Текст книги "Работорговцы. Русь измочаленная"

– Не проканает он за сталкера, – с сомнением покачал головой Егор.

– Ещё как проканает, он же бард. – Щавель поостерёгся раскрывать все секреты убедительности грабителя могил. – Человек он тёртый, не продешевит, а скупщик сам себе эксперт с мировым именем. Если ему сказать, что есть ещё из узилища хабар, вряд ли станет мелочиться и гадать, сталкер перед ним аль какая аномалия.

Он распустил было мошну, но Егор наперегонки выудил из-за пазухи шитый бисером кошель:

– Позволь, я расплачусь, командир. Фартовый выдался день.

Поднялись и вышли из кабака, сытно порыгивая алкогольным выхлопом.

– Батя, кто такие сталкеры? – Жёлудь малость припух от столичных впечатлений и рыночной толчеи. Ему хотелось квасу, охапку соломы и час-другой сна.

Щавель помедлил, подыскивая слова, но метакса давала дрозда, и он большими пальцами разгладил за поясом рубашку, посмотрел в лицо сыну.

– Манагеры, которые взяли оружие да занялись охотой и собирательством. По-московски они называются сталкерами, а по-нашему крадунами, потому что ходят крадучись и крадут что под руку попадётся. Порода у них воровская. За хабар удавятся и в афедрон дадут, и горло перегрызут. Друг дружку поедом едят, а честных людей жрут без соли. Хуже них только манагеры из эффективных. Мочи ихнюю гнилую породу при каждой встрече. Увидел сталкера – убей с ноги, чтобы не зафоршмачиться. Если сталкер умрёт с хабаром, он отправится на Чистое Небо. Если сдохнет без хабара в руках – попадёт в Тень Чернобыля. Есть их нельзя и вообще руками лучше не прикасаться. Часто сталкеры бывают радиоактивными, да и мясо у них зело поганое. Кто его поест, тот три дня не проживёт.

Измученного бесцельным стоянием барда отпустили обедать, растолковав, куда и зачем прежде идти, а сами отправились искать шприц.

Лекарский ряд растянулся возле чистой галереи, в которой помещалась шведская аптечная лавка и знахарские магазинчики с товарами народной медицины – русской, китайской, московской и басурманской. Далее продавали ткани, тесьму, бижутерию. Внутренняя застройка здесь проредилась, корпуса дали место сборищу. Полукругом, рылами к галерее сбилась стоячая толпа, глазели на какое-то действо, но что за действо, было непонятно. Не доносилось ни визгливых выкриков скоморохов, ни завываний бардов. Щавель протиснулся в серёдку и через плечи узрел примыкающий к галерее навес из плотной пурпурной ткани с жёлтой, под золото, бахромой. Под навесом на помосте стояла высокая кафедра из заморского резного дерева, за которой восседал представительный старец с окладистой бородой, завитой в плотные кудри. По обеим сторонам кафедры за столами пониже заняли позицию подручные. Одесную размещался гладко выбритый сорокалетний деятель со взором резким как копьё. Место ошуйное занимал толстяк с тяжёлыми полуопущенными веками. Обвинитель и защитник, понял Щавель. Чуть поодаль, справа от навеса красовались плохо отмытые пыточные козлы, на стойке ожидали своего часа побуревшие колья, семихвостая плеть и свёрнутый бич. На скамье, недвижный, как ещё один инструмент правосудия, застыл плечистый мужлан со скуластым конским рылом. Палач что-то размеренно жевал и, уперев в колени мосластые грабли, вперился в толпу застывшим взором человека не слишком любящего общественное внимание, но по долгу службы вынужденного становиться объектом любопытства толпы.

Жёлудь пробирался вслед за отцом и вскоре оказался в первых рядах. Дивился парень на моды внутримкадские. Примечал он странных московских оборванцев и раньше, но за Мкадом их было мало, а тут практически каждый третий. По всему видно, что люди респектабельные, хари мытые, наетые, а одежда вся в заплатках, небрежно нашитых, с обтрёпанными краями и торчащими нитками. У бедняков латки не редкость, но здесь заплаты были повсюду, даже в тех местах, где одежда обычно не рвётся, будто нарочно нашили. А у иных платье вовсе сострочено швами наружу. Портные ли настолько оборзели, что не стесняются втюхивать сшитый по пьяни товар, то ли горожане прибедняются, чтобы не утесняли поборами злые власти? Лесной парень едва голову не сломал, но так и не докумекал. О том лишь Жёлудь догадался, что на рынок москвичи специально притопали на суд поглазеть. Недаром судилище было так помпезно обставлено. Для привлечения народа делалось – насладятся зрелищем, захотят хлеба (тут же сновали лоточники с калачами, пирожками и ватрушками да продавцы кваса и сбитня), а потом разойдутся по лавкам товар смотреть и что-нибудь обязательно купят.

Чуть в стороне от палача занимал место мытарь с железной кассой, в которую по приговору суда ссыпал штраф скособоченный мутант. Пока полётчик отвечал деньгами за упоротый косяк, рыночный стражник вывел на аркане давешнего грамотного мальчонку. За ним вышел рыжий охранник и тётка лет сорока. Судья заглянул в бумажку, громко стукнул деревянным молотком для привлечения внимания.

– Что у нас там? – уточнил он.

– Воровство, ваша честь, – сообщил прокурор.

– Слово предоставляется обвинению, – размеренно и раскатисто объявил старец.

Прокурор поднялся.

– Сего дня отрок по прозванию Шкет злонамеренно ухитил с прилавка книжного магазина Василисы Никитиной роман «Растяпа». На призывы прекратить преступное деяние Шкет не реагировал, был задержан сотрудником охраны Рыжим Шухером и доставлен в опорный пункт для составления протокола. В ходе следственных мероприятий Шкет оказывал сопротивление, вину свою не признал и проводил криминальную агитацию среди сотрудников правоохранительных органов. Учитывая особый цинизм заявлений подсудимого, сопряжённый с доведённым до конца преступным деянием, прошу суд рассмотреть личность правонарушителя не только как злостного похитителя имущества, но и со стороны идейной направленности, сопряжённой с явным малолетством и потому особо опасным в общественном плане.

Толпа заинтересованно вытянула жала, присмотрелась к малорослому преступнику, а судья молвил:

– Слово предоставляется подсудимому. Рассказывай как было дело.

– Я книжку почитать взял. Я бы вернул, – мальчонка шмыгнул носом.

– На то была договорённость с правообладателем?

– Не было! – выкрикнула тётка. – Схватил – и наутёк.

– Я Шухера испугался, не успел сказать. Боялся, что поколотит, вот и побежал, а тут этот дерётся.

– Кто?

– Вот этот дядька. – Мальчонка указал на Щавеля.

– Вот как? – Судья обратил молоток власти на толпу. – Покажись нам.

Щавель вышел и предстал перед судом.

– Ты поймал?

– Я.

– Похвально, – кивнул судья. – Как звать тебя?

Старый лучник бесстрастно назвал своё имя.

– В связи с вновь открывшимися обстоятельствами к делу приобщаются показания второго свидетеля. Охранник Шухер, доложи суду, как ты поймал вора.

Рыжий страж доложил как по писаному, видать, привык выступать в суде.

– Находился рядом с книжным магазином и, заметив убегающего грабителя, начал преследование. С помощью вот этого гражданина, – указал Рыжий Шухер на Щавеля, – произвёл задержание, изъял похищенную книгу и доставил в опорный пункт. Вскоре туда явилась потерпевшая, опознала свой товар и грабителя.

– Слово предоставляется свидетелю Щавелю.

– Стоял в торговом ряду, услышал крики. Решил оказать содействие органам охраны порядка и совершил задержание крадуна, – по-простому доложил тихвинский боярин.

– Защита? – по-приятельски небрежно осведомился судья.

– Уважаемый суд, – адвокат поднялся и даже как будто проснулся. – Ваша честь, дорогие свидетели и почтеннейшая публика. Не имея намерения отрицать очевидные факты, прошу обратить ваше внимание на возраст подсудимого. Обладатель столь юных лет не может иметь ясного представления о частной собственности и осознания всей полноты ответственности за посягательство на неё. Со слов подсудимого, он действительно договорился с продавщицей, но был неправильно понят, испугался охранника и побежал. Находясь в состоянии аффекта, подсудимый не догадался положить книгу обратно на прилавок, а инстинктивно прижал её к груди, как мать прижимает дорогое ей дитя, и спасался бегством до тех пор, пока путь не преградил кулак этого решительного человека, – указал адвокат на Щавеля. – Учитывая вышеизложенное, возраст подсудимого, отсутствие злого умысла и незаконченность преступного деяния, я прошу максимально смягчить наказание и считаю, что достаточно будет ограничиться общественным порицанием.

– Протестую, ваша честь! – выкрикнул прокурор.

Толпа оживилась.

«Хорошо устроен балаган, – сохраняя невозмутимое выражение лица, Щавель с величайшим интересом наблюдал за аттракционом. – В Тихвин бы их завозить на ярмарку, да при всём честном народе судить воров, которые до праздника в яме накопятся. А то казним прилюдно, да судилища завлекательного нет».

Прокурор тоже встал, опёрся о стол, навис над ним. Вперился взглядом в толпу.

– Прошу обратить внимание, – повёл он речь настолько зловещим тоном, что толпа затаилась и навострила уши, – на предмет открытого хищения имущества, то есть не кражи, а беззастенчивого грабежа. Предметом стала книга! То есть подсудимый совершил не только хищение частной собственности, но и вкупе с ним хищение интеллектуальной собственности. Поскольку интеллектуальная собственность нематериальна и может быть украдена на раз-два-три и бессчётно, преступление является законченным, а похититель может быть признан не только грабителем, но и книжным пиратом!

Толпа загудела.

Обвинитель опустил зад на стул.

Судья выдержал эффектную паузу, давая народу осознать и выговориться.

– Какой неожиданный поворот дела, – прокомментировал он, разогревая публику. – Присвоение интеллектуальной собственности и книжное пиратство.

Толпа зашумела.

– Что скажет по этому поводу обладатель прав, вернее, обладательница? Василиса, доложи суду и народу, открывал ли подсудимый книгу в твоём присутствии?

– Открывал, – закивала книжная тётка. – Взял с прилавка, раскрыл, листать начал. Я говорю, хошь читать, плати, потом читай. Он не слушает. Я вижу, что у меня эту тилектуальную собственность отнимают и товар грязными руками лапают, хотела отобрать, а он, паршивец, убёг.

– Ну и что, что читал? – не стерпел мальчонка. – Я бы книгу вернул. За погляд денег не берут. Небось, не убыло бы от книжки, если б я прочёл.

– Сколько тебе лет, сынок? – пренебрежительно осведомился судья.

– Больше, чем тебе. – Шкет сморщил личико в злобную гримасу. – Я до Большого Пиндеца родился.

– А сохранился на все тринадцать, – философски, но немного грустно констатировал судья. – Сколько бы ты ни прожил, но, если мыслишь как тринадцатилетний, это говорит о том, что ты дурак от рождения.

Адвокат кинулся на помощь:

– Ваша честь, прошу обратить внимание на неразвитость головного мозга подсудимого, законсервированного в древние времена воздействием живительной радиации.

– Принято!

Судья оглушительно стукнул киянкой. Должно быть, на кафедре у него лежала специальная подставка, которая громко резонировала.

– Однако неразвитость головного мозга не освобождает от ответственности, – продолжил он. – Кроме того, подсудимый жил больше трёхсот лет и за это время мог накопить огромный жизненный опыт, при наличии которого апеллировать к недееспособности подсудимого неправомерно. Подсудимый, если бы тебе удалось вынести книгу с рынка, ты бы стал её читать один, в своей вонючей берлоге по одеялом, храня как величайшее сокровище и более не показывая никому, или поделился бы приобретением с ближними?

– Поделился! – воскликнул Шкет. – Неужели б утаил знание? Прочёл сам – передай другому. Только так можно познакомить окружающих с интересными сведениями, сделать людей умнее, а мир лучше.

От этих слов зевак будто морозом прибило, они аж попятились, только Щавель остался недвижим.

– Пират! Пират! – зашептали в толпе.

– То есть ты хотел довести злой умысел до конца и распространять информацию бесплатно? – Старый судья вбивал гвозди твёрдой рукой.

– Да, – книжный пират, вынужденный прозябать в обличии малолетнего дурачка, не отступился от принципа. – Information must be free!

Деревянный молоток снова опустился.

– Подсудимому предоставляется последнее слово!

– Читайте книги, книги – источник знаний! Те, кто запрещает свободное чтение, чтение без ограничений, хочет сделать вас глупее, чтобы вы не могли понимать очевидные вещи, не иметь своего мнения, соглашаться со всем и всему подчиняться. Запрет на свободное распространение информации лишает вашу личность яркости и оригинальности, превращая в стадо покорного быдла.

– Довольно! – Молоток уже взлетал и опускался, но мальчонку было не заткнуть. – Подсудимый лишается слова. Стража! Заткни ему рот.

Слова злодея расшевелили толпу. Пришедшие поглазеть на суд проникались словами обвиняемого, осознавали, смотрели на себя со стороны. Отчего хотелось не только предаться утешительному шопингу, но и пойти в ближайший кабак накатить.

Улавливая настроение масс, ведущий стал сворачивать представление.

– Воровство интеллектуальной собственности делает книжный бизнес убыточным, – заявил судья, дождавшись, когда малолетнему агитатору забьют в рот деревянный кляп. – Если производителям интеллектуального продукта не будут платить, они не напишут новых книг, а пойдут в золотари или в плотники. Значит, не будет просвещения, и мир погрузится во тьму невежества. Управлять покорным стадом опущенного до скотского состояния народа будут манагеры, засылающие к нам книжных пиратов. Учитывая особую тяжесть злого умысла, сопряжённую с цинизмом и невыносимой жестокостью далеко идущих планов управленческого характера, я приговариваю сталкера Шкета за грабёж и книжное пиратство к черенкованию. Приговор привести в исполнение немедленно!

С мальчонки содрали штаны, подтащили к пыточным козлам, прикрутили вязками в позе толераста. Палач примерил на глазок и выбрал на стойке подходящий по размеру кол, в котором угадывался черенок от лопаты.

Глава двадцать восьмая,

в которой лазутчики уходят в Замкадье

Шприц купили в аптеке. Новенький, шведского производства, он был разобран на части, бережно обёрнутые в вощёную бумагу, и хранился в жестяной коробочке, переложенный ватой. Предусмотрительные шведы укомплектовали его тремя иглами разной длины и диаметра. В аптеке получилось дешевле, чем с рук, где допиндецовые шприцы из поцарапанной мутной пластмассы предлагались по цене здорового раба.

– Дело сделано. – Щавель уложил покупку в «сидор». – Забираем Филиппа, и ну его к бесу, этот базар.

Жёлудь был полностью согласен. Голова опухла от мельтешения толпы, нечеловеческих рож мутантов и куда более жутких обитателей Бутово. Циклопы, манагеры и прочие недобитые жертвы радиации наподобие трёхсотпятидесятилетнего мальчика вызывали у лесного парня душевное отравление почище, чем от разглядывания журналов для эльфийских девочек «Космополит».

Филиппа нашли в рядах, под неусыпным надзором Ивашки и Петра. Бард с печатью 666 на челе более не стоял с зарядниками навытяжку, а слонялся, прицениваясь к древнему дрэку. Заприметив Щавеля, ринулся к нему с хмельным энтузиазмом.

– Сделал? – спросил Щавель.

– В лучшем виде! Сдал кольцо и обе фигнюшки.

– Деньги, – потребовал командир.

Филипп выудил туго набитый кошель и заметно расстроился, из чего Щавель сделал вывод, что бард не закрысил. Не от великой честности, конечно, а по боязни.

– Зашёл в бар, подваливаю к осетину. – Филипп быстро осваивался на новом месте и тараторил как со старым знакомым. – Так и так, говорю, Сан Иналыч, люди с рынка подсказали к тебе обратиться. Сам-то я в Москве первый день, не знаю ничего. Зашёл поинтересоваться чё почём. Показывай, говорит, что там у тебя. Я хабар вывалил. Из склепа Бандуриной в Лихославле, сам брал с товарищами. Рассказал, как было дело. У него аж руки затряслись. Никому не болтай, говорит, тут всюду жульё, обманут, никому верить нельзя, мне можно. Говорю я ему: а я чё, я ничё, моё дело предложить товар на рынок. Сан Иналыч цену сразу дал хорошую, я ему хабар скинул. В Москве, спрашивает, остановились? Не, говорю, за Мкадом, в «Балчуг-Немчиновке», братва опасается в город лезть. Посмеялись да разошлись. Договорились, что завтра принесу остальное.

– Договор дороже денег, – улыбнулся Щавель так, что у Филиппа душа ушла в пятки. – Смотри, не обмани Сан Иналыча.

– В Москве толсто троллят, да худо едят, – злобно пробормотал бард, когда понял, что над ним пошутили.

* * *

Заполночный постоялый двор был насыщен тяжёлой вонью немытых странников, миазмами, исторгаемыми постояльцами из четырёх отверстий, храпом, сопением, зубовным скрежетом и кряхтением полатей под ворочающимися в дурном сне телами.

В козырном углу под разнобожными образами желтела дежурная лампадка. Её убогое мерцание почти не разгоняло тьму, но Щавель углядел, как завеса на входе приоткрылась. В спальню проскользнула тень. Ни шарканья подошв, ни скрипа половиц: незримый пришелец двигался вдоль лежака и вглядывался в лица, он превосходно видел в темноте. Щавель закрыл глаза, притворяясь спящим. Скорее щекой почувствовал тепло, чем услышал приближение сталкера. Тепло отдалилось – крадун переместился к Филиппу. Щавель учуял его запах, сталкер ужинал манкой на молоке и белым хлебом. Приоткрыв глаз, Щавель различил склонившуюся над бардом тень, ловкие пальцы шарили по карманам. Затем рука нежно приподняла голову Филиппа, другая потянула «сидор».

В ту же секунду нож Понтуса Хольмберга прибил её к доске. Сталкер рванулся и пронзительно закричал, но Щавель навалился на навершие и несколько раз ударил кулаком в живот.

– Вор! Я поймал вора! – громогласно возвестил он.

Сталкер согнулся, потеряв дыхание, присел, но клинок прочно держал его, приколотив к полатям, как злой ребёнок пришпиливает иголкой жука.

Вокруг всё зашевелилось, рыпнулся придавленный Филипп, шустро выбрался из-под Щавеля – сказывался опыт кабацких потасовок. Мужики повскакали, кто-то запалил свечку.

– Я поймал крадуна! – повторил Щавель.

Постояльцы обступили вора, принесли огня.

Сталкер оказался тонкокостным, стриженным под горшок мужиком с гладко выбритым лицом и непомерно большими, чуть навыкате глазами никтолопа.

– Здравствуй, Лелюд, – сказал Щавель.

Глава двадцать девятая,

в которой Тибурон выказывает свою преданность и полезность, а Скворец превосходит в области доблести легендарного шведского богатыря Беовульфа

Лелюд молчал всю дорогу. Его везли поперёк седла связанным по рукам и ногам. На привале проверяли верёвки и всякий раз находили узлы распущенными. Если бы не следили в оба, проклятый сталкер давно бы утёк.

Покинув «Балчуг-Немчиновку» до зари, к вечеру лазутчики добрался до базы, где были с ликованием встречены заскучавшей дружиной.

– Ты, старый, хватки не теряешь! – Лузга залихватски тряхнул зеленоватым гребнём, который отрос за время странствий и обрёл привычку заваливаться на бок, высморкался в кулак, подмолодил ирокез, прошёлся вокруг пленника, пнул его под рёбра, но без злобы, а для порядку. – Где такое существо добыл?

– Где, где? В Москве. Привёз тебе для украшения досуга.

– Благодарю. Не по мне такие гостинцы. Пусть их собачка Жучка дрючит или, как его, нашего Тавота друг, отмороженный Удав…

– Мыслишь верно, – похвалил Щавель. – Тащи его наверх. Как вы тут без меня?

– Наезжал начальник дмитровской стражи со своими оружными. Встревожились они насчёт железнодорожников. Давай претензии предъявлять, не ваша территория и всё такое. Литвин его встретил, – ухмыльнулся Лузга.

– И чего?

– Теперь у нас есть порох и свинец.

* * *

Когда измученного Лелюда втолкнули в нумер, расположившийся сбоку от двери Тибурон встретил пленника мрачным:

– Попался, младолюбец?

Услышав знакомый голос, сталкер вздрогнул и втянул голову в плечи. Обернулся и узрел колдуна, которого считал мёртвым. Тибурон заметно сдал по сравнению с временами членства в Ордене, но всё же не выглядел призраком, как в клетке. Он горделиво устроился на рогоже, скрестив ноги на восточный манер, подобно легендарным йогам, уложив на ляжки вывернутые вверх ступни. Должно быть, молился своему покровителю Йог-Сототу.

– Ты уцелел? – негромко воскликнул Лелюд.

– Раз в сто лет говоришь правду.

– Но не весь.

– Ты бы рад видеть мои кости, но не дождёшься. Будет наоборот. Вскоре я посмотрю на твои потроха и отведаю твоей крови.

Конвоировавший Лелюда ратник не стал дожидаться, пока москвичи наругаются, а ткнул пленника в спину. Педофил испуганно сгорбился, прижал к груди замотанную тряпицей руку и засеменил в угол напротив Тибурона. Сел и замер, дрожа от страха и кровопотери.

«Если они все такие дохлые, почему на них не навалятся и не перебьют? – Щавель сравнил обоих членов Ордена Ленина и нашёл в них много общего. На Горбушке командир видел в основном нормальных мужиков – мобилизовать, вооружить, и получится годная пехота. – Если до сих пор не перебили, значит, что-то с Лениным не так. Должно быть, ведает матёрое колдунство».

– Я задаю вопросы, ты на них отвечаешь. – Щавель устало опустился на свою постель. – У нас мало времени, говори по существу.

Лелюд затихарился.

Щавель отвёл взгляд и, когда снова посмотрел в угол, педофила увидел не сразу. Будучи недвижным, серенький сталкер почти исчезал из поля зрения!

Старый лучник был вынужден приложить силы, чтобы стряхну морок.

– Думаешь, Мотвил тебя спасёт? Поможет силой колдовских чар ускользнуть в ночи? – Щавель рассуждал, наблюдая за реакцией Лелюда. – От меня не убежишь. Я поймал тебя, когда ты был волен и здоров, а недужным тебе из моего плена вовсе не ускользнуть. Или надеешься, что придёт на выручку Дележ? – Лелюд встрепенулся, а Щавель, как ни в чём не бывало, продолжил: – Пусть приходит, но сначала ты расскажешь всё о капище Мотвила. Как выглядит изнутри, где живёт шаман, где отправляет обряды. Начнёшь врать, Тибурон поймает на лжи. Тогда будет больно.

Лелюд завозился в своём углу, подтянул колени к груди, будто прикрывался.

– Давай, лидер, продолжай свою пропедевтику, – пробурчал он.

– Что, если я буду подносить к твоему телу огонь? – Командир подался вперёд, а Лелюд испуганно вжался в стену. – Спорим, что тогда поведаешь о самом сокровенном?

– Больше, чем огня, он боится своей крови, – подал голос Тибурон.

– Вот как, – словно гвоздь вбил Щавель и едва заметно улыбнулся, затравленный сталкер откровенно его развлекал. – Будешь говорить правду?

Педофил стиснул зубы и демонстративно сжал губы.

Щавель достал из ножен клинок работы мастера Хольмберга.

* * *

Проснулся Щавель, как пружиной подброшенный. Пронзительный вой бил по ушам, тут же шарахнуло в стену чем-то тяжёлым, будто тараном. Щавель был уже на ногах, кинул на бедро колчан, выдернул из налуча лук.

– Доктор, свет! Лузга, Жёлудь, за мной!

Постоялый двор сотряс ещё один удар. Утробный рёв перекрыл неутихающий визг. Затопали по лестнице сапоги ратников. Щавель распахнул дверь, выскочил в коридор, Жёлудь за ним с луком наготове. В нумере напротив со звоном и треском вынесли оконную раму.

«Пора!» – Щавель пнул дверь бывших своих апартаментов, оставленных для содержания рабов и пленников. Пустил стрелу в проём. Тут же наладил вторую и заглянул в нумер. Окно заслоняла чья-то широкая фигура. Щавель выстрелил. Заскочил, споткнувшись обо что-то, следом ворвался Жёлудь, пустил стрелу не глядя. Уши заложило от крика на три голоса. Щавель всадил стрелу в громадное тело, ломящееся в окно. Туша мелькнула и сверзилась. Пол содрогнулся, когда она грохнулась о землю.

Жёлудя плечом оттолкнул не сильно спешащий Лузга с обрезом наготове. Альберт принёс запалённый от свечки факел. Только при свете Тибурон умолк. Ветошь, пропитанная ламповым маслом, разгоралась. Альберт опустил факел, подсвечивая побоище. Тройка, приставленная стеречь пленников, валялась на полу, как раскиданные злым ребёнком куклы, никто не шевелился. Копошился на рогоже Тибурон. Лелюд исчез. Со двора доносился гвалт и короткие надсадные взрёвывания. Гомон взлетел, бахнул выстрел.

Переступая через трупы, Щавель подобрался к окну с выставленной рамой. Выглянул. Во дворе возились над телами дружинники, протискивались факельщики, кого-то понесли. Один разогнулся и воздел над головой что-то длинное. Бойцы торжествующе закричали.

– Что случилось? – спросил Альберт Калужский.

– Дележ забрал Лелюда, – быстро ответил Тибурон.

Щавель незаметно в темноте улыбнулся и сунул стрелу в колчан.

Новгородский ОМОН сплоховал перед московской напастью. И в атаку на манагеров ходил, и вехобитов болотных ставил на уши, малыми силами кромсал превосходящих по численности селигерских «медвежат», а подручного шамана Мотвила проворонил. Великан циклоп двигался легко и стремительно. Перемахнул через ограду, парой ударов срубил фишку. Дубина из комля дуба шлемы не пробила, но сломала ратникам шеи. Они упали не вскрикнув. Дележ залез на карниз, вероятно вскарабкавшись по углу, цепляясь за торцы брёвен. Нашёл нумер, в котором томился Лелюд, ориентируясь ему одному известным образом, должно быть, по запаху. Влез в окно. Тибурон проснулся и заорал. Дружинники схватились за оружие, но великан убил их голыми руками. Затем схватил в охапку Лелюда и выпрыгнул из окна. Прямо на копья бодрствующей смены. Несмотря на то что Щавель приказал держать десятку наготове, Дележ едва не ушёл с добычей. Он был выдающимся разбойником. Во дворе закипел бой. Три стрелы торчали из его тела, но циклоп не сдавался. Отмахивался дубиной, пока Храп не перешиб пулей ему бедренную кость. Дележ упал. Отбивался лёжа, крутясь на спине. Из пасти его вырывалось яростное рычание, невнятная брань и неразборчивые угрозы, среди которых можно было различить повторяющуюся острастку: «Нургалиев разрешил!» Неизвестно, скольких омоновцев ещё успел он покалечить, если бы Скворец удачным ударом не разрубил плечо. Развивая успех, Скворец бил быстро и точно и отсёк ему правую руку. Это доконало великана, силы оставили его. Дележ лишился чувств и истекал кровью. Рядом лежал, поскуливая, Лелюд. В горячке боя его затоптали едва ли не насмерть.

Педофила утащили обратно, а вокруг Дележа столпились ратники, наставив на него пики. Факельный свет отбрасывал причудливые тени. Пламя трепетало на ветру, тени прыгали, отчего тело поверженного циклопа выглядело ещё страшней. Разбойник разделся донага и намазался сажей. Из одежды были только чоботы мягкой кожи, перетянутые ремешками поверх щиколотки, да короткие труселя чёрной замши, подпоясанные толстым ремнём, на котором висел кошель с трутом и огнивом да короткий ножик.

Циклоп хрипел в беспамятстве. Неестественно скроенная рожа с низким лбом, укороченная за счёт того места, где у людей находятся глаза, заросла диким волосом. Оттянутые к ушам скулы подступали вплотную к надбровной дуге, выгнутой коромыслом, чтобы вместить единственный глаз, потеснивший переносицу. Если у большинства циклопов ближнего и дальнего Подмосковья ниже располагался нос картошкой, отчего лицо сохраняло остатки человеческих черт, то в роду Дележа положительную селекцию не производили. Должно быть, предки селились на отшибе, в очаге повышенной радиации. Мутация глубоко затронула наследственное вещество. Вместо носа зияла щель, делившая пополам верхнюю губу, словно в голову от души ткнули мечом. По бокам дыры торчали мясистые наросты, видоизменённые крылья носа, превращавшие морду циклопа в форменное рыло гигантского нетопыря.

– Породит же земля чудных! – только и сказал Лузга, когда разбойника перетащили в трапезную.

Из страшной ямы на месте правого плеча лилась кровь. Казалось, конца ей не будет.

– Привяжите его к столу, – бросил Щавель ближайшим ратникам.

Крепкими раболовными арканами воины примотали Дележа к общаку. Они не ведали жалости к уроду и жаждали кровавой расправы. Чаяния войска опытный командир читал как раскрытую книгу и не упустил случая совместить приятное с полезным, перед решающей битвой обратив воинство в свою веру для придания большей сплочённости и поднятия боевого духа.

Щавель вынул нож работы мастера Хольмберга из Экильстуны.

– Перед нами известный разбойник Дележ, гроза Подмосковья, – зычный голос командира заставил дружинников навострить уши и подойти поближе. – Одолеть его – дело доблести и геройства. Орден Ленина показывает нам свою силу, действуя хитростью и коварством. Но войско светлейшего князя не запугать! Мы врага били, бьём и будем бить! Для придания силы каждый должен вкусить его плоть. – Щавель всадил клинок под рёбра циклопу, широким взмахом распустил брюшную стенку. Дальше было самое сложное – быстро вырвать печень великана, и Щавель не осрамился. Печень была огромной. Он воздел её над головой. – Это наша добыча! Мы заслужили!

Услышав хорошо знакомые слова «добыча» и «заслужили», дружинники одобрительно заорали, ещё не понимая, что именно они одобряют.

Командир плюхнул печень на живот циклопа, оттяпал край, сунул в рот и демонстративно начал жевать. Второй кусман достался Жёлудю, третий – случившемуся рядом Михану. Парень, польщённый честью причаститься в числе первых, привычно сожрал печёнку, подумав, что посвящение Отцу Небесному где-то далеко впереди, в Новгороде, а Ктулху будет доволен уже сейчас. Следующим оказался молодой дружинник, имени которого Щавель не знал. Он безропотно съел свой кусок, решив, что так и положено. Его примеру последовали остальные, подчиняясь воле командира, общему примеру и чувству ненависти к врагу. Даже сотник Литвин, попавший в середину раздачи, не воспротивился, а принял с ножа кровоточащий ломоть.

Дружина воспрянула духом. Горячая печень циклопа вставляла не хуже рюмки крепкого первача. В трапезной витало чувство всеобщего единения. Дележ затих, истёк кровью, не приходя в сознание. Щавель приказал Михану подать топор, лежащий на соседнем столе, доставшийся от «медвежат» трофей, которым охотно кто-то пользовался. Тремя точными ударами разрубил рёбра Дележа, запустил руки в грудь разбойника, перерезал сосуды, вырвал трепыхающееся сердце.

– Добыча! – провозгласил он на всю трапезную, держа сердце на вытянутых руках. – Сегодня у нас праздник. Подходи за своей долей!

* * *

– Ты мудр, боярин. Теперь дружинники пойдут за тобой в огонь и в воду.

Тибурон уместился на рогоже, поджав ноги, словно боясь высунуться с островка безопасности. Колдун что-то сделал с подстилкой, ибо Дележ не тронул его. Бывший член Ордена уже оправился после визита соратника, держал спину прямо, говорил уверенно. За окном занимался рассвет. Под окном лежал связанный «ласточкой» педофил. Ноги Лелюда были крепко примотаны за спиной к кистям, отчего тело выгнулось дугой. Сталкера корёжило, но он терпел, стиснув зубы, потому что боялся люлей. Ещё в комнате тусовался Лузга и закончивший свои дела с ранеными Альберт Калужский.