Текст книги "Работорговцы. Русь измочаленная"

Чёрный провал в стене пропустить оказалось невозможно. Ёрш повернул рукоять, отворил дверь, наставил в проход стволы пистоля. Тройка Когтя влетела внутрь, светя факелами, держа наготове мечи, готовая колоть и сечь.

– Чисто.

– Чисто.

Дружина влилась в прямоугольный сухой коридор с побелёнными стенами. По обеим сторонам располагались проёмы в подсобные помещения, впереди виднелись широкие ступени ведущей наверх лестницы. Это был цокольный этаж Центрального музея Ленина.

– На второй! – приказал Щавель. – Зачищать спальни. Мочи геронтократию Ленина!

Кованые подошвы загремели, уже не таясь. Обе десятки вознеслись наверх и пустились во все тяжкие, срывая с петель высокие двери, рубя в постели дрожащих от страха стариков и безоружную челядь Ордена.

– Убивайте всех. – Щавель следовал за ними из комнаты в комнату, проверяя работу и докалывая княжеской финкой уцелевших.

Скоро всё было кончено. Подплывали в постелях мёртвые геронтократы, агонизировала зарубленная прислуга и младшие научные сотрудники. Ни одного юного ленинца для защиты цитадели не нашлось, словно они были заняты для более важного дела. Тибурон не подвёл: сердце Ордена, по замыслу их Вождя, требовало лишь внешней защиты.

Осмотрели покои, спустились на первый этаж, но нашли лишь рабочие помещения. Жёлудь увидел сброшенную на пол книжку в простой картонной обложке с красной надписью «Устав коммунистической партии Советского Союза» и походя наступил на неё окровавленной подмёткой, оставив свой след на заветах Ильича.

На подвальный виварий время тратить не стали. По заверениям Тибурона там обитали волки, обезьяны да красны девицы, ну, может быть, пара лаборантов – добыча в данных обстоятельствах никчёмная. Выкатились на улицу. Щавель построил отряд, пересчитал и бегом направил на штурм капища. Завернули за угол и понеслись к Казанскому собору. Уже светало. Роскошный, красный, с многочисленными башенками, как на тереме, храм производил отрадное впечатление. В нём должна была таиться великая сила.

– Давай, сынок, возвести о нашем приходе!

Жёлудь сначала не понял, но быстро сообразил, натянул лук и пустил стрелу в звонницу. Динь-нь! – раздался малиновый гул, когда наконечник клюнул край колокола.

Вот и врата. Капище было заперто на ночь. Самый простой способ уберечься оказался самым надёжным.

Но только не сегодня.

– Ёрш!

Щавель отвёл отряд подальше, построил, выставив огнестрельщиков вперёд. Ёрш примотал к дверным ручкам стакан с порохом, запалил шнур, кинулся наутёк.

Взрыв гулко раскатился по площади до самого вала. Полетели щепки. Двери промялись вовнутрь и силою сопротивления материала спружинили наружу, отворились. Словно по волшебству.

– Атака!

– За мной! – Скворец увлёк за собой штурмовую десятку, в который каждый боец знал свой манёвр.

Дружинники ворвались в храм, оглашая пространство боевым кличем:

– Лежать! Работает ОМОН!

Следом влетела семёрка Фомы. Зашли Щавель с Жёлудем, держа наготове луки.

Храм был величественен и богато украшен изнутри. По стенам были развешаны бесчисленные трофеи, шкуры различных людей и животных, скальпы, фофудьи и басурманские халаты. Вдалеке у алтаря скопились наспех одетые дежурные жрецы, преграждавшие путь к самому святому, но держались они неуверенно, очевидно, контузило взрывом.

– Целься! – скомандовал Щавель.

Огнестрельщики навели на них ружья.

– Стойте! – прозвучал под сводами низкий повелительный голос.

Алтарные врата распахнулись. Капище за ними было обильно освещено. И это были не пошлые жировики, а самые что ни на есть чистые восковые свечи.

Из алтаря вышел рослый и прямой как столб мужчина в сопровождении четверых отроков в белоснежных одеяниях, вздымающих подсвечники на три свечи.

«Анальные девственники Легиона Младых», – вспомнил Щавель инструкцию ренегата Ордена Ленина.

Главный шаман ступал, будто каменный. Вокруг него распространялось марево, в котором дрожал свет, такая истекала бешеная энергия. Скуластое пятиугольное лицо с тяжёлыми чертами покрывала прихотливая татуировка и шрамы, сплетавшиеся в единый, но очень сложный узор, несомненно имевший важное значение. Растянутые мочки ушей свисали до плеч. В одну была вставлена курительная трубка, в другую телефонная. Тело покрывала стоящая колом богато расшитая серебром и золотом парчовая мантия.

Щавель немедленно нацелил на него лук.

– Кто вы такие? – оглушительный бас отразился от стен и потолка, ударил в уши. – Я вас не звал. Изыдьте напрочь!

Дружинники попятились – от великой силы слова в речах шамана.

– Держать строй! – скомандовал Щавель, и ратники замерли как вкопанные, объединяющее качество сердца и печени циклопа связало их, как нитка бусины.

Мотвил двинулся, словно набирающая ход речная баржа. Жрецы, не оборачиваясь, расступались перед ним, как волны перед носом судна, настолько была сильна исходившая из шамана энергия.

– Шагнёт с первой ступеньки, стреляйте, – негромко скомандовал Щавель.

– Выбирать каждый свою цель, – приказал Скворец.

– Не, дальше не пройдёт, ударим его огнём, – пробормотал Ёрш, беря на мушку пистоля стоящих рядом жрецов.

Вышитый сапог Мотвила шагнул на ступеньку.

– Бей! – бросил Щавель.

Залп пяти стволов наполнил пространство дымом. Две стрелы улетели в Мотвила, но были отброшены неведомой силой, слегка поранив юношей в белых одеждах. Побросав подсвечники, девственники с визгом кинулись наутёк. Уцелевшие жрецы, рыча, ринулись на дружинников. Замелькали мечи и булавы, выкашивая безоружных фанатиков на бегу. Они полегли как срубленные колосья. Ратники, забрызганные чужой кровью, остались стоять, где стояли.

– Новгородский ОМОН шутить не любит, – сурово сказал Фома.

Однако шаман, набирая скорость, двигался навстречу ратникам, пол сотрясался под его грузной поступью. Огнестрельщики спешно перезаряжали, но было понятно, что не успеют.

– Сдайся, Мотвил, – призвал Щавель, наводя на него наконечник стрелы. – Ты нужен нам живым.

Низкий смех раскатился по храму:

– Ты умрёшь. Сейчас ты умрёшь. Я коренной москвич, а ты деревня. Ощути различие рас, низшее существо!

– Жёлудь, – успел сказать Щавель. – Делай.

Мотвил врезался в строй, как гружёная баржа врезается в скопище рыбачьих лодок. Никто не мог устоять перед ним. Если кто и коснулся его парчового облачения, всё равно отлетел, словно городошная чурка. Ни один меч, ни одна булава не повредили ему. Шаман подлетел к Щавелю и раскрытой ладонью ударил его в грудь. Командир был сбит и заскользил на спине по ковровой дорожке. В ту же секунду игла шприца вонзилась в шею Мотвила. Жёлудь выжал поршень на раз. Мотвил обернулся, отпихнув молодого лучника, и взглянул на него со страхом и недоумением. В парне текла эльфийская кровь, если он сумел так интеллигентно уколоть в спину, а встретить эльфа шаман никак не ждал. Он ощутил исток силы. Глаза Мотвила загорелись. Из них потекла расплавленная смола. Он оглушительно завопил. Волосы колдуна ярко вспыхнули. Он заметался по храму, подобно летучей мыши, которая ищет выход из комнаты и не находит. Наконец, ноги его подкосились, и злокозненный шаман грымнулся об пол.

– Батя! – Жёлудь бросился к отцу, пал на колени, ощупал, ища признаки жизни.

Его отпихнули ратники.

– Командира спасай!

– Отходим! – взял на себя командование Скворец. – Выноси командира!

Началась организационная движуха, Фома вспомнил приказ:

– Шамана берите!

– Добьём? – кинул Коготь, склоняясь над недвижным Мотвилом, опалённым и смердящим горелой плотью и волосом.

– Отставить! Приказ был взять живым.

Коготь махнул своим:

– За руки, за ноги! Взяли пидораса. Пошли-пошли-пошли!

Диверсионный отряд, выполнив боевую задачу, начал отход, вынося два тела. Парень выскочил из осквернённого храма. За валом, возле красной зубчатой стены, застыла ступенчатая твердыня, в которой засела мумия. Порыв гнева толкнул Жёлудя на вершину вала. Парень взлетел туда словно на крыльях и заорал, чувствуя, что Ленин его слышит:

– Я твой мавзолей труба шатал! Я твой рында колокол звонил! Я твой Устав партии топтал! – сам того не помня, Жёлудь изрекал всё, сказанное для понта Филиппом. – Твой Орден мёртв! Отныне Россия богатствами Москвы прирастать будет! – Он натянул тетиву и пустил стрелу с криком: – Йог-Сотот сосёт! Шаб-Ниггурат козёл! Cthulhu fhtagn! Wgah’nagl fhtagn!

Ктулхирующее заклятие вырвалось из груди Жёлудя с настоящим эльфийским прононсом, когда стрела, описав большую дугу, ударилась в стену мавзолея. Внутри, в уютном траурном зале, пустая жёсткая оболочка Ленина со стуком упала на пол.

Щавель открыл глаза.

– Командир очнулся!

Старый лучник задвигался. Дружинники остановились, опустили его на землю.

– Дальше я сам.

Он быстро оклемался. Наваждение как рукой сняло. Что-то у шамана Мотвила кончилось.

Щавель поднялся без посторонней помощи. Осмотрелся:

– Где Жёлудь?

– Вон, догоняет, – указал Скворец на несущегося за ними во весь дух молодого лучника.

Щавель посмотрел на восток, туда, где всходило Солнце.

– Вот и новый день над Нерезиновой, – обронил он, растирая грудь.

Далеко за Москва-рекой, на территории Статора, репрессивный механизм пришёл в движение. Незримый руководитель запустил машину смерти. Со стороны дежурного треножника донёсся протяжный гудок, как будто что-то ржавое тёрлось обо что-то ржавое. Заскрипели огромные обветшалые детали другой машины государственного подавления. Выпустив струю пара, лежащий треножник расправил сочленения и поднялся на лапы, за ним третий и четвёртый, притаившиеся на границе территорий с Орденом Ленина. Боевые треножники зашагали напрямик, переступая через дома, для чего на территории Статора не возводили строений выше двух этажей. Прозрачной молнией ударил почти невидимый луч смерти. Затрещало горящее дерево трёхэтажного барака, рухнула срезанная крыша. Треножник осторожно перешагнул через развалины с прыгающими из окон жильцами и проследовал в направлении Кремля.

– Живой, батя! – Жёлудь был так рад, что чуть обниматься не полез, однако передавшаяся от отца бесстрастность удержала.

– Успел Лелюд. – Щавель посмотрел в глаза сына, который единственный был на совещании и мог понять красоту реализованного замысла. – Не подвёл Сан Иналыч.

Он оглядел настороженно пялившееся в сталинском направлении войско. И произнёс пророчество сталкера-педофила:

– Ленин падёт, Статор придёт, – и добавил: – Все они тут предатели.

Командир прошёлся перед неровным строем, объявил твёрдо:

– Ждать здесь нечего, кроме теплового луча. Скоро на труп Ордена слетятся все стервятники, будут и Бандурина, и зомби с Южного Бутова. Становись. Шагом марш, – слегка пошатываясь, Щавель занял место впереди отряда. – И лошадей надо найти по дороге. Скворец!

– Есть!

На Дмитровском тракте заскрипели ворота, отодвигая заколотых часовых, застучали подкованные копыта. Полусотня Литвина перешла Мкад и двинулась к центру Москвы на соединение с диверсионным отрядом согласно намеченному плану.

Глава тридцать первая,

в которой караван идёт на восток

 
Дорогие мои москвичи,
Дайте я вас сейчас расцелую.
Дорогие мои москвичи,
Мы ещё и ещё повоюем.
 

Сладкоголосое пение барда под мелодичный звон гуслей влетало со двора через раскрытое окно. Ветерок колыхал кисейную занавеску. Щавель лежал в постели и чувствовал умиротворение.

С окончания московской спецоперации минуло более суток. Дружинники заняли оборону на постоялом дворе, зализывали мелкие раны. Если бы не тройка Первуши, без вести пропавшая в подземельях метро, набег на Орден Ленина прошёл бы без потерь. Ратники восхищались старым лучником, одно присутствие которого вдохновляло на подвиги, а мудрое руководство обещало удачу в бою. Сотник Литвин видел, кого почитают своим настоящим командиром его подчинённые, и нервно грыз усы.

Ненавязчиво и категорично боярин взял бразды правления в свои руки. Если Щавель и Литвин отдадут два противоречащих приказа, сотник знал, чей исполнят бойцы. Ревность терзала его. Литвин сделался неразговорчив и всё больше мрачнел.

Альберту Калужскому выпала нелёгкая работа – лечить Мотвила. От сгоревших волос кожа на голове шамана пошла волдырями, но не это беспокоило доктора. Страшные ожоги на месте вытекших глаз воспалились и кровоточили. Альберт пытался вообразить, до каких зверств дошли лесные дикари из Ингерманландии, но фантазия отказывала ему, а бывшие в храме дружинники ещё больше запутывали, пересказывая бой каждый на свой лад. Словно сговорились не раскрывать деталей и цели варварского истязания, которому подвергли Мотвила. Ратники симпатизировали Щавелю. Альберт замечал это. Людоедский ритуал, когда Щавель разделил между воинами сердце и печень ещё живого циклопа, сплотил причастившихся вокруг кормильца. Не уберёг от падения Отец Небесный! Или Отцу Небесному всё равно? Альберт мучился сомнениями, сплёвывал через левое плечо и очерчивал напротив сердца обережный круг. Он не отходил от ложа Мотвила, который метался в бреду и не приходил в сознание. По приказу Щавеля доктор вырезал из мышечных тканей семь камней Силы. Более повреждений лепила наносить отказался, чтобы у организма больного осталась возможность сопротивляться микробам. Однако энергетическая аура спала, возле постели шамана стало можно находиться, не опасаясь поджариться. Заботливо перевязанный, обёрнутый тряпицами, пропитанными целебными мазями, Мотвил боролся с горячкой.

Щавель откинул одеяло. Сел. Машинально потёр грудь. Удар Мотвила пришёлся по сердцу и должен был убить, но почему-то не убил, а только отбросил на несколько шагов и лишил сознания. Последствий, кроме лёгкого синяка, Щавель не замечал, хотя и прислушивался к голосу тела. Никаких последствий. И это хорошо.

В четырёхстах семидесяти верстах полёта вороны светлейший князь Великого Новгорода колдовал в козырном углу. Крепко воткнутый в дубовую стенную панель булатный нож Щавеля был практически очищен от ржавчины заботливой княжеской рукой. Лучезавр бережно, чтобы не стронуть нож, протёр клинок ватной палочкой, смоченной в шведском машинном масле. Давно надо было сделать. Удивительные мысли приходят, если долго смотреть на своего Хранителя! Отступил, упёр руки в боки, с чувством выполненного долга полюбовался на искусную работу. Душа его пела.

* * *

– Расскажи мне, последний член, – Щавель присел на постель в нумере Тибурона и в упор уставился на пленника, с которого уже сняли красный галстук, – Ордена Ленина, как можно подробнее о Мотвиле.

– Ты меня отпустишь? – нервно выпалил Тибурон. – Ты ведь дал обещание.

– Я исполню договор. Будем уходить, оставлю тебя здесь. Дальше крутись как хочешь. Если что, Москва рядом. Можешь вернуться и устроиться, как жертва Ордена, при новом правительстве. Район ты знаешь, окажешься полезен.

– Не получится, – с сожалением уронил ренегат.

– Полагаешь, не свалят Ленина?

– Отобьётся. Вы наскоком взяли, когда не ждали, и напали изнутри. Сейчас Легион Младых уйдёт в тоннели метрополитена и будет исподтишка долбить захватчиков. Так было не раз, и всегда партизанская тактика оправдывала себя. Не думаю, что я долго протяну в оккупационном правительстве.

– Как считаешь, остановили железнодорожный ход? – с ледяной откровенностью поинтересовался Щавель.

Тибурон кивнул:

– Им теперь долго будет не до железной дороги. Это как сжечь избу вместе с тараканами. Если ты всегда станешь действовать такими избыточными методами, боярин, то придёшь к успеху.

– Кто-то должен, – обронил Щавель.

В последний раз он увидел Тибурона ночью, когда вышел оправиться и различил загадочную возню в нумере колдуна. Клинок работы Понтуса Хольмберга из Экильстуны мгновенно обнажился. Щавель осторожно толкнул дверь, отступил за притолоку, чтобы не ткнули чем-нибудь острым. В нумере горела свечка. Заглянул.

Каторжник Удав Отморозок тискал в объятиях Тибурона, обхватив его под мышки. То ли помогал колдуну встать на слабые ноги, то ли радовался встрече, не сдерживая чувств. Нетопырь на его плече заверещал. Влюблённая парочка встрепенулась.

– Погоди-ка. – Удав попытался опустить Тибурона, чтобы изготовиться к бою, но колдун нежно стиснул объятия, не позволяя высвободиться.

– Без глупостей, – шепнул он своему другу и укоризненно напомнил Щавелю: – Ты обещал!

– Я слово своё держу, – холодно сказал старый лучник. – Можете уходить.

Тибурон успокаивающе похлопал Удава по спине, разжал хватку. На подгибающихся ногах покидал шмотки в сидор. Каторжник настороженно ждал подвоха со стороны командира. Щавель демонстративно убрал нож.

– Ай, ловкач, фишку обошёл, – похвалил он ночного гостя, чтобы Отморозок отвлёкся и сдуру не учинил буйства. – Как ты нас нашёл?

– Добрые люди подсказали, – вымолвил каторжник.

– Мир не без добрых людей, – признал Щавель. – Идём, я вас провожу до ворот.

Спустились в трапезную. Бодрствующая смена повскакала. Щавель движением длани унял воинов, потянувшихся было к мечам при виде раскуроченной суровой житухой хари каторжника, словно свитой из полос копчёного мяса. Удав придерживал под локоть ковыляющего Тибурона, а тот мужественно цеплялся за перила и высоко вздымал голову, чтобы дружинники запомнили его таким.

Нарочито позёвывая, с деланной ленцой ратники вышли следом во двор, чисто на всякий случай. По приказу Щавеля фишка отворила калитку. За ней обнаружился смиренно ждущий китаец, тихий как тень.

Тибурон остановился, потянул Удава. Наступила пора прощания.

– Будь здоров, боярин. – Глаза Тибурона сверкнули. – Делай что должен, и будь как будет. Берегись сына.

– Всех благ, – буркнул Удав.

Нетопырь на его плече пискнул.

«К солнцу грязь не липнет», – продумал охранную мантру Щавель, не дрогнув лицом. Особенно ему не понравилось напутствие птицы Гру.

– Доброй вам дороги, – ответствовал он.

Парочка вышла за ворота. Тибурон с Удавом о чём-то пошептались, каторжник повернулся задом и чуть наклонился. Колдун с удивительным проворством вскарабкался к нему на закорки и поехал верхом. Удав нёс его без напряжения – измождённый навек в клетке цокольного этажа ренегат Ордена Ленина весил мало. Ли Си Цын, нагруженный мешками с поклажей, своей и Удава, едва поспевал за ними. Китаец смиренно вздыхал и плотоядно поглядывал на летучую мышь, словно черпая силы из каких-то приятных ему мыслей.

– Опять проспали разбойника, – ледяным тоном процедил командир стоящим на фишке бойцам. – Передайте своему десятнику, что я объявляю вам два наряда вне очереди.

– Есть! – вытянулись ратники по стойке смирно: пятки вместе, носки врозь, копья к ноге.

«Бардак в подразделении», – подумал Щавель и ушёл спать.

* * *

– Погляди, каких я рабов укупил! – прогудел Карп, горделиво выпятив пузо. Работорговец повёл Щавеля и Литвина на конюшню, где под надзором обозника хранился живой товар. – Сильные, здоровые. Зубы у всех целы, лом перекусят. Один даже грамотный.

– Грамотный побежит, – заявил Щавель как можно более безразличным тоном.

– Этот не побежит, – сбить цену у матёрого раболова было делом непростым, маэстро товароведения мог обосновать практически любой довод. – Он курский, курские не бегают. Я же сам отбирал! Высший сорт.

Командир и сотник остановились перед сидящими вдоль стены мужиками, закованными в ошейники, через кольца в которых была продета тонкая цепь. Головы рабов обвивали повязки. По торговому закону караванщики срезали со лба клеймо предыдущего владельца, когда покупали товар на рынке. Беглого раба было легко опознать по лбу со шрамами, и, если тот не мог предъявить вольную грамоту, любой человек имел право невозбранно присвоить пленника себе или казнить. Если же на лбу осталось клеймо, закон обязывал нашедшего вернуть раба хозяину, а хозяина – выплатить вознаграждение нашедшему. По дорогам и весям рыскало немало охотников на беглых рабов. Сбиваясь в ватаги, они не гнушались разбоем. Их никто не любил, ни рабы, ни вольные.

На собранные в складчину деньги Карп приобрёл семерых. Можно было довести до Великого Мурома и продать на рынке мужиков, положившись на опыт работорговца, а выручку поделить сообразно вложенной доле, но Щавель предпочёл забрать своё имущество, чтобы иметь волю распорядиться им по своему усмотрению. Риск недополучить прибыль таким образом возрастал, но командира заботило другое. До Мурома надо было ещё дойти, а по дороге могло случиться многое. Вдруг звери или война. Щавель больше полагался на свой пригляд. Ему причитались два раба и небольшая сдача. Карп покривился, не хотел расставаться с деньгами, но деваться некуда, старый лучник был в своём праве.

Вернулись в конюшню. Щавель выбрал дюжего камнетёса из-под Белгорода. Поймал на себе взгляд чернявого раба, о котором говорили, что он грамотный. Невольник с живым интересом следил за отбором, тогда как остальные мужики тупо пялились в пол.

«Взор какой осмысленный», – подумал Щавель. Вкрадчиво ступая, подошёл к чернявому, встал напротив, оценил гладкое лицо с чистой кожей, аккуратные кисти с неразбитыми работой пальцами. Невольник с любопытством рассматривал его.

– Откуда ты, скотина? – осведомился Щавель.

– Из Курска.

– Убежишь при случае?

– Зачем? – искренне изумился раб. – Если мне дают работу, стол и кров, зачем я буду бросать всё это? На воле меня ждёт голод, нищета и казнь. Плохой, негодный обмен, я считаю.

«Потомственный», – понял Щавель и уточнил:

– У тебя вольные в роду были?

– Отец и дед по материнской линии.

– Этого я тоже беру, – заявил Щавель.

Знатный работорговец напыжился и прогудел:

– Грамотный дороже.

– Договоримся, – многозначительно возразил Щавель.

Во дворе ударили по рукам. Карп заломил было цену на тысячу выше рыночной стоимости простого пахаря, но Щавель после короткого торга сбил наценку до трёхсот рублей и лишь по заключении сделки почувствовал себя обманутым.

Зашагал в нумера. На нижней ступеньке крыльца примостился Лузга и – невиданное дело! – раскуривал цигарку, скрученную из московской газеты.

– Ты никак курить начал? – удивился старый лучник.

– Закуришь тут с вами, – огрызнулся оружейный мастер, чиркая зажигалкой, сработанной из гильзы от пулемётного патрона. – С твоими закидонами не только закуришь – поседеешь и портки замучаешься стирать.

– Какие же они мои? – улыбнулся Щавель. – Как говорится, кто в Москве не бывал, тот и страха не видал.

– Фартит с тобой, старый, на диковинных чертей. – Лузга затянулся махоркой, мечтательно выдул дым длинной струёй в небо. – Вот собрать бы Тавота, Лелюда, Мотвила вместе да сжечь…

– Сжечь… – Щавель помедлил, словно разделяя грёзы товарища, но затем стряхнул наваждение. – Пойдём клеймить рабов.

– Я за любой кипиш, кроме голодовки, – охотно поднялся Лузга. – Двинули. Всё равно заняться нечем.

Поднялись в нумер. Старый лучник распустил устье сидора, покопался в глубинах его нутра, вытащил кожаный кисет. Размотал сыромятный шнурок, вытряхнул на ладонь потемневшую, с фигурными прорезями железяку на длинном винте. Это было личное тавро боярина Щавеля.

– Возьми в обозе ручку, – поручил он Лузге. – И тащи её к доктору.

Нумер, в котором содержали недужного шамана, располагался в конце коридора. Щавель застал у постели больного деловито перебирающего снадобья лепилу. Альберт Калужский разложил мешочки с солями, развернул тряпицы с засушенными кроказябрами и свёрточки с вялеными шнягами. Нюхал, перебирал, пробовал на зуб, исследовал сохранность органолептическим методом. В углу, в кадушке, засаливалась голова Дележа, из которой доктор выскреб весь мозг. Признанный лекарь без дела не сидел.

– Как наш больной? – Щавель беззвучно возник на пороге, прошёл в нумер, втягивая ноздрями зловоние хвори.

Лепила засуетился, провёл командира к ложу шамана. Мотвил недвижно лежал, ровно и глубоко дыша.

– Жар сбил, – шепнул Альберт. – Даю опий, чтобы спал. Второй день, пока рано о чём-то говорить, но, думаю, поправится, если его не трогать.

– Придётся кантовать, – отрубил Щавель. – Завтра с утра едем дальше.

Альберт сокрушённо цокнул, помотал башкой.

– Поправится, – сказал Щавель. – Если сдохнет в дороге, отправим голову светлейшему вместе с головой Дележа.

– А если поправится?

– Продам как раба в Великом Муроме. Сейчас и обращу его в свою собственность.

Он достал из кармана тавро, зажёг лампу.

– У тебя вроде резьба восьмёрка была? – негромко спросил прокравшийся в нумер Лузга.

– Восьмёрка.

Щавель взял у него металлический пруток, всаженный в деревянную рукоять. На другом конце прута имелось отверстие с резьбой. Ввинтил тавро. Положил на огонь лампы.

– Размотай ему лоб.

Доктор осторожно, чтобы не разбудить дремлющего в наркотическом забытье шамана, снимал повязки, пока они не стали прилипать к коже. Этого было достаточно. Лоб от бровей до линии роста волос остался не опалён и чист от гноя. Лузга глумливо оскалился и зачем-то бережно на него подул.

Когда тавро раскалилось, Щавель снял его с лампы, установил знак в правильном положении и быстро и крепко прижал его ко лбу Мотвила. Кожа зашипела, вверх потёк сизоватый дымок, потянуло жареным. Раб забился и заорал.

– Ничего так получилось, – оценил Лузга.

– Нормально. – Щавель осмотрел клеймо и нашёл его чётким, глубоким и ровным. – Если первое как надо легло, значит, рабство будет удачным. Пойдём заклеймим остальных.

Оставив доктора исцелять недужного раба, Щавель с верным Лузгой удалился метить имущество.

– Хорошо быть боярином, – пробормотал ему вслед Альберт Калужский.

* * *

Ворота постоялого двора растворились, и ратники начали выводить коней, чтобы строиться в походную колонну, когда с Ковригинской дороги резво подкатила телега.

– Успели! Хвала Ктулху, успели!

Первуша, Вторяк и Третьяк спрыгнули с телеги, оставив на сене броню и щиты. Братья были при мечах и выглядели помятыми, но здоровыми.

У Щавеля отлегло от сердца.

Ратники бросились к товарищам, которых не чаяли видеть живыми после того, как оставили в прикрытии в подземном аду.

На своей кобыле подъехал Щавель.

– Приказание выполнено, – доложил Первуша командиру. – Продержались на блокпосту до полудня. Демоны выли, стучали в ворота, да не прорвались. Думали, они нас потайными норами обойдут, не обошли, не было у них лазеек. Мы отступили на соседнюю станцию, поднялись на поверхность, уничтожили караул. В городе уже война шла. Что творилось… Не передать. Резня, треножники ступают, жгут всё подряд. Один треножник сбитый валяется. Кругом мародёры, зомби, каратели. Даздраперма Бандурина на коне скачет, а с ней манагеры. Юные ленинцы бегают. Рвут друг друга в клочья. На нас внимания почти не обращали. Пробились из зоны боевых действий. Укрылись на ночь в клети. Утром двинулись на север. Еле вас нашли. Думали, не догоним.

– Объявляю благодарность!

– Слава России!

– Встать в строй!

Братья вздели брони, оседлали коней, заняли своё место в десятке.

– Командуй, – бросил Щавель Литвину и отъехал во главу колонны.

– Строиться! – Сотник промчался на лихом скакуне вдоль линии всадников, осмотрел обоз, развернул коня. – С места с песней! Шагом! Марш!

Заскрипели телеги. Словно нехотя караван пришёл в движение и двинулся в проклятую всеми богами Великую Русь.