Текст книги "В логове коронавируса"

– Только после вас! – Глаза Сергея, сам почувствовал, масляно залоснились, рука как бы машинально легла на красную округлость машкиных трусов.

Машка резво отпрыгнула в смутный дверной проём:

– Охальник, соседей бы постеснялся. Тоньке расскажут.

– Если даже кто чего наговорит, Тонечка не поверит, она знает: я ей всегда верный муж. Ты ещё, Манечка, жалеть будешь, что такого мужика не попробовала. Учти, мужчин тянет на разнообразие.

– Вот и разнообразь в отведённых пределах, Казанова наш огородный. – Машка ехидно ухмылялась. Эта эротическая словесная развлекуха меж ними тянулась уже давно. Жили они в одном подъезде, Маше прекрасно было известно, что Сергей любит свою вторую жену, и неслышно было, чтобы он ей изменял. Сама она много лет вдовствовала и по всякой житейской мелочи – то кран подтянуть, то плинтусы поменять или шкафчик подвесить – постоянно обращалась к Сергею. Он никогда не отказывал и никаких денег, само собой, не брал.

Сергей осмотрел диван, сходил за саморезами, прикрутил отвалившуюся ножку, а уходя, бросил небрежно:

– Рассчитаешься телом. В следующий раз. Сегодня некогда, на рыбалку собираюсь.

Насвистывая «Марш энтузиастов», гордо прошествовал к своим грядкам. Машка едва сдержалась, чтоб не расхохотаться вслед: «Вот ведь засранец, в голове седина, а он резвиться, как восемнадцатилетний».

Пройдя между двумя кустами торнослива, Лагунов ступил в постоянно раскрытую дверь веранды и увидел очередную гостью – в страхе заметавшуюся по оконным стёклам горихвостку. Напуганная пичуга, отчаянно вереща, изо всех сил пыталась грудкой выдавить стекло и вырваться на волю. Птицы любят летать между кустами и деревьями и, бросаясь в прогал меж торносливом, иногда через открытую дверь залетают в светлое застеклённое пространство. Бывали здесь и коноплянки, и воробьи, и трясогузки. За окнами тут же появились две северные бормотушки и, тоже тревожно всвистывая, заметались перед верандой, всем сердцем сочувствуя пленнице и скорее всего пытаясь дать какие-то полезные советы. Сергей удивлённо замер: птицы-то оказывается – полиглоты! Разговаривая на совершенно непохожих диалектах, они понимают друг друга. Но, поразмыслив, решил, что птичий язык слишком скуден, чтобы полноценно общаться, и контакты между пернатыми происходят не в звуковом диапазоне, а на каком-то ином информационном уровне.

Птичка тем временем успокоилась и принялась осваивать незнакомое пространство. Больше всего ей понравился красный ящик для овощей, на стенке которого она и устроилась. Медленно двигаясь, Сергей взял фотоаппарат и, прижавшись к стене, начал снимать то ли пленницу, то ли гостью. Горихвостка не решалась пролететь мимо фотографа в распахнутую дверь, только иногда перескакивала с одной стенки пластиковой тары на другую. Закончив съёмку, он поблагодарил пернатую модель, осторожно взял ящик и вместе с птичкой вынес на улицу. Путешествие на ящике птахе явно понравилось. Уже будучи за дверью, она не хотела с него улетать. «Представляю, какой восторг для пернатого создания совершить воздушное путешествие на нелетающем предмете, – умилился Лагунов. – Новый жизненный опыт; она привыкла, что все окружающие её предметы неподвижны, а ящик вдруг полетел, словно это не ящик, а самолёт!»

Выпустив птицу, радуясь нежданной сценке с ней и улыбаясь, он вышел в сад и удивился, как там тихо и пусто. Не висели на проводах нотные запятые коноплянок, не носились над головой резвые стайки их молодых родичей, рассеивая за собой малиновые звуки серебряных колокольцев. С высоких тополей, прошивших строчку лесополосы на южной, низинной границе дачного массива, исчезли чёрные кляксы врановых. Не суетились в густом вишарнике воробьи. Не ругались, попрятались в зарослях сороки.

Сергей поднял голову, огляделся. С северо-востока тянулась по небу длинная полоса крупных птиц. Они подлетали к саду и прямо над головой на распростёртых крыльях уходили вверх в восходящем потоке воздуха – величественно и неторопливо. Некоторые птицы, видимо молодые и недоученные срывались вниз, потеряв невидимую опору струи, восходившей в зенит, выравнивались, снова входили в поток, включались в торжественное кружение. Временами черные их силуэты драпировала полупрозрачная кисея, отрываемая ветром от сплошного облачного занавеса. Казалось, властелины неба то покидали земную реальность, то возвращались назад в осеннее небо, обогащённые неведомыми прочим земным обитателям знаниями. Птиц наверху было на удивление много, и продолжали прибывать новые, усиливая тем саму значимость этого высокого процесса.

Широкие крылья и короткий, обрезанный полукругом хвост подсказали Лагунову, что над ним ястребы. Увлёкшись фотографированием птиц, он частенько нырял в птичьи каталоги, идентифицируя отснятых пернатых. В памяти всплыло название нежданных гостей. Это были канюки, они же сарычи – сильные хищники, как раз в середине сентября отлетавшие в южные страны. Сергей долго фотографировал их загадочное небесное вознесение. Целый час кружил хоровод, и небо над птицами, словно расчищенное их терпеливыми стараниями, просветлело, серая пелена порвалась, обнажая понятную небесную синь. Потом с вершины хоровода ястребы начали срываться и вытягиваться в сторону продолжения своего перелёта.

И ещё целый час после их исчезновения сады в округе напоминали мёртвый город, настолько сильным было впечатление, произведённое великими мира пернатых. Первым тишину нарушил предупреждающий об опасности сорочий стрёкот, и тут же за деревьями промелькнул знакомый длиннохвостый силуэт сокола дербника. На проводах появились певчие. Чернильными каплями вернулись на тополя грачи.

Сергей заканчивал дела, загрузил машину. Заиграл телефон, звонила племянница. Сквозь рыдания Сергей разобрал: «Папа умер. Подозрение на инфаркт…»

После звонка он долго сидел в машине, приходил в себя. Смерть Олега горькой безысходностью погребла лёгкую недавнюю радость, в которой смешались приготовление к рыбалке, мажорный разговор с варакушкой, дурашливая перепалка с Машкой, фотографирование горихвостки, томительное кружение канюков.

Неминуемое всё же свершилось, разрушив бастионы человеческой надежды. Больничное откровение, прочитанное в отрешённых глазах брата, ещё тогда приготовило душу. Было поразительно, что ужаса в нём нет. Сергей вспомнил потрясение, которое он пережил в девяносто третьем году, когда Олег очень жёстко упал с крыши павильона и сломал несколько рёбер. Тогда страх и боль случившегося едва ли не парализовали его душу и затаились внутри на всю жизнь неизлечимым напоминанием предстоящих потерь.

После краха Союза и провала их героического эксперимента с собственным конструкторско-производственным предприятием искали они пути выживания, сшибали любые шабашки. Неожиданно им предложили построить корпус торгового павильона. И оказалась эта невеликая торговая точка счастливым светофором, открывшим поток заказов и от производственных структур, и от частников – разбогатевших на приватизации и воровстве новых русских, активно застраивавших пригороды навороченными трёхэтажными коттеджами. Вот только без потрясений, к сожалению, не обошлось.

Придумал павильон молодой амбициозный архитектор Сашка Пликин. Этим своим проектом Александр праздновал избавление от гнёта проектного института, где он трудился, от цензуры разных инстанций, следивших за незыблемостью архитектурных традиций. Это был фантастический многоугольный цветок свободной архитектурной мысли. В проекте не было ни одного прямого угла, ни одной вертикальной стенки. Венчали сооружение две стеклянные пирамиды.

Смелость и новизна проекта потрясли Олега. Он с большим энтузиазмом принялся разрабатывать рабочие чертежи корпуса. Царило время великого застоя. Заказов у них почти не было, денег тоже. Решили не нанимать посторонних рабочих, а всё сделать своими руками, тем более, что хозяин привёз для павильона никем в провинции не виданные евроматериалы. Рекомендаций по применению не было, разбирались по ходу дела.

Когда уже почти закончили стройку, Олег соскользнул с крутого склона пирамиды, сильно ударился о стальную ножку приставной лестницы и упал в сугроб под наклонённую наружу стену павильона. Сергей подскочил к брату:

– Как ты?

– Очень больно… – Олег не шевелился, еле выдавливал слова. – Заводи машину… отвезёшь меня… в «травму», здесь рядом.

– Может, скорую?

– Нет, надо быстрее… ехать, терпеть сил нет.

Сергей подогнал машину поближе к сугробу, помог Олегу втиснуться в узкий дверной проём «Москвича». Через пять минут Сергей практически на себе внёс брата в приёмный покой. Сидевшая там пожилая медсестра подозрительно оглядела две фигуры в телогрейках, ватных штанах и валенках и грозно спросила:

– Трезвый? Если пьяный, не возьмём.

– Да трезвый, с крыши человек упал. – Сергей едва сдержал возмущение. – Работал он.

– Производственная травма? Акт составляли? – Тётка не собиралась менять гнев на милость.

– Дома крышу ремонтировал, – через силу вмешался Олег, – доктора… позовите скорее, грудь очень сильно болит.

– Разденьте его и положите на каталку, я сейчас приду, – смягчив тон, дала она указание Сергею.

Сергей как можно аккуратнее раздел больного, помог взобраться на жёсткое полотно каталки. Вернулась сестра с санитаром.

– Мы сейчас отвезём его на рентген. Одежду заберите, а привезите спортивный костюм и тапочки. Приезжайте часа через два, будут готовы результаты осмотра, тогда и с доктором поговорите.

Сергей вернулся на стройку, собрал инструмент и поехал к Светке. Он плохо помнил, как вошёл в квартиру, неся в охапке кучу зимней одежды, как рассказывал ей о случившемся. Внутренняя дрожь незримо колотила всё тело. Пришёл в себя от собственного неожиданного вопроса: «Что мы без Олега делать будем?..», увидел расширившиеся глаза жены брата, очнулся наконец и принялся тут же её успокаивать.

В больнице им сказали, что переломы тяжёлые, есть подозрение, что обломки рёбер повредили лёгкие. Реальность, к счастью, оказалась милостивее прогноза, Олег довольно быстро поправился.

Горьким пульсом теперь в голове стучало: «Тогда выкарабкался, а сегодня боженька не спас…» Душу захлестнула обида и на Олега, и на себя за то, что не сумел огородить его от пагубной привычки, и на судьбу невезучую, и на то, что расхожее словосочетание «пагубная привычка» так буквально воплотилось сегодня. Накануне вечером он заходил к брату оговорить подробности приготовления к рыбалке. Олег ужинал в одиночестве, Светки дома не было. На кухонном столе стоял бумажный пакет, Сергей решил, что это сок, удивился, брат всем напиткам предпочитал кофе:

– На соки перешёл? Молодец, здоровье лучше соком поправлять, кофе сейчас для тебя не самый благоприятный продукт. – Потом разглядел, что это не сок, а вино, опешил. До сих пор он даже не знал, что вина начали продавать в бумажных пакетах. – Ты же божился, что завяжешь и с алкоголем, и с табаком?

– Ну… это так… слабенькое винцо, просто для поднятия настроения…

По пути домой Сергей заехал к Светке, узнал все подробности, спросил, что нужно делать. Оказалось, что ничего. Как только из квартиры вышла доктор, засвидетельствовав смерть, позвонили из похоронного бюро и все хлопоты взяли на себя. Безотрадный конвейер похорон работал без сбоев. Тело Олега было в морге, оставалось ждать погребения. Весь вечер Сергей звонил друзьям, знакомым, рассказывая и вспоминая.

Ночью приснились стихи. Сергей, полупогружённый в сон, медленно читал их, перечитывал, старался запомнить, уже осознавая, что нужно встать и записать, пока новая волна сна не стёрла ночную прихоть. Труднее всего разбудить спящую волю. Сергей резко встал, прошёл на кухню и быстро, стараясь не расплескать драгоценные капли сна, набросал на листе только что привидевшиеся строки. Потом долго сидел в тишине, давясь слезами, подправлял, проявлял непропечатанные сном слова.

Я не знал, почему перелётные птицы

задержались в пути, навивали круги,

вознося свой полёт до небесной светлицы,

словно Богу несли человечьи долги.

Воспарял их поток в лёгкой дымке воздушной.

Рай лазурный для них нараспашку открыт.

Это птицы несли твою светлую душу,

поднимаясь в зенит и рыдая навзрыд.

Включил компьютер, перенёс в него текст, распечатал. Достал с полки рамку, вынул фотографию Люксембургского сада с напечатанными на ней своими парижскими стихами, вложил под стекло белую тоску машинописного текста. Последний привет, последнее прости…

Простились с Олегом около дома. «Утрата!..» – растерянно висело в воздухе, читалось в скорбных глазах друзей – завсегдатаев посиделок у ночного костра, отражалось в окнах большого дома, созерцавших печальное собрание у гроба, слышалось в резких криках грачей, собиравшихся в первые предотлётные стаи. Олег был отличным инженером-механиком, многие на заводе его хорошо знали. Народу собралось очень много: друзья, старые сослуживцы по КБ, соседи. Заместитель директора КБ долго говорил прощальную речь.

Сергей смотрел на собравшихся, горло сдавил спазм, мешая отвечать на соболезнования подходивших к нему людей. Перед началом движения похоронной процессии он отдал рамку со стихами Маше, велел вернуть на кладбище.

Сидя в катафалке, Сергей вглядывался в спокойное, почти не задетое смертью лицо брата. Слёзы скапливались на веках, сбегали на щёки. Он промокал их влажным носовым платком и не мог вспомнить, когда последний раз плакал. От слёз его отучил Олег ещё в раннем детстве, и казалось невероятным, чтобы что-то, кроме морозного ветра, могло заставить увлажниться всегда сухие глаза. Над гробом эта плотина воли дала трещину. Ехали в дальний конец кладбища, под ветром деревья над старыми могилами качались беспечально и, казалось даже, что бесшабашно, как первый раз перебравшие старшеклассники.

Над отверстыми могилами уже стояли очередные два гроба, слышались рыдания близких. Гроб Олега стал третьим. Прощаясь, постояли несколько минут, родные подходили, целовали покойника в венчик. Сергей подошёл последним; поцеловал брата и, не выдержав, ткнулся лицом в сложенные на груди руки. Потом развязал запястья и ноги, накрыл лицо покрывалом, поверху ткани крестом рассыпал освящённую землю из церкви, какую принесла племянница, ходившая заказывать заочную панихиду. В своё время бабушка, якобы втайне от родителей, атеистов и участников Войны, крестила обоих братьев. Но воцерковленным Олег не был. Православие только дважды коснулось его: сразу после рождения и после смерти.

Могильщики заколотили гроб, опустили его в рыжую глубину могилы. Сергей бросил на крышку свою толику земли, отошёл от раскрытых могил на ковыльную обочину, в свободную, ещё только предполагавшую своих покойников степь. У горизонта тёплая земля струилась испарениями, пелена марева мешалась с пеленой слёз. Глаза высохли, когда могильщики закончили ровнять глиняную пирамиду покоя, уложили венки и цветы.

Взяв у Марии рамку со стихами, Сергей поставил её на холмик среди венков, прислонил к лакированному дереву креста. На кресте с закреплённой между перекладин фотографии на него глядел молодой, уверенный в себе человек. Длинные волосы драпировали большие мужицкие уши и едва не касались плеч. Тридцать лет назад эта фотография висела на доске почёта КБ. Память уже затеряла тот облик, его вытеснил образ зрелого, повидавшего жизнь мужа. Более поздних фотографий, явивших бы его смерти, у Олега не нашлось. «Какая всё-таки страшная штука – прошедшее время, – глядя на могилу, думал Сергей. – Ушёл. И нет для него больше ни настоящего, ни будущего. Всё только в прошедшем: делал, говорил, любил…»

Вернувшись домой, Лагунов достал из холодильника бутылку коньяка и ушёл на балкон. За окном по карагачу прыгали синички, придирчиво, как добросовестный корректор, вглядываясь в каждую запятую почек, время от времени резкими ударами клюва внося незначительные правки в разбросанный по ветвям текст. Прилетели на смену стрижам, которые, кажется, ещё вчера мельтешили перед глазами, то сбиваясь в единый птичий поток, то рассыпаясь на резвые ручейки небольших семей, исполняли здесь свои беспосадочные метания. Тренировали молодых, готовились к перелёту на юг. Часы жизни спешили к очевидной, последней для каждого земного существа цели, и времена года – честные слуги Хроноса – добросовестно разбрасывали положенную мелочь примет.

Сергей налил рюмку, пригубил и отставил – не то. Спиртное давно перестало быть ему утешителем. Вспомнил рассказ Веньки Юркина, как к нему в окно рвалась, неистово билась о стекло синичка. А через час пришла телеграмма о трагической смерти сына.

Мысли прыгали в голове, словно путник по весенней беспутице: с кочки на кочку, с кочки на кочку… Потом сосредоточились на птицах: да, птицы – предназначенные возвестители несчастья, горького и нежданного… или радости, страстно желаемой, вымоленной сердцем – кому что предназначено. Птицы – тысячелетиями почитались вестниками, но откуда в них это ведовство, кто посылает их к человеку, неизвестно.

Едва ли не час сарычи рассказывали Лагунову его приходящее горе, пытались донести что-то, будили его непонятливую душу. Он смотрел на завораживающий хоровод канюков и не мог подобрать ему определения, не понимал их уход от всего нижнего, земного, не угадывал причины, сплотившей птиц, лишь смутно скорбел сердцем. И погребальная тишина видимого пространства усиливала драматизм совершаемого действа. Иносказательный роковой символ. Не заполненная строка кроссворда.

Сергей заставил себя допить коньяк, но больше наливать не стал. Мысли упорно крутились вокруг канюков, их исполненного величия и особого смысла полёта. Потом вспомнил слова из прошлогоднего осеннего стихотворения, свои сомнения, тревожные предчувствия. Стих оказался пророческим. Теперь ему казалось, что сегодняшняя потеря была предсказана уже тогда. Год тому назад птицы невразумительной болью залетели в неразгаданную строку-предвестницу.

«А если бы я не пустил их в стихотворение? Прислушался к слабому стону души своей, отторгавшей приглашение горя? Если бы ограничился лёгким осенним стишком, как хотелось ещё на берегу? Да, строки пришли так, как пришли, именно в этом виде. Но была ли властна моя воля, моя рука? Изменилось бы предначертание? Или это было всего лишь предупреждением и всё осталось бы неизменным? Стихи, как птицы – вестники?

А так ли безошибочна судьба? Может быть, всё же возможно переиначить заготовленные скрижали? Что, если бы я, почувствовав тревогу, послушался интуиции и изменил фатальные строчки? Не было бы сегодняшней утраты? Но ведь если и существует такая ломающая воля, то всё равно невозможно узнать, что эта воля проявила себя. Как мы не ведали, что ждёт нас, точно так же и не узнали бы, что могло быть, если бы пробовали изменить свою планиду. Возможно ли, что настоящее время способно родить альтернативу? Выражает оно себя единственным способом и тут же высокомерно становится историей. И всё-таки, почему было не пробовать? А я не понял, не услышал намёков собственной интуиции, не разобрал никаких знаков. Может быть, это была единственная в жизни, действительно достойная исполнения подсказка. Почему человеческий дар предвидения так недоразвит? Может быть, бог знает, что человек может изменить предначертанное, и потому ослепляет его? Может быть, наоборот, такие откровения говорят человеку, что существует выбор, и он вправе им воспользоваться? А мне просто не хватило решимости. О! Не казни, истина».

41

Пятое хайнаньское утро начиналось спокойно. Видимо, за истекшие четыре дня китайская нечистая сила столько всего и всем натворила, что утомилась и взяла паузу. Утро выдалось светлым, вчерашняя хмарь себя исчерпала, облака приподнялись, приготовились раствориться в лучах восходящего за городом солнца. Завтракали на террасе, сидя у балюстрады. Ася задерживалась.

– А где же наша Ася? – Поинтересовался Сергей Анатольевич. – Не утонула ли часом в утреннем море?

– Нет, утопление – это не её судьба, – улыбаясь, ответил ему Виктор. – Мы как-то вместе с ней купались, она в воду глубже, чем на пять сантиметров выше талии не заходит. Я смотрю, вы, Сергей Анатольевич, сегодня полностью на вегетарианских позициях: сосиски проигнорировали.

– Да, я три дня убеждал себя, что несколько молекул мяса за завтраком туристу необходимы, но таки убедился, что Асины сентенции об исключении из рациона продуктов животного происхождения работники местного пищеблока взяли на вооружение задолго до появления злосчастного вируса. Мяса в сосисках с высокой вероятностью нет, каков исходный продукт – можно только гадать. А жареный с овощами рис беспокойства у меня не вызывает.

– Я замечаю, здоровый скептицизм – это свойство вашего характера, – улыбнулся Виктор.

– Ничего удивительного. Какова жизнь, таков и скептицизм. Я ведь старше вас на целое поколение, можно даже сказать – на целую жизнь. Время, проведённое в СССР, вы помните не таким, каким оно было на самом деле. Вы пребывали под крылышком заботливых родителей, которые не грузили вас бытовым проблемами и правильно делали. Детство случается один раз, и лучше, чтобы оно осталось в памяти, как счастливое времяпребывание. А именно в эти годы в умах советских граждан самым активным образом развивался скептицизм. И далеко не всегда здоровый. Я оптимист по своей природе, поэтому моя скептичность такая, с которой можно жить и не сойти с ума. Я вижу, что в последнее время активно развивается убеждение, что в СССР была замечательная жизнь. Это убеждение формируют те, кто в то время родился, но фактически не жил. Это феномен смены поколений, не более того. Жителей того периода, тех, кто помнит реалии, а не рассказы о них, остаётся всё меньше и меньше.

– А мне казалось, было интересно, – с некоторым удивлением возразила Вера. – Когда собирались на праздники, то всегда скидывались. Один мог рыбу достать через знакомых, у второго родственник мясом на рынке торговал, он мясом стол обеспечивал, кто-то майонез добывал, кто-то водку. Стол всегда ломился от водки и закуски. И веселились от души.

– Вам повезло с родственниками и знакомыми ваших знакомых. Большинство тупо стояло в очередях. Кто-то пытался проскользнуть без очереди, несказанно раздражая стоящих. Скандалы типа «он здесь не стоял» были явлением того времени. Чтобы не усугублять недовольство, граждан не выпускали за границу, где прилавки были забиты товарами и продуктами. Народ до чёртиков устал от тех порядков, от того образа жизни, от тотального дефицита, очередей, безудержного вранья чиновников во власти и просто жаждал перемен. А вот какая анархия, даже, я бы сказал, беспредел в стране учудился после государственного переворота, вы прекрасно помните, вы уже не были детьми. И время это оптимизма не добавило.

– Конечно, помним, – Виктор положил на свою тарелку ломтик арбуза. – Угощайтесь арбузом, Сергей Анатольевич, Вера сегодня взяла на себя Асину заботу обеспечить стол этой ягодой. Скептицизм этого времени, думается, был покрепче предыдущего. Это и объясняет ностальгию по СССР. В нефтянке мы не очень-то почувствовали тот кошмар, нам деньжата, хоть и с задержкой, но подкидывали. А родители работали на моторном заводе, там совсем плохо было: зарплату задерживали, ждали закрытия завода. Слава богу, не случилось.

– А как деньги обесценились! Помню тот кошмар, никто ничего понять не успел, – вступила в разговор Вера. – Бабушка горевала: копила в сберкассе на похороны, а оказалось, что и хоронить-то не на что. Виктор её всё, бывало, утешал: «Не переживай, Петровна, на нефтедоллары похороним»… шутник, я так на него сердилась.

Весёлая и раскрасневшаяся, с полным подносом еды к столу подошла Ася, громко поздоровалась:

– Здравствуйте, господа туристы! Я горевала, что опоздала к раздаче арбуза, а вы, оказывается, сами о себе позаботились.

– С добрым утром, Ася, сегодня Вера расстаралась, – Сергей Анатольевич взял ломтик арбуза и продолжил разговор. – Был у американцев писатель Джон Стейнбек. Хороший писатель, лауреат Нобелевской премии. В начале своей карьеры он придерживался левых взглядов, написал книгу «Гроздья гнева» о безысходной жизни американской бедноты, как наливаются и зреют в их душах гроздья гнева. Книгу восприняли неоднозначно: в каких-то штатах чуть ли не запретили, в других включили в школьную программу. При всём при том, за книгу Стейнбек получил престижную Пулитцеровскую премию. В Советском Союзе решили, что он борец с капитализмом и активно переводили его произведения. Ошибся писатель в том, что дозревать гроздьям осталось недолго. Случилась Вторая мировая война, на которой Америка сказочно разбогатела. Может быть, богатеи прочитали книгу и поняли: с бедняками нужно делиться. Скорее всего, сработали оба фактора. Как бы то ни было, а жизнь американских бедняков поправилась. Для такой богатой страны их много, но есть государственные программы, их подкармливают, буквально выдают продукты.

– Необычный писатель, у нас есть небольшая библиотечка его книг, – заметил Виктор.

– У меня странное ощущение действительности, в которой мы живём, – кивнув Виктору, продолжил Сергей Анатольевич. – С одной стороны с наступлением нового тысячелетия страна начала выправляться от того разгрома, что учинили либералы. Оборонная промышленность заработала, появляется новое оружие, причём в разных войсках, значит, наука тоже поднялась. Армию восстановили, военные получают приличное довольствие, в военные училища потянулась молодёжь. Сельское хозяйство не только свой народ кормит, но и на экспорт продукты отправляет. Строительство поднялось: новые жилые кварталы, как грибы после дождя растут. Крымский мост – уникальное сооружение, многие специалисты пасовали, не верили в возможность строительства; но ведь построили, причём быстро.

– Ой, у меня соседи по лестничной клетке просто помешаны на политике, – вступила Ася, – все политические программы по телевизору и по интернету смотрят. Мы частенько чай вместе пьём, так они меня просвещают. Оказывается, у нас сейчас строят гигантские заводы: и судостроительные, и, главное, химические. И правильно: сырьё-то у нас своё, чем газ за границу гнать, лучше его перерабатывать и получать всякий там полиэтилен и прочее. Прошлой осенью они ездили в круиз из Питера в Хельсинки. Восхищались, какой большой порт в Петербурге построили, полночи мне фотографии освещённых фонарями причалов слали – всякие там краны, контейнеры в штабелях. Писали, что раньше все товары уходили из России через Прибалтику, а теперь отсюда.

Собеседники удивлённо примолкли, настолько речь Аси стала неожиданной, до сих пор казалось, что её интересуют только житейские вещи: продукты, загадочные сувениры для родственников и наступающий на Китай вирус. Паузу прервала Вера:

– А я общаюсь с соседкой по лестничной площадке, Марьей Дмитриевной, кстати, тоже за чаем. Она живёт на пенсию, четырнадцать тысяч получает, и это ещё большая пенсия, половина уходит на коммунальные платежи и лекарства. Детей нет, никто не помогает, живёт одна. Как жить на семь тысяч целый месяц? Конечно, одежду донашивает, нижнее бельё, говорит, в заплатах носит. Нищенствует, по сути, в прошлом учительница. Заводы, порты растут, кто-то обогащается, а на пенсию для Марьи Дмитриевны денег не хватает.

– Верочка, вы у меня с языка сняли то, что я собирался высказать, – улыбнулся Вере Сергей Анатольевич, – страна развивается, а социальное неравенство, возникшее в девяностые годы, и не собирается уменьшаться. Тот же интернет, объясняя, в какой отсталой стране мы живём, рассказывает, какие при этом доходы имеют, как живут владельцы заводов, газет, пароходов и государственные служащие высшего, да и среднего, звена, какая в стране коррупция. И это, к сожалению, правда. Почему я вспомнил Стейнбека? Гроздья гнева зреют в России. Народ и без Интернета прекрасно осознаёт действительность, в которой пребывает. Да и, как может быть иначе, если неравенство в положении людей усугубляется неравенством регионов. Почему московские пенсионеры получают гораздо больше оренбуржцев? Почему там зарплаты существенно выше, чем в регионах? Газ добывают и перерабатывают в Оренбурге, нефть в Нижневартовске, бумагу производят в Сегеже, а жирует Москва. А может быть, страна больна результатами приватизации? А может быть, дело в том, что приватизаторы несправедливо расхватали государственную собственность по рукам, а потом переоформили её на зарубежные фирмы, на конторы, зарегистрированные в столице, и деньги бурным потоком уходят из регионов и из страны? Справедливость – это ключевое понятие в мировосприятии нашего народа. У меня ощущение дежавю. Вспоминаю настроение, царившее в СССР в последние годы его существования, отношение к верхушке КПСС, сравниваю его с сегодняшним отношением к власти и вижу большое сходство.

– Зато по телику нас развлекают изо всех сил, – сверкнула глазами Вера. – Пытаются разгрузить от тошных мыслей. То попса на экране веселье гонит, сама себя развлекает; на сцене и в зрительном зале одни и те же лица. То обсасывают разборки с наследством великих артистов, то гены перебирают: кто от кого зачал. Раньше не принято было публично грязное бельё полоскать. Да что тут говорить – тридцатилетняя губастая теледива, ведущая подобного телешоу, может миллионы выкинуть на свой юбилей. И это по тому же телеку показывают. Сейчас они гребут деньжищи, да ещё и выхваляются своим богатством на всю страну, а, не дай бог придёт беда, как в девятьсот сорок первом году, первые сбегут в забугорные свои теремки, где можно продолжать гламурный шабаш.

– Круто Вы их заклеймили, но, думается, справедливо. Съёмочный день, говорят, до трёхсот тысяч стоит, вот наши артисты и создали что-то похожее на картель, одни и те же лица, похожие программы, – согласился с Верой Сергей Анатольевич. – Из бюджета власть телекомпаниям подкидывает, чтоб не обнищали, чтоб отвлекали народ от повседневных проблем. Вот они и стараются, как могут. Зато зарплаты и пенсии в провинции едва позволяют выжить. Всё это только усиливает раздражение народа. К восемьдесят девятому году накопилось большое недовольство правлением партии большевиков. Людям было всё равно, кто придёт, лишь бы сгинули эти. Поменялась не просто власть, а государственный строй. Что-то подобное может случиться сейчас. И куда нас кривая вынесет, неизвестно. Язык не поворачивается назвать элитой общества тех, кто волей случая оказался на вершине богатства и власти и управляет сейчас страной, создаёт «попсовое», дешёвое информационное пространство.

– И всё-таки, как мне представляется, изменения идут, да, медленнее, чем хотелось бы, но уж слишком много чего было наворочено в ельцинские времена, – Виктор жестом предложил Сергею Анатольевичу последний кусок арбуза и, получив такой же молчаливый отказ, переложил его на свою тарелку. – Приходят во властные структуры настоящие государственники, это те, кто пытается возродить величие России, установить хоть какую-то справедливость. Много – да, отмороженных стяжателей, но в последнее время, кажется, начинают не только говорить о необходимости восстановления хозяйства, улучшении жизни простого люда, но во власти появляются и те, кто делает реальные шаги в этом направлении.