет.
Клубится Отечества дым.
 
 
И едкими полон слезами
мой взгляд. Не видать ни хрена.
Лишь страшное красное знамя
ползет из фрейдистского сна.
 
 
И пошлость в обнимку со зверством
за Правую Веру встает,
и рвется из пасти разверстой
волшебное слово – «Народ!».
 
 
Как я ненавижу народы!
Я странной любовью люблю
прохожих, и небо, и воды,
язык, над которым корплю.
 
 
Тошнит от народов и наций,
племен и цветастых знамен!
Сойдутся и ну разбираться,
кем именно Крым покорен!
 
 
Семиты, хамиты, арийцы —
замучишься перечислять!
Куда ж человечеку скрыться,
чтоб ваше мурло не видать?
 
 
Народы, и расы, и классы
страшны и противны на вид,
трудящихся мерзкие массы,
ухмылка заплывших элит.
 
 
Но странною этой любовью
люблю я вот этих людей,
вот эту вот бедную кровлю
вот в этой России моей.
 
 
Отдельные лица с глазами,
отдельный с березой пейзаж
красивы и сами с усами!
Бог мой, а не ваш и не наш!..
 

А дальше Тимур Кибиров, или его лирический герой, успокаивает самого себя: «Авось проживем понемножку. И вправду – кому мы нужны?» Главное: «В Коньково-то вроде спокойно…» В Коньково – возможно, да. А на Кавказе? Или в других «горячих точках» России? Из интервью Светланы Алексиевич:

«По статистике, за пределами России живет 25 миллионов русских. После распада империи они изгои. Их гонят, им кричат: русские, убирайтесь домой, на свою землю. Женщина, которая приехала в чернобыльскую зону с пятью детьми, плакала: „Кто я? Мама украинка, папа русский. Родилась и выросла в Киргизии. Муж – татарин. А дети мои – метисы. Где наша родина? Нет такой страны – Метистан. Была родина – Советский Союз. Теперь наша родина – Чернобыль. Тут много пустой земли, пустых домов. Теперь здесь будем жить, отсюда нас никто не прогонит“» («Литературная газета», 1996, 24 апреля).

Взрыв национализма рассеял народы бывшего СССР. Но мало этого – национальная грызня продолжается и внутри давно осевших и вновь появившихся. И что самое прискорбное – среди интеллигенции и особенно среди господ сочинителей. Кто-то продолжает вычислять и вычленять нерусских, инородцев, чужаков, которые якобы все портят в России. Кричат о жидомасонах, сионистах, «воинствующем космополитизме». В ноябре 1999 года на X съезде писателей России клеймили коллег из другого союза, возносили себя и топтали других – мы, мол, умы, а они – увы!.. «Увы!» – это Евтушенко, Вознесенский, Битов, Окуджава, Искандер, Жванецкий и другие, действительно популярные, любимые и читаемые в России. А «умы» – это Михаил Алексеев, Лыкошин, Бондаренко и прочие «истинные патриоты».

Корреспондент «Литературки» Радзишевский нападки патриотических писателей обозначил словом «чужебесие»: «Древнее и точное слово, характеризующее главного врага русского человека. Проявляется чужебесие в ущемлении кормилицы, в проникновении латинского шрифта в рекламу, на телеэкран. Это, по Белову, уже погубило Югославию и угрожает России».

Мне кажется, что за всеми этими разборками «свой – чужой», «русский – нерусский» стоит еще деление на ных, одаренных и бездарных, серых. Серые жаждут укусить от пирога популярности, жаждут наград и привилегий и никак не могут дотянуться до лакомого куска, отсюда возмущение, ярость, крик и желание измазать счастливых конкурентов и соперников в грязи, а национальная краска весьма годится для этого заборного дела. Как выразился председатель Союза Ганичев: «Вы там кто в чем, а мы тут все исключительно в большом белом жабо». Добавлю: при сарафане и лаптях.

В итоге – у одних жабо, а у других клеймо?! Таким положением давно возмущен Евгений Евтушенко (его задевает и лично, ибо в детстве он носил немецкую фамилию Гангнус):

 
Любой из нас – мозаика кровинок.
Любой еврей – араб, араб – еврей.
И если кто-то в чьей-то крови вымок,
то вымок сдуру, сослепу – в своей…
 

В одном из стихотворений 1998 года Евтушенко восклицает:

 
Нам пошлость изменила гены.
Да какого ей рожна
политики-интеллигенты?
Россия-дура ей нужна.
 
 
Залечь героям неуместно,
как уголовникам, на дно.
Россия – это наше место,
хотя и проклято оно…
 

На Евтушенко постоянно нападают за то, что он больше времени проводит в Америке, а не в России. «Что значит „редко бываю в России“, – возмущается поэт, – когда она у меня под кожей. Наше сердце – это тоже территория нашей родины. „Мертвые души“ написаны в Риме, лучшие стихи Тютчева – в Германии…»

В июле 1998 года Евтушенко исполнилось 65 лет. Его спросили:

– Чего вам больше всего не хватает в США?

Он ответил:

– Антоновских яблок…

Другой наш корифей. Скоростной локомотив русской поэзии – Андрей Вознесенский доказывает, глотая архивную пыль, что он потомок грузина, но при этом оговаривается:

«У меня хватает юмора понимать, что по прошествии стольких поколений грузинская крупица во мне вряд ли значительна. Да и вообще не очень-то симпатичны мне любители высчитывать процентное содержание крови. Однако история эта привела меня к личности необычной, к человеку во времени. За это я судьбе благодарен».

Необычный человек – дальний предок Андрея Вознесенского Андрей Полисадов.

Стихов Вознесенского о России не привожу, и так уже меня упрекают в том, что я – горячий поклонник Андрея Андреевича, особенно раннего – Андрюши (все-таки учились в одной школе).

 
Неважно – русский или еврей,
быстрей, миленький, быстрей!..
 

Это уже поздний Вознесенский. Осенний. Но как удивительно по-весеннему прыток и быстр – завидую ему по-хорошему. Вознесенский старается не шагать, а бежать со временем. Быть суперсовременным. Архимодным. В подтверждение этого тезиса все же приведу одно стихотворение из сборника поэта «Casino „Россия“» (1997) – «Русская playtale»:

 
Жрите, русские пельмени, соплеменников!
Но по сердцу страшно, если рашпилем.
Пой мне, Маша, первая плеймейт,
made in Russia!
 
 
Над страной, бронежилетной и ножовой,
как одежду и надежду, сбросив тело,
плачет голос, абсолютно обнаженный —
голый голос, чистый голос, голос белый!
 
 
Здравствуй, пламя молодое, незнакомое!
«Абсолюта» дети, телки и плейбои.
Я такой не видел обнаженной
русской боли!
 
 
Боль за наши годы беззакония
и за ноту абсолютной боли, что ли…
Заоконное, слезою самогонною
плачет небо. Плачет ангел. Плачет поле.
 
 
Ты живешь безоблачней небес.
Одеваешься от Кензо. Бесишь скептиков.
Но душа предпочитает без
контрасептиков.
 

Ну что, ставим наконец-то точку? А Андрей Битов? А Георгий Гачев?! Тоже ведь мои любимцы. Сначала – Андрей Битов:

«Недавно приезжал из Израиля замечательный еврейский писатель Арон Апельфильд, встретились мы на приеме израильского посла, ощутили симпатию друг к другу, разговорились. И он, конечно, задает извечный вопрос – не еврей ли я? Я был вынужден ответить, что нет, поскольку по всем дознаниям не получал никаких соответствующих свидетельств… Хотя с возрастом, к 60 годам, начинаешь понимать, что генеалогия – такая великая вещь, туманная даже там, где она прослеживалась, – допустим, в царских родах… Потому что кто, и с кем, и когда, и при каких обстоятельствах – это такая темнота, и биологически так оправданно… Я, прожив всю жизнь без сомнения, что я русский человек с примесью немецких кровей, могу за собой заподозрить кого угодно – татар, монголов, евреев, кыпчаков… И я говорю Арону Апельфильду: либо „били“, либо – редуцированное восточное. А он: так у нас, говорит, очень много Битовых!.. А недавно я увидел на витринах одно библиографическое издание и купил его, потому что там был – Юлий Битовт! А уж этот-то точно еврей. Так что, может быть, у меня редуцирование и не от восточной фамилии. Но, в общем, эта непривычность ее звучания, она явно куда-то указывает. Но куда?..» («Литературная газета», 1996, 18 декабря).

Ну, а теперь очередь обнажаться Георгию Гачеву. Но все ли его знают – вот в чем вопрос. Знатоки – да, массы – нет. Поэтому представим: доктор филологических наук, ученый-культуролог и писатель. Вот что говорит сам Георгий Гачев:

«Национальная проблема для меня – проблема самопознания. Я родился в Москве, и родной мой язык – русский. Отец – болгарин, соратник Димитрова, политэмигрант, учился в Московской консерватории. Там он познакомился с моей матерью – еврейкой из Минска. Конечно, я человек русской культуры, но в моей крови – горючая смесь».

Долгое время Георгия Гачева не выпускали за границу, и он путешествовал по ней, как он выразился, интеллектуально, по книгам, и писал свои «национальные космосы». Написал Гачев и русский «космос» – книга «Русский Эрос» вышла в 1994 году.

«В России „усталая природа спит“, страстность переходит в душевность, – утверждает Гачев. – Любовь у нас скорее психологическая, чем чувственная. Вектор ее в России переходит вкось – в разлуку. Жизнь разводит наших влюбленных, как мосты над Невой. „Дан приказ ему на запад…“ И вот они уже на расстоянии хорошо любят друг друга. Телесное наслаждение переключается на более духовные радости. „Не та баба опасна, которая держит за…, а которая – за душу“, – сказал однажды Толстой Горькому.

Малозначителен акт физического соединения… Место объятий, метаний, страстных поз занимает у нас свистопляска духовных страстей: кто кого унизит? В поддавки играют. Ну-ка возьми! Слабо? Любовь – как взаимное истязание. Страдание, и в этом – наслаждение…»

Это уже о характере русского человека. К нему мы еще вернемся. А сейчас вновь обратимся к национальным корням.

«Меня раздражают наши СМИ, – говорит Георгий Гачев. – Зачем они несчастную фразу Макашова тиражируют сто раз в сутки? Никакой новой волны антисемитизма в России нет. Это моя концепция. В русском народе антисемитизма нет. Просто в сравнении с русским медлительным медведем евреи необычайно юрки и активны. Благодаря своей психодинамике они, появившись в России после раздела Польши, быстро захватили журналистику, посты, деньги, банки. В ужасе перед этим был Василий Васильевич Розанов. А потом появились революционеры, социал-демократы, террористы. Все наши главные идеологи были евреи. ЧК – тоже…» («Книжное обозрение», 1999, № 23).

Так считает Гачев. Конечно, можно с ним спорить, но лично мне недосуг. Надо довести затянувшуюся главу до конца. И приведу весьма любопытный взгляд Георгия Гачева на проблему русские – иностранцы из его книги «Русский Эрос»:

«…Щедрин в „Приключении с Крамольниковым“ писал о России как стране волшебств, а ныне и рационалистические немцы ублажают это наше самочувствие кинофильмом „Русское чудо“.

Таким образом, русский мужчина в отношении к своей родной земле оказывается нерадивым – т. е. полуимпотентом, недостаточным, полуженщиной, пассивным, несамостоятельным, а вечно чего-то ожидающим, безответственным иждивенцем, ребенком, пьяненьким сосунком водочки на лоне матери сырой земли, т. е. святым и блаженным, которого можно жалеть, но который уж совершенно реализует и развивает лишь материнскую сторону в русской женщине. А надо же ей когда-то хоть раз в кои-то веки почувствовать себя вожделенной супругой! И вот для этого является время от времени чужеземец – алчущий, облизывающийся на огромные просторы и габариты распростершейся женщины – Руси, России, Советской России. То варяг, то печенег и половец, то татаро-монгол, то поляк, то турок, то француз, то немец; всасывает их всех в себя, соблазняет, искушает русская Ева – видимо, легкой, кажущейся доступностью и сладостью обладания. „Земля наша велика и обильна. Приидите и володейте нами“, – просят русские послы-полуженщины самцов-варягов от имени России. „Земля наша богата, / Порядку только нет“ – то же слово и в XIX веке Россией возвещено через поэта Алексея К. Толстого.

Значит, опять какой-то другой мужчина нужен, чтобы порядок навести: немец ли, социализм ли, нэп ли, совет ли, колхоз ли, еврей ли, грузин ли и т. п., – и все опять тяготеет к тому, чтобы сбагрить, отбояриться, сдать иностранцу на откуп, в концессию: нехай он возится! – или позаимствовать иностранный опыт… Тяга отмахнуться от дела: подписано – так с плеч долой. Потому столь героические усилия надо было предпринимать цивилизаторским силам в России: Петр I, партия большевиков, – чтобы приучить брать на себя ответственность, свои опыт и самочувствие вырабатывать. А то до сих пор легкая самокритика в русских. „А русский человек – самый дурной, буёвый! – говорил мне грузчик Володя в Коломне, сам чистокровный русский и бывший блатной. – Вон евреи, грузины, латыши, любые малые как друг другу помогают, а у нас хоть дохни – не пошевелятся!“

Но оттого и помогают, что малые народы плотно (т. е. плоть к плоти) привыкли жить, так что зияние – то, что упал кто-то рядом, – остро ощущается. А в России земли вдоволь – эка невидаль! – добра сколько хочешь, бери – не надо; простор каждому, люди привыкли к зияниям, к неприлеганию – и пассивность к земле и в пассивность друг ко другу оборачивается…» (Г. Гачев. «Русский Эрос»).

Вернемся к выражению простого работяги: «А у нас хоть дохни – не пошевелятся!» Именно об этом и писал Михаил Светлов в своей «Гренаде»:

 
Отряд не заметил
Потери бойца…
 

Не из той ли бесчувственной «серии» – десятки тысяч не похороненных до сих пор бойцов Красной армии, защитников Родины? Великое русское равнодушие и наплевательство – это уже на государственном уровне. «Родина слышит, Родина знает…» – это только в песнях. Но это, кажется, уже политическая публицистика.

В заключение послушаем мнение чистопородного русского писателя Федора Абрамова:

«Историческая беда России – мы раньше научились умирать, чем жить» (май 1975 г.).

Запись от 29 октября 1973 года:

«Россия нуждается в утверждающем слове. В положительном идеале. Идеалы славянофилов непригодны. А официальная идеология давно уже скомпрометировала себя. Нужно новое знамя. Новое знамя».

Добавим от себя: знамя солидарности и братства всех народов и наций, населяющих Россию, а не поднятие на щит исключительно русских по крови людей. Это – роковой тупик.

Но хватит говорить о писателях и русской литературе. Литература – «такая штука – в ней так легко пропасть, зарыться, закружиться, затеряться…» – перефразируем Булата Окуджаву. Литература – это чащоба. Дремучий лес, где бродят разные шундики.

А можно привести и другое сравнение. Литература – это огромный чугунный чан, в котором плавятся и томятся различные национальные корни, корешки и коренья. В итоге получается не то какая-то амальгама, не то какая-то каша. Лучше – каша. Каша из русской печки. Она упрела основательно. Рассыпчата. Вкусна. Аппетитна. И легкий дымок вьется над ней…

Пожалте к столу и приятного аппетита. Поели. Насытились. Теперь можно послушать и другие истории.

Театральные истории

 
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, все кипит…
 

Александр Пушкин

Обратимся к театру. Казалось бы на первый взгляд, на театральной сцене можно было бы обойтись одними русскими талантами (опять же исконные скоморохи). Но не тут-то было!..

Первая пьеса на Руси была сыграна 17 октября 1672 года. В подмосковном селе Преображенское в только что отстроенной «Комедийной храмине» шла пьеса на сюжет библейской Книги Есфирь. Спектакль был поставлен по специальному указу царя Алексея Михайловича: «…иноземцу магистру Ягану Годфриду учинити комедию… а на комедии действовати из Библии Книгу Есфирь».

Кто ставил спектакль? Немецкий пастор Иоганн Готфрид Грегори, ему помогали его соотечественники из Немецкой слободы – Юрий Гивнер и Яган Пальцер. Представление шло на немецком языке, и около царя расположился толмач (переводчик). Но Алексей Михайлович хорошо знал библейский сюжет и в течение 10 часов (столько шла пьеса) с увлечением следил за действом. Любопытно, что царь сидел перед сценой в кресле, а царица и все царское семейство по татарскому образцу наблюдали за действом через щели особого, досками отгороженного помещения. Так начинался русский театр, «потеха государева».

Заметим, что премьера прошла спустя 56 лет после того, как умер Шекспир, и, соответственно, Европа уже давно была знакома и с ревностью Отелло, и с терзаниями Гамлета, и с мучительным одиночеством короля Лира. Но это так, по ходу нашей с вами пьесы, тема которой: Россия между Западом и Востоком и кто в России русский, а кто нет. Или совсем нет. И вообще – огненный коктейль «Россия»!

А теперь зададим вопрос: кто основал нашу национальную гордость – Большой театр? Англичанин Майкл Мэдокс. С одобрения Екатерины II Мэдокс организовал московскую версию лондонского парка «Воксхолл гарденс», где проводились различные публичные представления. Это было на том месте, которое сейчас занимает Эрмитаж в Каретном ряду. Ну, а потом Большой переехал.

Первым великим русским актером по праву считается Михаил Щепкин, но его угораздило жениться на гречанке, которую по-русски звали Еленой, то есть Щепкин взял и «испортил» кровь своих русских потомков.

Ну, а кто явился реформатором современного театра? Одним из них, безусловно, был Станиславский, другим, конечно, Мейерхольд. И что же? Любопытное совпадение: у обоих была французская бабушка. «Возможно, что они повинны в том, что их внуки без колебания променяли солидные отцовские дела на такую пустую забаву, как сцена. Кто знает? На всякий случай с благодарностью поклонимся далеким француженкам, подарившим внукам галльскую кровь…» – пишет критик Константин Рудницкий в книге о Мейерхольде.

«Моя бабушка по матери, – писал в своих воспоминаниях Константин Сергеевич Станиславский, – французская актриса (комедия и оперетта) Мари-Аделаида Варле. Приехала в Санкт-Петербург, вышла замуж за владельца каменоломни в Финляндии (поставившего Александровскую колонну в СПб.) Василия Абрамовича Яковлева. От него родилась дочь Елизавета Васильевна, вышедшая замуж за моего отца, Сергея Владимировича Алексеева».

Константин Алексеев (сценический псевдоним – Станиславский) в письме к своей будущей жене, артистке Марии Лилиной, писал в 1896 году: «Я практическая душа и француз…»

Что касается другого гениального режиссера – Всеволода Эмильевича Мейерхольда, то он был с примесью не только французской, но в основном немецкой крови. Да и именовался он с младенческих лет иначе, прежде чем сменил свое имя и облагозвучил фамилию, – Карл Мейергольд. Всеволод Мейерхольд – как-то мягче и более по-русски.

Возьмем другие основополагающие имена для русского театра, блистательных режиссеров Евгения Вахтангова, Константина Марджанова (Котэ Марджанишвили), Александра Южина-Сумбатова, сына грузинского князя. Кто напитал их талантом? Кто наградил бурлящим южным темпераментом? Кавказ!.. Кстати, в Грузии родился и провел детство в Тифлисе Владимир Немирович-Данченко. И кем был по национальности этот корифей и реформатор русской сцены, не-разлей-вода со Станиславским? По отцу украинец, по матери армянин. Отец Иван Васильевич Немирович-Данченко, подполковник в отставке, помещик из Черниговской губернии. Мать – Александра Каспаровна Ягубова, армянских кровей. И жену себе Владимир Иванович Немирович-Данченко выбрал не очень-то русских корней – Екатерину Корф (1886 год – «в последние дни мая меня объявили женихом и пропивали Екатерину Николаевну»).

И все же прославленный режиссер Немирович-Данченко – исключительно русский человек, хотя и без единого намека на обломовщину: «Бросая еще раз взгляд назад, замечу, что рос я, вообще говоря, одиноко, а жить, как говорится, „вовсю“ начал очень рано, лет с шестнадцати. Работать же над самим собой начал, строго говоря, очень поздно, лет с двадцати пяти…» – писал он.

В письме к Станиславскому Немирович-Данченко признавался: «Я с 13 лет зарабатывал каждый день своего существования и оставался независим» (7 ноября 1914 г.).

Можно смело утверждать, что подобное отношение к жизни – типично западная черта характера Немировича-Данченко, а во всем остальном он – типичный представитель русской культуры, которую высоко ценил и любил. В записной книжке (1926) он записывал: «Часто думаю, что Америка еше не нашла своей красоты. Она все еще строится, строит». Может быть, именно в этом и есть разгадка того, что ни Станиславский, ни Немирович-Данченко не остались за рубежом, а продолжали служить России, несмотря на все выверты и выкрутасы культурной политики советской власти.

Назовем еще нескольких представителей режиссерской профессии, руководителей театра: Рубен и Евгений Симоновы, Георгий Товстоногов, Анатолий Эфрос, Михаил Левитин, Лев Долин, которых тоже нельзя отнести к стопроцентным русским. Замес иной.

От режиссеров – к актерам. Дореволюционный талантливый актер, а еще драматург и журналист, Василий Далматов был по национальности сербом, его настоящая фамилия Лукич.

Корифеями Художественного театра были Василий Качалов и Леонид Леонидов. До сцены они носили менее сладкозвучные для русского уха фамилии – Шверубович и Вольфзон. У Василия Ивановича Качалова, кумира многих поколений театральных зрителей, была непростая смесь эстонских, польских и русских кровей. Может быть, именно отсюда его неповторимость и кумирность? Его голос, весь в блестящих и матовых переливах?

 
Там царь девичьих идеалов
В высоких ботиках Качалов… —
 

писал Сергей Соловьев. А вот в романе Анатолия Мариенгофа «Мой век» есть любопытный пассаж-воспоминание:

«Качалов – это псевдоним. Настоящая фамилия Василия Ивановича – Шверубович.

Когда Художественный театр гастролировал в Америке, нью-йоркские евреи, прослышав про это, взбудоражились:

– Вы знаете, мистер Абрамсон, что я вам скажу? Великий Качалов тоже из наших.

– Ой, мистер Шапиро, что вы думаете? Вы думаете, что знаменитый Качалов гой? Дуля с маслом! Он же Шверубович…

– Как, вы этого не знаете, мистер Коган? Вы не знаете, что этот гениальный артист Качалов эхе нострис?

– Подождите, подождите, мистер Гуревич! Ведь он же Василий Иванович.

– Ах, молодой человек, сразу видно, что у вас еще молоко на губах не высохло! Это ж было при Николае Втором, в то черное время, скажу вам, очень многие перевертывались… Из Соломона Абрамовича в Василия Ивановича. Так было немножечко полегче жить. В особенности артисту…

Позвонили супруге Качалова:

– Будьте так ласковы, не откажите в любезности. Это говорит Лифшиц из магазина „Самое красивое в мире готовое платье“. А кто же был папаша Василия Ивановича?

– Отец Василия Ивановича был духовного звания, – сухо отозвалась Нина Николаевна.

– Что? Духовного звания? Раввин? Он был раввин?

– Нет!.. Он был протоиерей.

– Кем? Кем?

– Он был протоиереем…

– Ах, просто евреем! – обрадовался мистер Лифшиц…

А через неделю нью-йоркские Абрамсоны, Шапиро, Коганы, Соловейчики и Лифшицы устроили грандиозный банкет „гениальному артисту Качалову, сыну самого простого еврея, вероятно, из Житомира“.

Василий Иванович рассказывал об этом пиршестве, с фаршированными щуками, цимесом и пёйсаховкой, где были исключительно „все свои“» (А. Мариенгоф. «Мой век. Мои друзья и подруги»).

Н-да, разобраться порой, кто есть кто в национальном плане, довольно трудно. Замечательная актриса Художественного театра Ольга Андровская в девичестве носила фамилию Шульц. Кто она? Немка или русская? А может быть, кто-то еще?..

Примадонна МХАТа – Ольга Книппер, после замужества Книппер-Чехова. А у нее какие национальные корни? Владимир Книппер в книге «Пора галлюцинаций» пишет:

«Наша фамилия – Книппер, – по всей вероятности, не только немецкая, но и шведская. „Книппер“ по-шведски и по-немецки означает „щипальщик“ (от „книппен“ – щипать)… А в историю отечественного театра вошел наш предок Карл Книппер – заводчик, негоциант и крупный судовладелец. Со слов современников, он имел большое „знание и охоту к театральным действиям“. С 1787 года он начинает содержать немецкую труппу. Затем он отобрал 50 наиболее одаренных сирот-подростков, привез в Петербург и начал учить их в своей театральной школе. Молодые актеры Карла Книппера составили труппу первого в стране общественного Вольного российского театра, открывшегося на Царицынском лугу (Марсово поле). Руководителем этого театра был Иван Дмитревский, соратник Федора Волкова – создателя первого русского постоянного театра…»

Что следует добавить? Предками Владимира Книппера был Август Книппер, слесарь из Саарбрюккена, прабабушка – венгерка Марта Эллингер.

Дед Леонард Книппер уехал в Россию искать счастья. Служил у князя Гагарина на Какманском заводе. Затем Леонард Книппер вместе со шведским инженером Анрепом открыл собственную фирму по торфяному делу. Женился он на Анне Зальц, немке, ведущей свое происхождение от основателя Ливонского ордена. С брата Анны, Александра Зальца, офицера гренадерского полка, Чехов «списал» своего доктора Чебуты-кина в пьесе «Три сестры». В музее Ялты висит портрет русского офицера немецкого происхождения с надписью: «Сяду я за стол да подумаю… Антону Павловичу Чехову от А. Зальца».

У Леонарда Книппера были дети, среди них – Константин и Ольга, которая вышла замуж за Антона Павловича. Так вот, автор книги Владимир Книппер – сын Константина и, соответственно, племянник актрисы Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой. Кроме Владимира, у Константина Книппера было еще двое детей: Ольга и Лев. Ольга вышла замуж за актера Михаила Чехова и стала Ольгой Чеховой. Покинув Россию, она превратилась в звезду немецкого кино и театра. К ней благосклонно относился сам Адольф Гитлер. Утверждают, что неравнодушен к Ольге Чеховой был и советский диктатор – Иосиф Сталин. Итак, любимица двух тиранов!..

Ну, а Лев Книппер никуда не уезжал из России, стал советским композитором и написал сверхзнаменитую песню (на слова Виктора Гусева) «Полюшко-поле»:

 
Полюшко-поле,
Полюшко, широко поле!
Едут по полю герои,
Эх, да Красной армии герои…
 

И так далее. «Девушки, гляньте, гляньте на дорогу нашу…» Так что с трудом и грехом пополам, но разобрались с семейством Книпперов.

А что там и кто там, в Художественном театре, еще? «Есть в России театр с горьким именем МХАТа…» – этот перифраз появился в конце октября 1998 года, когда две разделенные труппы, два театра – Ефремова и Дорониной – справляли свое 100-летие. И доронинцы посыпали голову пеплом:

 
Враги сожгли единство в МХАТе…
 

В отчете о юбилее в «Независимой газете» сформулирована горестная мысль: «Странная и тяжкая доля России: у нас если реформатор – так обязательно вор, а если патриот – так непременно антисемит».

Нет, покинем Художественный и отправимся лучше в Малый, в исконно русский театр. Интересно, что когда работаешь над какой-нибудь темой, то материал начинает сам к тебе бежать. Вот и при первом наброске этой книги, устав от машинки, включил телевизор аккурат 21 апреля 1986 года, а там передача об актерской династии Бороздиных-Музилей-Рыжовых. И вдруг ведущий Владимир Лакшин как будто специально для моего исследования спрашивает народного артиста СССР Николая Рыжова:

– Ну, вы всегда такой русак?

– Нет, – отвечает Рыжов, – я – гибрид. В нашем роду, помимо русской, еще чешская, французская и даже испанская кровь.

Вот те на! Я даже подпрыгнул на диване. А Рыжов тем временем продолжал свой рассказ об истории династии. Наполеоновский солдат Жан-Жак Пино остался в России. Его сын Пьер Пино стал машинистом в Большом театре и женился на Варваре Бороздиной. Стало быть, Пьер Пино – дед нынешнего Николая Рыжова, одного из самых, казалось бы, русских актеров, великолепного исполнителя героев пьес Островского, – француз из французов.

Играя Амоса Барабашева в пьесе «Правда – хорошо, а счастье – лучше», Рыжов тягуче-жеманно (уж не французская ли «кровя» играет в нем?) произносит:

– Намедни сидим мы в трактире, пьем мадеру, потом пьем лафит «Шато ля роз», новый сорт, мягчит грудь и приятные мысли производит.

Заметьте, русский купец (или купчик) не водку глушит, а ликер сладкий потягивает. Не странно ли?..

Славная театральная ветвь Бороздиных-Музилей. Все от того же машиниста Пино? Среди них выдающийся актер Малого театра Николай Музиль.

Гордость Камерного театра, овеянная легендой Алиса Коонен тоже имела сложные национальные корни: польские и бельгийские. «Помни, ты – фламандка!» – говорил маленькой Алисе ее отец. Он не добавлял слова о пепле Клааса, который непременно должен был стучать в ее сердце, но тем не менее Алиса Коонен бесстрашно сыграла роль комиссара в некогда нашумевшей «Оптимистической трагедии».

Идем дальше. Народная артистка СССР Софья Владимировна Гиацинтова. Прославилась в истории советского театра тем, что сыграла роль матери вождя Марии Александровны Ульяновой. Кто же сама артистка? Разумеется, славянка. Но открываем том ее воспоминаний «С памятью наедине» и читаем о некоей общественной или исторической среде, под воздействием которой росла Фиалка, как ее звали.

«Начну все по порядку, – пишет Софья Гиацинтова. – В XVIII веке поселились в Немецкой слободе выходцы из Англии по фамилии Гарднер. Франц Яковлевич, чей портрет и сейчас висит в моей комнате, разбогатев, основал ставшую потом знаменитой фарфоровую фабрику. Судя по дошедшим до меня рассказам, он был предприимчив, деловит, одарен и со вкусом… В ту еще пору, на той же Немецкой слободе, обосновался то ли взятый Петром I в плен, то ли просто вывезенный им шведский офицер-дворянин Венк-Стерне (в переводе „вечерняя звезда“). Уж не знаю почему, но в Швецию он не вернулся, был как-то самим Петром отмечен и стал родоначальником русских Венкстернов…»

Дальнейший сценарий судьбы таков: сын Венкстерна знакомится с дочкой Гарднера, женится на ней, и появляется на свет маленькая Елизавета, мать будущей советской актрисы Гиацинтовой. Вот вам и корни еще одной русской-прерусской актрисы.

Судя по воспоминаниям, Гарднеры были красивы, ласковы, бурно веселы. Венкстерны – скептически умны, философичны и лишены какой бы то ни было деловой хватки. Вот исходные позиции (или скажем по-другому: материал) для последующих головокружительных генетических комбинаций и характеров потомков Гарднеров – Венкстернов.

Книга Гиацинтовой своего рода клад по генеалогическим связям. Описывая эскапады своего дяди Алексея Венкстерна, Гиацинтова замечает, что «к его и маминому роду Венкстернов примыкали очень известные люди: художник Перов, декабрист Волконский, академик Тимирязев и по двум линиям – сам Лев Толстой. Поэтому моего дядю постоянно приглашали в дома, где бывал, выезжая в Москву, граф Лев Николаевич…»

О, ужас! И Лев Николаевич тоже! Впрочем, об этом мы уже с вами читали раньше…