Текст книги "Россия и современный мир №1 / 2014"

Социальное доверие в российском обществе: тенденции и противоречия9797
  Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ. Грант «“Культура недоверия” в региональном социуме: факторы и социальные практики» № 12-03-00148/12.


[Закрыть]

Е.В. Реутов, М.Н. Реутова

Реутов Евгений Викторович – кандидат социологических наук, доцент Белгородского государственного национального исследовательского университета.

Реутова Марина Николаевна – кандидат социологических наук, доцент того же университета.

Высокая степень изменчивости современного мира приводит к утрате людьми ощущения прочности своего места в профессии, в организации, в местном сообществе и даже в семье и государстве. Остается не так уж много механизмов, удерживающих социальные связи от распада. Социальное доверие является одним из таких механизмов, хотя и оно испытывает негативные последствия социальной турбулентности. Кризис общественных ожиданий от политических институтов и нарастающая тенденция к сужению социальной роли государства негативно отражаются на институциональном доверии.

Дефицит доверия в российском обществе фиксируется социологами достаточно давно. Однако очевидно, что негативные тенденции в сфере межличностного и институционального доверия, которые стали отмечаться с середины 1990-х годов, не носят линейный характер. Еще в большей мере это становится очевидным, если учитывать социальную и культурную неоднородность российского общества.

Для изучения ситуации с социальным доверием в Белгородской области был проведен социологический опрос (2012 г., N=962), а затем опрошены эксперты (2013 г., N=43), представленные социологами, активистами общественных организаций, журналистами, государственными служащими.

Прежде всего следует отметить некоторый рост обобщенного межличностного доверия в последние несколько лет. На вопрос-индикатор «Как Вы считаете, большинству людей можно или нельзя доверять?» в 2012 г. положительно ответили 42,41% опрошенных, отрицательно – 37,53%. В сравнении с результатами, полученными нами в 2010 г. в ходе исследования «Эффективность социальных сетей в региональном сообществе» (N=1000), доля лиц, считающих, что большинству людей можно доверять, выросла на 9,3%, а тех, кто считает, что доверять нельзя – уменьшилась на 14,0% [2, с. 42].

Возможно, повышение уровня обобщенного межличностного доверия связано с преодолением последствий финансово-экономического кризиса, достаточно ощутимо отразившегося на социальном самочувствии россиян. Отметим, что в декабре 2012 г. ВЦИОМ зафиксировал существенный рост практически всех показателей социального самочувствия населения. Так, индекс удовлетворенности жизнью за последний год вырос с 43 до 60 пунктов; индекс самооценки материального положения – с 55 до 64 пунктов; уровень социального оптимизма – с 53 до 66 пунктов [5].

Как показал опрос 2012 г., по мнению абсолютного большинства (60,91%) респондентов, «доверие является необходимым условием существования общества». То, что «можно обойтись без него, достаточно лишь выполнения людьми своих гражданских и профессиональных обязанностей», сочли лишь 22,45% опрошенных. Таким образом, доверие для массового сознания является ценностью – если не бесспорной, то достаточно значимой. Затруднились с ответом на данный вопрос 16,69% опрошенных.

Если в ходе анализа данных массового опроса создается впечатление о наличии положительных тенденций в сфере общественного доверия, то экспертные оценки гораздо более осторожны. Лишь 2,33% экспертов оценили уровень доверия в российском обществе как высокий; 34,88% посчитали его средним; большинство же (60,47%) отметили низкий уровень доверия. Конечно, результаты экспертной оценки еще не свидетельствуют о катастрофичности ситуации с общественным доверием. Но то, что она является критической – вне всякого сомнения.

Усиливает негативный характер оценки экспертная характеристика динамики ситуации с общественным доверием. Большинство экспертов (62,79%) отметили ухудшение ситуации с общественным доверием, из них 23,26% – указали на существенное снижение доверия. На положительную динамику, в свою очередь, указали только 18,61%, из них лишь 2,33% – на существенное повышение.

Однако прогноз ситуации с общественным доверием на ближайшие 5–7 лет не носит столь мрачного характера. Здесь также уровень пессимистических оценок превышает уровень оптимистических, но эта разница невелика (диагр. 1).

Диаграмма 1

Наиболее сложной является ситуация с доверием в политической сфере жизни общества, а также в сфере бизнеса. На это указали, соответственно, 67,44 и 34,88% экспертов. Бытовые, соседские отношения, а также сфера профессионального, внутриорганизационного общения, с точки зрения экспертов, более благополучны. Их в качестве проблемных сфер выделили, соответственно, 16,28 и 13,95% опрошенных (диагр. 2). «Как показывает практика, – отмечает П.М. Козырева, – недостаток доверия к институтам власти и бизнесу, а также к их представителям – политикам и бизнесменам, предпринимателям, может не ощущаться столь же остро и болезненно в тех или иных областях межличностных взаимоотношений» [2, с. 27].

Как и большая часть ментальных феноменов, доверие / недоверие не распределяются равномерно среди всех социальных групп. Они ощутимым образом зависят от статусных и мировоззренческих характеристик респондентов. К наиболее значимым социально-демографическим факторам обобщенного социального доверия относятся пол, возраст, поселенческий статус.

Среди мужчин оказалось больше тех, кто считает, что большинству людей нельзя доверять (42,65% против 37,83%). Среди женщин, наоборот, больше сторонников доверия (46,06% против 33,76%). Гендерная асимметрия, зафиксированная здесь и далее в отношении ментальных и поведенческих паттернов, касающихся доверия, по-видимому, обусловлена, помимо каких-либо чисто психологических установок, большей направленностью женщин на семейно-родственные и дружеские отношения. Именно для данного типа взаимодействий, как было установлено многочисленными исследованиями, в том числе и нашим, свойственен наивысший уровень доверия. Мужчины, напротив, в силу большей включенности в «длинные» связи чаще вступают в контакты с незнакомыми людьми и анонимными структурами, в отношении с которыми требуется бóльшая осторожность. При этом недоверчивость, расчетливость и прочие подобные качества традиционно являются в нашей социокультурной матрице более маскулинными, нежели фемининными характеристиками.

Диаграмма 2

Существенная разница в уровне обобщенного доверия наблюдается и между возрастными группами. Так, среди респондентов 18–29 лет тех, кто считает, что большинству людей можно доверять, 38,33% (по выборке в целом – 42,41%), а что нельзя – 48,90% (по выборке в целом – 37,53%). Таким образом, молодежь демонстрирует более недоверчивое отношение к людям. Наиболее доверяющими людям предсказуемо оказались респонденты 60 лет и старше. Среди них 48,68% считают, что большинству людей можно доверять, 31,14% – что доверять нельзя. В целом наблюдается плавный рост уровня доверия от младших к старшим возрастным группам. Скорее всего, эти отличия объясняются принципиальной разницей в условиях социализации данных поколений. Мировоззренческое становление старшего поколения происходило в условиях относительно стабильного и достаточно закрытого общества с жестким лимитом на конкурентные отношения. Официальная коммунистическая идеология с лозунгами братства, равенства и солидарности также сыграла свою роль в интериоризации ценности доверия. Социализация молодого поколения проходила в совершенно иных условиях, в которых избыток доверия мог стать барьером на пути экономического и политического успеха. Среди молодежи также существенно больше тех, кто считает ненормальным доверие незнакомым людям (56,83% против 43,87% по выборке в целом) (табл. 1).

Таблица 1

КАК ВЫ СЧИТАЕТЕ, БОЛЬШИНСТВУ ЛЮДЕЙ МОЖНО ИЛИ НЕЛЬЗЯ ДОВЕРЯТЬ?

Поселенческий статус также относится к значимым факторам формирования установки на обобщенное межличностное доверие. Распространенность установки на доверие смещена в сторону небольших населенных пунктов. Так, если в городах с населением 100 тыс. человек и более тех, кто считает, что большинству людей можно доверять, – 38,36%, то в городах с населением менее 100 тыс. человек и поселках городского типа таковых уже 42,45%, а в сельской местности – 47,53%. Соответственно, в крупных городах больше тех, кто с недоверием относится к большинству людей – 43,48%. В малых городах и поселках городского типа это мнение разделяют 32,65% опрошенных, в сельской местности – 34,26% (табл. 2).

По-видимому, связь типа поселения с уровнем обобщенного межличностного доверия обусловлена прочностью социальных связей в обозримом индивидом круге отношений. Малые города и сельские поселения отличаются небольшим по радиусу обозримым для индивида кругом отношений. В данном круге возможно установление личностно окрашенных отношений, основанных на достаточно высокой ответственности их участников. Пусть в значительной мере эта ответственность носит вынужденный характер по причине плотности социального контроля – в большинстве случаев она заставляет вести нормативный с точки зрения большинства образ жизни. Не исключено при этом, что, оказавшись в условиях большого города, значительная часть «доверяющих» граждан достаточно быстро утратила бы подобные установки.

В крупных городах возможность неформального социального контроля за жизнью человека, как правило, не является тотальной. Такой контроль может осуществляться лишь в строго очерченных пределах его жизнедеятельности – на работе (при условии, что человек является работающим не в сетевой организации и не является фрилансером), в семье. Даже соседи по дому, микрорайону и соседские организации не являются сколько-нибудь «плотными» сообществами. То есть обозримый круг отношений (то самое большинство) для жителя крупного города по большей части состоит из людей, не связанных с ним какими-либо обязательствами и не входящих в общую с ним зону неформального контроля.

Таблица 2

КАК ВЫ СЧИТАЕТЕ, БОЛЬШИНСТВУ ЛЮДЕЙ МОЖНО ИЛИ НЕЛЬЗЯ ДОВЕРЯТЬ?

Но самые большие различия обусловлены не объективными, статусными, а субъективными, мировоззренческими характеристиками респондентов, прежде всего их религиозной самоидентификацией. Ее индикатором выступал вопрос «Являетесь ли Вы верующим человеком?»

Среди тех, кто считает себя верующим человеком, о доверии большинству людей говорят 45,47%, о недоверии – 34,64%; среди тех, кто считает себя скорее верующим – 46,15 и 36,32% соответственно.

У неверующих и скорее неверующих фиксируются кардинально иные установки. Так, среди тех, кто не считает себя верующим человеком, 16,36% декларируют доверие и 61,82% – недоверие. Среди тех, кто относит себя скорее к неверующим – 36,36 и 47,27% соответственно (табл. 3).

Данный факт – положительное влияние религиозности на доверие – был также зафиксирован фондом «Общественное мнение» в ходе исследования, проведенного в ноябре-декабре 2011 г. (N=2000). Отвечая на вопрос «Как Вы считаете, большинству людей можно доверять или в отношениях с людьми следует быть осторожными?», к доверию склонились 23% верующих и 18% неверующих респондентов [1, с. 63]. По-видимому, религиозность, в основе которой вера в трансцендентальное, имеет прямое отношение к социальному доверию, в основе которого находится вера в то, что поведение людей и функционирование институтов должны соответствовать позитивным нормам.

Таблица 3

КАК ВЫ СЧИТАЕТЕ, БОЛЬШИНСТВУ ЛЮДЕЙ МОЖНО ИЛИ НЕЛЬЗЯ ДОВЕРЯТЬ?

Особенность социального доверия в российском обществе является его крайне неравномерное распределение в зависимости от дистанции отношений. По-настоящему доверяют, по большому счету, лишь своим родным. Уровень доверия родственникам на порядок превышает уровень доверия соседям и коллегам по работе. Увеличение дистанции отношений до дома, двора и города, поселка еще больше снижает уровень доверия (табл. 4).

Таблица 4

ВЫ ДОВЕРЯЕТЕ ИЛИ НЕ ДОВЕРЯЕТЕ, %

¹ Индекс рассчитывался как разница между долями доверяющих и недоверяющих в целом. При этом соответствующие доли определялись как суммы безоговорочно высказывающих мнение (с коэффициентом 1) и скорее придерживающихся его (с коэффициентом 0,5).

Таким образом, эмпирическое исследование социального доверия в российском социуме на примере Белгородской области (среднетипичной для европейской территории России) показало, что нормативная значимость доверия существенно диссонирует с наиболее распространенными установками. По вопросу доверия / недоверия к окружающим общество делится практически пополам. В данном отношении российское общество, безусловно, не является уникальным. Кризис социального доверия в той или иной мере характерен практически для всех современных обществ. Непредсказуемость социальных процессов на макро– и микроуровне не способствует устойчивости нормативно-ценностной системы. Россия как страна, пережившая за последнее десятилетие ряд социокультурных разломов, показательна в этом отношении. К сожалению, отсутствие практики социологических исследований социального доверия в советский период не позволяет выстраивать сколько-нибудь достоверные тренды. Скорее всего, кризис доверия действительно носил «травматический» характер в результате слома привычной системы отношений в период реформ. Семейно-родственные институты остались практически единственной сферой, в которой человек чувствует себя достаточно уверенно.

В то же время нельзя сделать однозначных выводов о дальнейшем ухудшении ситуации с доверием в российском обществе. И ответы респондентов, и экспертные оценки позволяют утверждать о некой стабилизации в данной сфере. При всей неоднозначности политической и экономической динамики в последние 10–15 лет социальное самочувствие населения изменилось в позитивную сторону. Особенно заметной позитивная тенденция была до 2008–2010 гг. Начиная с конца 1990-х годов, ВЦИОМ зафиксировал достаточно резкий рост «индекса счастья» у россиян [4].

Однако к настоящему времени воздействие социально-экономической стабилизации на ценности и установки россиян минимизировалось. В то же время такой важнейший фактор, как институциональная стабилизация, не проявился в должной мере. Межличностное доверие, проявляющееся преимущественно в небольшом радиусе отношений, не трансформируется в институциональное доверие и образование массовых гражданских ассоциаций. В данной ситуации на государство ложится ключевая функция по укреплению институтов общества и обеспечению роста предсказуемости социальных практик.

Литература

1. Дифференциация гражданских и политических практик в России: Институциональная перспектива: Научно-аналитический доклад. – М., 2013. – 184 с.

2. Козырева П.М. Доверие и его ресурсы в современной России. – М.: Институт социологии РАН, 2011. – 172 с.

3. Колпина Л.В., Реутов Е.В. Социальное доверие в региональном сообществе // Среднерусский вестник общественных наук. – 2010. – № 3. – С. 40–48.

4. Российский «индекс счастья» // URL: http://wciom.ru/index.php?id=459&uid=112084 (дата обращения: 08.10.2013).

5. Социальное самочувствие россиян: итоги года. URL: http://wciom.ru/index.php?id=459&uid=113517 (дата обращения: 15.01.2013).

Классическое наследие и современность

Никита Муравьев и Павел Пестель. «Российская» (имперская) и «русская» (национально-централистская) идеи в политических проектах декабристов9898
  «Россия и Славянство». – № 230. – Париж, март 1934 г. – Из исторического курса, читаемого автором в Русском Научном Институте.
  Перепечатка статьи, опубликованной в кн.: Струве П.Б. Социальная и экономическая история России с древнейших времен до нашего, в связи с развитием русской культуры и ростом российской государственности. – Париж, 1952. – С. 348–353. Посмертно публикуемый, незаконченный труд с приложением некоторых ранее напечатанных статей из области русской истории и списка трудов П.Б. Струве.


[Закрыть]

П.Б. Струве

В декабристском движении, как движении политическом, были две центральные, определяющие и построяющие, идеи: во-первых, идея политического преобразования Российского государства и, во-вторых, тесно связанная с нею идея реформы социальных отношений, в основе которой лежало так или иначе понимаемое освобождение крестьян.

Политически-преобразовательные идеи декабристов представляют очень большой интерес и притом не только исторический, но и современный. В политическом развитии России мы видим два процесса, тесно между собою связанные и в то же время в известной мере и в известном смысле расходящиеся. С точки зрения историко-социологической нет в образовании государств различия, быть может, более основного и решающего, чем различие между единым национально-сплоченным, национально-целостным государством и Империей, образуемой из объединения под какой-то единой верховной властью разнородных в национально-этническом смысле территорий. То, что делали и сделали московские цари, уже было в одно и то же время и образованием национального государства, и созданием Империи. А при Петре национальная консолидация вчерне, так сказать, почти закончилась и начался процесс построения Империи. Имперский характер образования русского государства даже в московский период имел свое яркое словесное выражение в том, что слово «государство» прилагалось не только ко всему государственному целому, но и к отдельным его частям (например, к Новгороду Великому, к Казани) и после их окончательной инкорпорации в Московское государство. Самый яркий и законченный тип образования единого национального государства представляет в истории великих европейских народов создание французского государства. К этому типу приближается процесс образования Московского государства, поскольку оно, это образование, держалось в пределах территорий, освоенных великорусским племенем, и состояло в присоединении к Москве двинских областей, Новгорода, Вятки, Пскова, Твери, Рязани. Тут чисто русские государства и притом государства великорусские, объединились в некое единое политическое целое, с единым национальным составом. Тут не было еще Империи. На имперский путь Москва встала, когда она стала присоединять татарские государства. Такой же характер, несмотря на племенное родство, носило и присоединение Малороссии, которое своеобразно покоилось не на покорении, а на добровольном присоединении к Москве Запорожского войска, которое считало себя, вопреки «договору» и «конституции», затронутым Речью Посполитой в своих самых священных, а именно «вероисповедных» правах. Таким образом, и Московское государство, обнимавшее, по выражению соборного определения 1598 г. об избрании царем Бориса Федоровича Годунова, не только «царство и великое княжение московское», но и «все государства Российского Царствия» и явившееся, по выражению другого соборного определения 1642 г., «Всероссийским Государством», представляло Империю. Этот имперский характер «Всероссийского Государства» возрастал в течение всего XVIII и XIX вв. В XVIII в. Россия овладела балтийскими территориями, на которых почти не было русского населения, и присоединила части Польши, где высший класс населения был почти сплошь полонизован. В XIX в. произошло присоединение Грузии, Финляндии, Бессарабии, конгрессовой Польши, т.е. чисто польской части прежней Речи Посполитой.

Различие между целостно-национальным государством и многоплеменной и многокультурной империей во всяком случае имеется налицо, при наличии известных реальных бытовых условий, какие бы юридические формы ни принимало государственное устройство данного государства. Империя может быть, но отнюдь не всегда является федерацией в точном государственно-правовом смысле. По определению Н.М. Коркунова, «федерация есть соединение нескольких государств для совместного осуществления союзною властью общих им задач государственной жизни» (Русское Государственное Право, т. I, изд. 7-е, СПб., 1909, с. 151). Историческая Россия никогда не была федерацией в этом смысле, даже если считать, что в разные исторические моменты Малороссия, Финляндия, Царство Польское с коренным ядром государства вступали в отношения или находились в отношениях какой-то «унии».

Империя в том смысле, в каком я говорю сейчас о России, с момента присоединения Казанского Царства и кончая установлением русского верховенства над Хивой и Бухарой в 1873 г., есть понятие историко-социологическое, а не юридическое. Трудно и сейчас определить юридическую природу Британской империи, но не может подлежать сомнению, что Великобритания уже давно с историко-социологической точки зрения представляла империю. Такой же империей уже со второй половины XVI в. являлось и Российское государство.

Рядом с процессом сложения огромной, многоплеменной и многокультурной Российской империи происходил и процесс скрепления и сплочения этой империи цементом преобладающей национальности, русской, давно уже переросшей племенные рамки так называемого великорусского племени. Эти два процесса, эти две тенденции нашли себе яркое выражение в декабристской идеологии и воплотились в двух главных памятниках политической мысли декабристов: в так называемой «конституции» Никиты Муравьева и в конституционном проекте Пестеля, известном под именем «Русской Правды».

Конституция Муравьева является декабристской редакцией имперской идеи. Краткая редакция этой конституции, найденная при обыске у князя С.П. Трубецкого, была характерным образом озаглавлена: «Предположение для начертания устава положительного образования, когда Е. И. В. благоугодно будет с помощью Всевышнего учредить Славянорусскую Империю»9999
  Полная редакция конституции Никиты Муравьева, 134 статьи, напечатана впервые в книге В.Е. Якушкина: «Государственная власть и проекты государственной реформы в России». – СПб., 1906. – С. 131–161. Краткая редакция, найденная у Трубецкого, полностью напечатана в его «деле» в издании «Восстание декабристов. Материалы», т. I, № 44. Госиздат, 1925.


[Закрыть].

Никита Муравьев совершенно явственно взял себе за образец североамериканскую конституцию. Его Российская империя есть Соединенные Штаты с монархическим устройством: конституционная монархия на федеративном начале. Эти основы муравьевской конституции формулированы в следующих выразительных статьях:

Ст. 3. «Правление России есть уставное и союзное».

Ст. 43. «В законодательном и исполнительном отношении вся Россия делится на 13 держав, 2 области и 568 уездов или поветов».

Ст. 101. «Император есть верховный чиновник Российского Правительства».

«Держава» муравьевской конституции означает «штат» и имеет смысл «государства» в древнерусском значении какой-то историко-политической индивидуальности, не притязающей ни в коем случае на самостоятельное «суверенное» бытие. Державы, из которых должна была состоять Российская империя, были следующие: Ботническая со столицей Гельсингфорс, Волховская со столицей, которая названа Град Св. Петра, Балтийская (Рига), Западная (Вильна), Днепровская (Смоленск), Кавказская (Тифлис), Украинская (Харьков), Черноморская (Киев), Заволжская (Ярославль), Камская (Казань), Низовская (Саратов), Обийская (Тобольск), Ленская (Иркутск). Вне «Держав» почему-то в этом перечне поставлены две области: Московская со столицей Москва и Донская со столицей Черкасск. Столицей всей Империи конституция Никиты Муравьева назначает Нижний Новгород.

По конституции Муравьева крепостное право отменялось и ст. 10-я формулировала начало равенства всех перед законом: все русские равны перед законом. Утверждалась свобода совести и свобода слова, устного и печатного. Законодательная власть принадлежит совместно Императору и собранию представителей, именуемому «Народным Вечем». Безусловно силою вето Императора так же, как вето президента С. А. Ш., не обладало. Вообще американский дух конституции Н.М. Муравьева сочетается с нарочитой московской и даже старорусской терминологией. Парламент называется «вечем», уездный начальник – «тысяцким», министерство – «приказом»: казначейский приказ, приказ сухопутных сил, приказ морских сил, приказ внешних сношений. Восстанавливается московское наименование «дьяк».

Народное вече составлено из двух палат: Палаты представителей и Верховной Думы. В основу избирательного права для Палаты представителей положен довольно высокий имущественный ценз, но выборы должны быть только для крестьян двухстепенными, для остальных групп населения – прямыми. Члены Верховной Думы должны были выбираться в представительных собраниях отдельных держав, каковые собрания назывались правительствующими собраниями. Им по проекту принадлежало законодательство по местным делам, и они состояли тоже из двух палат.

В отличие от конституции Н. Муравьева, план государственного устройства, начертанный Пестелем в его «Русской Правде»100100
  Пользуюсь изданием: Пестель П.И. Русская Правда. Наказ Временному Верховному Правлению. Книгоиздательство «Орiонъ». – СПб., 1906.


[Закрыть], являлся последовательно демократическим и, еще более, последовательно нейтралистским.

Преследуя цели «возможно большего благоденствия всех и каждого» (принцип Бентама!), Пестель проводил не только гражданское равенство, но и равенство политическое. Поэтому он не только отвергал сословный строй, как «пагубный, безрассудный, зловредный», не только отрицал крепостное право, требуя во имя естественных законов «решительного уничтожения рабства» («дворянство должно навеки отречься от гнусного преимущества обладать другими людьми»), но и последовательно проводил, как основу государственного устройства, всеобщее и равное избирательное право. Выборы в народное вече должны были, однако, по проекту Пестеля, быть не прямыми, а двухстепенными. Народное собрание в волости, состоящее из всех граждан, приписанных к волости, избирает представителей в окружное «Наместное собрание», а это последнее избирает представителей в «Народное вече».

Государство, преобразованное на началах политических и гражданских свободы и равенства, должно было, по плану Пестеля, являться республикой. Законодательная власть находилась в руках народного веча, избиравшегося на пять лет, причем основные, по терминологии Пестеля «заветные», законы могли изменяться только путем всенародного голосования или референдума, будучи передаваемы «на суждение всей России». Высшая исполнительная власть вверялась Державной Думе из четырех членов, избранных народом также на пять лет. Кроме законодательного Веча и исполнительной Думы, план Пестеля предусматривал особый орган власти «блюстительной», «дабы те две не выходили из своих пределов». Это был особый Верховный Собор из 120 пожизненных членов, называвшихся «боярами». Несмотря на древнерусскую терминологию, этот проект был всецело навеян идеями французского государствоведа и экономиста Дестютт-деТраси (известного комментатора «Духа законов» Монтескье).

Надлежит отметить три примечательные особенности демократически-республиканского плана Пестеля.

Во-первых, предоставление полноты власти на переходные годы переворота Временному Правительству, которое Пестель называл «Временным Верховным Правлением» и которому он предоставлял диктаторскую власть, ограниченную, впрочем, обязательством в преобразовании государственного строя точно следовать началам, изложенным в «Русской Правде», которая долженствовала являться «наказом» для этого временного правительства.

Второй примечательной особенностью политической идеологии Пестеля, воплотившейся в «Русской Правде», являлось отрицание значения и ценности национальных отличий племен и народностей. «Все племена, – требовал Пестель, – должны быть слиты в один народ… чтобы одни и те же законы, один и тот же образ управления по всем частям России существовали и тем самым в политическом и гражданском отношениях, вся Россия, на целом своем пространстве, являла бы вид единородства, единообразия и единомыслия. Опыты всех веков и всех государств доказали, что народы везде бывают таковыми, каковыми их соделывают правление и законы». Пестель был самый крайний, самый безоглядный из всех обрусителей, которых знала история русской политической мысли. Он требовал обрусения всех инородцев, до финляндцев включительно, и делал исключение только для Польши: так как последнюю нельзя обрусить, то ей должна быть дана независимость, впрочем, на условиях соответствия ее государственного устройства таковому России и тесного союза с последней. Таким образом, Пестель не только отвергал федеративное устройство России, но также в корне отрицал имперскую идею. Он был чистым якобинцем-уравнителем в национальном вопросе. Если угодно, его можно в этом отношении назвать как бы революционным Александром III. Московско-петербургский централизм, который при образовании и построении Российской империи столь часто шел наперерез имперской идее, нашел в революционере Пестеле его самого крайнего и самого яркого выразителя.

Наконец, был еще третий примечательный пункт в государственном плане Пестеля, который частично сближал его идеологию с могущественными течениями, имевшими глубокие корни в историческом прошлом России и сыгравшими и в нашей новейшей истории большую и, на мой взгляд, роковую роль. Пестель дает в «Русской Правде» целый проект частичного огосударствления, или национализации, земли. Он не отрицает всецело частной собственности на землю, но ограничивает, так сказать, пространственную область ее применения. Земли каждой волости должны быть разделены на две половины: земли общественные и частные. «Земля общественная будет всему волостному обществу совокупно принадлежать и будет подлежать обладанию всех и каждого». Другая половина земель «предназначается для образования частной собственности». Первая половина есть область того, что Пестель называет «необходимым для житья». Вторая – есть область того, что Пестель считал нужным обеспечить ради «приобретения и сохранения изобилия».

Этот проект огосударствления (частичного) земли или, вернее и точнее, частичной ее муниципализации, или коммунизации, несомненно исторически примыкает к тому аграрному строю Московского государства и Российской империи, в которой жили «черные» или потом государственные крестьяне. Это – идея и институт земельного надела, который государство предоставляет земледельцу для обеспечения его существования. Пестель только московско-петербургскую идею надела из сословно-служебной расширяет до всесословной и отрешенной от какой-либо служебно-государственной функции. Этим идея Пестеля сближается с народнической идеей права на землю в его двух основных вариантах: трудовой и потребительной нормы.

Таким образом, как это ни странно, революционер Пестель, который являлся в декабристском движении самым влиятельным выразителем радикальной тактики цареубийства, – как политический и социальный мыслитель, имел существенные точки соприкосновения и с московско-петербургской государственной практикой, и с позднейшими революционными народнически-социалистическими замыслами и идеями.

Вот почему не только лично-психологически несправедливо, но и исторически-социологически неверно тенденциозное, в дурном смысле националистически окрашенное, суждение Кропотова о Пестеле: «Немец по происхождению, иностранец по воспитанию, протестант по религии, он не был связан с Россией никаким родственным, бесконечным по любви чувством; она не столько была для него отечеством, как страной себялюбивой эксплуатации»101101
  Кропотов Д.А. Жизнь М.Н. Муравьева. – СПб., 1987. – С. 194.


[Закрыть].

Я не склонен вовсе идеализировать П.И. Пестеля: он не был вовсе тем волевым человеком, каким часто принято его изображать. Правильнее его характеризовать как весьма умного и в то же время властного доктринера. Но в доктрине якобинца Пестеля всего больше поражает, что в ее якобински-книжную форму неотвратимо влилось какое-то большое стихийное и историческое, национальное содержание… Отрицательно оценивая это содержание, не следует отрицать его национального характера и отпечатка.