Текст книги "Работорговцы. Русь измочаленная"

– Рабов – это до кучи. Думает князь вершить суд и города чистить, а потом все грехи на него списать и пустить в расход, как прежних своих товарищей. Это власть, парень, в ней умри ты сегодня, а я завтра, такие отношения. Я, типа, весь в белом, а вокруг все в добре. По той же схеме, как со скоморохами. Останешься при Щавеле, тебя тоже подставят, кончишь жизнь на плахе.

– Что же делать?

– Иди в дружину, тебя вроде привечает Скворец. С ним говори, в десятках сегодня недобор, глядишь, возьмут стажёром. Хотя бы на время. Вернёшься в Новгород, а там как повезёт. Да ты парень хваткий, не пропадёшь. Для тех, кто не тушуется, в Великом Новгороде каждый день шанс выпадает жизнь изменить. К лучшему или к худшему, но шанс есть.

За забором послышались голоса. Михан подскочил как ужаленный, но то были свои. Ратники возвращались с гулянки.

Глава пятнадцатая,

в которой Щавель отправляется на охоту

Городская стража, заявившаяся поутру, была встречена злобным окриком засевшего на фишке Михана со второго этажа.

– Стой, кто идёт?! – рявкнул парень со всем усердием.

Городовые буксанули, приобалдев от разгромленного постоялого двора с забаррикадированными окнами и насаженной на кол головой со снесённой макушкой.

Щавель принял делегацию в растерзанной трапезной. Раненых перенесли наверх, и остались только трупы, разложенные вдоль стен, новгородцы у одной, «медвежата», сваленные друг на друга, у противоположной. В дальнем углу обосновался Лузга. Он разложил на столе амуницию стрелков и чистил ружья. «Медвежата» привезли кремнёвые кавалерийские мушкетоны, новенькие, с лакированными светлыми ложами и блестящими стальными частями. Лузга блаженствовал – был сыт и при своём законном деле. Сноровисто шурудя шомполом, он даже негромко напевал под нос. При виде поющего ружейного мастера посреди штабелей трупов городовых продрал мороз. К разговору спустился Карп и подтянулся из кухни Сверчок с парой дружинников из уцелевших.

– У вас война с Осташковом? – осведомился Щавель, не вставая со скамьи. Недостойно было лихославльскому воинству, испугавшееся предотвратить стычку на своей охраняемой территории, получать от боярина знаки уважения.

– У нас со всеми мир, мы под светлейшим князем новгородским ходим, – начальник городской стражи знал, с кем разговаривает, держался почтительно и подобострастно. – Не могу знать, зачем селигерских к нам занесло, но есть версия. Беда у нас, боярин…

– Они на Ивановом дворе на постой должны были встать. Где они сейчас?

– Нет их там, проверяли. Они после злодейства своего умелись по дороге на Поршинец, на Москву. Беда случилась, кто-то ночью взломал укрывище и разбудил Даздраперму Бандурину. Нынешнее полнолуние единственное в году, когда такое было возможно. Есть версия, что это дело рук проклятых «медвежат», для того они прибыли в Лихославль, а на вас напали до кучи, потому что случай представился.

– Не уберегли, – обронил Щавель, словно булыжник на лоб начальника стражи обрушил, у того аж колени подогнулись. – Зачем вы тут приставлены, пьяных обирать?

– Виноват, боярин.

– Ни защитить, ни покараулить, – отмерил Щавель, отчего городовые единовременно припомнили голову на колу. – Больница работает? Гони телеги, есть нужда в медицинской помощи. Убитых похоронить, Карп! Наших на кладбище, «медвежат» возле укрывища, как последних москвичей.

Когда городовые утекли исполнять приказание, Щавель оживился:

– Кто из твоих с огнестрелом обращаться умеет?

– Все умеют, – рассудительно ответил повидавший службу десятник. – Скворец метко стреляет, Храп сноровист в этом деле, что касается дульнозарядного. С калашей-то все палить горазды.

– Зови сюда Храпа, Скворца, Ерша, – решил использовать сработавшуюся пару дружинников старый командир. – Моих оболтусов тоже. Лузга, ты дочистил там? С нами поедешь.

– Хочешь «медвежат» достать? – спросил Сверчок.

– Они не спали, не ели, среди них раненые. Они далеко не уйдут. Догоним и поубавим их количество.

– Наши тоже не спали и не ели.

– Вчера дрыхли и жрали, пока хватит.

Сверчок поднялся бодрить личный состав, но спросил из гордости:

– Я бы с тобой поехал.

– Ты в больнице сиди, лечись. Отправь гонца с рапортом в Новгород и жди, когда Литвин подойдёт. Если к тому времени от нас не будет вестей, пусть немедленно выступает на розыски. На этом дворе вам больше нечего делать и так всю прислугу распугали. На больнице оборону занимайте, смотрите там, не проспите «медвежат». С одного раза селигерские могут не уняться, будут ещё мстить за ростовщика. Привлекай местную стражу караульную службу нести. Если что, сажай всех косячников в яму, а там князь рассудит.

– Так точно, – ответил Сверчок. – Всё будет по Уставу. Но ты возвращайся, боярин.

– Всяко может быть, на охоту едем.

* * *

– Вот твой шанс, не мешкай, действуй, – шепнул бард, когда Михан выходил из номера. – Со Скворцом будешь рука об руку, улучи удобный случай и поговори с ним о дружине. Скворец сейчас на повышение пойдёт. Пока ты рядом с ним внизу, цепляйся, будь как репей. Потом поздно может оказаться. Если за гриву не ухватил, то и за хвост не удержишься.

Щавель построил отряд у конюшни, окинул цепким взором.

– Работать сможешь? – спросил он Храпа. – Как твой бок?

– Смогу, – вскинул бородёнку плешивый ратник. – Рёбра не помеха, заживут.

Ёрш, разбивший до синевы левую руку, в вопросах не нуждался. Сразу было ясно – годен и рвётся в бой.

– «Медвежат» было полсотни. Из них три десятки атаковали нас и понесли потери в шестнадцать человек. Две десятки ошивались где-то в окрестностях, потрошили склеп на окраине и ушли в сторону Москвы, возможно, соединились с остатками нападавших, – обрисовал Щавель обстановку. – Наша задача догнать их, обстрелять и отойти. Затем произвести доразведку, снова обстрелять. У нас три ружья, обрез и два лука, у «медвежат» – два ствола. У нас превосходство в огневой мощи, у противника в численности. Надо осаживать их и удерживать до подхода подкрепления из Великого Новгорода. Задача ясна?

– Так точно, – дружно ответили ратники.

– Полчаса на сборы, посрать, перекурить, получить оружие. Разойдись! Парни, переобувайте берцы на старые сапоги. Ходить вам придётся много, а бегать тихо.

– А кони? – спросил Михан.

– Это у них будут кони и дорога, у нас – ноги и лес. Будешь прикрывать нас с Жёлудем. Если повезёт, получишь ружьё.

Михан загорелся. Щёки стали под цвет головного платка, грудь выгнулась колесом. Щавель тоже заметно оттаял, как всегда с ним случалось перед охотой, которых Жёлудь мог припомнить с детства немало. Но если раньше молодой лучник принимал в них участие только на подхвате – сготовь еду да обери трупы, – то теперь ему предстояло выйти на бой с хорошо обученным воинством.

– Я новый лук возьму? – спросил он.

– Бери, будешь издалека бить, – разрешил Щавель и, подождав, пока остальные уйдут, сказал: – Держись со мной рядом, не отходи, один не суйся, не геройствуй. Здесь братьев нет, никто тебя не спасёт. Подкрались, обстреляли и скрылись, пока погоню за нами не снарядили. Сидор с собой возьми, тул с запасными стрелами и не забудь покормить Хранителя.

Жёлудь подошёл к делу обстоятельно. Вскрыл корзины, опломбированные печатью новгородского арсенала, из одной, побольше, вытащил тул с осадными стрелами, из другой – тул со стрелами покороче, для отца. Казённый тул был цилиндром из вощёной холстины, с дном из бересты, натянутой на ивовые кольца, чтобы не помять оперение. Устье тула затягивалось шнурком и, распущенное, отгибалось наружу. В него влезало две дюжины стрел, тогда как в колчан умещалась дюжина.

Коней оседлали быстрых, самых лучших. Когда выезжали, возле двора у больничных телег начинали толпиться зеваки, взирая на разрушения и ведя пересуды. Такого на их памяти ещё не случалось.

– Чего уставились? – гаркнул на них Храп. – Своих дел нет? Живо за работу!

Сиволапые бурчали, но расходились, только чтобы дать проезд верховым. Как плетью обуха, так словом не перешибёшь глубинного обывательского любопытства.

– А ты скандальный мужичонка, – Лузга дал шенкеля каурому Фёдорову жеребцу и присоседился к плешивому ратнику. – Тебя в детстве, наверное, лупили как сидорову козу за вздорный нрав? Тебя за что Храпом прозвали?

– Мать назвала. Я орал громко, – засмеялся Храп и перекосился на больной бок. – К чёрту тебя, Лузга, уморишь!

По улицам прошли быстрым шагом, за городом пустили рысью. От былой допиндецовой насыпи почти ничего не осталось, тракт проложили севернее, в обход проклятых земель, и дорога на Москву превратилась в унылый просёлок, почти не разъезженный телегами. Он был изрыт коваными копытами, множеством следов. Через три километра нашёлся перекрёсток, с которого можно было уйти на Торжок, но селигерские проследовали мимо. «Куда же они гонят?» – забеспокоился Щавель. В Поршинце мужики поведали, что на рассвете через деревню прошёл отряд. Многие ехали как раненые, и было много коней с пустыми сёдлами.

– В Москву рвутся, – озвучил Щавель свои самые мрачные догадки. – Там вся сила манагерская. «Медвежата» освободили Бандурину и сопровождают в Кремль. Когда она сядет на трон, Орда нам добрым соседом покажется. Тут и конец Святой Руси.

И хотя поршинцы не приметили бабы в отряде, охотников будто ледяной водой окатило. Немедля пустились вдогон почётному конвою, горя желанием осадить воцарение эффективной мрази. В версте от деревни их ждал, однако, сюрприз. Конские следы уходили с просёлка вправо на заросшую лесную дорогу. Щавель спешился, осмотрел развилку. Все как есть свернули в лес, ни один не поехал прямо. «Или в Осташков её повезли? – засомневался Щавель. – Совсем с глузду съехал Медвепут Одноросович, для чего возжелал Даздраперму Бандурину? Куда с ней тягаться, эта тварь его разом схрумкает и кепку выплюнет». Опустился ничком, приложил ухо к земле, но топота коней не услышал. «Вот почему они не пошли по нормальной дороге, решили отсидеться в лесу, – улыбнулся про себя старый командир. – Заберутся на версту, выберут поляну и будут отдыхать».

– Возможно, встали на днёвку, – Щавель взял коня под уздцы, повёл в лес. Охотники последовали за ним.

– Не шуметь, – приказал командир. – Они могут быть близко. Зашли за деревню и заныкались. У них раненые, да и весь прошлый день с этой ночью колбасились, «медвежатам» отдых нужен.

Просёлок скрылся за густым ольховником, начался соснячок, но какой-то странный. Иногда возле обочины высилась могучая старая берёза, то высовывала корявые ветки яблоня. Выбрав прогалину побольше, розовеющую свечками иван-чая, старый лучник остановился, привязал коня. Мысок сапога ткнулся в кирпичи. Охотники выстроились перед ним полукольцом, замерли выжидающе, только Лузга с усмешкою скалился, и морда у него вытянулась как у волка.

– Не расслабляться, – напомнил Щавель. – Не забывать подсыпать на полки порох. Жёлудь, Михан, пойдём со мной в лес, – позвал он. – Остальным ждать здесь. Скворец старший. Если что, подавай сигнал криком совы.

– Не умею я производить крик совы, – признался Скворец.

– Тогда ори как резаный.

Щавель приладил на правый бок котомку, на левый – колчан. Жёлудь повесил на спину сидор, взял мощный греческий лук, колчан с длинными стрелами пустил вдоль левой ноги, позади ножа. Михан сунул в петлю на поясе булаву, настоящую, в дружине выданную, нацепил на руку щит, вооружился дротиками. Кольчуга, не надетая давеча легкомысленным ратником, теперь ладно сидела на сыне мясника. Михан хотел и шлемом голову покрыть, но Щавель запретил.

– В лесу главное – чуткий слух и быстрые ноги, – сказал он.

– И нюх, – добавил Жёлудь.

Лесные жители беззвучно канули в пущу. Устремились вдоль дороги, ныряя между колючими лапами, прислушиваясь и принюхиваясь. Начался ельник. Стало тихо и мрачно, как на кладбище. Гумозная, заросшая паутиной хвоя навевала похоронные мысли. Наконец, ёлки сменил крепкий полувековой березнячок, местами разбавленный ольхой и осиной. На душе сразу полегчало. Разношенные сапоги домашней выделки мягко ступали по палой прошлогодней листве, руки ловко раздвигали ветви, без шелеста, без хруста. Даже склочная сойка, эпическая тупая пизда всех лесов, не обратила внимания на призрачные фигуры и негромкое:

– Михан, серешь.

– Молчи, дурак.

Жёлудь, вырвавшийся вперёд, замер, вскинул растопыренную пятерню. Все встали как вкопанные. Зашумел в кронах ветер, залопотал в листве ниже, погладил по лицам. Щавель вкрадчиво скользнул вплотную к сыну.

– Табачищем тянет, – Жёлудь повертел головой, держа нос по ветру, указал в сторону дороги. – Вот оттуда.

– Не чую.

– Страсть как накурено.

– Это фишка, раз лагеря не слышно, – Щавель подманил Михана, охотники сблизились голова к голове. – Смолят на посту, это хорошо. Расслабились и страх потеряли. В охранении двое, скорее всего. Действуем так: я иду первым, Жёлудь за мной, ты замыкающий. Заходим с фланга, со стороны леса. Обнаруживаем фишку, я и Жёлудь снимаем из лука, Михан выдвигаешься броском к противнику, вступаешь в рукопашную, добираешь булавой. Делаем тихо. По возможности не насмерть. Убитых бросят, а раненых будут тащить, это замедлит продвижение отряда и даст нам возможность работать. Если противник нас обнаружит, отступаем в направлении московского тракта, встречаемся у лошадей. Задача понятна?

– Понятна, – шепнули парни.

– Пошли.

Держа наготове лук, Щавель крался, делая крюк, обходя засаду с тыла. Снова запестрел иван-чай, должно быть, и здесь стояла когда-то деревенька. Место было подходящее для днёвки – километра полтора от просёлка, наверняка нашли воду и большую поляну. Где-то здесь должен был находиться дозор. Щавель превратился в тень, зоркую, чуткую, смертоносную. Вдалеке заржал конь. Протяжно, расслабленно, когда скотина не запарена, а просто ей охота покричать. Отозвалась другая лошадь, её поддержала ещё одна. «Целый табун, значит, все там», – Щавель заскользил совсем вкрадчиво, выискивая цель, готовясь сам принять заряд свинца от невидимого хищника, однако «медвежата» на фишке не прятались. Вольготно расселись в ольховнике возле дороги, курили, разговаривали. В своих коричневых бушлатах они были бы неприметны среди сосен и палой листвы, но хорошо выделялись на фоне серых стволиков. Старый командир сначала унюхал табак, затем услышал голоса и только потом обнаружил противника визуально. В просвете между кустами волчьей ягоды фишку удалось разглядеть не без труда. Щавель вскинул ладонь, охотники застыли, поднял два пальца, обозначая количество противника. В левой руке он держал лук, большим пальцем зажав на полке стрелу. Махнул ладонью, подзывая Жёлудя, указал цель – «медвежонок» справа. Жёлудь кивнул, единым движением вздел греческий лук и натянул тетиву. «Шух! Шуфт!» – спели перья. Жёлудь попал в бок, Щавель в плечо и немедленно выстрелил снова, обойдя на ладонь ухо ринувшегося бить Михана. Угодил «медвежонку» в горло, срубив рванувшийся вскрик.

Лучники метнулись к фишке, взлетела булава.

– Не насмерть, – бросил Щавель.

Михан приласкал по кумполу разинувшего было пасть «медвежонка». Тот сунулся лицом в траву. Другой, выпучив глаза, схватился за горло и корчился с таким страхом во взгляде, что было ясно – не выживет. Щавель обнажил клинок работы мастера Хольмберга, опустился на колено перед умирающим, зажал ему рот ладонью, ударил навершием в висок раз, другой. «Медвежонок» закатил глаза, обмяк всем телом.

– Дышит, и хорошо.

Щавель перерезал сухожилия под коленями легко раненного, слизал с клинка кровь.

Парни ловко вывернули карманы у своей добычи. Второе мародёрство за сутки наполнило их пронырливостью и фартом, который возникает сам собой у усердного вора или юриста. Михану досталось кресало, огниво, кисет с табаком и трубкой, немного денег, пилочка для ногтей, бязевый платок с вышивкой, амулет гадюки. Жёлудь надыбал горсть серебра, приличную, рублей десять, образок удвоенного ВВП на тонкой золотой цепочке, кусок сала с чесноком в тряпице, православный цитатник «Идущие в место» и скомканную нарукавную повязку ДМД. Сняли пояса с ножами, забрали топоры. Вытащили стрелы, обтёрли наконечники об одежду неприятеля, убрали в колчан.

– Отступаем к дороге, – приказал Щавель, чтобы не вывести по своим следам погоню к товарищам. Фишку должны менять, но неизвестно когда, возможно, совсем скоро. А то и вовсе услышали шум и собираются на подмогу. Но нет, проспали.

Охотники устремились в чащобу. Бежали не таясь, но, по привычке, тихо. Переглядывались, парни скалились по-волчьи, радуясь победе и тому, что она даёт победителю, Щавель улыбался в усы. Всякий раз, когда молодые ученики делали успехи, он гордился собой. Сколько их у него было, этих учеников, по-разному складывалась их судьбы, но если начало было положено и начало хорошее, в том явилась несомненная заслуга учителя.

Дали кругаля и почти у самого просёлка узрели удивительную картину. Под деревом, обнявшись, раскорячились двое взрослых мужчин. Один стоял раком, другой присел со спущенными штанами. Тот, что стоял раком, крепко держал голого. Голый кряхтел, тужился. По спине стоящего раком ползал крупный нетопырь. Наконец округу огласил протяжный трубный треск, завоняло квашеной капустой.

Охотники беззвучно канули в заросли, дивясь причудливому разнообразию мира.

– Что это было, батя? – вопросил Жёлудь, прислушиваясь и удивлённо мотая головой.

– В лесу играет духовой оркестр, – встрял Михан. – Эвона, опять продули тромбон.

– Тебе лучше знать, вонючка.

– Молчал бы, дурень.

– Сам как считаешь? – помедлив, вопросил Щавель. Парни разом смолкли, задумались. – Что ты видел?

– Лесной мужик держит немощного колдуна.

– Почему он это делает?

– Потому что он раб ему. Колдун путешествует! – возликовал Жёлудь.

– Как может путешествовать колдун?

– На возу разве что, он же болезный.

– С кем?

– Если бы один ехал, то на пустой дороге и встал бы облегчиться, а если в лес забрался… С обозом он едет! – расплылся в довольной улыбке парень. – Стесняется людей колдун-то.

– Вот, видишь, сынок, теперь ты знаешь, что мы увидим, если выйдем на дорогу, – ласково сказал Щавель. – Чтобы стать пророчцем, надо просто немного подумать.

Вышли на просёлок, встали перевести дух и разглядели вдалеке большой торговый обоз. Кроме купцов и возниц имелись там оружные, значит, не поскупились на охрану, зная, что путь через лес небезопасен.

– Ну, парни, кто скажет, откуда идёт караван по такому пути?

– Из Твери, больше неоткуда, – рассудил Михан.

– Верно. А чем Тверь может торговать?

Молодёжь призадумалась.

– Нету там ничего человеческого, – разъяснил Щавель. – И ничего полезного нет. Идут они через Клин, если уж двинулись по этой дороге. Большой караван здесь может оказаться только из самой Москвы. Нормальные люди через Тверь не ездят, а москвичи на Великом тракте не найдут пристанища. Никакой двор не даст им кров, чтобы не опоганиться, вот и ходят они по этой унылой дороге, сбиваясь в могучую кучу, чтобы не разграбили караван лихие люди. Обожают москвичи собираться в стаи, как гласит Песнь Булата. Был такой бард, – процедил Щавель.

– В стаи, как те манагеры? – спросил Жёлудь.

– Они самые. Не исключаю, что и в этом обозе манагеры едут, а не только купцы и немощные колдуны. Теперь понятно, каким путём проникает на Русь Святую эта зараза?

– Что же делать-то будем, батя?

– Вернёмся к нашим и продолжим гонять «медвежат». Раненую дичь добирать надо. Отдохнули? Тогда бегом марш!

* * *

В отличие от селигерских воинов, новгородских не приметили, хотя знали, где искать. Тройка Щавеля шла не таясь, чтобы не нарваться на дружественный огонь, зорко высматривая своих, но они проявили себя только посвистом. Первым из зарослей поднялся Скворец, с обеих сторон дороги вылезли Ёрш и Лузга, а сзади Храп, и Щавель обнаружил, что давно попал под стволы.

– Минус два, – сообщил он, собрав группу. – Тяжёлый, должно быть, кончился. Другого придётся волоком тащить или к седлу привязывать, обезножили мы его. Вы никакой движухи с ихнего края не слышали?

– Не слышали, – сказал Скворец. – Мы вас не ждали отсюда. Думали, тем же путём вернётесь, а вы крюк нарезали. Быстро, однако, управились.

– Приходится пошевеливаться. Там, на дороге, караван из Москвы, потом им займёмся. Сейчас начнём кусать «медвежат». У селигерских было тридцать четыре бойца, пару мы убрали, осталось тридцать два, тридцать три с Даздрапермой. Это немало. Значит, не будем задерживаться. Догоняем, обстреливаем, отступаем. Валим наверняка, то есть самых ближних. Если есть выбор, целься в того, кто с ружьём. В голову не бить, только в тело, нам нужны раненые. По коням!

Погнали галопом. Таиться не имело смысла, впору было наддать, чтобы упромыслить супротивника и меньше подставляться под пулю. Они успели вовремя, внезапным наскоком застав «медвежат» врасплох.

Селигерские собирались, обнаружив покалеченный дозор. Седлали коней и возились с ранеными. Топот копыт по мягкой лесной земле уловили слишком поздно, чтобы перегородить путь и выслать вперёд огнестрельщиков. Охотники выскочили из-за поворота и сразу открыли огонь. Лузга снёс башку ближайшему ратнику, зацепив его лошадь. Со второго ствола тут же добавил в толпу. Обрез разбрасывал картечь нещадно, поэтому досталось всем. Храп пульнул в грудь статному наезднику, ринувшемуся с прогалины наперерез. Щавель пустил три стрелы и все три раза попал. Скворец пальнул в живот молодцу с ружьём. Ёрш метнул дротик, пригвоздив селигерцу ногу к боку коня. Жёлудь всадил стрелу в подвернувшегося «медвежонка» и ухитрился снять ещё одного, направлявшего на них что-то похожее на короткий обрез. Михан швырнул оба дрота, но не попал никуда, зато дотянулся топором по морде неосторожной кобылке.

Вопли, мат, истошный конский визг. Всё смешалось – кони, люди. Бахнул запоздалый выстрел, но мимо. Охотники промчались сквозь стоянку «медвежат», как острый нож между рёбер, и устремились по неизведанной дороге за поворот, куда кривая выведет.

– Давай-давай-давай! – проорал Щавель, стегая поводом коня. – Шибче! Шибче!

Гнали по прямой версты две, пока лес не расступился и впереди не показалась избы. Перешли на рысь.

– Стой!

Щавель съехал на овсяное поле, указав Жёлудю место рядом. На дороге больше двух всадников бок о бок не умещалось. Командир развернул коня:

– В одну шеренгу становись! Заряжай.

Далеко позади виднелась погоня. Селигерская военная элита быстро оклемалась и собиралась дать бой.

– Бабу кто-нибудь видел? – Щавель выудил из колчана казённую стрелу, которую не жалко было потерять, наладил в гнездо. – Коренастая угловатая фигура, короткие светлые волосы, похожа на низкого мужика, видели такую?

Таковой никто не приметил. Дружинники прибили пыжом заряд, втолкнули пулю, подсыпали на полку пороха.

– Подпустим ближе. Бьём залпом по моей команде и отступаем деревню. В рукопашную не ввязываемся, идём в отрыв. У нас всё получится! У нас кони свежие.

Противник приближался. Их было не меньше дюжины, да и кто знает, сколько приотстало по дороге и должно было вот-вот догнать. «Медвежата» сильно растянулись.

– Готовься! – по команде грозно поднялись луки и стволы.

Михан струхнул. Жутковато было стоять на пути мчащегося прямо на тебя конного отряда. Но товарищи застыли как скала, даже Жёлудь был собран, и лук в его руке не дрожал.

– Ждём, – зычно осадил Щавель таким ледяным тоном, что даже самый горячий боец ощутил покой и чувствовал теперь только единственную готовность – к бою.

– Целься!

Всадники летели навстречу, пригибаясь к гриве. Хищно крутились отставленные от конских боков топоры. «Медвежата» скакали попарно, Щавель выбрал себе заднего из третьей двойки, предоставив передних огнестрельщикам.

– Ждём!

Уже были видны белки глаз, когда обрушилась команда:

– Бей!

Грянули три выстрела. Первая пара полетела через головы коней, на них наскочили задние. Лузга саданул из второго ствола в грудь открывшегося «медвежонка», Щавель всадил стрелу в бок своего избранника, и Жёлудь спустил тетиву, угадав в шею тут же споткнувшейся лошади.

– Уходим! – Щавель развернул коня и поскакал в деревню, за ним ломанулись остальные, чуя спиной пулю, но выстрелов всё не было и не было. «Медвежата» выворачивали на поле, объезжая затор, и продолжили нагонять обнаглевшего противника, которого они явно превосходили числом.

Щавель выехал по проулку на главную улицу и свернул направо, яростно молотя луком коня. Из-за оград на них с любопытством таращились непуганые хари. Долговязый мужик у колодца разинул рот, провожая буйных наездников. Бросились врассыпную козы. Заборы, яблони, избы – всё мелькало перед ошеломлённым взором, оставаясь незамеченным, а взор был устремлён только вперёд, и кони летели, куда глядели глаза седоков.

– Маша! – взвился отчаянный женский крик.

Из калитки прямо на дорогу выбежала девочка-несмышлёныш: русые локоны, чумазое личико, льняной сарафан. Встала перед конём Михана и оторопела, как пичужка в ладони, засунув палец в рот.

Всадники стоптали её, чертыхаясь. Сначала охотники, затем «медвежата». Изломанное тельце осталось лежать в колее, нелепо разбросав вывернутые руки-ноги и раскинув на травку выпущенные потроха.

Деревня кончилась. Наезженная дорога рассекла поле и канула в лес. На прямой дистанции «медвежата» начали отставать. Вперёд вырвался Михан, рядом с ним оказались Ёрш и Скворец. Через полторы версты кони вынесли на перекрёсток, Скворец сразу свернул влево, на тракт в Торжок, рассчитывая повторить манёвр с обстрелом погони, но Михан ошалело унёсся прямо, на узкую лесную тропу, и Жёлудь тупо последовал за ним, ничего не слыша и не замечая.

– Куда? Стой!

Щавель пустился вслед, нутром чуя, что всё пошло наперекосяк.

– Командуй! – бросил он через плечо Скворцу.

Скворец жестом завернул к себе Храпа с Лузгой.

Они встали и деловито занялись ружьями, но Щавель этого не видел. Он понукал коня, настигая парней. На развилке Михан опять выбрал ту, что поглуше, нырнув под нависшие ветки, как крыса в нору. Издалека донеслись выстрелы. «Шесть, – сосчитал Щавель. – „Медвежата“ привезли ружья. Пусть у наших всё будет хорошо».

Дорога спрямилась, и возле хутора старый лучник догнал беглецов.

– Стоять! – Он направил коня наперерез, вытесняя Михана в кусты.

Встали. Кони храпели, тяжело водя боками. Ошалелые рожи парней стали приобретать нормальное выражение.

– Давай назад!

– Оторвались? – выдохнул Михан.

Из-за деревьев появились всадники в коричневых бушлатах. До них было полверсты – минуты через полторы будут здесь.

– Нет! – Щавель скрипнул зубами и дёрнул повод. Конь зарычал, но командир дал шенкеля и стегнул скотину луком, разгоняя в сторону хутора. – За мной!

Двор, овин и убогие сараюшки проскочили, не успев глазом моргнуть. Лес по правую руку расступился, блеснула озёрная гладь. Заросшая дорога свернула в лес. Нутром чуя, что ловить там нечего (но позади были «медвежата»), Щавель устремился в гиблый конец.

И вздёрнул на дыбы коня перед самым обрывом.

Втекающая в озеро вода прорыла глубокое русло. От старого моста осталась куча замшелых брёвен, кое-где перекрывающих ручей. Щавель с досады сдавил коленями бока скакуна. Конь гневно захрапел, закусил удила… и перекусил! Теперь он стал неуправляем.

Охотники спешились. Тулы с запасными стрелами оставили притороченными к седлу, забрали только сидоры. Михан заткнул за пояс трофейный топор, нацепил на руку щит, взял булаву, готовясь ринуться на врага и прикрыть лучников, чтобы искупить позорную свою оплошность.

– Вниз!

Щавель первым прыгнул в заросшее папоротником русло ручья. Парни ринулись за ним, сверху уже стучали копыта и орали воины. Они заскользили по крутому склону, влетели по щиколотку в воду, выдрали ноги из топкой грязи, выбрались на сушь и побежали, оглядываясь.

«Медвежата» недолго совещались. Позади раздались тяжёлые шлепки и шорох толстого покрова опавших листьев. Из-за кустов и папоротника их видно было совсем плохо. Щавель насчитал по звуку пятерых, но могло быть и больше. Ввязаться в бой с натасканным на сечу противником было верной гибелью, оставалось уносить ноги. И уповать на то, что «медвежата» устали и отстанут. Щавель был способен много ходить, а вот долго бегать уже не позволяли годы. Охотники понемногу отрывались от преследующей их дичи, однако силы у Щавеля кончились. Он стал отставать.

– Жёлудь, – бросил он, сбавляя ход, – доставай хрустальный уд.

Парень содрал «сидор», удачно, сразу нашёл подарок звономудского стекольщика.

– Ссы давай! – Щавель пустил стрелу в просвет, откуда донёсся вопль и послышалась лютая брань, приладил новую.

– Им?

– Своим, а этот держи, чтобы струя шла по нему, будто он делает. Понял? Не мешкай! – Он отпрыгнул в сторону, поднимаясь боком по склону, скользя на мокрой земле и листьях, готовясь пустить стрелу в первое же бурое пятно.

– Никак… – простонал Жёлудь.

«Беда», – подумал Щавель.

И тут парень справился с собой.

Из отряда преследователей не ушёл никто. Когда по канаве рванулась дурно пахнущая жёлтая волна, кидаться с её пути оказалось поздно. Пузырящееся цунами сбило «медвежат», захлестнуло с головой, завертело и скатилось в озеро, оставив на камнях клочья зловонной пены.

Напоследок Жёлудь помочился на окровавленные пальцы.

– Дай дураку хрустальный уд, он и уд разобьёт, и руку порежет, – заржал Михан и уже не мог остановиться, извергая из себя накопившийся испуг и дикую усталость затравленного зверя.

– Он сам развалился, – пробормотал ошеломлённый Жёлудь. – Вдруг тресь…

– Ага, конечно, поссал и об угол!

– Не обманул мастер. – Щавель снял с тетивы стрелу, сунул в колчан, подошёл на негнущихся ногах к парням.

Жёлудь застёгивал мотню, его трясло от пережитого потрясения.

– Это как же так получилось?

– Для того и держит светлейший князь под рукою стекольную фабрику и собирает мастеров со всей Руси, чтобы получать всегда самое лучшее.

– Хрустальный уд для этого делался?

– Ещё им можно гвозди забивать, – с досадой обронил Щавель, но потом пояснил: – На самом деле изготовлен он для бабских утех в мужниной отлучке для сохранения верности. По возвращении можно было зачать богатыря… Но теперь уже поздно.

Охотники выбрались из оврага, настороженно прислушиваясь. Лес ничем не предупреждал об опасности. Врага будто корова языком слизнула. Внизу глухо рокотала вода, катясь из болота в озеро, смывая нечистоты и внося в душу покой.