Текст книги "Ищу тебя"

Белый снег, дорожка чёрная

Дышать становилось всё труднее. Снег набился в рот, залепил глаза, давил на грудь. Он не знал, сколько времени находится под снегом, ему казалось – вечность. Руки онемели, он попробовал пошевелить ими, но не смог. Под ним тоже был снег, а под снегом, на дне оврага – вода. Она всегда была там, даже в самые сильные морозы… Пальцы ног сначала нестерпимо болели, потом он перестал их чувствовать, холод поднимался к коленям, потом выше, выше, вот уже охватил живот… Он представил себе, как смерзаются его внутренности. Наверное, они сейчас такие же, как у мороженых рыб… Холод подбирается к сердцу, ещё чуть-чуть, и оно остановится. И он превратится в ледяную куклу. Весной снег растает, вода ринется в реку, унося с собой его неподвижное тело. Там оно будет долго лежать на дне, потом раздуется до невероятных размеров, к нему поползут раки и будут копаться клешнями в его глазах, заползут в рот… мелкие рыбешки присосутся к мясу… И останется один скелет, белый и чистый, как тот, который стоит в учительской… Попытаться всё-таки выбраться… Нет, не получается… Он никогда не выберется отсюда, не увидит маму… Ужас с новой силой охватил его… Опять подступили слёзы, и ресницы тотчас же слиплись, смёрзлись, он не мог открыть глаз… Потом почему-то вдруг стало тепло… захотелось спать… Над ним с улыбкой склонилась мама, такая красивая, родная… «Спи, мой маленький», – прошептала она… «Мама… ты пришла… как хорошо…»

Ночь под старый новый год была тихой и ясной. На небе в окружении звёзд неторопливо прогуливалась полная Луна. Обсыпанные инеем деревья и кусты были неправдоподобно красивые, как на рождественской открытке.

Около полуночи деревня уже спала, лишь кое-где светились редкие огоньки. На улице ни души. Изредка скрипнет где-нибудь дверь, или пройдёт припозднившийся прохожий – и все звуки разносятся далеко вокруг и слышны в самом дальнем конце деревни. Спят люди, спят деревья в саду, спят даже собаки.

Не спалось только старенькой бабе Нюре – болели руки, ноги, ныла поясница. Она встала с постели, чиркнув спичкой, посмотрела на часы: скоро двенадцать. Она подтянула гирьку часов, зачерпнула ковшиком воды из ведра, стоящего на лавке возле печки, попила и, вздохнув, залезла на печку. Там, пригревшись на тёплых кирпичах, крепко заснула. И сразу увидела сон: она, молодая, собирает ягоды в лесу. Светит солнце, поют птички. Где-то вдалеке стучит дятел: тук-тук, тук-тук… Ягод уже полная корзина, а Нюра всё собирает, собирает… Стук дятла становится всё громче, и уже не слышно ни пенья птичек, ни шелеста листьев – только тук-тук-тук…

Баба Нюра проснулась от тихого стука в окно. Она испуганно перекрестилась: что такое, кто это там? Стук затих. Наверно, послышалось. Она уж собралась снова задремать, как стук послышался снова. Она слезла с печки, подошла к окну, приставив ладошку, всмотрелась в темноту за окном – никого. Только забралась на печку, опять – тук-тук. Сон как рукой сняло. Старушка шептала молитвы, крестилась на лампадку, просила Божью Матерь защитить её от злых людей.

А за углом избы давилась от смеха весёлая компания – несколько девчонок и ребят, не спавших в этот поздний час из-за весьма важного дела. «Мероприятие» должно было начаться чуть позже, а пока занимались своей любимой игрой: ставили «балабон». Намотав на пустую катушку из-под ниток длинную леску с гайкой на конце, они прикрепляли её к оконной раме на какой-нибудь крючок и теперь главное – отбежать подальше. Леска разматывается, гайка стучит по стеклу, одинокие старушки пугаются, забыв, что когда-то в детстве сами проказничали таким же образом.

Вдоволь насмеявшись и испугав бабу Нюру до смерти, компания отправилась дальше – ей сегодня предстояло ещё одно дело, к которому они готовились с самого начала зимы.

Васёк, самый младший в компании, стараясь не шуметь, открыл калитку своего дома. Калитка заскрипела, ребята испуганно замерли, но всё обошлось. Родители спали, старшего брата еще не было. Где-то, наверное, с Катей гуляет. Это усложняло задачу – будет возвращаться домой, увидит, чем они занимаются, накостыляет всем по шеям. Но откладывать нельзя. Вдруг пойдёт снег – тогда всё насмарку.

Васёк притащил заранее заготовленные два ведра золы, Шурка Филин сбегал домой, принёс два ведра. Девчонки тоже принесли свои запасы, только Федя Катериныч и Альтаир были с пустыми руками – Федя жил далеко, в самом конце деревни, а Альтаир был в деревне человек новый и не успел приготовиться. Совсем маленькие пацаны крутились около старших, не обращая внимания на тычки и подзатыльники, и никак не хотели отправляться домой.

Наконец, приступили к работе. Первую дорожку решили проложить Васькиному старшему брату Вите и Наташиной сестре Кате. Компания разделилась. Наташа, Альтаир и Зоя начали сыпать золу от Катиного дома, а Филин, Федя, Васёк и Рая – от Витиного. Ребятня бегала от одной группы к другой.

Альтаир с любопытством наблюдал за действиями ребят. Он впервые видел такое. Оказывается, в деревне существовал обычай: в ночь под старый Новый год «прокладывать дорожки» влюбленным. Дружит парень с девушкой, все об этом знают, но делают вид, что ничего такого нет. Молодежь в деревне стеснительная, свои чувства напоказ не выставляют. Кто-то вздыхает по ком-то безответно, кто-то заглядывается на соседку – все народ знает, не исключая детей. Неизвестно, когда и кто придумал такую забаву, но она существует уже много-много лет. Ребятишки заранее к ней готовятся, собирают золу, и ждут долгожданной ночи. После старого нового года вся деревня исполосована чёрными дорожками, ведущими от дома к дому. Хохоту бывает в деревне! Всё тайное становится явным. Девчонки краснеют, матери притворно ругаются, парни довольны, но для порядка грозятся расправиться со шкодниками. Но, как говорится, не пойман – не вор!

Не щадили никого. В прошлом году насыпали дорожку бабке Танюше и восьмидесятилетнему деду Егорычу, который по причине бессонницы частенько заходил к ней на огонёк, поболтать о политике, пожаловаться на детей, совсем забывших отца в своём городе. Вот смеху-то было! И на этот раз первую дорожку стали прокладывать своим же.

Приглушенно переговариваясь и сдерживая смех, группы встретились в центре деревни. Дорожка отчётливо чернела на снегу. Хоть бы снег не пошёл. Надо торопиться. Работы ещё много.

Скоро вдоль и поперек протянулись чёрные полосы, как будто кто-то соткал на снегу гигантскую паутину…

1.

Иван Половинкин со своей женой Марией метали стог. Сена было много, свежее, пахучее, первый укос.

Вчера привезли на тракторе уже под вечер, и не успели сложить. Пришлось подняться ни свет, ни заря. Покидали маленько, потом Мария сбегала на ферму, на утреннюю дойку – и опять за работу, только вилы мелькали. Не дай Бог, дождь пойдёт… Хотя, какой дождик – вон как солнце припекает, хороший денёк, видно, будет. Но по извечной крестьянской привычке тревожились, старались сделать всё побыстрее.

Мария, стоя на стогу, в ожидании очередного навильника устало разогнула спину. Скоро обед, а ещё половину не перекидали, надо торопиться… Чёрные, как смоль, волосы, из-за которых в деревне её звали цыганкой, растрепались, мокрые пряди падали на глаза… Она отставила вилы, стала перевязывать косынку. Иван тоже решил передохнуть, достал папиросу.

Вдалеке послышался стук колёс, из-за горушки показался поезд – электричка двенадцатичасовая.

– Вань, – Мария смахнула пот со лба, – электричка идёт.

– Слышу, – отозвался Иван, снова берясь за вилы.

– Опять наша красавица кого-нибудь привезёт.

Иван что-то неразборчиво пробурчал.

Некоторое время работали молча, Мария только успевала подхватывать огромные охапки. Иван в работе был злой, работал как заведённый.

– Вань, Ваня! – услышал он крик жены. Он чуть вилы не выронил с перепугу – что это с ней? Может, змея с сеном попалась, или на вилы напоролась?

– Ваня, глянь, ведёт!

– Кого, кто?

– Да наша, говорю, ведёт кого-то…

От станции, взявшись за руки, шагали двое. Дочь несла чемодан, а в руках парня тоже был какой-то предмет, похожий на чемодан, только длинный и узкий.

Иван захохотал, потом выругался и бросил вилы… Ну, блин, девка уродилась! Ни работать, ни учиться не хочет, одни женихи на уме. У других дети как дети, а эта… Вон подружка её, Наташка Тужилкина, в институте учится, у Филиных парень в военном училище, и многие ребята из деревни и образование получили, и в жизни хорошо устроились… А эта только родителей позорит. Как только какие студенты или шофера командированные на уборку приедут – она тут как тут: папа, мама, я замуж выхожу… Уже раза три таким образом «выходила». А то в прошлом году в город укатила, учиться на парикмахера. Вернулась с каким-то лохматым охламоном, сама с зелёными волосами, юбка едва зад прикрывает, тьфу, глаза бы не глядели! Оказался наркоманом, обокрал – и только его и видели…

– Слазь, встречай зятя, – крикнул Иван остолбеневшей жене.

Зять оказался тщедушным невысоким солдатиком, со смешно оттопыренными ушами. То и дело заливался краской, стеснялся есть.

– Да ты ешь, ешь, чего боишься-то, – Мария пододвинула ему большую тарелку с борщом, – небось, в армии-то плохо кормят, – она уже жалела бедолагу.

– Нет, нет, там хорошо кормят, – парнишка стал малиновым, как борщ.

– Мам, не приставай, Владик вас и так боится.

– А чо нас бояться, чай, не звери, – отец зыркнул на молодых. – Ему тебя надо бояться!

– Отец, Ваня, ну что ты, что ты, – Мария старалась смягчить грубые слова мужа.

– А то ты не знаешь, что! Ну, давай, рассказывай, зять, нечего взять, кто ты и откуда такой.

– Я… я… – зазаикался солдатик, – я в Москве живу.

– В Москве-е-е? Ох ты, да что же, в Москве-то таких нет, что ли? А? Что ж, Зойка наша, лучше московских?

– Я Зою люблю, – лепетал парнишка.

– И когда же, милок, ты успел полюбить-то? Когда познакомился-то с ней?

Владик молчал, совсем стушевавшись.

– А чего ж среди лета домой-то? Комиссовали, что ли? Больной, поди?

– Я… мне… в отпуск еду… мне сам командир полка дал… за… за… Десять дней…

– Где ты его подцепила? – отец переключил внимание на дочку. – Зачем он тебе, не видишь, что ли – не нашего поля ягода.

– Ой, пап, достал уже! Какая тебе разница – где. Всё, хватит базарить. Мам, собирай мои вещи, я уезжаю.

Мария заохала: да как это, да куда ты, да где ты будешь там жить, на что?

– Владик закончит консерваторию и будет ездить на гастроли. Знаешь, сколько денег артисты получают! Он скрипач. Владик, ну-ка сыграй что-нибудь, пусть послушают.

– Кто-кто? Скрипач? О, Господи, час от часу не легче! – Иван грохнул кулаком по столу. – Хватит! Давай, парень, собирайся, на вечернюю электричку успеешь.

– Никуда он не поедет, – завизжала Зойка. – Не ваше дело, за кого я замуж выхожу. Надоели вы мне все, ваши коровы, ваша деревня. Не хочу я всю жизнь в навозе возиться!

Отец, махнув рукой, сказал парню:

– Ну, смотри, парень, ох, смотри. Лучше бы тебе уехать, и чем скорей, тем лучше. Хоть и дочка она мне, но тебе другая жена нужна.

Паренёк упрямо сжал губы, взял Зою за руку. Она нахально рассмеялась прямо отцу в лицо.

Москва Зойке не понравилась – шумно, многолюдно, все куда-то спешат, бегут, никто ни на кого не обращает внимания. Машин столько, что дорогу невозможно перейти. Дом, куда её привел Владик, был старый, обшарпанный, стены исписаны матерными словами. Правда, в квартире у Владиковой бабушки было чисто и красиво. Везде салфеточки, статуэтки, фотографии, много групповых снимков в рамочках. А цветов, цветов-то сколько, Зоя даже и названия их не знает и никогда таких не видела. И сама бабка – ничего себе! В длинном шёлковом халате, волосы высоко зачёсаны и заколоты золотой заколкой. «Это сколько ж она стоит?» – ахнула про себя Зойка. В сердце у неё потеплело: наверно, богатые! Ну, Зоя, заживёшь ты, такое деревенским твоим подружкам и не снилось.

Утром, чуть свет, её разбудил какой-то звук, она даже не поняла, что это такое. Вроде кто-то по стеклу железкой водил, или скрипел, ещё слышалось какое-то клеко-тание, как будто кто давился, и всё это перебивал тихий, укоризненно говорящий что-то голос, но что именно говорил – не разобрать. Она долго прислушивалась, но так и ничего не поняла. Хотелось спать. Но как только она закрывала глаза и сладкая истома охватывала тело, снова слышалось это кудахтанье и тихий скрипучий голос.

– Владик, Владик, проснись, – она растолкала посапывающего молодого супруга. – Что это? Кто это там, кошка, что ли, Владик?

Владик промурлыкал что-то, не открывая глаз, и снова заснул.

Зоя не выдержала, и, как была, в одной ночнушке, направилась в кухню. Бабушка, причёсанная и уже в другом халате, тоже красивом, при виде полураздетой и растрёпанной Зои удивлённо вскинула брови.

– Деточка, оденься, пожалуйста, так ходить по дому неприлично…

– А чо такого? Всё равно ведь никого нет, – Зойка зевнула во весь рот. – А кто это всё чего-то бормочет, а?

Вдруг она увидела пёструю курицу, пившую из миски. Набрав полный рот воды, курица высоко поднимала голову, проглатывала воду и снова опускала клюв в миску. Рядом стояла наполненная зерном ещё одна мисочка. Курица захлопала крыльями, нечаянно задела её и рассыпала зерно.

Бабушка, укоризненно покачав головой, проговорила что-то на непонятном языке. Курица, поглядев на старуху, заклекотала, замахала крыльями и, отвернувшись, продолжала пить воду. Старуха снова заговорила не по-русски, и курица ответила ей кудахтаньем. Зойка, вытаращив глаза, испуганно смотрела на всё это.

Сон как рукой сняло! Чо это, а? По-каковски старуха говорит-то? Стало страшно – а вдруг старуха колдунья? Заколдует, наведёт порчу на неё, Зойку, вон как глазищами сверкает! Скорее отсюда, ой, ужас просто, кому ни расскажи – не поверят!

– Успокойся, глупенькая, – Владик крепко обнял молодую жену, – никакая она не колдунья! Бабушка вообще во всё это не верит, ни в чёрную, ни в белую магию. Она же из дворянской семьи…

– А чего она бормочет-то? Не по-русски?

– Это она по-французски разговаривает.

– С курицей? По-французски? И что, курица понимает? – Зоя недоверчиво смотрела на мужа.

– Конечно! Варвара у нас уже давно живёт, они друг друга отлично понимают.

– Кто-о? Варвара? Это курица, что ли, Варвара? А она чо, тоже дворянских кровей? – Зоя недобро усмехнулась. – Ой, куда я попала! Мама родная! Сумасшедший дом какой-то.

– И никакой ни сумасшедший, – обиделся Владик. – Бабушка очень образованная, она всю жизнь преподавала в институте.

– По-французски? – съехидничала Зоя.

– Вот именно.

– Надо мамке письмо написать, пусть обучают своих курей, – захихикала Зоя. Владик было насупился, но быстро оттаял под натиском Зойкиных жарких ласк.

2.

– Дочка, пора вставать, – мать лёгким движением коснулась плеча дочери.

– Вставать? Зачем? Я хочу спать, – Наташа с трудом разлепила ресницы. – Рано ведь ещё.

– Ты же на рыбалку собиралась…

– М-м-м… Мам, ну я спать хочу. Ещё чуточку посплю, ладно?

– Ладно, ладно, поспи. Рыбачка…

Мать вздохнула и погладила дочь поверх одеяла. Какая худенькая дочка, в чём душа держится. Всё на каких-то диетах сидит. Что за диеты, непонятно. Наелась бы сала, картошки, вот и вся диета. А то одна кожа да кости. Диета, прости Господи! Вон в деревне не знают никаких диет, зато девки – загляденье, справные, румяные… Она ещё раз погладила дочку и подошла к постели Насти. Ах ты, моя ласточка! Длинные светлые волосы внучки разметались по подушке, на курносом загорелом носике выступили бисеринки пота… Вчера набегалась, наигралась с соседскими ребятишками – всё для неё интересно в деревне, всё внове: бабочки, жучки разные… речка… Тоже собиралась с матерью на рыбалку, просила разбудить. Эх вы, рыбачки мои ненаглядные… Пойду-ка, подою корову, пора уже, скоро пастух защёлкает своим кнутом. Ничего, попьют у меня молочка свеженького, парного, отойдут. В городе разве молоко – вода одна. А говорят, ещё из сухого молока делают городское молоко. Придумают же – сухое молоко!..

Молоко звонко било о подойник, корова перебирала ногами, махала хвостом, отгоняя ранних мух. В курятнике, как заполошный, орал петух, кудахтали куры. Надо яички собрать, пока не склевали. Свеженьких яичек сварить на завтрак. Мысли опять вернулись к дочери. Какая-то она не такая стала. Всё больше молчит, уткнётся в книжку, а страницу перевернуть забудет. Спросишь что, а она в ответ: нормально всё, мам. Да что уж там нормально, разве мать не видит.

Вторую неделю живёт, а никуда ещё не выходила, всё дома сидит. Правда, пойти-то некуда. Кто уехал из деревни, кто спился. Подруги её тоже разъехались. Зоя в Москве живёт, замуж вышла, говорят, отхватила себе артиста, а Рая… Господи, помилуй!.. Такое с Раей приключилось, страшно вспомнить. Пропала Рая. Нет день, нет два. Магазин закрыт. Деревенские алкаши бегали домой, стучались – нет никого, корова голодная ревёт в сараюшке. Где же Рая-то? А Рая, оказывается, дома. Лежит на кровати, и новая нарядная кофточка туго затянута на её шее. И никаких следов – кто, что, непонятно… Понаехала милиция, всех деревенских шерстили, что да как, но так ничего и не выяснили… Жила Рая одна, ни с кем вроде не якшалась. Попивала крепко, да кто сейчас в деревне не пьёт… Правда, кое-кто слышал краем уха, что собиралась Рая продать дом и в город перебраться, и вроде бы намекала, что кто-то её там ждёт… Ну, это так, досужие разговоры, кто там её ждал, кому она нужна была…

Мать, рассказывая всё это Наташе, вздыхала, утирала концом платка слёзы: жалко Раю, да и роднёй какой-то дальней она им приходилась…

Наташа после окончания института приезжала домой. Собралась как-то в магазин, оделась понарядней, всё-таки инженер теперь, высшее образование.

– Наташка! – толстая тётка в цветастом кримпленовом платье, туго обтягивающем её огромный живот, выскочила из-за прилавка. – Здорово! Ой, какая ты стала городская, Натаха! Ты чо, не узнаешь меня? Я же Райка! Ой, не могу, Наташка приехала!

– Здравствуй, Рая, – оторопело сказала Наташа. Ну и ну. Никогда бы не узнала. Была тощенькая рыжая девчонка, а тут такая слониха.

Рая нагнулась и вытащила из-под прилавка начатую бутылку «Московской», налила водку в мутные стопки, одну протянула Наташе:

– Давай за встречу! – и лихо опрокинула стопку, закусив мятым солёным огурцом.

– Ой, я не пью, да и жара такая на улице.

– Во, блин. А чо не пьёшь-то? Болеешь, что ли? Давай по чуть-чуть!

– Нет, Рая, спасибо, я пойду, мать ждёт.

– Ну, вечером заходи ко мне, посидим, поболтаем. – Рая ещё плеснула в стопку, выпила, спрятала бутылку под прилавок. Щёки её пылали свекольным румянцем, помада на губах размазалась, белая кружевная наколка на высоко взбитых волосах съехала набок.

Наташа тогда так и не сходила к бывшей подруге. А теперь вот такая ужасная новость… Жалко Раю, хоть их пути-дороги давно разошлись.

В сенях мать загремела вёдрами. Замычала корова. Заголосил петух. Наташа очнулась от своих мыслей. Спать уже не хотелось. Надо было всё-таки пойти на рыбалку. Она представила себе, как блестит на тропинке роса, клочья тумана плывут над речкой, ивы склонили свои грустные ветви к воде, а вода кажется золотисто-розовой от первых лучей.

Пора, наверное, вставать. В деревне не любят долго залеживаться. Но так не хочется. Опять надо будет изображать безмятежность, прятать глаза от вопрошающего взгляда матери. Что она ей скажет? Если бы она сама знала ответ!

Она приехала домой, надеясь, что здесь ей будет легче разобраться в самой себе. Что она может сказать матери? Что семейная жизнь не удалась, и придётся, наверное, разойтись с Сергеем? Мать не поймёт. Они живут с отцом тридцать пять лет, всякое бывало в жизни, но о разводе никогда не думали. Разводов у них в родове сроду не было. Да и вообще, в деревне считается позором, когда расходятся.

Родителям зять нравится. Правда, видели они его раза два всего. Весёлый, работящий, Наташу готов на руках носить. И носил! Первые три года жизни прошли, как во сне.

Наташа вздохнула. Может быть, это и был сон. И началось-то всё ночью…

Наташа после института работала на заводе. Работа была сменная, но Наташе нравилось – много свободного времени, особенно летом хорошо, можно сколько угодно загорать.

Во втором часу ночи она возвращалась домой после смены. Была прекрасная летняя ночь. На улице ни души. К этому времени их тихий, ухоженный городок уже спал. Ярко горели фонари, сверкали витрины магазинов, мигали неоновые огни вывесок. В небе томилась в одиночестве луна, и Наташе казалось, что луна плывёт вслед за нею, чтобы узнать – куда и зачем идет по ночному городу одинокая девушка. Луна любила одиноких людей, она хотела с ними дружить, но люди, даже одинокие, не хотели на небо, они хотели жить и любить на земле. Одни восторженные и ветреные поэты чего стоили! Редко кто из них не обращался к ней, миллионы строк были посвящены ночной красавице, а как только рядом с поэтом появлялась любимая – про луну забывали… Но она не сердилась на поэтов, и, как прежде, своим грустным одиночеством дарила им вдохновение…

Наташа не спешила домой, в общежитие, где она жила вместе с двумя девушками – Алёной и Людой. Девчонки были хорошие, весёлые, но она редко общалась с ними – из-за сменной работы.

Стук её каблучков звонко раздавался в тишине, отражаясь от стен домов, этот стук как бы догонял её, и казалось, что кто-то идёт вслед за нею.

Она совершенно не боялась одна ходить по городу ночью. Этот город уже стал её родным, хотя она приехала сюда не так уж давно. Но сразу полюбила его всей душой – настолько он был красив и ухожен. Он казался ей шкатулочкой, изнутри выложенной бархатом, а в качестве драгоценности были его люди. Она нигде не встречала так много хороших людей, как здесь, и все они тоже любили Наташу. И ей хотелось сделать для них что-то такое, особенное, чего она и сама не знала. В общем, жизнь была прекрасна…

Стараясь не шуметь, Наташа тихонько толкнула дверь – девчонки специально оставили дверь незапертой, чтобы не вставать ночью. В комнате было тихо, девочки спали, кто-то из них даже похрапывал. Наташа удивилась – раньше она за ними такого не замечала. Она на ощупь повесила сумочку на крючок возле двери, скинула туфли и с облегчением опустилась на свою койку, стоящую первой от двери. И тотчас вскочила, как ужаленная. На её постели кто-то лежал, и она села на этого кого-то. Она включила свет – какой-то незнакомый парень. От её крика проснулись девчонки, сидели в своих кроватях, ничего не понимая спросонья.

Кто это? Как он сюда попал? Она стала трясти парня, но он только мычал, голова моталась туда-сюда, и тогда она ударила его по лицу, что было силы. Он, не открывая глаз, схватился за щёку и промычал: «Б-о-о-льно-о».

Девочки, наконец, проснулись окончательно, увидели, что происходит и подняли такой визг, что парень, что-то ворча и тараща глаза, сел на кровати. Раскачиваясь из стороны в сторону и держась за щёку, он с недоумением смотрел на девушек.

– Убирайся отсюда сейчас же! – Наташа чуть не плакала. Да что же это такое! Милицию, может, вызвать? И вдруг её взгляд упал на его огромные туфли, которые аккуратно, носок к носку, рядышком, стояли у кровати. Гнев её мгновенно утих. Дело было в том, что у неё был пунктик: она не любила разбросанную обувь. Ну, просто физически не могла видеть, когда один тапок валяется под кроватью, а другой приходится искать где угодно, или когда сапоги смотрят носками в разные стороны и так далее… А этот… пьяный-пьяный, а туфли как аккуратненько поставил…

– Ты кто? – уже вполне миролюбиво спросила она.

– Я – Сергей! – парень всё так же таращился на них.

– А что ты здесь делаешь? Как ты сюда попал?

– А вы как сюда попали?

Девушки опять заверещали: вот наглец, залез в чужую комнату и ещё издевается… Парень, видимо, окончательно проснулся, кряхтя – он оказался довольно упитанным, – надел туфли и уже осмысленно посмотрел на девчат.

– Это что же – я в женском общежитии, что ли? Ну и дела! Смотрю, девчонки, думаю, откуда они в моей комнате взялись? А это, оказывается, я перепутал…

Наташа возмущённо фыркнула: перепутал, как можно перепутать!

– Да понимаешь, – Сергей уже вполне оправился от потрясения, – моя койка тоже так стоит, только я в третьем общежитии живу.

– Ну, как же можно так напиваться, что себя не помнишь! – Наташа рассматривала огромный синяк под левым глазом Сергея. – Ты же молодой, красивый, а так пьёшь!

– Да не пью я почти, это мы с ребятами диплом обмывали. Я техникум закончил, вечерний…

– А синяк – это как подарок от друзей, что ли? – съехидничала Наташа.

Парень добродушно улыбнулся.

– В регби играли. Мне и заехали…

Наташа слышала про регби – там, когда играют, никаких правил, где чья рука, чья нога – непонятно. Она уже с некоторым сочувствием смотрела на него. Девчонки спали, на столе горела лампа, прикрытая полотенцем, создавая уютную, доверительную обстановку.

Девчата, укладываясь спать, сказали, что пожарили ей картошку на ужин. Наташа достала сковородку с картошкой, но есть не спешила – не при нём же, хотя проголодалась изрядно

– Это что, картошка? – Сергей заинтересованно поглядывал на стол.

– Картошка. Есть хочешь? – вдруг спросила она.

– Давай! – он уселся к столу, – а хлеб есть? Давай и хлеб, что-то я проголодался.

Наташа нарезала хлеба, поставила кружку с кипятильником, что строжайше запрещалось правилами общежития, поколебавшись, достала из тумбочки варенье.

Подперев лицо руками, она смотрела, как он с аппетитом уминает картошку, и вдруг почувствовала к нему какую-то почти материнскую жалость. Такой большой, толстый, похожий на ребёнка…

– Ой, я, кажется, увлёкся, – он растерянно смотрел на пустую сковородку, – ты-то, наверное, тоже голодная.

– Нет, я не хочу есть, – тихо ответила она.

– Ну, ладно, – Сергей поднялся, – спасибо за угощение. Пойду я.

Наташа, раздвинув шторы, смотрела, как он идёт по улице, слегка косолапя. Было уже совсем светло. Он, словно почувствовав её взгляд, оглянулся и помахал рукой. Она не ответила и задёрнула шторы. Грустно посмотрев на пустую сковородку, она глотнула горячей воды из кружки, и, пододвинув Алёну, примостилась на её кровати, и тотчас уснула.

После обеда мать засобиралась в магазин – за хлебом, его привозили в деревню два раза в неделю. И хоть у неё ещё были две буханки, она всё равно, нарядившись в новую, привезённую дочкой кофту и взяв с собой Настю, отправилась на другой конец деревни. Хотелось похвастаться подарками, а ещё больше – внучкой.

Наташа взяла одеяло, книжку и пошла в сад. Она любила отдыхать под яблоней, росшей в самом дальнем углу. Яблоки на ней были необыкновенно вкусные, сочные. Но сейчас они были ещё совсем маленькие, зелёные. Наташа сорвала одну, надкусила и тут же выплюнула – кислятина. Жалко, что она приехала так рано, надо было взять отпуск в августе. Или хотя бы в июле. Отец всегда припрятывал для неё в шалаше, который он сооружал каждое лето в саду, ещё не совсем спелые яблоки, и они там дозревали. Потом, когда она приезжала в отпуск уже с мужем, они уходили ночевать в этот шалаш… В нём было жарко, душно, пронзительно пахло яблоками и увядшей травой. Тихий шелест листьев, какие-то таинственные шорохи, грустная протяжная песня где-то на другом конце деревни – всё это переполняло душу Наташи светлой печалью, и ей хотелось плакать, и она плакала, а Серёжа целовал её мокрое лицо, и в его глазах отражались звёзды…

Серёжа…

Тогда, на второй день после их фантастического знакомства, он пришёл к ним с шампанским и конфетами – извиняться. Они уже со смехом обсуждали ночное приключение. Серёжа смущался, краснел, и вообще, он оказался довольно милым, добродушным парнем. С ним было просто и легко.

А потом он куда-то исчез, да, собственно, она и не ждала продолжения.

В один из жарких июльских дней она сидела с книгой на подоконнике. Вообще-то, она терпеть не могла эту привычку общежитских девушек сидеть на подоконнике и глазеть на улицу. Проходящие парни заигрывали с девчатами, те охотно отвечали на их шуточки – обычное дело, ничего в этом плохого не было, но ей не нравилось. А сегодня уж очень душно было в комнате и, она, раскрыв окно, тоже уселась на подоконник. От киоска, где продавались горячие пончики, Наташино любимое лакомство, несло перегоревшим маслом. Плавился от жары асфальт. Хотелось куда-нибудь на травку, к воде, в тенёчек…

Вдруг рядом с ней на подоконнике рассыпалась огромная охапка цветов – лилии, ромашки, несколько огненных жарков. Она испуганно вскрикнула, чуть не выпав из окна.

Внизу стоял Сергей. Она хотела отругать его, но слова застряли у неё в горле – он был такой красивый, загорелый и… ей было приятно его видеть.

– Заходи, – неожиданно сказала она.

– А можно?

– Нельзя, – засмеялась Наташа, – какой ты стал скромный, а помнится, кто-то без стеснения и без разрешения… ну, не буду дальше, сам знаешь…

Он тоже засмеялся, и через три минуты был в комнате. Наташа, в голубом ситцевом сарафанчике, ставила в банку с водой его цветы. Он скромно присел на краешек стула, стал разглядывать картинки на стенках, книжки и безделушки на полочках.

– Есть хочешь?

– Хочу.

– А у меня ничего нет.

– Ну, тогда я приглашаю тебя на торжественный ужин в ресторан, в народе именуемый «столовой номер один».

– Согласна, – засмеялась она. – В сарафане сойду, или обязателен вечерний туалет?

– Нет-нет, – испугался он, – только сарафан! Ты в нём такая красивая!

К вечеру жара спала, небо заволокло тучами и стал накрапывать мелкий дождик. Наташа любила дождь, особенно такой – мелкий, тихий, шуршащий по листьям. Из раскрытого окна на первом этаже пятиэтажки доносилась тихая музыка. «Ночью, в тихих улочках Риги слышу поступь гулких столетий, слышу века, но ты от меня далека…» – грустно пели два голоса – мужской и женский. Они спрятались от дождя в домике на детской площадке и не заметили, как наступила ночь. Дождь прекратился, на небе загорелись яркие звёзды. Смолкла музыка, город спал. Пахло сиренью. Наташа не помнит, о чём они тогда говорили, наверное, о чём-то важном. А может и не очень. Она помнит только, что страшно не хотелось расставаться.

Когда она уже под утро вернулась в общежитие, девчонки, открыв ей дверь, не поверили своим глазам. Где ты была? На свидании, девочки! С кем? С Серёжей. Ой, смотри, Наташка, он же пьёт, зачем он тебе! Да нет, девчонки, он хороший, вы его просто не знаете…

Сергей в самом деле оказался замечательным парнем, добрым, весёлым, компанейским. Очень скоро они поняли, что не могут жить друг без друга, что всё труднее расстаться вечером и дождаться новой встречи…

Осенью зарегистрировались, через полгода, как молодые специалисты, получили однокомнатную квартиру. Потом Настя родилась…