Текст книги "Ищу тебя"

– Ну ладно… Ты давай, поправляйся, потом поговорим, – он кончил возиться с посудой, достал из ящика кухонного стола наждачный камень, наточил нож, потом погремел всяким хламом, скопившемся в ящике, нашёл отвертку и стал прикручивать дверку стола, висевшую на одном шурупе.

– Ты кто?

– Я? Человек, вроде.

– Нет, я спрашиваю, ты кто по жизни? Откуда ты взялся? Я тебя раньше не видела.

– Потом как-нибудь, ладно? – он вздохнул. – Ты спи. Тебе сейчас спать надо.

– Не хочу я спать! Командует тут! – внезапно разозлилась она. – Кто ты такой, чтоб командовать! Лазишь везде! Может, ты вор, обокрасть хочешь… Убирайся отсюда! – в её голосе послышались истерические нотки.

– Вот это ты прямо в точку – обокрасть… Семейные бриллианты где хранишь?

– Козёл ты!

– Да нет, Анжелика, я не козёл, я твой отец, – тихо сказал Седой.

Анжелике показалось, что она ослышалась. Кто? Какой отец?! Что он несёт! Её родители давно погибли. Она нервно засмеялась.

– Я твой отец, Анжелика. Я… не хотел тебе пока говорить, но так получилось. – Он сжал голову руками и, глядя в пол, стал раскачиваться из стороны в сторону.

– Но ты же… мои родители погибли, – прошептала она.

– Я был в тюрьме.

– В тюрьме-е? Почему? – еле выговорила она.

– Потом, – он резко поднялся и вышел из комнаты.

Её бил озноб. Это неправда. Этого просто не может быть! Он всё врет. Решил пристроиться, вот и выдумывает… Мысли путались, хотелось громко закричать, куда-то спрятаться, исчезнуть… Она не помнит ни мать, ни отца, так что-то, смутное, расплывчатое. Да ещё женщину и мужчину в окровавленной одежде… Как они погибли? Их убили? Кто? Почему она ничего не расспросила у бабушки?

Снова начался жар, хотелось пить. В полубреду она чувствовала, как кто-то обтирает ей лицо влажным полотенцем, кожу щиплет, но становится немного легче… Когда-то это уже было… она маленькая… в комнате темно, страшно, но входит папа, берет её на руки, укачивает… Папа? Она не помнит его лица, совсем не помнит…

Утром, проснувшись, Анжелика вспомнила свой сон. Ей снилось, что седой дядька – её отец. Приснится же!

Услышав, что она зашевелилась, он появился на пороге. Анжелика глядела на него во все глаза.

– Мне приснилось, что ты… мой отец, – она хотела засмеяться, но не получилось, лишь болезненная гримаса искривила её лицо.

– Тебе не приснилось… Я твой отец.

Она закрыла глаза.

Громко хлопала форточка на кухне, с улицы раздавались детские голоса, у кого-то из соседей играла музыка, но Анжелике казалось, что в комнате стоит гробовая тишина.

3.

Где-то рядом было шоссе. Анжелика слышала шум проезжающих машин, свет фар на мгновенье высвечивал стволы деревьев, и снова наступала темнота. Шёл дождь. Он шлепал по листьям, шуршал на траве, и Анжелике чудилось, что кто-то идёт за ней следом. Она оглядывалась – никого, и, с трудом переставляя ноги, тащилась дальше. Одну босоножку она потеряла, вторую сняла и несла в руке, держа за ремешок. Она не чувствовала боли, наступая на острые сучья и мелкие камешки – настолько сильной была боль внутри её. Казалось бы, она давно привыкла к унижению, к чужим слюнявым ртам, к побоям, но сегодня, сейчас, это было невыносимым. Сердце её готово было разорваться от горя, злости и ненависти.

Пыж в последнее время совсем озверел. Подбирал ей клиентов самых противных, в основном, торгашей с рынка – сальных, вонючих, безжалостных животных. Он избивал её за то, что мало приносит денег, за то, что ненавидит его, Пыжа. Ещё не зажили на её лице раны и ссадины, как он опять заявился, делая вид, что ничего не случилось. Она должна отработать, прощать долг он не собирается. Ей было тогда всё равно, а может быть, даже хотелось снова окунуться в эту мерзость, чтобы избавиться от невыносимой душевной боли.

Виталик куда-то подевался, она подозревала, что тут не обошлось без Пыжа. Наступила зима, у неё отключили электричество за неуплату, денег не было даже на хлеб. Она сама позвонила Пыжу.

Ветки больно стегали её по лицу, слезы перемешались с дождём, ей хотелось умереть. Зачем жить? Сгинь она сейчас, здесь, в лесу, никто и не схватится. Она никому не нужна. Никому. Все её бросили. Она упала на мокрую траву и завыла. Как выла и билась в истерике, когда узнала правду.

Как она могла всё это вынести! Зачем он появился в её жизни, пусть неправедной, грязной, но в которой не было страшного знания и безысходности.

«За что ты сидел в тюрьме?» – спросила она. «За убийство», – коротко ответил он. Она похолодела, уже предчувствуя, что сейчас услышит нечто ужасное, но ещё не веря этому. «Кого ты убил?» Он молчал. «Кого ты убил?!! – закричала она, почти зная ответ. Он не отвечал. «Ты… ты убил маму? – прошептала она, глядя на него остановившимися глазами. – Ты убил маму, да? Маму?!!» Перед глазами встала картина: женщина в окровавленном халате, мужчина, лежащий на ковре, красные от крови стены… «Да», – услышала она.

…Дождь закончился. В небе, в разрывах чёрных туч мелькнула луна. Анжелика сильно замёрзла в своем лёгком, промокшем насквозь платьице. Скорей бы добраться до дома. Она не знала, в ту ли сторону она идёт, просто шла, куда ноги несли. Эти подонки, наиздевавшись над ней, отвезли до ближайшего леса и выкинули. Хорошо, хоть не убили.

Выйдя, наконец, на асфальтовую дорогу, она стала ждать, не подберёт ли её какая-нибудь машина. Редкие машины проносились мимо, некоторые тормозили, но, увидев грязное, оборванное, не похожее на человека существо, тут же стремительно уносились прочь.

Почти под утро её подобрал водитель грузовика, помятый жизнью мужичонка. «Подвезу, подвезу, красавица… Чем расплачиваться будешь? – игриво спросил он, но, взглянув на неё повнимательнее, покачал головой. – Кто же это так тебя, девка?» Ответа не дождался, но и так всё было яснее ясного.

Вернувшись домой, Анжелика, не раздеваясь, легла в постель. Ныло всё тело, болели израненные ноги, горело в груди, словно там бушевало пламя. Всё, думала она, пора завязывать с этой жизнью. На сколько её ещё хватит? Пыж грозится отдать вьетнамцам, которые живут в развалинах завода, неподалеку от посёлка, и работают там на подпольной фабрике, шьют дешёвые спортивные костюмы. Тогда совсем конец… Уж лучше сразу умереть. Она поднялась, прошла в кухню, открыла и закрыла холодильник. Есть не хотелось, хотя со вчерашнего утра у неё ни крошки во рту не было. Попив из чайника холодной воды, она села к столу, огляделась. Кругом бардак. Убрать бы, да ни сил, ни желания нет. Выдвинула ящик стола, взяла нож, попробовала лезвие пальцем – острый, недавно наточил… этот… Этот человек, отсидевший пятнадцать лет за убийство жены и её любовника. Она провела ножом по голубой жилке на запястье. А что? Это выход. Сейчас она напустит горячей воды в ванну, заберется в неё… Говорят, это совсем не больно…

Стукнула дверь. В комнату ввалился пьяный Пыж.

– Ну, что, сучка? Довольна? Какую я тебе компашку подобрал! – заржал он. Она с ненавистью смотрела на него. – Ну-ну, спрячь зенки-то, а то выдавлю. – Он поднёс растопыренные пальцы к глазам Анжелики. Она отшатнулась.

– Вот так-то. Ладно, не трону, ты мне ещё нужна. Мужики на тебя западают. Спрос есть. Давай, приводи себя в порядок, надо вечером в одно местечко смотаться. Клиент солидный.

– Никуда не пойду. Я устала. Я хочу отдохнуть.

– Давай-давай, собирайся, на том свете отдохнёшь, – он схватил её за локоть, больно выворачивая руку.

– Сказала, никуда не пойду!

Он молча ударил её по лицу, задев нос. Обильно хлынула кровь. Он ударил ещё раз. Она плюнула прямо в его налитые кровью глаза.

– Ах ты, сука! – взревел он, и кинулся на неё, как разъярённый бык. Она упала, и он, не удержавшись, упал тоже, ударившись об угол стола головой.

Он продолжал наносить ей удары, потом схватил за горло, и Анжелика поняла, что сейчас ей придёт конец. Она изо всех сил пыталась вырваться от него, отбивалась руками и ногами, но чувствовала, что силы на исходе… С грохотом валились стулья, зашатался стол, и на пол, прямо под руку Анжелике, упал нож. Она схватила его и с силой воткнула в шею Пыжа. Он хрюкнул, отвалился от неё и затих.

…Анжелика тупо смотрела в одну точку. Она сидела, не меняя положения, уже несколько часов. В комнате сгущались сумерки. Стояла мёртвая тишина, лишь из крана время от времени срывалась капля и с громким стуком шлепалась в раковину.

Мыслей не было. Была пустота.

Скрипнула дверь. Она не обратила внимания. Кто-то зашёл, включил свет. Она подняла голову: опять он здесь. Что ему надо? Она думала, что больше никогда не увидит его. Он исчез с того самого страшного дня, когда она, узнав правду, в исступлении кричала: «Уходи!»

– Это ты его? – тихо спросил он.

Она не ответила.

Он вздохнул. Потом взял тряпку, наклонился над телом, тщательно протёр ручку ножа и, примерившись, взялся за неё рукой. Анжелика безучастно следила за ним. Наверно, он хочет вытащить нож. Зачем? Хочет спрятать, выбросить? Какой смысл? Ведь труп – вот он. У неё на кухне…

Но отец поднялся и стал искать глазами телефон. Набрав «02», он долго слушал длинные гудки, наконец, в трубке щелкнуло, и бодрый молодой голос произнёс: «Милиция слушает. Дежурный, сержант Петров».

– Записывай адрес, сержант. Полевая, 18.

– Что случилось?

– Я убил человека.

– Ладно, подъедем, – без энтузиазма сказал дежурный. Прежде чем он положил трубку, Седой услышал его слова, обращенные к кому-то: «Пьяный какой-то звонит, говорит, человека убил. Съезди, посмотри, что там».

Они сидели, тесно прижавшись друг к другу. Он гладил её по плечу, незаметно касался губами волос. Она дрожала всем телом, осознав, наконец, что произошло. Где-то недалеко послышался звук сирены, потом под окнами дома взвизгнули тормоза, захлопали дверцы.

– Папа… – Он вздрогнул. – Не надо… Я сама… Я не боюсь…

Он, не отвечая, покачал головой. Она, отстранившись, взглянула на него: из его закрытых глаз медленно катились слёзы, лицо было искажено гримасой…

– Папа, – прошептала Анжелика, – папочка…

Лязгнула дверь в подъезде, по лестнице затопали тяжёлые милицейские ботинки. Громкий звонок взорвал тишину, и её разлетевшиеся осколки впились в истерзанные души Анжелики и её отца.

Но уже ничто в мире не могло разрушить хрупкий мостик, соединивший их в эту минуту.

Седой, побитый жизнью мужчина молча глотал слёзы, понимая, что опять оставляет её одну в этой страшной, несправедливой жизни.

Маленькая девочка Анжелика взлетала вверх в сильных и надёжных руках отца и ловила скачущих по потолку солнечных зайчиков.

Под потолком тускло горела лампочка без абажура.

Ищу тебя

Марина Воробьёва на экзамене по химии потеряла сознание. Она бойко стучала мелом по доске, уверенно выписывая формулы, и вдруг побледнела, выронила мелок и медленно сползла вниз.

Учительница Нонна Игоревна бросилась к ней, стала обмахивать тетрадкой. Одноклассники сгрудились вокруг, испуганно гадая, что произошло. В классе стояла духота, пахло химреактивами – не мудрено было упасть в обморок. Кто-то догадался открыть форточку, кто-то побежал за врачом. Прибежала врач, первым делом выдворила всех из класса, сунула Марине под нос ватку с нашатырём. Марина пришла в себя, но не могла понять, что с ней случилось. Врач увела её к себе в кабинет, а сама через некоторое время направилась к директору школы.

Назавтра к директору была вызвана мать Марины, Ольга Васильевна. То, о чём сообщила ей Ираида Петровна, вызвало у неё истерику. Её девочка, ребёнок, Дюймовочка, как она называла дочку, была беременна. Но этого не могло быть! Она так и заявила директору: этого не может быть». «Увы!» – ответила ей озабоченная Ираида Петровна. Она уже живо представляла себе, какой скандал разразится в школе, в городе. И какие выводы сделает руководство РОНО, бюро райкома. Воспитательная работа поставлена из рук вон плохо, и во всём виновата она – директор школы.

– Ну, так, – наконец приняла она решение, – экзамены мы ей разрешим сдать, аттестат выдадим, но вы должны сделать всё, чтобы это не открылось раньше времени.

В кабинет то и дело заглядывали преподаватели, ученики, и Ираида Петровна попрощалась с Ольгой Васильевной, посоветовав найти хорошего врача и всё уладить.

Ольга Васильевна возвратилась домой, совершенно убитая свалившимся на неё известием. Она все ещё не верила, она надеялась, что это неправда. Сейчас всё разъяснится. Девочка у неё хорошая, умненькая, скромная – никогда никаких проблем не было… Вечно сидит над учебниками, на дискотеки, даже на школьные, и то не ходит. Что они себе позволяют, эти директорша с врачом! Она будет жаловаться, она в суд на них…

Марина как всегда была дома, вместе с одноклассником Костиком готовилась к очередному экзамену. Вот тоже – если отличница, то обязательно должна кого-то тянуть за уши! С этим Костиком уже полгода мучается. А что с ним возиться – на тройки сдаст и то хорошо. В армию пойдёт. Не в институт же! На всех институтов не хватит…

– Костя, тебе пора домой, – с порога объявила Ольга Васильевна.

Костик, переводя взгляд с Марины на Ольгу Васильевну, уходить не торопился.

– Ты что, не слышишь? – повысила она голос.

– Он останется, – сказала вдруг Марина и залилась краской. – Он никуда не пойдёт.

– Что такое? Что значит, никуда не пойдёт? Костя, немедленно уходи, нам с Мариной нужно поговорить.

– Он никуда не уйдёт, – упрямо повторила Марина.

– Ты что, боишься разговора наедине? – выдержка изменила Ольге Васильевне. – Может быть ты догадываешься, о чём будет разговор?

– Догадываюсь… – у Ольги Васильевны подкосились ноги.

– Марина, – голос её зазвенел, – это правда, что сказала Ираида Петровна? – Ольга Васильевна надеялась, что Костик постесняется присутствовать при разговоре, но он и не думал уходить.

– Правда, мама, – Маринка дрожала всем телом. Она уцепилась за Костин свитер, словно боялась упасть.

– Но этого не может быть! Скажи, что ты пошутила, родная моя девочка, скажи, что это неправда. – Она попыталась было обнять дочь, но та отстранилась.

– Да почему же не может, мама? Мы с Костей уже договорились – сдаём экзамены и подаём заявление в ЗАГС.

– Что ты несёшь! – закричала Ольга Васильевна. – Какой ЗАГС? А ты, – она захлебнулась от собственного крика, – убирайся отсюда немедленно, жених прыщавый, ублюдок! Ольга Васильевна уже не владела собой и не выбирала выражений.

– Тогда и я уйду, – Марина рванула с вешалки курточку.

– Не пущу, никуда не пойдёшь! – кричала Ольга Васильевна

– Мамочка, успокойся, – испуганная Марина кинулась к совершенно невменяемой матери, – успокойся, прошу тебя. Всё будет хорошо. Костя хороший, мамочка!

– Я умираю, я сейчас умру, Марина, – Ольга Васильевна закатила глаза. – Скажи, чтобы он ушёл. Скажи ему, чтобы он ушё-е-е-л… – Она зарыдала.

– Да пошли вы все! – Костя вырвался из рук Марины.

– Костя, не уходи, – рыдала Марина.

– Пусть он уйдёт, – рыдала Ольга Васильевна.

К врачу Марина идти наотрез отказалась. Костик не приходил и не звонил. Она всюду искала его, караулила около подъезда, звонила его родителям. Родителям всё это надоело, и они потребовали оставить их сына в покое – ему надо готовиться к экзаменам в институт, её звонки нервируют парня. Наконец Марине удалось увидеться с Костей Он шёл в компании с какими-то пацанами и девчонками

– Костя, – робко окликнула Марина

Костик, на ходу бросив «Чего тебе?», прошёл мимо. Девчонки захихикали. Костик сказал им что-то, и они залились ещё громче. И Костя смеялся вместе с ними.

Марина пришла домой и выпила горсть таблеток.

Рожала Марина в маленькой районной больнице, куда её доставили из деревни от бабушки. К бабушке её отправили после попытки отравления. Слабенькая, худенькая, на тонких ножках и с огромным животом она самой себе казалась каким-то страшным пауком. Деревенские крепкие девчата, увидев её, хихикали вслед или бросали ей в спину обидные слова. Она старалась на улице не показываться.

Когда ей сказали, что родилась девочка, она ничего, кроме облегчения не почувствовала. Всё страшное позади, она наконец-то избавилась от этого уродливого живота. Потом ей захотелось посмотреть – какая она, её дочь. Её дочь! Она – мама. Как это странно… Но ребёнка почему-то не несли. Другие молодые мамы уже кормили своих малышей, с умилением и восторгом разглядывая их сморщенные красные личики, а она ещё ни разу не видела своего ребёнка. Она спросила нянечку, потом медсестру, почему ей не дают ребёнка. Пока нельзя, отвечали ей. Страх закрался в её сердце: почему нельзя? Может, какой урод родился – она знала, что такое бывает Наконец, однажды её позвали к врачу Она вошла в кабинет и увидела свою мать. Мать со слезами обняла Марину, и Марина не отстранилась, хоть обида ещё жила в её сердце. Она прижалась к тёплому материнскому плечу и тоже заплакала. Она искала утешения и ласки и знала, что теперь всё будет хорошо – ведь мама так её любит и они так долго не виделись.

– Мамочка, ты видела её? Мне почему-то не приносят ребёнка. Ты скажи им, пусть уже принесут. У меня молоко перегорит.

– Марина, – мать отстранила её от себя, – послушай меня. Ты знаешь, я всегда хотела тебе добра, но ты меня не послушала. Ты ещё молода и многого не понимаешь. Когда-нибудь ты встретишь человека и тебе захочется создать семью. А у тебя на руках будет незаконнорожденный ребёнок. Кто тебя возьмёт замуж?

Марина не понимала, о чём говорит мать, она её толком и не слышала. Поглядывая на дверь, она ждала, когда же принесут ребёнка.

– И потом, – продолжала мать, – ты не представляешь, как трудно растить ребёнка одной. Я работаю, поэтому на меня не рассчитывай. К тому же тебе учиться надо, в институт поступать. Ребёнок тебе совершенно не нужен. В общем, мы оставляем его в больнице. Ты сейчас подпишешь документы, и мы с тобой поедем домой. Ты ведь соскучилась по дому?

Марина, наконец, поняла, что хочет от неё мать.

– Замолчи, – закричала она. – Как ты можешь! Я его никому не отдам! Принесите мне ребёнка, принесите, почему вы мне его не отдаёте? Это ведь мой ребёнок!

– Девочка моя, – вступила в разговор главврач, – тебе не надо его видеть. У тебя ещё будут дети, у тебя все ещё впереди. А сейчас успокойся и давай подпишем документы об отказе от ребёнка.

– Не хочу я ничего подписывать! Не буду я подписывать! Отдайте мне ребёнка!

Главврач переглянулась с матерью.

– Марина, я должна тебе сказать… Твой ребёнок родился неполноценным. Тебе нельзя его видеть – это будет для тебя большой психической травмой. Такие дети долго не живут. Он скоро умрёт, и ты забудешь о нём.

Твоя мама права – от ребёнка надо отказаться. Подписывай, моя дорогая.

Марина, оглушенная, не понимая, что делает, подписала какие-то документы. Мать сразу стала весёлой, ласковой. Передав главврачу какой-то пакет, который та сразу спрятала в ящик стола, мать обняла Марину и повела её к выходу.

Однажды ночью Марине приснилась её дочь. Пухленькая, в розовом платьице, с большим розовым бантом, она тянулась ручками к Марине и улыбалась. Во рту у девочки были два зубика. Марина хотела взять дочку на руки, но руки её встретили пустоту – ребёнок словно растворился в воздухе. Марина проснулась в слезах. Врач сказала тогда, что такие дети долго не живут. А вдруг она ещё жива,? Марина с трудом дождалась утра. Сказала матери, что пойдет в библиотеку готовиться к экзаменам, а сама направилась на автовокзал.

В роддоме был карантин, никого не пускали. Марина до вечера просидела на лавочке в больничном дворике, ждала, когда выйдет кто-нибудь из знакомых сестёр или санитарок.

Наконец из дверей показалась женщина-главврач. Марина кинулась к ней.

– Пожалуйста, скажите, мой ребёнок жив? Я только посмотреть. Я сразу уйду. Один разочек, – бессвязно бормотала она.

Главврач не сразу поняла, чего хочет от неё девчонка, она не узнала её. А узнав, резко оттолкнула и прошла мимо. Марина кинулась вслед за ней, продолжая плакать и упрашивать

– Ты что, с ума сошла, какой ребёнок! Он давно уже умер, – бросила главврач и быстро зашагала прочь, не обернувшись на стук упавшего тела.

…Когда Марина пришла в себя, было уже совсем темно. Уютно светились окна больницы, там шла своя, недоступная Марине жизнь. Она зарыдала, увидев в окне силуэт женщины с ребёнком.

– Кто это тут ревёт, как медведь? – перед Мариной стояла старая нянечка из родильного отделения. – Что случилось, кто обидел?

– Ребёнок у меня умер, – прорыдала Марина.

– Ох, милая ты моя… А когда же умер-то, что-то я не слыхала? Твоя фамилия-то как? Да нет, у нас, слава Богу, никто не умирал… Когда, говоришь? Год назад? Постой-постой… A-а, вон что… Вспомнила я тебя. Да кто тебе сказал, что умер? – санитарка прикусила язык, поняв, что сболтнула лишнее. Да уж больно жалко девчонку, вон как убивается.

Марина ничего не понимала. Ведь врач только что сказала, что ребёнок умер, а нянечка говорит, что жив.

– Усыновили девочку, – сказала санитарка, – ты ведь подписку дала. Тогда всё и оформили. Приехали, увезли – люди, вроде, приличные. На заграничной машине приезжали, богатые, видать. А своих детей Бог не послал… Эх-хе-хе, вот оно как бывает…

– А кто усыновил? Где они живут? Да как же усыновили – ведь она была… – Марина так и не смогла выговорить слово «урод».

– Деточка моя, да разве ж нам скажут – кто. Да и не положено это. Я вот тебе рассказала, а за это могут очень даже сильно наказать. Закон такой. Да ты не плачь, не плачь. Ты ещё молодая. Ещё дети будут, – старая женщина гладила Марину, утешала, а у самой слёзы так и катились по морщинистым щекам: «Ох, девки вы девки, беда с вами, девки…»

– Марина, а ты чего это на обед опять не идёшь? – заведующая библиотекой заглянула в закуток, где размещался стол Марины. – Всухомятку всё время нельзя – желудок испортишь.

– Я с собой взяла, – прошелестела чуть слышно Марина. Заведующая вздохнула и ушла. Ушли и другие женщины. Они уже привыкли, что Марина необщительная, неулыбчивая. Сидит себе, работает, в общих разговорах не участвует.

«Желудок испортишь, – усмехнулась Марина, – испортила уже!» Есть не хотелось. От одного вида еды её начинало мутить. Она выпила холодного несладкого чаю и стала набирать знакомый номер. Никто не отвечал, хотя она знала, что на другом конце провода её звонок слышат. Подождав ещё немного, она со вздохом положила трубку, опустила голову на руки и тяжело задумалась. Никто ничего не знает, даже тетя Даша, у которой она так и осталась жить. На работу приходит раньше всех, с работы – позже всех. Шмыгнёт мимо тети Даши в свою комнату и до утра не выходит. Она и раныне-то никуда не ходила, а теперь и подавно. Тетя Даша уж и так и эдак, всё женихов ей искала, всех своих кумушек-подружек разыскала – может у кого холостой парнишка в заначке имеется. Не надо ей никого. Вот теперь даже институт пришлось бросить – какой институт!

Тетя Даша всё допытывается: может, влюбилась в кого? Дал-то бы Бог, девчонка хорошая, зря пропадает… Влюбилась, тетя Даша, влюбилась! Да уж лучше бы… Марина ещё раз позвонила по телефону и, тяжело вздохнув, принялась за работу. Чувствовала себя отвратительно, болел живот. Временами хотелось кричать от боли, но она сдерживалась изо всех сил. Едва дождалась вечера, но ушла опять позже всех. Дома стало немножко полегче. Она думала о том неизбежном, что должно было случиться. Нужно было куда-нибудь уехать, что ли… Но не было ни сил, ни желания что-то менять, принимать какие-то решения. Пусть будет как будет…

На следующий день женщины, вернувшиеся из столовой, услышали сдавленные стоны, доносящиеся из закутка, где сидела Марина. Потом стоны стали громче, чаще. Встревоженные женщины не могли понять, что происходит. Марина корчилась за своим столом, извивалась и старалась сдержать крик. «Может, аппендицит, надо врача вызвать», – сказал кто-то. Но тут Марина вскочила из-за стола, закричала не своим голосом, и тогда словно пелена спала у всех с глаз.

– Да ты что, рожаешь что ли, – женщины не могли поверить в происходящее.

– М-м-м-м, – промычала Марина, сгибаясь в три погибели.

– Скорую вызывайте, – распорядилась заведующая. У неё тряслись руки. Да что же такое делается, Господи, и в страшном сне не приснится. Вокруг гомонили перепуганные женщины, Марина беспрерывно кричала, в дверь заглядывали посторонние. Наконец, приехала «скорая» и увезла Марину, которая, как потом узнали, родила по дороге парнишку.

Кормить ребёнка Марина наотрез отказалась, никакие уговоры не действовали. Она лежала, уставившись в потолок, не откликалась, если её звали, ничего не ела. Она хотела умереть. А ей не давали это сделать. Почему всегда кто-то решает за меня? И тогда, и теперь? Сначала врачи из реанимации, потом мать с докторшей. Зачем ей жить? Она лишняя в этой жизни и ребёнок её тоже не нужен никому. Если он не нужен своему отцу, то кто его ждёт на этом свете? Никто! Пусть лучше умрёт… Или пусть опять отдадут кому-нибудь…

Приходили женщины с работы, нанесли всяких фруктов, соков. Ничего ей не надо. Она уже решила – на работу не вернётся. Все будут тыкать пальцем: смотрите, вон та самая, которая на рабочем месте родила. А самое главное – он там! И он стал совсем чужим. Ему нет никакого дела до ребёнка. У него, как он сказал, своих двое. Своих! А этот чей же? Вдруг ей стало пронзительно жалко ребёнка. Бедный, несчастный – только появился на свет, а уже никому не нужен! А она-то, она! Забыла, как убивалась по дочке. Всё забыла, влюбилась, как кошка, думала: вот оно – счастье! И счастье ведь было, и радость была. Были да растаяли… Слёзы потекли по её горячим щекам. А вдруг он увидит ребёнка и сразу всё изменится? Как это не пришло ей в голову сразу? Ревёт лежит, а может, всё ещё наладится…

Марина позвала сестру и попросила принести ребёнка. Впервые она посмотрела на своего сына – он был совсем не похож на ту девочку из сна. Маленький, сморщенный, с чёрными жёсткими волосиками и раскосыми глазками. Он жалобно кривил ротик, на миг открывал глазки и тут же снова их закрывал, как будто у него не было сил смотреть на мир. Она покормила его, впервые ощутив ни с чем не сравнимые, не испытанные ею раньше чувства. «Маленький мой, кровиночка моя, сейчас мы покушаем и пойдём позвоним папе». Любовь и жалость к ребёнку переполняли её измученное сердце.

Марату Ивановичу вчера исполнилось сорок лет. В мастерской собрались многочисленные друзья, поклонники и поклонницы. Сколько меда было вылито на юбиляра – хоть ложкой ешь! Сам чуть не поверил, что он выдающийся художник нашего времени.

А сегодня с утра голова трещит, во рту – куры ночевали, и вообще, самочувствие было препаршивым. Тут ещё халтурку надо одну закончить и на работе стенгазета праздничная ждёт, черт бы её побрал!

И ещё что-то не давало покоя, как будто кошки скребли на душе. Он не понимал, чем вызвано это неприятное чувство, но что-то произошло – это точно. То ли он кому нахамил, то ли ему кто напакостил…

Бреясь, он с отвращением смотрел на своё опухшее лицо, которое и так не отличалось красотой – широкоскулое, с приплюснутым носом и с глазами, похожими на щелочки. Ему было тошно. Сорок лет! Какие сорок – все пятьдесят на морде написаны!

«М-м-м!», – вспомнил он причину своего плохого настроения. Вчера кто-то из гостей принес новость: Марина Воробьёва, из технической библиотеки родила прямо на рабочем месте. Все наперебой принялись обсуждать эту новость – кто знал Марину и кто не знал. А Марата словно парализовало, ему казалось, что все смотрят на него и все догадываются…

Говорил же ей, дуре, чтобы избавилась от беременности, так нет же, не послушалась. Теперь вот как бы не пришлось расхлёбывать эту историю. Хочу от тебя ребёнка, хочу ребёнка…

Телефонный звонок прервал его мысли.

– Это я, – послышался слабый голос.

– Слышу, что ты.

– Ты сердишься, что я позвонила?

– Говори, что тебе надо, мне некогда.

– Я… у меня… у нас родился сын… Он на тебя очень похож, – в её голосе послышались слёзы, – я думала…

– Раньше надо было думать! – он бросил трубку и выругался. Дура! Ещё не дай Бог до жены дойдёт – скандала не миновать. Он, конечно и раньше позволял себе некоторые вольности, но всё как-то улаживалось само собой.

И чёрт его дернул связаться с этой ненормальной! Что он в ней увидел – ни кожи, ни рожи! Пожалел девчонку, а она решила, что он – её судьба. Бегала у нему в мастерскую, помогала раскрашивать картинки, мыла кисти. Добегалась! И он, старый дурак, не мог устоять. Теперь вот расхлёбывай. На что надеется – ведь сразу сказал, чтобы она ни на что не рассчитывала. Сделала глупость – сама должна отвечать за вой поступки. У него, в конце концов, семья, дети, положение. Хотя, чего греха таить – он тоже увлёкся, чувствовал себя лет на десять моложе… Но с ребёнком – это уже перебор. «На тебя похож», – вспомнил он её робкий голос и поморщился. Ну и что? Мало ли кто на кого похож, это ещё ничего не доказывает… Он снова взглянул на себя в зеркало – рожа, глаза бы не глядели…

Марина положила трубку, вернулась в палату и легла. Слёз не было, только в груди была такая тяжесть, словно сверху лежал огромный камень и не давал дышать. Она вдруг почувствовала, что сердце её сейчас разорвется. Она вышла в коридор. Дежурная сестра дремала за столом. Со сна не поняв толком, что хочет от неё Марина, она налила ей в мензурку граммов тридцать спирта и снова уснула, положив голову на журнал. Марина разбавила спирт водой и залпом выпила. Обожгло горло, внутри тоже всё горело, но через некоторое время она ощутила приятное тепло, разлившееся по телу. Ей стало легко. Ей всегда становилось легче после спиртного. Впервые она поняла это, когда баба Даша, санитарка из районного роддома, привела её к себе домой в тот страшный вечер. Марина была в состоянии, близком к помешательству, и добрая старушка заставила её выпить полстопки водки: «Выпей, милая, тебе легче станет». И действительно стало легче.

Потом она не раз прибегала к этой вечной утешительнице страдающей души – стопочке. А потом поняла, что частенько бывает охота выпить просто так, без всякой причины. И выпивала. Появились друзья-подружки, развесёлые компании. К матери вернуться наотрез отказалась, осталась жить у бабы Даши. Старушка жалела бедную девчонку: столько пришлось пережить, но она видела, что та катится в пропасть.

– Не обижайся, Маринка, – однажды не выдержала она, – но или ты бросаешь пить, или уходи из дома. Не могу я смотреть, как ты пропадаешь. Поезжай к матери, а мне ты такая не нужна.

К матери она не поедет, это ясно. Но что она будет делать, если тётя Даша действительно выгонит её из дома? Ни работы, ни денег, ни жилья…

Она ещё докажет всем, она добьётся… они ещё увидят… Кто они – не уточняла, но и так было ясно. Надо пойти работать, учиться, устраивать свою жизнь. Как сказала добренькая врачиха, всё у неё впереди. Вот и вперёд, Марина, вперёд!