Текст книги "Ищу тебя"

Немцы зверствовали, наказывали за любую мелкую провинность, пленные сотнями умирали от голода и непосильной работы. Но какими-то путями в лагерь всё-таки доходили вести о положении на фронте, и у людей появлялась надежда, что войне скоро конец. На запад летели эскадрильи бомбардировщиков, в тихую погоду доносились звуки далекой канонады… Люди с надеждой смотрели на восток – ну когда же, когда же…

Три дня назад, ночью, завыли сирены, послышался нарастающий гул десятков самолётов, свист бомб, и на территории лагеря стали раздаваться взрывы. Люди повыскакивали из бараков и в панике метались по территории. Выли сирены, лаяли сторожевые собаки, кричали охранники. Прожекторы были выключены, в кромешной тьме то и дело взмывали к небу огненные кусты – взрывы, горели бараки. Кто и зачем бомбил лагерь, неизвестно. Скорее всего, по ошибке – вместо заводских корпусов, расположенных километрах в пяти от лагеря…

Юрий долго бежал, охваченный паникой, сам не зная куда. Вдруг он понял, что грохот взрывов остался где-то далеко позади, не слышно ни криков, ни лая собак, ни выстрелов. Была глубокая ночь, беспросветная темень. Накрапывал мелкий дождичек. Куда же идти? В какую сторону? Вдруг опять выйдет к лагерю? Сил почти не осталось, но надо уходить, как можно дальше отсюда. Пока не наступило утро. Может, повезёт. Хотя он знал, что далеко ему не уйти, утром немцы прочешут всё вокруг, и его обнаружат.

Но вот уже четвёртые сутки пошли, а его никто не преследует. Днём он отлеживается в укромных местах, а ночью старается уйти как можно дальше… Населенные пункты обходит стороной – хоть и польская земля, а кто знает, какие люди встретятся на пути… Теплилась надежда: раз нет погони, может, немцы посчитали его убитым при бомбёжке?

Он задремал. Солнечный лучик, пробившись сквозь густую листву, коснулся лица, скользнул по волосам… Нет, это не луч, это баба Даша ласково гладит его сухонькой тёплой рукой. Они идут с поля, где окучивали картошку, бульбу, как её называют местные. «Ох, я и забыла, старая, – говорит бабушка, – нынче же день твоего ангела, Юрочка». – «Какой ангел, ба, – отвечает Юрка, – ведь бога нет, значит, и ангелов никаких нет». – «Что ты, что ты! Не говори так, грех это, – пугается бабушка и крестится в сторону полуразрушенной церкви, в которой теперь находится колхозное зернохранилище, и его, Юрку, тоже крестит, – не гневи бога… грех…» Он в ответ смеётся: всё это сказки – грехи, ангелы…

На лице спящего Юрки бродит улыбка…

Луч пощекотал его ресницы и опять спрятался в ветвях. Юрий чихнул и проснулся. Он в лесу, бабушки нет… «День ангела»… Бедная бабушка, знала бы она, что пришлось ему испытать… Где же они были, её ангелы… Он закрыл глаза, надеясь, что снова увидит бабушку, и скоро опять задремал. Но приснилась речка, он с удочкой на берегу. Блестит вода, чистая, прозрачная, на дне видны мелкие разноцветные камешки, стайки мальков суетливо мельтешат в речной траве… По гладкой поверхности скользят водомерки. Летают стрекозы. Поют звонкоголосые птички, где-то кукует кукушка… Издалека доносится лай Астры, он всё ближе, ближе…

Он испуганно подскочил, и тут же снова упал на мягкий мох, в пышно разросшиеся папоротники. Нет, это не сон, лай слышится в самом деле. «Немцы! – обожгла мысль. – Наверное, кто-нибудь видел меня и сообщил в лагерь… Всё, конец…»

Раздвинув траву и осторожно высунув голову, он увидел довольно большое поле, засеянное овсом, опушку леса на противоположной его стороне и неясные фигуры, мелькающие среди деревьев. Понимая, что шансов на спасение нет, он всё-таки пополз дальше в лес, в сторону ручья. Крутой спуск весь зарос шиповником, папоротником, молодыми осинками, каким-то кустарником с фиолетовыми листочками, высокой, в рост человека, травой. Внизу, у самой воды – густые заросли лозы. Ручей оказался довольно широкой речкой, где-то поблизости в неё впадал невидимый, весело журчащий ручеёк.

Он, обдирая в кровь лицо и руки, кувырком скатился с обрыва и очутился в какой-то яме, среди старых сухих, с клочьями засохшей тины, изломанных ветвей, тесно переплетённых с молодыми побегами. Там было темно и сыро – солнечные лучи не проникали сквозь пышную листву. В тот же миг на него прыгнула огромная овчарка. Он успел схватить её за ошейник, отчаянно пытаясь отвести оскаленную пасть от своего лица. Она грызла его руки, рвала одежду, тянулась к горлу. Юрий почувствовал, что искусанные, окровавленные руки совсем ослабли, сейчас он выпустит ошейник, и ему придёт конец. Руки разжались, и он закрыл глаза. Сопротивляться бессмысленно. Но овчарка вдруг перестала скрести когтями, обмякла и заскулила. Он лежал, не шевелясь, ожидая смерти, а собака, уткнув нос в его шею, тихонько повизгивала, и вдруг лизнула его в ухо. Он не понимал, что происходит. Приоткрыв глаза, он увидел собачью морду с белой звёздочкой на лбу. В центре звезды темнело пятнышко, величиной с вишню… Юрий не верил своим глазам – у него что, галлюцинация? Это же Астра!.. Но откуда она здесь? Да нет, не может быть, наверное, это продолжается сон, или он сошёл с ума. Такого просто не может быть!!! Он, наверное, бредит. А может это и вправду она – Астра, вот же её звездочка, вот её надвинутая на глаза «ушанка», он не мог ошибиться… И она что, узнала его? Но как, как она могла узнать его через столько лет? Мысли вихрем проносились в голове. Запах!.. Конечно, она просто вспомнила его запах! Нет, это всё-таки сон, сейчас он проснётся, и всё исчезнет. Сердце бешено колотилось. «Астра, Астрочка, звёздочка моя», – боясь поверить в реальность происходящего, плача, прошептал он и осторожно погладил её, почесал за ухом, как она когда-то любила. Астра лизнула его лицо, ещё теснее прижалась к нему и вновь заскулила. Он обхватил её руками, зарылся лицом в мягкую шерсть и тоже заскулил – тихонько, по-щенячьи…

Наверху послышались громкие, лающие, ненавистные голоса немцев. Они, видимо, звали собаку. Астра подняла голову, и Юрий, похолодев, понял, сейчас она подаст голос – и всё! Она рванулась на голоса, но остановилась, оглянулась на Юрия и… снова приникла к нему.

Немцы, громко переговариваясь, стояли уже совсем рядом, на самом обрыве. Астра повернула голову в их сторону и, тихонько зарычав, втянула носом воздух. Нет, чудес не бывает. Он знал, что немцы хорошо умеют дрессировать собак, она не посмеет ослушаться хозяина. Но Астра не двигалась с места, и только вставшая на загривке шерсть выдавала её напряжение.

Покричав, немцы открыли бешеный огонь, поливая всё вокруг градом пуль. Пули как ножом срезали ветки и листья тальника, впивались совсем рядом в мох, булькали в воду, но ни одна не попала в Юрия и Астру. Они лежали в углублении, почти яме, вырытой, наверное, каким-то зверем, и это спасло их. Затем преследователи разделились на две группы и пошли в разные стороны, вдоль берега, и скоро их голоса затихли вдалеке…

Юрий ждал наступления ночи. Астра лежала рядом, чутко прислушиваясь к лесным звукам. Изредка налетал лёгкий ветерок, листья начинали тревожно шелестеть, и она тотчас беспокойно поднимала острые уши, втягивала воздух чёрным носом. Шерсть на загривке вновь вставала дыбом. Убедившись, что опасности нет, она успокаивалась и, положив голову на вытянутые лапы, преданно смотрела на Юрия. Он молил Бога, чтобы скорее наступила ночь, тогда они в темноте переправятся через реку, и их след уже не возьмёт ни одна ищейка…

Перед рассветом сильно похолодало. Конец сентября. Уже начали желтеть листья, скукожились и стали ржавыми папоротники, то тут, то там попадались горевшие ярким пламенем кусты боярышника. Чтобы согреться, Юрий теснее прижался к Астре, исхудавшей, со свалявшейся, в репьях, шерстью. Кончилась ещё одна ночь. Днём они будут отсыпаться, а потом снова в путь… Густой туман, заполнивший низину, начал редеть, проступили силуэты деревьев, заблестела роса на траве. Было тихо, молчали даже самые ранние пташки. На востоке алая полоска зари возвещала о скором появлении солнца.

Болеутоляющее средство

Целую неделю шёл мелкий, бесконечно нудный дождь. Земля уже не хотела принимать живительную влагу, и вокруг – на полях и дорогах – разлились настоящие моря.

Сегодня утром дождь, наконец, угомонился, хотя всё ещё моросило, потом появились просветы в серых тяжёлых тучах, и даже ненадолго выглянуло солнце.

Дорогу развезло окончательно. Благодатный чернозём, на котором выращивался богатый урожай, весной и осенью превращался в бедствие. По дороге нельзя было проехать даже трактору, а машины увязали в чёрной, жирной грязи по самые кабины. Трактора шли в обход, прокладывали новую дорогу, но дня через три она превращалась в такое же месиво, и так до бесконечности. На ярко-изумрудных озимых появлялись безобразные чёрные полосы, глубокие колеи, круги развороченной земли. Летом основную дорогу прикатывали, и она была вполне сносной.

Надюха вздохнула и сделала ещё шаг, который дался ей с большим трудом. Сапоги увязали в грязи, на них налипали огромные комья, которые невозможно было стряхнуть, и сапоги казались пудовыми. В одном месте она дёргала-дёргала ногу, и сапог в результате остался в грязи, а нога чуть не по колено утонула в холодной жиже. Сразу же обожгло холодом, хотя она давно уже промокла в дырявых сапожонках. Она с трудом вытянула сапог, обтёрла ладошкой грязную ногу, всунула её в сапог и поплелась дальше. Она шла уже больше двух часов, и до райцентра оставалось пройти ещё половину пути.

Хотелось есть. Утром она поела хлеба с молоком и отправилась в путь. А сейчас желудок голодными спазмами напомнил о себе.

«Эх, надо было хоть семечек взять с собой», – подумала девчонка. Сразу вспомнилось, как они с подружками однажды возили семечки на маслозавод. Упросили председателя колхоза, чтоб разрешили им работать ночью, тот, хоть и неохотно, но разрешил – они были ещё несовершеннолетние. Надюха представила себе, как машина бежала тогда по укатанной до асфальтового блеска дороге, они с девчонками лежали на шуршащих, мягких семечках и пели песни, а над ними сияли огромные звёзды…

Ну, наконец-то! Показался переезд, а за ним и первые домики райцентра. Вкусно запахло жареными семечками и подсолнечным маслом, казалось, даже капельки мороси были пропитаны этим запахом. Неподалеку был маслозавод. Идти оставалось ещё с километр. Но по шпалам – это тебе не по раскисшей грязи.

Но она так устала, что едва переставляла ноги. Вот бы сейчас велосипед. Велосипед у них был – брат оставил, когда в отпуск из Сибири приезжал. Надюху учил кататься соседский пацан Сашка. Она садилась на раму, еле доставая ногами до педалей, а он держал велосипед за седло, и так они делали неровные круги по лугу возле огорода. Один раз Надька что-то говорила, говорила Саньке, а он не отвечает. Она оглянулась, и тут же грохнулась на землю, оказывается, Сашка давно уже отпустил велосипед и стоит на том же самом месте, откуда они начали путь. Вот так она и научилась ездить.

Сашка ей нравился. В детстве их всегда называли женихом и невестой, они смущались, но знали: да, это так и будет, когда-нибудь они поженятся.

Потом, подрастая, стали дичиться друг друга, когда приходилось встретиться наедине, оба краснели и старались побыстрее разбежаться в разные стороны.

Надюха считала себя некрасивой. Однажды, придя из школы, она застала дома какую-то дальнюю родственницу.

– Ой, Петровна, – громко высказалась тётка, – а чегой-то у тебя Надюха-то такая страшненькая? Все ребята вроде ничего, а эта в кого такая?

Мать промолчала, а Надюха убежала, вся в слезах, и только вечером мать отыскала её в темном углу

– Не слушай ты её, старую, – уговаривала мать, – и ничего ты не страшная, вон у неё самой дочка, страшилище настоящее.

Девчонка успокоилась, и скоро забыла об этом, но в подсознании, видно, накрепко засели эти ядовитые слова. Она росла робкой, угловатой, сутулилась и краснела по любому поводу.

Мать купила им с сестрой материал на платья. Сестре достался штапель ярко-синего цвета в цветочек, а Надюхе – по красному полю белый горошек. Она сама сшила платье – шить она научилась от соседки тётки Клавы, лет в десять, наверное. Отделала платьице белой каймой, пришила белый воротничок – просто загляденье! Она поставила на подоконник маленькое зеркальце и, надев платье, стала разглядывать себя со всех сторон.

С улицы в открытое окошко на нее смотрела мать. Она покачала головой:

– Ну и красавица ты у меня! Ну и рукодельница!

Надюха посмотрела в зеркальце и удивилась: неужели это она? И вправду – какая красивая: щёки румяные, глаза блестят, а платье – и слов нет, какое нарядное!

– Мам, можно я к бабушке на ту сторону съезжу? – спросила она, ей так захотелось похвастаться перед бабушкой, но еще больше она хотела показаться Саньке, который пас овец возле речки. Она уже давненько приметила его там. Ей было жалко его – целый день один бродит со своими овечками.

– Ну съезди, – разрешила мать, – только не несись, как сумасшедшая, разобьёшься.

Надюха вскочила на велосипед и понеслась! Когда до Сашки осталось совсем немного, почему-то замедлились обороты колёс, стали заметны спицы, и наконец, велосипед как бы сам собой остановился.

Шурик глядел на неё во все глаза. А у неё ушла куда-то робость и стеснительность, и она почувствовала беспричинную радость. Сказав ему два-три слова, снова лихо вскочила в седло и помчалась дальше. Она была похожа на яркий красный флажок, трепещущий на ветру…

– Эх, мамка, мамка, ну зачем ты заболела? – очнулась от воспоминаний девчонка. – Скорей бы ты выздоровела! Без тебя папка совсем сопьётся!

Когда мать внезапно заболела, жизнь их круто изменилась.

Мать часто лежала в больнице, старшая сестра уехала учиться в город, отец пил по-чёрному, а все хозяйственные заботы легли на плечи бедной Надюхи. Больше всего она боялась, что отец замёрзнет где-нибудь по пьянке, и каждый вечер бегала по всей деревне, разыскивая его.

Зимой мать опять лежала в больнице, и когда Надюха навещала её, она жаловалась на боли, говорила, что опять назначили рентген. Девчонка не знала, что такое рентген, и думала, что это какой-то строгий врач, профессор, может быть.

Потом мамку выписали, и Надюха поехала за ней с почтальоном, тот согласился подвезти. Был вечер, на снегу лежали длинные синие тени. Аллея, по которой они шли, была очень красивая. Говорили, что когда-то здесь жил граф или князь, и его дочка утопилась в пруду от несчастной любви. В честь дочери графа посадили парк, и, говорили, что если на него посмотреть с самолёта, то можно прочитать слово: «Анна».

– Ты возьми её под руку, – сказал какой-то встречный мужчина Надюхе, кивнув на мать, – она же у тебя сейчас упадёт.

Мать выглядела очень плохо: жёлтое лицо, под глазами чёрные круги. Она еле передвигала ноги. «Бессовестная ты, – сказала себе девчонка, – размечталась, а мать – не видишь, какая…» Она кое-как довела её до почты, и почтальон согласился подвезти их до деревни.

Родные стены плохо помогали матери – она таяла на глазах. Ждала весну, тепло, она верила, что солнышко её согреет, болячки все уйдут. Но вот уже вроде бы и весна, а матери всё хуже и хуже…

И сейчас Надюха идет в райцентр к брату, чтобы он достал лекарство – анальгин, говорят, помогает…

Брата дома ещё не было. Лариса, жена его, стирала. В кроватке возился малыш. Старший мальчик Вовчик, любимец Надюхи, был в садике.

– Ой, Надюшка, хорошо, что ты пришла, – встретила её невестка, – мне надо в магазин сбегать, а Ваню не с кем оставить, он у меня что-то разболелся, зубки, наверное, лезут, капризничает. Лариса оставила стирку и стала торопливо собираться. Надюха разделась, сняла мокрые, грязные чулки – ноги тоже были грязные. Она стала достирывать бельё. Ей было жалко Ларису, тяжело ведь с двумя малышами, брат целыми днями на работе, вечером приходит – тоже только бы до постели добраться…

И сегодня брат пришёл, когда уже стемнело. Без него не ужинали, и Надюха совсем ослабела от голода. После ужина она поиграла с Вовчиком, и всё никак не могла выбрать момент, чтобы спросить про лекарство. Робела и всё. Брата она любила, гордилась им, но как-то стеснялась: он ведь уехал учиться в институт, когда она была совсем маленькой. Выросла без него, и теперь, когда он заговаривал с ней, она заливалась краской и начинала заикаться – очень уж застенчивой была Надюха.

Брат ушёл спать, а Надюха так и не спросила про лекарство. Вовчик никак не хотел ложиться без неё, она стала его укладывать, и сама незаметно уснула.

Ночью, проснувшись, она стала ругать себя, недотёпу такую.

«Ладно, утром спрошу», – решила она.

Когда она проснулась, брата уже не было – ушёл на работу. Она чуть не заплакала. Что же делать? Как идти домой без лекарства? Она хотела попросить Ларису, чтобы она как-то помогла, но той было не до неё. Ванечка разболелся, поднялась температура, он беспрерывно плакал, Лариса сама чуть не плакала, в общем, Надюха отправилась назад. Всю обратную дорогу она то начинала плакать, то ругала себя последними словами.

Мать, услышав, что лекарство дочь не принесла, молча ушла в другую комнату и легла. В доме повисла тягостная тишина.

Надюха, страшно уставшая и замёрзшая, полезла спать на печку. Но заснуть всё не могла, ей было стыдно и она ругала себя, что такая никудышная, безмозглая дурочка. Ведь мамка так надеялась…

Среди ночи Надюха услышала какие-то звуки. Она слезла с печки и в темноте прошла в материну комнату. Мать, уткнувшись в подушку, рыдала, и рыданье её было похоже на вытье. И от этого у Надюхи мороз побежал по коже…

– Мам, ты чего? – испуганно спросила девочка.

– Ничего, детка, иди спать, всё сейчас пройдёт, – мать говорила с трудом, еле сдерживая стоны.

Надюха легла рядом с матерью, взяла её исхудавшую руку в свою, хотела что-то сказать, но ничего не сказала, а только поцеловала руку…

Мать умерла жарким июльским днём. Надюха шила что-то в соседней комнате, и вдруг её словно кто-то толкнул: как там мамка? Мать лежала с закрытыми глазами и тяжело, с хрипами дышала. Вздохнёт – и долго-долго не выдыхает, вздохнёт – и снова нет выдоха.

– Мам, мам, – затормошила девочка мать, – что с тобой? Мама, ты меня слышишь? – Мать не реагировала… Надюха стала гладить её волосы, греть дыханием холодные руки… Мать опять глубоко и хрипло вздохнула и… и больше выдоха не было. Из прикрытого века показалась слезинка, но у неё, видно, не хватило силы скатиться по щеке, и она так и осталась в глазной впадинке.

Девочка выбежала во двор, позвала отца, который работал в саду. Было жарко, роем носились мухи, пели птички, от реки доносились звонкие детские голоса…

Много лет пролетело с тех пор. Несмотря на пенсионный возраст, Надежда Ивановна всё ещё работает. Дома одной тоскливо. На людях лучше. Она любит людей, помогает им… Соседи ходят занимать у неё деньги и не всегда возвращают. Кто-то у неё постоянно живет, кормится, кому-то она достаёт лекарства, дарит вещи, опекает, устраивает, выслушивает, утешает. Некоторые садятся ей на шею и свешивают ножки. Много раз её предавали, но она всех прощает… Она бывает просто счастлива, когда удается кому-нибудь помочь. Знакомые у неё за спиной крутят пальцем у виска – ненормальная, мол…

Она давно уже знает, что анальгин не спасает безнадёжных больных, но чувство вины перед матерью – до сих пор незаживающая рана в её сердце. Все её нахлебники, подопечные, ощущение долга перед всеми – это как болеутоляющее средство, но его, как и анальгина, не хватает, чтобы избавиться от невыносимой боли.

Анжелика и седой

1.

Анжелике нравились седые мужчины. Не старые, а седые. Особенно, если мужчина был строен, красив, а волосы отливали голубым или серебристым цветом.

И этот тоже был седым, но голова его была как будто посыпана пеплом, отчего волосы казались грязными. Анжелика столкнулась с ним нос к носу в дверях своего подъезда. От неожиданности она отскочила в сторону, успев разглядеть и эти серые волосы, и дешёвую чёрную куртку-ветровку, и видавшие виды разношенные кроссовки. Взгляд у неё был профессиональный.

Потом он всё чаще стал попадаться ей на глаза, хотя и старался быть незаметным. «Может, маньяк», – думала иногда Анжелика, и ей становилось не по себе. Хотя напугать её было нелегко, всяких повидала. Насильника она не боялась, а вот умереть прежде времени ей не хотелось бы.

Иногда он исчезал куда-то на несколько дней, и она уже считала, что больше его не увидит – всё-таки он действовал ей на нервы.

Но как-то раз, ночью, подъехав к дому на очередной тачке, она увидела сгорбленную фигуру, сидящую на скамейке во дворе. Шёл мелкий осенний дождик, не горел ни один фонарь, и лишь из окна на втором этаже на асфальт падал тусклый свет. Сердце её испуганно подскочило, но она, преодолевая непонятный страх, пошла к нему. Она была слегка навеселе, и это придавало ей храбрости.

– Слышь, дядя, что ты за мной ходишь? Имей в виду, я дорого стою. Тебе не по карману.

– Глупая ты, – тихо ответил мужчина.

– Ну, и вали отсюда, умник! – она повернулась на высоких каблуках и чуть пошатываясь, пошла к подъезду.

– Анжелика! – окликнул он, но она уже громко хлопнула дверью.

Ишь ты, уже и имя знает. Что ему надо от неё? Да то же, что и другим, усмехнулась она. Но вообще-то всё это начинало её напрягать. Надо сказать участковому, пусть присмотрится, что за тип. Участковый Максим, старый знакомый, иногда пользовался её услугами, да и попробуй, откажи, себе дороже – несовершеннолетняя… Скажу Максу, решила она, а Пыжу ничего не буду говорить, не дай бог, от него всего можно ожидать.

Пыж появился в её жизни полтора года назад, когда умерла бабушка, и Анжелика осталась совсем одна. Она до потери сознания боялась ночевать в пустой квартире, и стала зазывать к себе случайных подружек, едва знакомых парней. Пиво, музыка, драки – соседи постоянно вызывали милицию, хотя связываться с такой компанией побаивались. Вскоре Анжелика забеременела от Ромки, прыщавого, нескладного пэтэушника. Ромка, услышав новость, захохотал: «Ну, ты даёшь! Придумай что-нибудь посмешнее. Решила меня захомутать, ни хрена себе!» И больше у неё не появлялся. Подружки посоветовали сходить к врачу, сделать аборт. А где она деньги на аборт возьмёт? Где-где, в Караганде! Заработаешь…

От ребёнка она избавилась, весёлая жизнь продолжалась.

А потом появился Пыж. Красивый, намного старше её, весь в наколках. Как попал в их компанию, никто не знает – появился и всё. Пацаны, открыв рты, слушали его рассказы про жизнь на зоне, про воровские понятия и законы. Девчонки готовы были на всё, лишь бы он обратил на них внимание. Как-то незаметно он разогнал всю компанию, и стал жить с Анжеликой в её квартире. Она ничего о нём не знала, да особенно и не интересовалась. Утром уходил, поздно вечером, или даже ночью, возвращался. Деньги водились.

Как-то он, придя домой и отказавшись ужинать, долго вздыхал, смотрел на Анжелику страдальческими глазами. «Что с тобой?» – «Нам придётся расстаться». – «Как расстаться, почему?» – «У меня неприятности. Меня подставили, и теперь мне придётся отдавать большую сумму. Ты знаешь Вагиза? Я ему должен. Не отдам – убьёт. Мне надо срочно уматывать отсюда». Анжелика заплакала: «А как же я?» – «Ты?.. Ты… можешь меня спасти». – «Но как, как? Что я могу? Ведь я ничего не умею!» – «Если ты меня любишь, то сделаешь это». – «А что сделать? Я согласна, скажи только, что». – «Они… Ты должна переспать с Вагизом, и тогда он простит долг». Анжелика не верила своим ушам. Она должна переспать с этим противным толстым торгашом? Она проплакала всю ночь, а он уговаривал её, что ничего страшного, ведь это только один раз, зато Вагиз оставит его в покое. И они уедут куда-нибудь далеко, туда, где солнце, море, пальмы и дельфины…

Потом были другие вагизы, Анжелика не помнила даже их лиц, не то что имен. Пыж уже не скрывал, что он сутенер и таких, как Анжелика, у него с десяток. При любой попытке неповиновения он избивал девушек, держал их в страхе, был человеком жестоким и безжалостным. Доставалось и Анжелике, хотя тут он особо не усердствовал. Она была красивой, и клиентами её были не простая шпана, а мужчины состоятельные. Она приносила немалый навар. Анжелика постепенно привыкла к такой жизни, да и куда ей было деваться. Одна на всём белом свете. Сколько себя помнит, она всегда жила только с бабушкой, родители её погибли, когда она была ещё совсем крошкой. Теперь вот и бабушки не стало. Хотели её отправить в детский дом, но она не согласилась ни за какие коврижки. Официально она числилась учащейся ПТУ, но давно уже перестала ходить на занятия. Сначала, раза два в год, приходили какие-то тётки из районной администрации, обследовали условия жизни, а потом вообще все про неё забыли – живи, как можешь. Хотела устроиться на работу, но нигде не брали – нет восемнадцати, да у них в посёлке и взрослым-то людям негде работать. Спасибо Пыжу, что под свое крыло взял, а то бы пропала. Ну, наподдаёт иногда, деньги почти все забирает, зато и от других защитит, если надо. Она вновь вспомнила седого мужика в кустах и невольно вздрогнула.

2.

Голова раскалывалась, горела. Хотелось пить. Анжелика пошевелилась и тотчас же тупая боль прошла по всему её телу. Она застонала. Кто-то приподнял её голову, поднёс к губам кружку с водой. Она с трудом разлепила веки – какой-то человек наклонился над ней, поправил подушку. Кто это? В глазах, заплывших так, что остались одни щелочки, двоилось и троилось, они были словно подёрнуты плёнкой, она плохо видела. Человек вышел. Она снова впала в полузабытье. В голове стоял непрерывный шум, перед глазами мелькали какие-то картинки, видения… Вот она маленькая девочка, лежит в кроватке, у неё болит горло и очень жарко. Кто-то обтирает её лицо, руки мокрым полотенцем. Кожу сильно щиплет, но становится легче, и она засыпает. Ночью Анжелика просыпается, ей страшно лежать одной в темноте и она громко кричит: «Мама, мама!» Но входит папа, берет её на руки, тихонько укачивает…

Утро, в комнате светло, прыгают солнечные зайчики по потолку. Папа высоко подбрасывает Анжелику к самому потолку, и она заливисто смеётся и хочет поймать этих зайчиков… А вот Анжелика заходит в мамину комнату. Поперёк кровати лежит женщина, почему-то в мамином халате, а рядом, на полу, какой-то дяденька, Анжелика не может понять кто это. Кругом всё красное-красное: простыни, подушки, на стенах тоже красные пятна. На ковре валяется ружьё. «А-а-а!» – кричит кто-то не своим голосом… В другой комнате, охватив руками голову и раскачиваясь из стороны в сторону, сидит папа… или нет, это не он… Она не знает… Кто-то сидит и мычит сквозь зубы… С улицы доносится рёв милицейской сирены… И опять провал в сознании… Анжелика, очнувшись, смотрит на стену – никаких пятен… висит картинка… окно, дверь, в дверях – Пыж… Анжелика сжимается в комочек – страшно… Она знает, что сейчас он её убьёт. Ну и пусть. Только она всё равно больше не будет на него работать… Они уедут с Виталиком куда-нибудь далеко, и Пыж их никогда не найдет. Виталик… Она его встретила недавно, и сразу влюбилась. Он такой… такой… он другой. И он тоже её любит. Он хочет жениться на ней. «Ха-ха-ха! Замуж! Шлюха!» – злобно скалится Пыж. Он подстерегает её всюду, угрожает убить и её, и Виталика…

Скрипит дверь. Нет, это не Пыж, это кто-то другой. Да это же тот самый дядька, со скамеечки во дворе. Что ему тут нужно? Дядька наклоняется над ней: жива? Она закрывает глаза и снова проваливается в никуда… Холодный октябрьский вечер. Ветер злобно гоняет по двору ржавые листья. Пробрасывает колючий снег… Анжелика торопливо бежит через тёмный двор – скорей бы подъезд. Она боится Пыжа. На голову обрушивается удар. Ещё. Ещё. Она падает. Мелькают толстые рифленые подошвы ботинок, она закрывает лицо руками, спасаясь от них, но они всюду… Всё, на этот раз ей не уйти. Он предупреждал, что убьет, и убьёт, конечно. Больше она ничего не помнит.

Очнувшись, она через открытую дверь в кухню видит седого дядьку. Он хлопочет у плиты, помешивает что-то в кастрюльке. Как он сюда попал, почему он здесь хозяйничает? Дядька поворачивается и, заметив, что она смотрит на него, вдруг подмигивает. Анжелика снова закрывает глаза – наверно, он ей мерещится.

– Сейчас покормлю тебя, – как ни в чём не бывало, говорит дядька.

Она стонет и пытается покачать головой: не хочу.

– Надо, надо покушать, – ласково говорит дядька, – и пойдёшь на поправку. Супчику тебе сварил, куриного. Так, что у нас получилось? М-м, немного недосолил. Ну, недосол на столе…

Он открывает висящий на стене шкафчик, берёт оттуда банку с солью, сыплет её в суп. Анжелика наблюдает за ним, недоумевая, откуда он знает, что соль у них хранится в этом шкафчике? А дядька всё так же уверенно гремит посудой, большим половником наливает бульон в тарелку, нарезает хлеб… Он что, живёт тут?

Большими, сильными руками он поднимает её голову, поправляет подушку, подносит ко рту ложку с супом. Она пытается отвернуться, но он насильно вливает горячую жидкость в её изуродованный рот.

И снова полусон, полуявь. Ночь. Маленькая Анжелика не спит. Темно. Страшно. «Мама!» – зовёт Анжелика. «Спи, спи, деточка, – это не мама, это бабушка, укачивает её на руках, – спи, моя хорошая, баюшки-баю…» «Хочу к маме! – громко кричит Анжелика, – хочу к папе!» – «Они скоро придут, спи, моя ласточка», – голос бабушки звучит успокаивающе, Анжелика засыпает…

– Ну, что, проснулась? – доносится до неё чей-то голос. Кто это? A-а, это вчерашний дядька…

– Ты как сюда попал? – с трудом шевеля распухшими губами, хрипит она.

– Сейчас кушать будем, – не отвечая на её вопрос, говорит он. – Морс хочешь? Из малины?

– Ты как сюда попал? – повторяет она.

– Не помнишь? Тебя избили. Я… рядом оказался.

Анжелика прикрыла веки. Перед глазами замелькали толстые рифленые подошвы…

– Он… убьёт меня, – прошептала она.

– Не бойся. Ничего не бойся. Я с тобой, – он тихонько погладил её по голове. Рука была тёплая, шершавая, и Анжелике захотелось, чтобы он не убирал её.

– Я… ты… Ты знаешь, чем я занимаюсь? Знаешь, наверно, – она попыталась усмехнуться, но не получилось.

– Знаю.

– И зачем я тебе? Пыж… он и тебя покалечит…

– Ничего, справимся как-нибудь с твоим Пыжом.

– Не связывайся с ним! Уходи отсюда. Я сама… разберусь…

– Разберёшься, разберёшься… – он помолчал. – Скажи, а что ему от тебя надо?

– Или работаю на него по-прежнему, или… три тысячи баксов… Должна ему, вроде бы…

– А ты и вправду должна?

– Не знаю. Наверное…

– Ну и что ты думаешь делать?

– Не знаю…

Он убрал тарелку, помыл её, вытер полотенчиком, которое снял с гвоздика за буфетом. Она, не отрываясь, следила за ним.