Текст книги "В логове коронавируса"

– А мне кажется, что я родилась с коньками на ногах. Сколько себя помню, всегда просила у родителей коньки. Они боялись, что я разобьюсь, не покупали, но однажды папа засёк, как я гоняю по улице в чужих валенках с прикрученными коньками, и всё-таки сдался, купил снегурки. Он прикрутил их к валенкам и я научилась так кататься по заснеженным тротуарам, что мальчишки не догоняли. А потом отцу надоело постоянно подтягивать крепления коньков, на валенках ремни быстро ослабевали, и он купил мне настоящие дутыши на ботинках. Мне всё время не хватало скорости, я мечтала бегать быстрее ветра, а по снегу разве разбежишься… И придумала, как решить эту проблему, как почувствовать скорость: нашла кусок толстой проволоки, загнула с двух концов и каталась, зацепившись за бампер троллейбуса.

– Такие интимные подробности из жизни ты мне не рассказывала. Я в шоке!

– И не говори, теперь сама прихожу в ужас от себя, тогдашней.

– И ватагу пацанов за собой увела?

– Ни в коем случае! Одна ходила, чтобы родители ничего не прознали, они бы меня убили. Иногда Славку Селезня с собой брала, но он обещал молчать, как могила. Потом, повзрослев, мы стали ходить на каток – на стадион «Трудовые резервы».

– А мы ходили на стадион паровозоремонтного завода. Честно говоря, на дутышах я катался неважно, ботинки были неудобные, нога в них болталась так, что на язык напрашиваются только неприличные сравнения, но я всё рано был активным… нет, не конькобежцем, активным посетителем катка. Самым популярным развлечением были поезда: несколько ребят повзрослее из секции русского хоккея сцеплялись в паровоз, а за ними – уже все подряд, у кого хватало смелости. Разгонялись очень прилично и на вираже выбрасывали пассажиров за снежный бруствер.

– Да-да-да! У нас на стадионе тоже была такая секция, и тоже был свой паровоз. Я всегда участвовала и старалась прицепиться ближе к паровозу, там дольше не улетаешь в сугроб и скорость выше. А самое классное, конечно, это когда в снегу кувыркаешься – дух захватывает!

– Значит, ты на «Трудовых резервах» с троллейбуса перецепилась за паровоз? Это заметный рост конькобежного мастерства, а как переобулась в беговые коньки?

– О, тогда, в роще, где мы с тобой снова встретились, я делала первые шаги по льду в настоящих беговых коньках. Селезень принёс весть, что в «Буревестник» приехал новый тренер по конькам – бронзовый призёр олимпиады, и набирает школьников в секцию. И мы всей уличной компанией пошли записываться. Много народу собралось. По очереди надевали коньки, катались на небольшой площадке, что у базы, прямо в роще залили. Юрий Петрович только разводил: ты – в секцию, ты – на массовое катание. Я сгруппировалась, проехала перед ним, и он сказал: «Ты уже на третий разряд готова, приходи, будем тренироваться». А Таньку мою отшил.

– Бедная Танька, ей тоже хотелось бегать на коньках, она ни одного соревнования не пропускала, ходила болеть за тебя.

– И за тебя. Когда ты бежал, мы уходили от наших, чтоб они нас не видели, и болели за тебя. И радовались, когда ты стал чемпионом области.

– Да, это было позже, а в тот памятный день новая форма так меня приободрила, что я набрался решимости и предложил домой после тренировки идти вместе. С этого дня и началась наша великая любовь. За это я и хочу выпить.

Сергею с Кармен и в самом деле всегда хорошо было вместе. Они никогда не ссорились, и всё очень удачно, само собой организовалось: время их тренировок чудесным образом совпало, виделись они через день, даже договариваться о свидании не нужно было.

– Помню, как после тренировки я провожал тебя – мы обычно шли до Фельдшерской, и по ней поднимались к твоему дому, – с грустной улыбкой сказал Сергей. – И ведь никогда никто из нас не заговаривал о том, весеннем свидании, когда я перепутал углы, и каждый из нас считал себя обманутым. Только здесь, в Китае через полусотню лет мы, наконец, разобрались, что тогда, в Оренбурге, так лукаво был материализован сюжет утёсовского «Неудачного свидания». Я тебя боготворил, ты была для меня идеалом, царицей египетской, королевой аглицкой. Мне тогда и в голову не пришло выяснять отношения.

– Ну да, к царице прикоснуться не смеют, к королеве приблизиться не решаются, а ты уже на третий день меня поцеловал. Я ни с кем до тебя не целовалась, и офигела от неожиданности. Наверное, то было время целомудренных людей. Зато сейчас полная свобода нравов, а ведь, прошло всего-то пятьдесят лет.

– Меня друган Валерка подучил. «Обними, – говорит, – прижми и поцелуй в губы. И не бойся, ей понравится. А что толку просто так встречаться, у вас же любовь…» А у нас была не только любовь, нам всегда было интересно вдвоём. Ты знаешь, я на всю жизнь остался тебе благодарен за то, что ты меня познакомила с хорошей зарубежной литературой. Ты как-то спросила, что я читаю, и я с гордостью озвучил длинный перечень авторов фантастики и детективов. На что увидел скептически сложенные губки и осёкся. А ты с видом учёного-литературоведа поведала, что читаешь современную западную литературу, которую сейчас читает вся просвещённая интеллигенция столицы, и эту литературу тебе возит брат – он учился в Москве и мечтал стать кандидатом архитектуры. Кто такой кандидат архитектуры – я понятия не имел, почему только кандидат, а не член, тоже не ведал, но спрашивать постеснялся. Решил, раз ты так значительно произнесла этот титул, значит шишка не малая. В свои те годы я не подозревал, что просвещённая интеллигенция читает какую-то особенную литературу. Но ты была великодушной царевной-королевной и дала почитать новый роман Джона Стейнбека «Зима тревоги нашей». Я был потрясён великолепным языком, сюжетом книги, изящным ненавязчивым юмором автора, подсел на литературу для просвещённой интеллигенции и перечитал всю твою библиотеку. Гонялся за книгами Хемингуэя, Олдингтона, Ремарка и прочих западных знаменитостей. И только после них залез в русскую и советскую классику.

– Язык обеспечивали прекрасные переводчики. Поэтому западная литература и была так популярна.

– Это было золотое время для читателей, в Оренбурге в обычных книжных киосках, которые торговали в кинотеатрах, можно было купить хорошую книгу, в том числе и томик зарубежного автора. Помнишь, когда мы ходили в кино, ты почти всегда уходила домой с новой книжкой. Я перед отъездом в институт в кинотеатре «Железнодорожник» купил двухтомник пьес Оскара Уайльда и был счастлив. Даже с собой в Ленинград его увёз. Правда, вскорости его у меня из чемодана выкрал неизвестный поклонник парадоксального лондонского эстета. Впрочем, недолго золото сверкало, скоро Оренбург пробудился, в городе, как и по всей стране, воцарился книжный бум, приличную литературу смели, а потом в магазинах кроме брежневской «Малой земли» ничего купить стало невозможно.

43

Пообедав, Сергей и Кармен спустились к морю, погуляли по побережью, купили вина, фруктов и поехали в отель. Сергей заявил, что необходимую для поддержания антивирусного иммунитета прогулочную программу они выполнили и теперь должны последовать мудрым указаниям компартии Китая, то есть по примеру законопослушных граждан Народной республики уйти на самоизоляцию в его номер. Кармен хотела навестить подругу, узнать, как она поводит время, потому как неудобно её бросать, приехали-то вместе, но Сергей заверил её, что Катя и без её визита всё поймёт и, если потребуется, простит. И вообще, сегодня ночью он улетает, значит, вечер принадлежит только им, делить их общее счастье на троих категорически нельзя.

Вино приятно сочеталось с фруктами и пирожными из знакомой кондитерской. Они наперебой перебирали смешные и трогательные эпизоды их юношеских оренбургских свиданий, извлекали из-под слежавшейся многослойной толщи памяти события полувековой давности, смеялись над дружинниками, которые подвалили к ним, беседующим на скамейке в вечереющем парке. Кармен сидела, просунув ноги в щель между сиденьем и доской, исполнявшей роль спинки, спиной к недоумевающим добровольным служителям правопорядка и лукаво на них поглядывала. Так удобнее всего было целоваться, но к моменту появления комсомольцев с красными повязками они просто разговаривали. Дружинники не знали к чему придраться, но чувство недреманного общественного долга подсказывало, что придраться нужно, и они попросили парочку покинуть территорию парка только потому, что парк, хоть и общедоступный, но детский и в вечернее время находиться в нём нельзя.

Припомнили молоденького, едва сдерживавшего смех, милиционера, застукавшего Сергея, пафосно, под аплодисменты Кармен, читавшего «Стихи о советском паспорте» со ступеней башенного строительного крана.

Незамысловатые сценки возвращали из прошлого обычное для тех далёких лет настроение лёгкой иронии, которое всегда возникало во время свиданий. Сергей рассмеялся, вспомнив очередной эпизод:

– А помнишь, когда мы возвращались с тренировки в Зауральной роще, Толька завел нас к какой-то кирпичной стене и показал на старинном закопчённом камне неровно так выцарапанную надпись: «Гагарин 56г».

– Да, да, да, надпись была неглубокой и нам показалась слишком свежей, мы усомнились в её подлинности, а Толька обиделся и сказал, что Гагарин сюда в караул ходил, а они с пацанами этот кирпич ещё в шестьдесят первом нашли.

– Он вообще фанатом космоса был, марки, значки, альбомы собирал, а когда Гагарин после полёта приезжал в Оренбург, они с такими же поклонниками на Чичерина, у тёщи его караулили, хотелось посмотреть на живого первого космонавта. Дождались. Толька рассказывал, как он вместе с мужиками вышел во двор покурить.

– Но космонавты же не курят.

– Я ему эту же фразу сказал, а он оправдал своего кумира, сказал, мол, он не в затяжку…

Полвека назад они жили, упивались своей первой в жизни сентиментальной романтической любовью. Старались как можно чаще встречаться и были нескончаемо счастливы. Летом уходили на самый дальний малолюдный пляж, скрывались среди островков лохматой перегретой осоки, и нежно ласкали друг друга. Кармен была, словно радостный весенний сад. Её молодое отзывчивое тело струило токи искренней нежности. Сверчки, прячась в остролистных куртинах дикого пляжа, неумолчно свиристели, наперебой пересказывая друг другу их молодую, неумелую, так и не нашедшую своего утоления страсть.

Наконец, Кармен не выдержала и перешла к теме, которая прочитывалась в её глазах ещё утром, когда они общими усилиями искали дорогу к морю.

– А ведь я долго страдала, когда ты меня бросил, не понимала, почему так случилось, думала, никогда не прощу. А сегодня увидела тебя и снова, как в молодости, почувствовала близкого, совсем не чужого человека…

– Это потому, что я тебя никогда не бросал. Милая моя, на самом деле я тебя любил всю жизнь, а первое время в Ленинграде вообще на девчат не смотрел, ни одна из них даже отдалённо соответствовать не могла тому образцу… нет, образу, который ты задала. Со мной оставался запах твоих волос, я не мог забыть, как прерывалось твоё дыхание, когда я касался твоей груди. Я постоянно вспоминал наши прогулки после тренировки до твоего дома, поездки на велосипедах на дачу, на Урал, прогулки в Зауральную рощу, на третий пляж, где мы купались. У тебя была густая коса ниже пояса, и, купаясь, ты её распускала. Мы ныряли, и под водой ты казалась русалкой, только черноволосой. И ещё забавлялись тем, что под водой целовались. Тогда было не принято целоваться прилюдно, вот мы и скрывались от чужих взглядов под воду… И это ты выбрала Вадима, когда он вернулся в Орен из Ленинграда после института. Решила, наверное, что он для тебя более подходящая пара…

– Никого я не выбирала, любила тебя. А ты вдруг прислал Тольку Журина с прощальным подарком – книжкой Хемингуэя и какой-то дурацкой запиской. А потом уехал в Ленинград. После того, как ты исчез, меня утешал Витенька Ручей, провожал после тренировок домой. Бедненький, он был так безнадёжно влюблён в меня. И чувствовал, видел, что я страдаю.

– Неужели так и было? Любила, страдала? Я был уверен, что между нами всё закончилось. Ты во время наших свиданий постоянно стала мне рассказывать о Вадиме. Тебя будто… я не знаю… будто заворожили. Рассказывала, какой он умный, воспитанный, из хорошей семьи приятелей твоей мамы. И вырос, можно сказать, на глазах у твоих родителей, очень им нравится, а теперь получил высшее образование, короче, состоявшаяся личность. На следующий день добавляла, что он ещё и выдержанный, со спокойным характером и хорошим чувством юмора. А я только кончал школу, думал поступать в институт, но неизвестно, поступил бы или нет. В те времена многие пытались, но не все становились студентами. Мне казалось, что родители убедили тебя поступить прагматично; казалось, ты со мной на самом деле обсуждаешь, кто из нас с Вадимом лучше. И это было невыносимо. Я постепенно укреплялся в мысли, что ты сделала выбор, только не хочешь сразу меня огорошить, и подводишь меня к своему решению постепенно. А я любил, хотел быть с тобой, никуда не собирался уезжать и поступать намеревался в мединститут.

– Я этих разговоров совсем не помню… ну, возможно, болтала без всякой задней мысли или, может, хотела, чтобы ты поревновал.

– Увы, ревность только губит любовь, но не сохраняет её и не усиливает. По крайней мере, в моём понимании это так. Но я действительно был не прав в том, что не поговорил, не объяснился тогда с тобой. Мы зачастую собственные заключения выдаём за помыслы другого человека и в большинстве случаев ошибаемся. Это сегодня, когда за плечами многие и многие годы, кажется: что может быть проще – поговори откровенно с близким человеком, если чувствуешь недоверие, недопонимание. Возможно, всё разрешится, и жизнь пойдёт совсем не туда, куда ты уже собрался её направить, что-то недопоняв, где-то не дослушав, когда-то не дождавшись ответа. Нельзя принимать поспешное решение, не выслушав того, с кем говорить был просто обязан. А я вместо этого отправил Тольку с запиской. Если бы я пришёл сам, возможно, мы бы не расстались. Был молодой, неопытный, мне ведь казалось, что всё более чем очевидно. Этот Вадим, вообще, свалился как снег на голову. Молодой инженер, с дипломом, о котором я ещё только страстно мечтал. Я понимал все его преимущества перед собой, понимал, что ты имеешь полное право на выбор в его пользу. Да и нравился он тебе, это-то было заметно.

Кармен грустно улыбнулась:

– И всё равно, это ты меня бросил.

– Пусть так, если ты настаиваешь. Только что уж теперь об этом говорить. Это было драматическим когда-то, сейчас уже не имеет никакого значения. Есть только романтическая, вечно живая, временами от нас отдалявшаяся любовь.

– Каждый раз по недоразумению.

От тёмного квадрата окна, прикрытого тюлевой занавеской, тянуло едва ощутимой прохладой. По стеклу бегали блики праздничных огней, играющих на парусах Феникса. Собираясь в Китай, Лагунов мечтал посмотреть на звёзды над экватором, но небо, иногда пускавшее солнце к жаждущим его людям, на ночь закрывалось непроницаемым пологом облаков.

После окончания института Сергей два года лейтенантом служил в Белоруссии в ракетных войсках, и, уволившись, вернулся в Оренбург, продолжил заниматься ракетами, только уже как конструктор. Но с Кармен, хотя они и жили в одном городе, не встречался, только слышал, что когда он учился в Ленинграде, она всё-таки вышла замуж за Вадима, родила дочку. И уж потом, через двадцать лет, узнал, что Кармен уехала в Испанию. Сергей не знал подробностей, был удивлён и сейчас решил спросить, как же это произошло:

– А как ты оказалась в Испании?

– У папы в Испании жили две сестры. Они никогда не верили, что он погиб, искали по всей Европе, особенно во Франции. Они почему-то думали, что там он прятался от Франко, даже в Интерпол обращались. Никто и предположить не мог, что он живёт в Советском Союзе. А в начале девяностых, после развала СССР, папа случайно узнал, что ему можно оформить испанскую пенсию. У него сохранилось подданство Испании. Написал запрос. Испанская полиция стала разбираться, кто же такой Мануэль Гонсалес, реальный человек или плод фантазии лихого оренбургского авантюриста; обратились к сёстрам. Так они узнали, что не ошибались – брат действительно жив. Списались, сёстры звали его на родину. К этому времени умерла мама, я развелась с Вадимом, мы собрались и уехали на папину родину в Бенидорм. Очень красивый город, окружён горами, а самые лучшие виды открываются с горных вершин. Приезжай, съездим в горы, пожарим шашлык, самый вкусный – испанский, по грузинскому рецепту. Таких эффектных снимков, как в Бенидорме, мало где сделаешь. Я тебе пирогов напеку вкусненьких, ты таких и не пробовал.

– Любишь готовить?

– Люблю. А ты не помнишь, как я тебе на нашей даче кашу варила? Летом мы же целыми днями колесили на велосипедах, купались, заезжали на дачу, ели клубнику, обедали.

– Кашу не помню; видимо, я тогда ещё не оценивал склонности девочек к хозяйственной деятельности. В Бенидорм приеду обязательно. Я уже был в Барселоне, примерно представляю, как ты живёшь. Знаешь, общаемся мы с тобой, по чуть-чуть выпиваем, закусываем, вспоминаем былые наши с тобой свидания, всколыхнули такие пласты из нашего прошлого, которые в иных обстоятельствах никогда бы и не вспомнились. Оглянулись так далеко, что ко мне неожиданно пришла, как бы сформулировать… какая-то оценка, некое осмысление прожитого, открылось вдруг, что прожил я две совершенно разные жизни.

– Что, одновременно? Так иногда бывает, человек живёт себе, а оказывается, что у него есть вторая, тайная от окружающих жизнь. Ты же творческий человек, именно с ними подобное и происходит.

– Нет, я не шучу, это были две последовательности лет, примерно равные по продолжительности. Первую я создал по собственному генеральному плану, решив после прощания с тобой поступить в ленинградский институт, на четверть века я стал технарём. Жил вполне благополучно. Нас воспитывали, постоянно убеждая, что и детство наше, и будущее светлы и прекрасны. И в наших руках, в наших силах устроить жизнь так, как мы того пожелаем, правда, приложив определённые усилия.

– И правильно делали, росли мы в трудное время, а закомплексованных нытиков среди сверстников не было.

– Вот и я, можно сказать, хотел и стремился быть счастливым, да собственно, и добивался должного благополучия, правда, в постоянном внутреннем напряжении, преодолевая всевозможные препоны, постоянно проявляя волю к жизни, что, надо сказать, напрягало. Человек зачастую самоуверен, он думает, коль разумен, то способен сам управлять своей судьбой, строить жизнь по своему усмотрению. А вторую половину прожил так, будто мне предписывалось это откуда-то сверху, просто принимал спонтанно возникающие на моём пути предложения, сделанные, можно сказать самой судьбой, предложения, приходившие сами собой, я даже близко не предполагал заранее тех возможностей, что они мне предоставляли. Я, например, совершенно не видел себя удачливым ландшафтным дизайнером, а стал им. Просто набрался смелости и принял неожиданное, казавшееся невыполнимым предложение. Невероятно, но по прихоти прилетевших в мой сад птиц начал фотографировать их и писать эссе о встречах с пернатыми. Вторую половину жизни прошёл как гуманитарий. Жил, можно сказать, естественно, не изощряясь, ничего специально не придумывая, так, по-видимому, и должно быть в идеале. Это действительно было похоже на жизнь предначертанную, ту, ради которой рождается человек. Лучших из тех, кто угадал, кто почувствовал знаки, которые приходят откуда-то свыше, последовал им, называют потом гениями, самородками, талантами. А простые человеки становятся просто счастливыми.

– Интересно, значит, твой опыт показал, что собственный выбор жизненного пути не очень-то совпал с тем, что ты должен был совершить. Полжизни ты, проявляя волю, ломал себя, но вторая половина жизни показала, что разумнее было не упрямиться, а поискать новую, комфортную среду и занятия, которые эта среда предоставляет.

– Возможно, что ты права, но видимо нужно было прорваться сквозь годы внутреннего напряжения, чтобы найти себя, почувствовать свободу, радость жизни. Не знаю, почему так случилось, может быть, нужно было сначала рассчитаться за грехи, возможно, нужно было заслужить право на счастье, но время радикальных изменений пришлось как раз на середину жизни. И знаешь, что ещё интересно, мне всегда везло на друзей. Рядом со мной постоянно оказывались люди, которые становились по-настоящему близкими, дорогими, они всегда поддерживали меня, и первой в этой череде была ты.

– Только почему-то нам с тобой не суждено было прожить эти жизни вместе.

– Нам было предопределено жить вместе. В моей… в нашей юности… было особенное обстоятельство – это наши постоянные встречи, теперь они представляются как намёки на то, как следовало строить своё будущее. Да только победило совсем другое обстоятельство и тоже постоянно возникавшее – это необъяснимые расставания. Юность и завершилась таким, как мы сегодня убедились, несправедливо возникшим обстоятельством. Нам была отпущена одна жизнь на двоих, и знаков к этому мы получили предостаточно. Можно подсчитать часы, дни, проведённые вместе, но на самом деле время тут не при чём. И сегодняшняя встреча – продолжение той самой, предназначенной и только нашей жизни. Ощущение такое, что вчера мы уснули после прогулки по Зауральной роще, а сегодня проснулись, оказавшись на берегу Южно-Китайского моря. Пятьдесят лет – это фикция, в нашей жизни на двоих их не было. Я могу взять в ладонь твою руку, и это та самая рука, которую я держал в притемнённом зале во время фильма «Я шагаю по Москве». Для меня она не изменилась. Могу поцеловать тебя, и поцелуй будет такой же пронизывающий, как тот, в котором мы застывали в замороженной беседке на Фельдшерской по пути с тренировки домой.

– У меня такие же ощущения, Серёжа. Наша, как ты выразился, жизнь на двоих – это пространство с каким-то особенным воздухом.

– Жалко, что постоянно настигавшие нас нелепости мы не научились каким-то способом парировать, избегать, чтобы не расставаться.

– Были слишком молоды, мудрости не хватило.

– Нужно было оказаться в Китае, чтобы разобраться, что всю жизнь должны были быть вместе. Помудрели… – Сергей невесело усмехнулся. – Какое дурацкое слово – помудрели. Но теперь уже не расстанемся.

Автобусы, вывозившие туристов в аэропорт к очередному чартеру, подали к двум часам ночи. Сергей поцеловал Кармен:

– Я очень хочу, чтобы ты приехала ко мне в Оренбург.

– А я приглашаю тебя в Бенидорм.

– Договорились, пусть начнётся ещё одна новая жизнь. Сначала – гостевая, а дальше решим, во что её преобразить. До свидания, иди в отель. Катерина, наверное, заждалась. Не жди отправления автобуса, не люблю, когда из-за меня кто-то задерживается.

– До встречи!

Но Кармен его не послушалась, последние минуты простояла в сторонке до самого отправления автобуса, глядя в окно, за которым сидел Сергей. Когда автобус тронулся, подняла руку и грустно, одними пальцами помахала ему вслед.