Текст книги "Ищу тебя"

– Еленочка Львовна, – защебетала дама, не обращая внимания на Таню, – мне тут по знакомству предложили американские консервы, я и на вас взяла. Посмотрите, какие красивые банки, умеют же делать, не то что у нас! – она вскрыла коробку и, вытащив большую, по виду двухлитровую, банку, показала её директрисе. Та замахала рукой:

– Оставь, потом… потом… Не видишь, я занята.

Таня с удивлением смотрела на женщину, накрашенную как актёры японского театра «Кабуки» – лицо из-за грима выглядело гипсовой маской. Несмотря на теплую погоду, она была одета в жилет из чернобурки, на ногах ботфорты, волосы почти оранжевого цвета.

– Познакомься, Эльвира, это наша новая учительница русского языка и литературы Татьяна Михайловна, – директор задвинула коробку с тушенкой под стол. – А это Эльвира, Эльвира Павловна, наш завхоз и профорг.

Таня вышла из кабинета весьма озадаченная – её платье показалось директрисе нескромным, а как тогда понимать наряд Эльвиры?

Окунувшись с головой в учебный процесс, Таня постаралась забыть этот неприятный разговор. Главное, она нашла общий язык и с коллективом, и с учениками.

Незаметно прошёл год, и вот уже снова первое сентября. Таня по-прежнему жила у тёти Клавы и жизнью своей была в общем-то довольна. Конечно, временами становилось одиноко, но забегал Васька-Рафинад, смешил её своими байками, их у него был неисчерпаемый запас. Иногда они выбирались в клуб или в кино.

В конце сентября начиналась уборка картошки, и школу можно было закрывать – дня три все были на огородах, включая учителей. Таня отпросилась с работы и поехала в город – в библиотеку надо зайти, посмотреть кое-что по педагогике, а больше всего хотелось встретиться с друзьями-поэтами, окунуться в привычную атмосферу поэзии, музыки. Всё-таки ей не хватало общения со «своими».

2.

Васька-Рафинад возвращался с работы в хорошем настроении. Сегодня пятница, значит, вечером пивка можно с ребятами попить, а впереди целых два выходных! А ещё через три дня праздник – День Победы, с переносом, выходит, четыре дня отдыхаем. Лафа!

Он не был лодырем, но, как известно, любая работа хуже самого плохонького отдыха.

День Победы он считал одним из самых главных праздников, важнее даже, чем его собственный день рождения или Новый год. Задолго до этого дня у него внутри начинало что-то происходить; он с особым вниманием слушал передачи о войне, в программе телепередач искал в первую очередь фильмы про войну, при звуках военных песен ком подкатывал к горлу. Большой поклонник Высоцкого, он больше всего любил стихотворение «Из дорожного дневника»:

 
Ожидание длилось и проводы были недолги,
Пожелали друзья: «В добрый путь,
чтобы всё без помех!»
И четыре страны предо мной расстелили дороги,
И четыре дороги шлагбаумы подняли вверх.
 

И далее:

 
…И в машину ко мне постучало военное время, —
Я впустил это время, замешанное на крови…
 
 
…И сейчас же в кабину глаза из бинтов заглянули
И спросили: «Куда ты? На Запад? Вертайся назад!»
Я ответить не мог – по обшивке царапнули пули,
Я услышал: «Ложись! Берегись!
Проскочили! Бомбят!»
 

Иногда ему казалось, что он сам был на той войне.

 
Здесь, на трассе прямой, мне,
не знавшему пуль, показалось,
Что и я где-то здесь довоёвывал невдалеке.
Потому для меня и шоссе, словно штык, заострялось,
И лохмотия свастик болтались на этом штыке.
 

Посёлок готовился к празднику. Всюду висели транспаранты, трепетали на ветру красные флаги. На фасаде техникума на красном полотнище белели слова: «Нельзя построить коммунизм…», далее транспарант обрывался, не успели, видно, рабочие закончить работу. «Вот олухи», – чертыхнулся Васька, хотя было невероятно смешно. В воздухе уже витали флюиды инакомыслия, уже втихую посмеивались и над властью, и над чем-то ещё, более серьёзным. Перестройка набирала ход…

В небольшом скверике, как бы отделявшем их улицу от всего посёлка, находился мемориал в честь погибших в Великой Отечественной войне. Памятник сверкал свежей краской, вокруг него всё было расчищено, подметено, жидкие кустики уже пустили бледные клейкие листочки, ещё день-два, и зазеленеют.

Он подошел к памятнику, прочитал длинный список земляков. Вот и фамилия его деда. В детстве он завидовал друзьям, которые в День Победы гордо вышагивали рядом со своими, увешанными наградами дедами, сидели вместе с ними на гостевой трибуне, свысока поглядывая на ребят, которым такого счастья не досталось. В эти минуты Васька ненавидел фашистов больше всех на свете.

Вчера Василий немного опоздал с обеда. Едва вошел, бригадир накинулся на него: «Тебя что, вся бригада должна ждать? Где шлялся?» – «В профкоме был!» – огрызнулся Василий. «Что ты там забыл?» – «Поручение дали, – вмиг нашелся Васька, ни в каком профкоме он, конечно, не был, в домино с ребятами резался, – от нас на демонстрацию в День Победы два человека надо отправить». – «М-да, – почесал затылок бригадир, – есть желающие?» Желающих не оказалось. Это не прежнее время, когда на демонстрации ходили с радостью, всем коллективом, с семьями, с детьми. Все нарядные, весёлые, песни, танцы, гармошки… «В профкоме сказали, что надо отправить Майера и Шмидта, – Васька смотрел на бригадира честными глазами, в которых едва заметно плясали чёртики, – сказали, что это ответственное задание можно поручить только им, передовикам производства. Транспарант понесут: «Что русскому хорошо – немцу капут!» Понесёте, а, камрады? – метнул он взгляд на Сашку и Димку.

Ребята захохотали, те, кто постарше, укоризненно посматривали на Рафинада.

Немцев у них в бригаде, судя по фамилиям, было три человека. Хотя один вообще-то был не немец, а еврей. Они сами, скорее всего, забыли, к какой национальности принадлежат, потому что родились здесь, в посёлке, и их родители тоже, и деды-прадеды. И кроме фамилий ничем не отличались от других. Васька против них ничего не имел, все они были друзья-приятели, а вот, не удержался, подколол. Намёк сделал, так сказать. Может, повлияло то, что в последнее время всё чаще стали раздаваться голоса, по-иному освещающие войну и всё, что с ней связано. Иные договаривались до того, что немцы вообще были белые и пушистые, и что, в случае их победы, мы бы сейчас жили прекрасно, пили баварское пиво и жрали сосиски. Слово «немцы» ещё долго будет жить в генетической памяти народа как негативное.

А может, и просто хохма выскочила сама собой, на них Рафинад был большой мастер. Тут как-то смотрел по телевизору футбол, до утра не спал. Но зато какие эмоции – три-один в нашу пользу. Приходит утром на работу, навстречу ему ребята после ночной смены: какой счет? Сашка Майер спрашивает, как наши сыграли? Васька в ответ: «Ваши? Ваши вчера продули!» Сашка намёк, конечно, понял – вчера Германия проиграла сопернику со счётом два-один, и хотел обидеться, но смех товарищей был так беззлобен, что он и сам невольно стал смеяться – ну, Рафинад, подожди, получишь когда-нибудь за свои шуточки.

Недалеко от памятника погибшим воинам был стадион, вернее, спортивная площадка, с волейбольной сеткой и несколькими скамейками. На одной из них кто-то сидел, и, судя по всему, плакал. Он подошёл поближе.

– Ты чего ревёшь, Михална? – весело спросил он. – Опять двойку получила?

– Уеду я отсюда, Вася! – Таня сердито вытерла слёзы.

– Ну, ты, мать, чего-то не то говоришь. Уедет она! Конечно, что тут у нас, ни ресторанов, ни театров. Одной грязи только в избытке.

– Причём здесь рестораны, – опять зашмыгала носом Таня, – надоело всё, одни сплетни да пересуды. Какое они имеет право… – она залилась ещё горше.

– Да кто они-то? Ну-ка, давай рассказывай, что случилось.

Таня была дежурной по школе. Её класс должен был сейчас находиться на спортплощадке, на физкультуре. Надо зайти в класс, проветрить. Она подошла к двери и услышала какой-то гвалт. Что это? Она открыла дверь. Все ребята были в классе, стоял такой шум, что у неё заложило уши. Дети сгрудились вокруг двух мужчин, один из которых, Павел Альбертович, физрук, громко матерясь, тряс за грудки рабочего Алексея Ивановича.

– Что здесь происходит? – закричала Таня. – Прекратите сейчас же!

Физрук свирепо глянул на Таню и вышел, хлопнув дверью, напоследок бросив сквозь зубы: «Встретимся ещё!»

– Алексей Иванович, подождите меня в коридоре. Так, сядьте все на место, – Таня утихомирила детей и вышла в коридор.

Рабочий рассказал, что вешал шторы, не успел к началу урока, думал, всё равно физкультура, детей в классе не будет. Тут вошёл физрук и, не видя Алексея Ивановича – тот стоял за шторой на подоконнике, стал громко орать на детей, применяя при этом нецензурные выражения. Алексей Иванович спрыгнул с подоконника и одёрнул физрука: что же вы материтесь при детях! Тот в ответ послал и его куда подальше. Он был явно навеселе. Алексей Иванович сказал, что таким, как он, не место в школе, и он доложит руководству об этом случае. «Кому ты доложишь? – заржал физрук. – Руководству? А руководство кто? Не помнишь? Да тебя завтра же не будет в школе!»

Татьяна посоветовала написать докладную записку директору школы, чтобы было всё официально. Она сама не раз слышала нецензурные выражения из уст учителя физкультуры. Причём, не только на спортплощадке, но и в стенах школы.

Ей не нравились ухмылочки Павла Альбертовича, его откровенные заигрывания с ней, как бы нечаянные прикосновения. Однажды, зайдя в класс, где она была одна, он полез обниматься и в этот момент вошла профорг Эльвира. «Извини-и-и-те, я, кажется, помешала», – пропела она своим умильным голоском. Таня готова была провалиться сквозь землю, а ему хоть бы что – видимо, не впервой. После этого случая Таня заметила, что директриса стала относится к ней ещё прохладнее, делала замечания, выискивала мелкие недостатки в работе, язвила а её адрес – видно Эльвира постаралась, доложила о том случае. Отомстила. Как-то, проходя по коридору, Таня увидела объявление, написанное от руки: «Имеются два билета в ФЕРОЛМОНИЮ. Желающим обращаться в профком». Таня красным фломастером исправила «феролмонию» и, зайдя в учительскую, со смехом и возмущением рассказала коллегам про объявление, не сразу заметив Эльвиру. Та фыркнула, и с тех пор демонстративно отворачивалась при виде Тани.

Не добавил симпатии к Тане и ещё один случай: в кабинете директора отмечали день учителя – женщины принесли кто торт, кто салат, мужчины с молчаливого согласия директрисы открыли бутылочку вина. Эльвира, разодетая как попугай, торжественно водрузила на стол банку американской тушенки, той самой, которую она презентовала директрисе. Кто-то из мужчин открыл её, и по кабинету поплыл неприятный запах – все стали морщиться и поводить носами. Таня, присмотревшись, сказала, что это корм для кошек – на это явно указывал контур кошачьей мордочки на банке. Послышались смешки, все знали умение Эльвиры «доставать» дефицит. Директриса была туча тучей, Эльвира бросала злобные взгляды на Таню. И вот подвернулся удобный случай отплатить – как не воспользоваться!

Что Павел Альбертович был мужем директрисы, Таня уже знала. Никто не хотел с ним связываться, и всё-таки пора положить этому конец! На ближайшем же педсовете она поставит вопрос о его поведении. И поставила, только сама же и осталась в дураках. Этот негодяй заявил при всех, что это она, Татьяна Михайловна, крутила шуры-муры с рабочим прямо в классе, при детях, а когда он, Павел Альбертович, сделал им замечание, работяга полез в драку… «Татьяна Михайловна, вам следует больше уделять внимание учебному процессу, а не чужим мужьям, – не глядя на Таню железным голосом заговорила директриса. – Я бы хотела послушать мнение коллектива», – она переводила взгляд с одного на другого, но всё молчали. Лицо Тани пылало огнём, было невыносимо стыдно. Директриса продолжала метать гром и молнии, но Таня даже не понимала, что она говорит. В результате, ей объявили выговор. Выходя из директорского кабинета, она заметила наглую ухмылку физрука и злорадную улыбочку Эльвиры. Коллеги прятали глаза.

– Уеду я отсюда, Вася, – плакала Таня. – Опозорили меня перед всеми, ещё до родителей дойдёт, как я буду в глаза им смотреть!

– Ну-у-у, прямо так уж и уедешь. Как мы тут без тебя будем, ведь пропадём, – по привычке балагурил Васька, а у самого чесались кулаки. Нет, надо проучить эту парочку! Такую девчонку обидели, гады!

Проводив Таню, Васька не стал заходить домой, а направился к поселковому медпункту, окна которого ярко светились в темноте. Фельдшерица Люда, в накрахмаленном белом халате, что-то писала, сидя за столом. В комнате всё было ослепительно-белым, чистым, пахло лекарствами и зеленью – в стакане стояли несколько тополиных веточек с крошечными клейкими листочками.

– Что, Вась, заболел? – Людочка подняла глаза от бумаг. – Температура? Или приступ лени?

– Да нет, здоров я. Ты это… у тебя шапочка ещё такая есть? – он кивнул на её белый медицинский колпак.

– Вась, а ты, правда, не заболел? Зачем тебе шапочка?

– Концерт готовим к празднику, я там врача играю.

– А-а-а, ну так бы и сказал, – Люда открыла шкафчик и достала оттуда шапочку, – вот, бери, артист. Приду на концерт обязательно.

Васька хмыкнул и, послав Людочке воздушный поцелуй, вышел в ночь. Так, надо бы ещё в клуб к Витьку зайти. Витёк, художник, электрик и Васькин приятель в одном лице, писал белой краской на красном полотнище остальные слова к лозунгу «Нельзя построить коммунизм…» Резко пахло ацетоном, все углы, подоконники, табуретки были заставлены банками с красками, валялись в беспорядке кисти, тряпки, пустые бутылки.

– Я красочки маленько отолью, надо кое-что подкрасить дома, – попросил Васька. Витёк, не отрывая взгляда, махнул рукой: да бери, сколько хочешь. Ему было не до приятеля: кровь из носу – надо было закончить лозунг к завтрашнему дню.

В домах давно уже погасли огни, только в школе, на первом этаже, светились два угловых окна. За столом сидела Эльвира, копалась в бумагах. В школе ни души, даже сторожа не слышно, спит уже, небось, где-нибудь в укромном уголке. Давно надо было уйти домой, но она не торопилась. Кто её там ждёт, дома-то! Даже кошки нет. Она то и дело поднимала голову, прислушиваясь к звукам, доносившимся с улицы. Проехал мотоцикл, она встрепенулась было – нет, мимо. Придёт или нет? Днём Павел Альбертович, улучив момент, шепнул ей, чтобы ждала вечером. Она-то ждёт, а он что-то не спешит. На часах уже пол-одиннадцатого, в шкафу застоялась бутылочка хорошего вина, сохнут нарезанные колбаска, сыр, а его всё нет и нет. Она достала вино, долго возилась с пробкой, открыв, хотела выпить, но раздумала – не хватало ещё одной пить, она не алкоголичка какая-нибудь. Вообще, ей всё это надоело – сколько можно встречаться украдкой, она понимала, что с женой он никогда не разведётся, она не выпустит его из своих цепких коготков, гиена и есть гиена. Не зря же ребятишки дали ей такое прозвище. «Гиена Львовна, – хохотнула Эльвира. – Неплохо звучит. Главное, точно!» Тут ещё эта выскочка городская! Она не слепая, давно заметила, что он положил на новую училку глаз… Сегодня сразу убила двух зайцев: теперь Танька будет обходить Павла за три версты, и от себя отвела подозрения. Она снова взялась за бутылку, повертела в руках – может всё-таки выпить? Или ещё подождать? Она поставила бутылку на край стола, и та с грохотом свалилась на пол. В коридоре послышались шаги – Павел? А может сторож услышал? Дверь скрипнула. Она подняла глаза и в чёрном проёме двери увидела страшную белую рожу: огромные глаза с кровавыми веками, оскаленный рот, из которого стекала густая струя крови.

Она стала подниматься из-за стола, хватая воздух широко открытым ртом, отмахиваясь руками от страшного гостя, или гостьи. Свет в кабинете погас, и в тишине раздалось зловещее: «Ха-ха-ха!» Теряя сознание, она сползла на пол…

Васька стащил с себя страшную маску, посветив фонариком, нашёл что-то в укромном месте за школьной мастерской и направился к дому директора. В доме не светилось ни одно окошко, было уже довольно поздно. Рыкнула, было, собака, но он кинул ей заранее припасённый кусок колбасы, и та замолчала. Да и Ваську она хорошо знала – чего же зря лаять. Оглядевшись, он увидел мотоцикл, накрытый брезентом – физрук гордился своим «конём» и берёг его пуще глаза. Поминутно оглядываясь на тёмные окна, Васька долго копался возле мотоцикла, чем-то тихонько гремел. Наконец он закончил работу и довольный отправился домой.

Утром, идя на работу, народ был крайне удивлён и озадачен странной картиной: по дороге, как всегда, на бешеной скорости мчался Павел Альбертович на своём мотоцикле, а сзади громыхали на привязанной к багажнику верёвке два старых ведра, метла, колесо от велосипеда, ещё что-то дребезжащее, издающее невыносимый грохот. Физрук был в шлеме, и видимо, не слышал ни грохота, ни хохота учеников, спешащих на уроки, и не замечал ошарашенных прохожих. Резко затормозив возле школы и сняв шлем, он, наконец, понял, что стал посмешищем в глазах людей.

В посёлке ещё долго обсуждали это происшествие, судили-рядили, кто бы мог это сделать. Решили, что скорее всего, ученики поозорничали.

На вопрос фельдшера Людочки, когда он вернёт шапочку, Васька только посмеивался и отвечал, что где-то её потерял.

Холодным осенним вечером Таня возвращалась из школы. Улица была совершенно пустынной, не горел ни один фонарь – фонари, если их даже и включали, тут же разбивали местные хулиганы. Она устало передвигала ноги, с трудом вытаскивая сапоги из густой жижи. Третий год месит она непролазную грязь – километр утром и километр вечером, из дня в день, в любую погоду. Дорога вся в рытвинах, ухабах, ни одна машина не пройдёт, об автобусе можно только мечтать. В домах кое-где светились огоньки, люди рано ложились спать, а кто-то просто экономил электричество – времена наступили безденежные. Темнели бочки, которыми так восхитилась Таня в свой первый приезд в городишко. Она думала, что это противопожарные средства, а оказалось, что жители выставляют на них продукты для продажи проезжающим. И в зной, и в холод стояли бедные женщины у этих бочек, пытаясь продать бутылку молока или кочан капусты. Мужики этим не занимались, они пили. Работы не было. Дети ходили в школу в старой, заношенной одежде, а некоторые вообще бросили учиться.

Она уже подходила к дому, когда из-за бочки, стоящей у соседнего дома, отделилась какая-то фигура и направилась ей наперерез. За ней вторая. Таня хотела их обойти, но они преградили ей дорогу.

– Ну, что красавица, давай знакомиться! Я Валентин, а это Толик, брат мой. Не знали мы, что тут такая красотка появилась, – от него несло перегаром, речь его была невнятной.

Таня резко отшатнулась и попыталась пройти мимо. Она уже поняла кто это. Несколько дней назад в магазине она встретила соседку Тоньку, с двумя парнями под ручку. Обычно растрёпанная, не стеснявшаяся показаться на людях в халате, в тапочках, на это раз она была в нарядном платье с люрексом и в парике. Один из парней был высокий, тощий, некрасивый, с вислым носом, какой-то весь полинялый. Второй пониже ростом, довольно симпатичный, черноглазый. Оказалось, вернулись из колонии после пятилетней отсидки её сыночки, угодившие туда за разбой. «Ну, теперь весело будет, – шушукались женщины у магазина, – пожили пять лет спокойно, теперь опять начнётся». Тонька, гордо вышагивая, не обращала никакого внимания на осуждающие взгляды. В первый же день молодцы, перепив на радостях, решили напоить свою собаку Жучку, которая ждала щенят и с трудом передвигалась, таща за собой отвисшее брюхо. Они насильно влили ей целый стакан водки, отчего бедная животина к вечеру скончалась. Они похоронили её за огородом и снова напились, устроив поминки.

Длинный, видимо, он был старший и верховодил, обнял Таню за плечи и не давал пройти. Младший глупо хихикал.

– Приглашаем отметить наше возвращение, – длинный тянул её в сторону сквера. – Толян, сбегай домой, захвати бутылочку и чего-нибудь закусить.

– Ага, я сбегай, а ты тут с этой кралей… – бормотал Толян.

Он был совершенно пьян. Таня, пытаясь вырваться, ударила старшего портфелем, но удар был слабым, и не принёс никакого вреда нападавшему. Но он вдруг озверел и, размахнувшись, ударил её по лицу. Таня почувствовала, что по лицу потекла тёплая кровь и закричала. А он, зажимая ей рот, пытался оттащить её с дороги, в кусты. В доме напротив хлопнула дверь, и через минуту Таня почувствовала, что кто-то оторвал от неё нападавшего, и тот уже лежит, уткнувшись в грязь лицом. Рядом на карачках ползает второй. А Васька, – конечно же, это был он, – напоследок поддав им хорошенько, ведёт её к своему дому. Почти у самого крыльца их догнал длинный, в руке у него блеснул нож. Василий, подтолкнув Таню к крыльцу, повернулся к нему: «Давай кончай, Валька, а то ещё получишь…» – он не договорил и, вскрикнув, упал в грязь. Длинный, не удержавшись на ногах, тоже упал, прямо на Василия, и продолжал наносить ему удары ножом, страшно матерясь. Подскочил Толян и стал тоже избивать парня ногами, метя в голову Таня закричала не своим голосом, захлопали двери, набежали люди. Братьев скрутили, кто-то побежал звонить в скорую, в милицию. Василия увезли. Он был без сознания. Мать его выла и голосила на всю улицу.

Василий был на грани жизни и смерти. Сотрясение мозга, переломы, заражение крови – грязь попала в многочисленные раны. Врачи сделали всё что могли, но никакой гарантии не давали. Таня день и ночь просиживала в больничной палате, мать его совсем обессилела от горя и от неё было мало толку.

Слава Богу, он всё-таки выкарабкался, хоть и дали инвалидность на год. Наступила весна, и он сидел возле дома на лавочке, худой, бледный, тихий. Казалось, трагедия навсегда изменила его, не стало больше балагура, весельчака, хохмача. Но не тут-то было – скоро он, как ни в чём не бывало, опять носился по посёлку, рассказывал больничные байки, смешил народ и сам хохотал над ними.

Только с Таней он стал общаться как-то холоднее, да это и понятно, думала она. Чуть не погиб из-за неё! Виновата безусловно она. Ей казалось, что все в посёлке осуждают её, а больше всех – мать Василия. Она хотела даже сменить квартиру, но постепенно всё как-то успокоилось, позабылось – постоянно случались какие-то происшествия, правда, не такие трагические, и люди быстро переключались на них, забывая о прежних. А через год уже никто и не вспоминал про этот случай – мало ли драк среди деревенских парней. Чуть ли не каждый выходной устраивают побоища.

Приближались зимние каникулы. Домой ехать было далеко, одна дорога всё время съест, и Таня решила отдохнуть в каком-нибудь пансионате или профилактории. Купила путёвку в профилакторий, недалеко от их городишка, принадлежащий крупному областному предприятию. Путёвка была на восемнадцать дней, пришлось взять несколько дней без содержания.

Профилакторий находился в живописном месте, на берегу озера, с трех сторон окруженного сопками, поросшими хвойными деревьями. Снег был такой белизны, что слепило глаза. Сосны и ели, в белых пушистых шубах, ночное небо, усыпанное звёздами – в городе таких не увидишь – всё напоминало сказку. Так и казалось, что сейчас из-за деревьев выйдет Дед Мороз, или выбежит Серый волк с Василисой Прекрасной на спине.

Таня выходила на балкон и подолгу стояла, не замечая холода. Какие-то ещё неясные, неоформленные строки, образы мелькали в уме, она уже предчувствовала, что скоро родится очередное стихотворение, и от этого было радостно и немножко тревожно.

Не хотелось делить своё одиночество ни с кем, но номер ей достался на двоих с женщиной, как оказалось, тоже поэтессой.

Поэтесса была далеко не первой молодости. Об этом говорили обвисшие щёки, морщинистая, словно гофрированная, верхняя губа, красные прожилки вокруг носа, хотя следы несомненной былой красоты сохранились.

Высоко взбитая причёска, ярко подведённые глаза, высокие каблуки говорили о том, что она никак не хочет смириться со временем. Увидев её в первый раз, Таня улыбнулась. Королева Шантеклера какая-то, со своими перьями, блестками, веером в руках…

– Виолетта Владиславовна, – представилась она при знакомстве. – Можно просто Виола.

«Ну, конечно же, а как же иначе могут звать поэтессу!» – усмехнулась про себя Таня.

По утрам Виолетта выглядела непрезентабельно: отёкшая, с всклокоченными редкими волосёнками, шумно дышащая. Потом начинала приводить себя в порядок: пристёгивала шиньон, красилась, накладывала густые зелёные тени, выбирала многочисленные банты, брошки, бусы, примеряла платья. В голосе появлялись светские нотки, и когда она выходила на публику, трудно было узнать в этой даме старую немощную женщину. Таня посмеивалась про себя – у каждого свои тараканы в голове. Тётка была неплохая, но Таня иногда уставала от бесконечных рассказов о бесчисленных мужчинах, которые в прошлом домогались её любви. Упоминались известные писатели, поэты, сильные мира сего, и с каждым разом планка поднималась всё выше.

По вечерам отдыхающие собирались в фойе перед телевизором. Виолетта занимала место в кресле, стоящем в углу, под пальмой и сидела, как королева на троне, обмахиваясь веером, роскошная шаль скрывала её расплывшуюся фигуру. Вокруг собирались слушатели. В очередной раз мадам рассказывала о своей родословной. Оказывается, она была княжеского рода. Её предки были то сподвижниками Петра Первого, то вообще становились прямыми потомками Ильи Муромца.

Развлечений, кроме телевизора и танцев, в профилактории не было. Но Тане это даже нравилось, хотелось отдохнуть в тишине, почитать, помечтать. Никак не складывались в единое целое строчки, навеянные зимней сказкой. К тому же мешал какой-то грохот наверху, прямо над их номером что-то падало, тяжелое, металлическое, как будто бросали на пол штангу. «Спортзал там, что ли?» – думала Таня. В один из вечеров она не выдержала и, как была, в халатике, решительно направилась на второй этаж. Из-за двери слышались громкие голоса, несло табачным дымом и раздавались всё те же странные звуки. Она постучалась, но никто не ответил. Толкнув дверь, она вошла в прокуренное помещение, оказавшееся небольшим залом, в центре которого стоял бильярдный стол. Трое игравших мужчин не обратили никакого внимания на Таню, они её просто не заметили. Сопровождая каждый удачный удар громкими возгласами, они кружили вокруг стола, выискивая удобную позицию. Шар, попадая в лузу, не задерживался в дырявой сетке и с грохотом падал на пол.

Таня, постояв несколько секунд и не зная, как обратить на себя их внимание, взяла и просто выключила свет. Раздались удивленные возгласы, кто-то двинулся в сторону двери, стал нашаривать рукой выключатель и наткнулся на Таню. «Что такое? Кто здесь?» Таня включила свет. Игроки ошарашено смотрели на Таню: кто это?

– Вы кто? Зачем вы выключили свет? – молодой светловолосый мужчина смотрел на Таню. – Вы комендант, что ли?

– А вы что, не понимаете, что мешаете отдыхать людям?

– И чем же мы помешали людям?

– А тем, что уже поздно, а вы всё стучите и стучите. Скоро потолок проломите!

– Девушка, да где же поздно, десятый час всего. Мы режим соблюдаем.

– А вы не подумали, что многие пожилые люди уже ложатся спать в это время?

– Ну, извините, девушка, конечно, в вашем возрасте уже пора спать, девять часов, как-никак, – светловолосый насмешливо смотрел на неё.

– Да вы к тому же ещё и нахал! – Таня, кипя возмущением, громко хлопнув дверью, отправилась к себе.

Лежа в постели, она уже ругала себя: зачем ввязалась в эту историю! Разве им что-то докажешь, мужланам невоспитанным… И этот ещё, смотрит так нагло…

Наверху было тихо. Ага, испугались всё-таки, что пожалуюсь…

Не спалось. Попыталась сложить неподдающиеся строчки, но ничего не получалось. В окно молча смотрели звёзды. Похрапывала на своей кровати Виолетта.

В столовой профилактория было самообслуживание. Таня с Виолеттой, стоя в очереди, разглядывали меню и тихо переговаривались.

– Суп из баранины, юбилейный, – громко прочитала какая-то женщина. – Интересно, а почему юбилейный?

– Барану пятьдесят лет исполнилось, – ответил весёлый мужской голос.

Очередь расхохоталась. Таня оглянулась и увидела, что за ней стоит тот самый, нахал вчерашний. Он, оказывается, ещё и остряк. Она сердито отвернулась, слава Богу, кажется, он её не узнал.

После обеда, не зная, чем заняться, она взяла моток пряжи, крючок (собиралась во время отдыха связать что-нибудь, да так и не собралась пока), и направилась на второй этаж, в бильярдную. Пока никого нет, она заштопает дырявые сетки, у администрации профилактория, видимо, нет времени на это.

Осталось зашить последнюю сетку, когда вдруг распахнулась дверь, и в бильярдную вошёл тот самый, светловолосый. Таня с досадой прикусила губу. Этого ещё не хватало! Общаться с ним не было никакого желания. Хотя, с чего она взяла, что ему с ней захочется общаться?

– О, какая приятная встреча! – воскликнул он. – А я утром в столовой не сразу вас узнал, подумал, просто похожа на вчерашнее привидение в халате… Оказывается, это точно вы. Ну, что, давайте знакомиться, раз уж судьба свела. Я – Андрей.

– С чего вы решили, что я хочу с вами познакомиться? – сердито спросила Таня.

– А разве нет? Я вам не нравлюсь?

– Нет! – отрезала Таня, и, завязав последний узелок, вышла.

До конца путёвки оставалась ещё неделя. Виолетта хлопотала о проведении своего творческого вечера. В фойе появилась афиша, с портретом Виолетты в молодом возрасте, с неизменным бантом на голове, извещавшая о данном мероприятии. Виолетта уговаривала Таню принять участие к вечере, но Таня категорически отказывалась, она не любила публичности, и даже то, что пишет стихи, особо не афишировала. А уж выступать на публике, это вообще не её.

Актовый зал профилактория был полон. По телевизору окончился сериал, новый ещё не начался, поэтому почти все отдыхающие были здесь. Таня сидела в первом ряду, они договорились с Виолеттой, чтобы та, глядя на знакомое лицо, чувствовала себя уверенней на сцене. Хотя уверенности ей было не занимать.

Поэтесса рассказывала о своём творческом пути, читала стихи, показывала видео с песнями на свои произведения. Зрители от души хлопали в ладоши, Виолетта была счастлива. Таня искренне радовалась за неё.

Виолетта, поблагодарив публику за внимание, вдруг сказала: «Дорогие друзья, в нашем зале находится ещё одна замечательная поэтесса (Таня усмехнулась: еще одна), зовут её Татьяна, и я прошу её подняться на сцену и почитать свои стихи». Счастливая Виолетта не боялась поделиться своим триумфом с другими.

Публика стала хлопать, Таня, смутившись, сидела, ни жива, ни мертва: ну, зачем так Виолетта! А та продолжала настаивать: «Ну что же вы, Танечка! Просим, просим!» Таня отнекивалась, и вдруг поймала насмешливый взгляд этого… как его… Андрея, что ли? Ах, так? Она поднялась на сцену, но вдруг поняла, что не сможет произнести ни одного слова. Все стихи вылетели из головы, она буквально не помнила ни одной строчки. Публика хлопала в ладоши, послышались смешки, она готова была провалиться сквозь землю. Потом, собравшись с духом – всё-таки она была учительницей и умела овладеть вниманием, по крайней мере, детей, – пролепетала что-то невнятное и опомнилась только на своём месте. Когда туман перед глазами рассеялся, она увидела, что на сцене стоит её новый знакомец, или, вернее, незнакомец, что-то читает, зал аплодирует, за ним поднимается ещё кто-то… Вечер, по всему видно, удался. Разумеется, главной героиней была Виолетта.