Текст книги "Россия и современный мир №1 / 2014"

Размышления, сообщения, комментарии

Наше непредсказуемое прошлое: попасть в альтернативу

В.А. Ковалёв

Виктор Антонович Ковалёв – доктор политических наук, профессор Сыктывкарского государственного университета

 
Книжечки беленькие, книжечки красненькие
В детстве стояли на полочке,
«Библиотека современной фантастики»…
Все угробили, сволочи…
 
 
Я все понимаю: Сталин,
Репрессии, пятилетки…
Но зачем мы Космос сменяли
На фанерные табуретки?
 

(Всеволод Емелин. Космос как воспоминание)

1. От дистопии к дистопии: Прошлое вместо Будущего

Недавние мечты и грандиозные планы по скорейшему освоению Космоса действительно становятся воспоминаниями. Они воспринимаются не только как нечто ненужное, непрактичное, неподъемное в экономическом и научном отношении, но еще и как странная мечта, со значительной долей утопизма. А – «нынче не время утопий». Но – это не совсем так. Без утопий люди жить не могут, просто на смену одним мечтаниям приходят другие. Это хорошо видно по такому репрезентативному для (анти)утопий жанру, как фантастическая литература. И – особенно в нашей стране. В 1960–1980 гг. типичный персонаж советских фантастических романов, повестей и рассказов садился в звездолет и летел покорять Вселенную; если же где-то попадалась разумная жизнь, то наш коммунар-прогрессор со всей страстью и научной мощью помогал освободительным силам звездных аборигенов установить у себя более совершенное общественное устройство (читай: коммунизм). Нынче совсем не то: космическая фантастика если и пишется, то уже без прежней веры, и гораздо большей популярностью у (еще) читающей публики пользуются такие жанровые направления как фэнтези или «альтернативная история», в которой наибольшим успехом пользуются истории о «попаданцах» в прошлое. Типичный для последней разновидности фантастики герой какой-нибудь (не)выдающийся «Вася Пупкин» вольно или невольно оказывается в прошлом – или сам непосредственно, или в сознании своего предка – и там начинает творить свои подвиги. Наш Вася помогает выиграть какую-нибудь судьбоносную войну или переиграть катастрофу 1941-го года, становится наперсником ведущих государственных деятелей или просто оказывается в теле одного из них. Корректирует историю он так, чтобы не допустить иго, Цусиму, большевистский переворот, перестроечное предательство и т.д., и т.п.

Разумеется, от всего этого можно отмахнуться как от глупых эскапистских фантазий: развлекаются взрослые дети, играя в компьютерные игры или представляя себя героями-попаданцами. Но этот популярный феномен сегодняшнего дня кажется нам весьма любопытным объектом для анализа. Конечно, у многих серьезных ученых подобный интерес вызовет в лучшем случае недоумение, однако, ведь известно, что «игры исторических корректировщиков» описываются и анализируются довольно часто [5].

Вообще, когда начинаешь знакомиться с библиографией работ о фантастике, то среди тысячи названий находишь немало интересных работ. Отрасль знания, которую можно назвать фантастиковедением, следует считать весьма развитой [см.: 17]. Хотя так называемое «фантастиковедение» – это, по большей части, сегмент литературоведения, наши профессиональные интересы лежат довольно далеко от проблем жанра и стиля (это может затрагивать меня, как читателя, но как исследователя меня более всего привлекают идейно-политические аспекты современных утопий и причины их образования). Но наряду с довольно устоявшейся традицией изучения утопического сознания в прошлом, мы видим явный недостаток внимания к элементам утопического сознания в нынешней России, пусть оно бывает плохо выраженным и фрагментированным. На наш взгляд, сегмент массовой литературы, к которому мы здесь обращаемся, весьма насыщен материалом, подходящим для изучения данной проблематики. Попытка рассмотреть современную политику через призму фантастики для нас не первая: ранее мы пытались выделить метаидеологические составляющие в фантастической литературе о будущем [10; 22] или рассматривали социально-политические перспективы новых технологий опять-таки на примере произведений авторов-фантастов [11].

В самом деле, об утопиях, в том числе выраженных в художественной форме, написано огромное количество работ, в том числе и в последние годы. Вдоль и поперек исследуется утопическое сознание дореволюционного8686
  См., напр.: Егоров Б.Ф. Российские утопии: Исторический путеводитель. – СПб., 2007. – 416 с.


[Закрыть], а также, наряду с ним, советского периода8787
  См., напр.: Мильдон В. Санскрит во льдах, или Возвращение из Офира. – М., 2006 – 288 с.


[Закрыть] отечественной истории. Внимания же к обильному выходу современных утопий, пусть и напоминающих сорняки, явно не хватает. В свое время в нашей стране было весьма модным использовать материал фантастических произведений для изучения того или иного учебного курса в школе. Писались и издавались даже специальные методические пособия [6]. Быть может, это и кажется сейчас наивным, но автор хорошо помнит, как в учебнике природоведения для 4 класса в разделе по популярной астрономии пересказывался один из сюжетов «Туманности Андромеды» (приключения на планете Железной звезды). И я узнал впервые о ефремовском шедевре именно из школьного учебника.

Рамки статьи не позволяют подробно сосредоточиться на очень многих аспектах проблематики, связанной с изучением утопий и различных подходах к этому феномену. Здесь мы не стремимся к тому, чтобы сконструировать какое-то новое определение, нам достаточно попробовать применить уже имеющиеся дефиниции и посмотреть, как они работают на новом «эмпирическом» материале. Утопию мы понимает в устоявшемся значении, как «место которого нет», в традиции, идущей от Т. Мора. Советские исследователи в свое время плодотворно разрабатывали эту тему, и, на наш взгляд, труды таких авторов, как В. Чаликова, Э. Араб-Оглы, И. Бестужев-Лада, Э. Баталов, эмигрант Леонид Геллер и др., – до сих пор остаются полезными и интересными, выглядят «свежо» как с точки зрения теоретической проработанности темы, так и ее политической актуальности.

Феномен утопии, само понятие утопии и ее «эпифеномена» – антиутопии, несмотря на их, на первый взгляд, «понятность» и «общераспространенность», весьма сложны для анализа; они требуют хорошей теоретической подготовки в разных областях. В данной работе, повторим, не ставится цель продемонстрировать какой-то новый подход к феномену (анти)утопии; не будем мы и подробно анализировать исходные понятия. Наша задача подойти с известным уже инструментарием к новой политической реальности, проанализировать с его помощью материалы новых и уже известных (классических) фантастических произведений, которые в нашем новом мире представляются актуальными, так как, возможно, предупреждают об опасностях уже ближайшего будущего. Но сами основные понятия в работе используются в традиционных, привычных значениях. «Утопия – это вымышленная страна; воображаемое общество, которому отдается предпочтение перед реальным, и в образе которого, с большей или меньшей полнотой, воплощается представление о совершенном обществе и человеке, о социальном идеале» [2, с. 11]. В. Чаликова определяет этот феномен более пространно: «Утопия – это подробное и последовательное описание воображаемого, но локализованного во времени и пространстве общества, построенного на основе альтернативной социально-исторической гипотезы и организованного – как на уровне институтов, так и человеческих отношений – совершеннее, чем то общество, в котором живет автор. Такое определение позволяет исключить из утопии короткие рассказы о будущем, в которых нет описания его как системы; романы, в которых описываются события, происходящие в будущем обществе, но не описывается его устройство; многочисленные описания подземных и подводных миров, похожих на земной; романы о воображаемых войнах, научно-фантастические романы, которые сосредоточены на технологии будущего, а не на его социальном устройстве, а также многие феминистские, психоделические и фантастическо-порнографические романы…

«При таком подходе утопией можно считать книги о прошлом, а не о будущем, если в них описано идеальное взаимодействие и самовыражение большой группы людей (курсив мой. – В.К.) или подобных им существ» [18, с. 8].

Как раз книги об «альтернативном» прошлом (или об истории, которая становится «альтернативной» в силу подвигов пришельцев из будущего), на наш взгляд, хорошо укладываются в русло утопического сознания, как пишущих, так и читающих подобную литературу.

Если говорить о более детальных классификациях этого «массолита», то они интересуют нас здесь «постольку-поскольку», т.е. поскольку мы выбрали это жанровое направление материалом для анализа, и поскольку надо его при этом точнее определить. Дадим здесь слово знатокам и любителям фантастики. Липецкий любитель и исследователь С. Соболев делает это так: «Альтернативная история – это произведения, в которых рассматриваются вероятностные миры, выросшие из известных обстоятельств, после какого-то значительного или незначительного события, которое произошло не так, как в нашей реальности, и поэтому альтернативный мир стал кардинально отличаться от нашего. В произведении автор волен использовать известных исторических персонажей, порою – в совершенно несвойственном для них качестве, если это служит ему для решения каких-то определенных художественных задач. Фантастические произведения в жанре Криптоистории описывают негласную подоплеку реальных событий (всего лишь неизвестные стороны общеизвестных фактов), а альтернативная история (АИ) описывает якобы свершившиеся последствия выдуманных фактов [14, с. 34]. Таким образом, романы о «попаданцах» относятся скорее к разряду АИ, нежели «крипто». Например, в русле «крипто» работает известный фантаст Андрей Валентинов (Шмалько), который отзывается весьма едкими памфлетами на истории о попавших в прошлое8888
  См.: Валентинов А. Наши в Хроносе, или Необычайные похождения майора Пупкина. – В книге: А. Валентинов, Г-Л. Олди «Тирмен». – М., 2008. – С. 498–508.


[Закрыть].

Собственно, мы не очень хотим вдаваться в цеховые споры о разновидностях и путях развития фантастической литературы. Наша задача диагностировать сознание современников на ее примере. И лучше всего сейчас, как нам кажется, это можно сделать через глуповатые, на первый взгляд, романы о «попаданцах» и «корректировщиках» прошлого. Альтернативная история – по существу жанр социально-политической фантастики, посвященный изображению реальности, которая могла бы быть, если бы история в один из своих переломных моментов (точек бифуркации, или точек развилки) пошла по другому пути. Особенностями произведений, созданных в жанре альтернативной истории, является то, что непременным элементом сюжета является изменение хода истории в прошлом (относительно момента создания произведения). По фабуле произведения, в некоторый момент прошлого по какой-либо причине, либо случайно, либо в результате вмешательства внешних сил, например пришельцев из будущего, происходит что-то отличное от происходившего в реальной истории. Случившееся может быть связано с широко известными историческими событиями или историческими личностями и может казаться, на первый взгляд, малозначительным. В результате этого изменения происходит «разветвление» истории.

В некоторых произведениях вместо или вместе с идеей перемещения во времени используется идея параллельных миров – «альтернативный» вариант истории реализуется не в нашем мире, а в параллельном, где история идет другим путем. Такая трактовка позволяет устранить известный логический парадокс путешествия во времени, называемый иногда «парадоксом убитого дедушки».

Основоположником жанра альтернативной истории считается римский историк Тит Ливий, описавший возможную историю противостояния Рима и империи Александра Македонского, предположив, что Македонский не умер в 33 года, а продолжил жить и править своей империей.

Повторим, что мы рассматриваем эти произведения как своеобразные утопии. Классификация утопий также весьма разнообразна: В. Чаликова в свое время писала о литературно-теоретической, народной и официальной [19, с. 3]. Ясно, что рассматриваемые нами в этой статье примеры относятся к первому виду: это не только какая-то литература, но и часто какая-то теория.

Ж.-Н. Вюарне выделял среди «места, которого нет» еще и «неопределенное пространство исторической утопии, которая освобождается от норм настоящего и принимает иные нормы, приписываемые неким прошедшим или будущим временам» [цит. по: 15, с. 266].

Э. Араб-Оглы называл среди многообразных проявлений утопического сознания: 1) социально-реформистский утопизм; 2) различного рода религиозные и близкие им псевдонаучные проекты; 3) своего рода социально-психологические «утопии личности» [15, с. 13]. В рассматриваемых нами романах, в свете этой классификации, интересны именно «утопии личности», – но не личности выдуманных персонажей, которые, попав в прошлое, из кожи вон лезут, чтобы приспособиться к незнакомым реалиям и избежать разоблачения со стороны «хроноаборигенов». Нет, хотелось бы увидеть переживания и понять политические взгляды типичного для сегодняшнего дня автора или читателя очередной «альтернативки».

Наконец, интересным для наших целей является разделение утопий на преображающие («прометеевские») и «пелагианские» – утопии бегства и смирения [7, с. 6–7].

Что касается антиутопии, то это «темный двойник», «тень» утопии, Хайд по отношению к доктору Джекиллу; так показывается, как правило, квазиидеальное общество (зачастую тоталитарное). Впервые термин «антиутопия» (англ. dystopia, anti-utopia) был введен английским философом и экономистом Джоном Стюартом Миллeм в 1868 г.

Конечно, само по себе предположение о переносе сознания или героя в далекое и недалекое прошлое выглядит как типичное «бегство от действительности». Но в отличие от миров фэнтези, которые связаны с нашей реальностью лишь через ряд идей или аналогий, в «попаданческих» альтернативах чувствуются остатки прометеевского и даже «фаустовского» духа. Ведь персонажи этих книг, попав в прошлое каким-нибудь магическим способом, далее, по большей части, ведут себя вполне обычным для нашего времени образом, в русле «целе-рационального социального действия», придерживаясь при этом ценностно-рациональных принципов, чаще всего патриотических – они спасают Родину от злодеев, предупреждают худшие варианты развития событий, превращают реальные поражения в фантастические победы и т.п. В произведениях, хотя бы немного пригодных для чтения, они хорошо стимулируют «социологическое воображение».

Но перед тем как рассматривать конкретные примеры, попробуем все же предварительно предположить, отчего утопическое сознание опять расцвело и именно в такой форме. Почему опять тема социокультурной утопии стала актуальной и, надеемся, востребованной.

Посмотрел на свой рабочий стол. Вот передо мной старые потрепанные выпуски сборников «Социокультурные утопии ХХ века». Наряду с грозной надписью «Для служебного пользования» на обложке проставлен номер (очевидно для того, чтобы тайной полиции и ее стукачам было легче отследить утечку информации, если кто-то использует знание об Оруэлле и пр. не «для служебного пользования»). Словом, напоминание об обстановке в духе «1984». Сама составительница этих сборников вспоминала: «Свой доклад “Социалистический реализм как извращенная форма утопии” я предварила кратким рассказом о ситуации в нашей науке об утопии. С изумлением слушали ученые из разных стран о том, как мы, группа референтов Института научной информации АН СССР, еще совсем недавно по особому допуску получали в спецхране зарубежные книги об утопии, анализировали и обобщали их содержание и, составив сборники обзоров и рефератов, сдавали их в спецхран же. Как эти ротапринтные сборники кем-то тайно ксерокопировались и продавались на черном книжном рынке» [18, с. 5].

В конце 1980-х – начале 1990-х годов действительно показалось, что эти времена, смешные и страшные одновременно, ушли в прошлое и не вернутся. Однако антиутопии имеют обыкновение не только воплощаться (о чем, кажется, предупреждал еще Н. Бердяев), но иногда – «они возвращаются». Виктория Чаликова умерла в начале 1990-х годов [4] и не застала «прекрасного нового мира» посткоммунистической дистопии. Но многие из тех, кто с энтузиазмом воспринял «перестройку» и надеялся на лучшее, – застали и были неприятно поражены, что многие их надежды воплотились либо в виде карикатуры, либо в виде антиутопии. Возможно, кроме всего прочего, речь может идти о крупном интеллектуальном просчете. В условиях «железного занавеса» многие советские интеллигенты воспринимали «Запад» по переводным книгам, фильмам, запрещенным текстам и дефицитным товарам-артефактам как-то очень поверхностно, абстрактно-«утопически». И советские обществоведы из академических институтов, допущенные до чтения-реферирования того, что простым советским людям знать было не положено, вероятно, чувствовали себя неким подобием египетских жрецов, посвященных в тайны «западных земель». Каким же должно было быть их разочарование, когда то знание стало не только доступно-профанным, но еще и многое из него оказалось либо бесполезным, либо вредным для наших условий.

Когда система «реального социализма» рухнула, и на ее обломках «Запад» стал устанавливать реальное господство – тогда пришло время говорить о новой дистопии. Это «уникальный философско-художественный жанр XX века – дистопия, то есть образ общества, преодолевшего утопизм и превратившегося вследствие этого в лишенную памяти и мечты “кровавую сиюминутность” – мир оруэлловской фантазии» [18, с. 8].

О характеристиках реальной ситуации и определениях дистопии, конечно, можно спорить. Скажем, М. Афанасьев остроумно замечает: «Многолюдное государство, у которого сегодня вся сила и так много денег, мнит себя Большим Братом, но похоже, скорее, на Большого Паразита» [1, с. 18]. Но ведь иметь дело с «большим паразитом» тоже неприятно, и если тоталитарный «Большой Брат» уничтожал ростки свободы практически без промедлений, то авторитарно-коррумпированный Большой Паразит работает медленно, и «жить вроде можно», но судьбе свободомыслия и ее носителям в «посттоталитарной» России также не позавидуешь. Период эмансипации и надежд был, мягко говоря, непродолжительным. Мы вновь оказались в социальном аду очередной антиутопии.

Ну, конечно, если нельзя исправить положение, можно скорректировать отношение к нему. Например, прибегнуть к очередной форме утопизма и рассматривать положение как обычное состояние «нормальной страны», которое сменило мессианство бывшей «сверхдержавы» на удовольствия консюмеризма и положение сырьевого придатка развитых стран. Такой подход нам подсказан [см.: 21] и имеет в нынешней РФ массу приверженцев. Зачем переживать за критическое состояние и неблагоприятные перспективы России или мечтать об их исправлении, (утопизм!), когда можно спокойно и объективно анализировать место России среди других стран [13], сетуя, что оно ни слишком хорошо, но в целом ничего особенного, сойдет. Главное, что уничтожена «империя зла», а «автократичную клептократию» россияне как-нибудь переживут. (Эти определения заимствованы из работы А. Шлейфера и Д. Трейсмана «Обычная страна».) [21].

Но многих носителей утопического сознания не устраивает подобный отстраненный позитивизм в отношении собственного государства. Всякого рода приверженцы идеи «Третьего Рима» никак не могут смириться с тем, что Держава, на протяжении веков определявшая судьбы мира, ныне превратилась в сырьевую периферию и влачит жалкое существование «нормальной страны», занимая в мировых рейтингах место в конце первой сотни или в середине второй.

Носителей такого сознания немало среди авторов фантастических альтернатив, которые мечтают о самых невероятных способах исправления нынешней ситуации.

Обратимся опять к текстам В.А. Чаликовой: «под камуфляжем научной фантастики, евгеники, сексологии, феминизма вновь возрождается утопия… Существуя как визионерство и ностальгия, пророчество и заклятие, уход от мира и стремление преобразовать его, утопия в той же мере тщетно стремится быть социальной терапией, в какой – независимо от своих устремлений – всегда бывает социальной диагностикой» [19, с. 11] (курсив мой. – В.К.). Именно эта функция – социальной диагностики – и привлекает нас более всего.

Но прежде чем заняться вариантами диагноза, посмотрим внимательнее на сам материал, проиллюстрируем наши тезисы рядом литературных примеров.

2. «Старые песни о главном»: Какую утопию выбрать?

К жанру альтернативной истории обращались многие известные писатели и историки. Скажем, на примере Античности в АИ «играл» Арнольд Тойнби8989
  Тойнби А. «Если бы Александр не умер тогда…» // «Знание – сила». – 1979. – № 2. – С. 39–42; Его же. «Если бы Филипп и Артаксеркс уцелели…» // «Знание – сила». – 1994. – № 8. – С. 60–65.


[Закрыть]. Американский фантаст Пол Андерсон создал целый цикл рассказов «Патруль времени». К известным романам этого типа принадлежит «Человек в высоком замке» Ф. Дика (мир после победы Японии и Германии во Второй мировой войне) и роман У. Мура «Дарю вам праздник» о последствиях победы южан над северянами в Гражданской войне середины XIX столетия.

В России уже выходят монографии, посвященные проблемам АИ, рассматривающие проблему как в широком философско-историческом контексте [12], так и в связи с анализом произведений, написанных в жанре АИ применительно именно к нашей стране [20]. Одно время в либеральных СМИ усиленно рекламировалась книга об исторических развилках в нашей истории, проскочив которые Россия давно могла бы перестать быть «тюрьмой народов» и превратиться в «обычную страну», чему, однако, мешали всякие неприятные обстоятельства и случайности [9]. Выходят целые монографии и сборники, посвященные изложению и комментированию альтернативных исторических сценариев9090
  Например: Лещенко В. Ветвящееся время. История, которой не было. – М.: АСТ, 2003. – 588 с.


[Закрыть].

Разновидностью АИ являются истории о современных людях, попавших в прошлое, которые вольно или невольно его меняют. Сюжет строится по принципу «бога из машины», когда «люди как боги» творят новую реальность, но не на далеких планетах («трудно быть богом»), а в прошлом своего мира или собственной страны. Это один из любимых сюжетов в литературе. Можно вспомнить классическую сатиру Марка Твена «Янки при дворе короля Артура». В нынешней России хорошая сатира встречается редко, книги о будущем рисуют его или катастрофически, в духе «Метро» Д. Глуховского, или еще какого-нибудь «Зомби Апокалипсиса». Нередко можно встретить крайне пессимистическую оценку будущих перспектив, в духе тех отвратительных картинок, что рисует скандально известный литератор В. Сорокин в своих романах («День опричника», «Сахарный Кремль», «Теллурия») и пр. – жизнь будет продолжаться, но разве это жизнь!

Зато в нынешней России косяком пошли романы о попадании в прошлое с целью его скорректировать. Их издано, наверно, уже тысячи. О чем-то важном это должно свидетельствовать.

Скучно повторять банальности о том, что реальная история не терпит сослагательного наклонения, но история как исследование начинается с гипотезы «что было бы, если бы…» Собственно, по нашему убеждению, в сотнях «альтернативок» речь идет не только и не столько об играх в исторические гипотезы, сколько о симптомах настоящего, состояние которого таково, что хочется отправлять «попаданцев» в прошлое, – порой огромными партиями. И таким способом утопией подвига «попаданца» отодвигается какая-нибудь страшная антиутопия, которая имела несчастье сбыться в нашей реальной истории, например, разгром Красной Армии летом 1941 г. или катастрофа, которую после 1991 г. то с ускорением, то с замедлением, переживает Россия. С помощью фантастических утопий авторы книг о «наших в хроносе» и / или активисты форумов по альтернативной истории пытаются «заклясть» или, что проще, отвлечься от реальности воплотившихся антиутопий.

Рассуждения о «ветвящемся времени» представляются нам весьма достойным интеллектуальным занятием для тех же любителей истории, например. Но, разумеется, это всего лишь интеллектуальная игра, талантливая или нет, в зависимости от способностей и эрудиции автора. Конечно, попасть в прошлое никак невозможно и изменить его тоже. В данной ситуации исследовательской возможностью для обществоведа остается не гадание о том, как можно было «переиграть войну», а социологический анализ причин и основных способов такой «корректировки» в сценариях современных авторов, находящих отклик среди читающей публики. Разве не интересно выявить, в какой период прошлого более всего стремятся герои наших дней?

Обработать весь массив российских книг об изменении хода нашей российской и мировой истории нам не представляется возможным. Их очень много, выходят они в разных издательствах, сериях, многие невозможно читать в силу литературной слабости текста или глупости содержащихся там идей и т.д. К тому же такие подсчеты быстро утратят свою актуальность, так как к уже отправившимся в прошлое современникам постоянно приходит подкрепление – чтиво такого рода сейчас очень модно, и все новые книги быстро пишутся и раскупаются.

Поэтому, среди нескольких наборов книг мы выбрали как наиболее, на наш взгляд, репрезентативную, серию «Военно-историческая фантастика» (ВИФ) издательства «Эксмо». Обратившись к списку вышедших книг «ВИФ»9191
  См.: Лаборатория фантастики. – http://fantlab.ru/series713


[Закрыть], мы провели нехитрые подсчеты. Получилось, что популярность тех или иных хронопутешествий персонажей военно-исторической фантастики выглядит примерно следующим образом:

– Великая Отечественная война (прежде всего, 1941-й год) – 43%;

– Вторая мировая война (с существенным изменением событий ВОВ, типа «первого удара») – 10%;

– революция и Гражданская война в России – 11%;

– Первая мировая и ее альтернативы – 3%;

– Русско-японская война 1904–1905 гг. – 9%;

– более ранние периоды – 5%;

– забросы исторических личностей в настоящее и будущее – 7%;

– другие случаи и комбинации – 12%.

Мы не претендуем здесь на точность таких распределений (да в этом и нет необходимости, так как речь идет о чистом вымысле), так как база названий меняется, помимо романов есть сборники рассказов про различные времена, а в ряде случаев однозначно отнести то или иное произведение к какой-то категории не представляется возможным. Но порядок, в котором распределяются попадания в историю, выглядит весьма любопытно и показательно.

Как видим, прежде всего, это ВОЙНЫ. Когда фантазия авторов советской фантастики устремлялась в прекрасное далёко, на Земле, как правило, уже устанавливался вечный мир. Хотя для удержания читательского внимания и требовались далекие путешествия и опасные приключения в других галактиках. В нынешней же отечественной фантастике вместо вечного Эдема царит какой-то сплошной Рагнарёк9292
  . Рагнарёк – в скандинавской мифологии гибель богов, конец света.


[Закрыть]. Героям бесчисленных фантастических боевиков уготованы самые невероятные способы смертоубийства. Война идет везде: на Земле, в Космосе, в будущем, в прошлом, в иных измерениях и параллельных мирах. Авторы АИ тоже не отстают от общей моды, ведь читателю фантастики сражения гораздо интереснее любовных переживаний – для них существуют другие серии массовых изданий и иная гендерная аудитория. В то же время сочинители военно-исторических фантазий всячески подчеркивают, что точки исторической бифуркации высвечиваются на полях боев, и именно военные победы / поражения меняют ход времени. Культурные, экономические, социальные факторы явно не пользуются большой популярностью и служат лишь плохо прописанным фоном. Порой герои забрасываются из настоящего в относительно мирные периоды. Но чем они там занимаются? – готовятся к войне, о которой знают заранее, или стараются ее предотвратить.

Тематически здесь события Великой Отечественной находятся вне конкуренции. ВОВ за последние десятилетия превратилась в наш главный героико-исторический миф, еще как-то скрепляющий российское единство. Историческая травма страшного разгрома и «драпа» Сорок Первого Года никак не заживает, да ей и не дают зажить – слишком многие деятели политики и культуры заинтересованы сейчас в разнообразных спекуляциях на военные темы. Фантасты, естественно, не отстают. Помимо ВИФ есть целые серии (например, «Военно-фантастический боевик» Лениздата), где собраны тексты именно о переигрывании сражений 1941–1945 гг.

Другой, набирающей популярность темой, является переписывание событий Гражданской войны и / или революции. Здесь герои оказываются либо в роли исторических личностей в самый разгар событий 1917–1922 гг., либо загодя меняют историю так, чтобы Смута начала ХХ в. в Российской империи, а потом и страшные войны тоталитарного мира не произошли вовсе. Или – линии конфликтов меняются до неузнаваемости.

Особой популярностью авторов пользуется Русско-японская война 1904–1905 гг. Авторы как будто следуют подзаголовку популярной книги историка Анатолия Уткина, в котором трагедии Порт-Артура, Мукдена и Цусимы называются «началом всех бед» [16].

Политические пристрастия авторов военно-исторической фантастики разнятся: иногда они играют «за красных», иногда «за белых», порой просто стремятся развлечь читателя, не придавая идеологическим расколам решающего значения – главное, чтобы было побольше стрельбы и приключений.

Экскурсии за пределы прошлого столетия пользуются несколько меньшей популярностью в данной серии. Произведения на эти сюжеты присутствуют (например, о попадании в XVII–XIX вв.), но здесь исторический материал кажется гораздо более трудным для достоверной реконструкции и связь с сегодняшней «злобой дня» значительно менее очевидной. Порой используется обратный прием: герои прошлого оказываются в будущем или настоящем. Например, солдаты Красной армии помогают отразить нашествие инопланетян или же Берия предотвращает развал Союза в 1991 г. Но «ретро-антропопоток» пользуется гораздо большей популярностью.

Великая Отечественная война

Великая Отечественная – это основная поворотная эпоха в историях про «попаданцев», и культ личности Джугашвили там совсем не редкость. Мы в данной статье не хотели бы увлекаться сталинскими сюжетами, хотя отчетливо видим, что популярность сталинского мифа сейчас сопоставима с 1930–1950 гг. Чтобы уж совсем не игнорировать эту проблему, отошлем читателя к дельной статье «Сталинский дизельпанк», где ее автор Д. Завольский (очевидно, псевдоним) утверждает: «Как ни оценивай сегодняшнюю положительную мифологизацию образа Сталина и сталинского периода, но с тем, что это явление в российском обществе разрастается, уже не поспоришь… В отсутствие емкого и ясного образа России лик вождя и эпитет “сталинский” превращаются в символ – но только не России, а потерявшейся нации и запутавшегося государства. Навязчивые игры с советским прошлым, все дальше уводящие от реальности, что насущной, что исторической – это не национальная идея, а национальный наркотик, и зависимость от него все усугубляется. Уже несталинская советская действительность окрашивается в сталинские тона. Русское по сей день до предела отождествлено с советским; теперь же советское на наших глазах отождествляется со сталинским. Красный морок, в который до сих пор окрашен русский мир, принимает кроваво-багровый оттенок. Фантомный советизм, имеющий все больше общего с глянцевой сталинианой, вытягивает из русского патриотизма соки, превращаясь во все менее совместимый с жизнью нарост» [8].