Текст книги "Ищу тебя"

На перроне, прощаясь, Валентина обняла брата и заплакала, она понимала, что, скорее всего, они больше не увидятся. «Валя, – голос брата дрогнул, – я должен тебе сказать… признаться кое в чём…» Она непонимающе смотрела на него: что, что такое? «Валюша, ты помнишь, как цыганка украла у нас хлеб? Это не она… Это я тогда его съел», – он хотел ещё что-то добавить, но поезд дёрнулся, сердитая проводница закричала, чтоб скорее заходили. Перрон опустел, ветер гонял по бетону пустые пластиковые бутылки, обрывки газет и всякий другой мусор. У киоска с вывеской «Хлеб» разгружался «пикапчик». В воздухе стоял вкусный запах горячего хлеба.

Дети маршала

В калейдоскопе встреч, лиц, знакомств, да и за давностью лет, как-то совсем позабылись друзья детства. Однажды я долго вспоминала, кто из мальчишек учился вместе со мной в начальных классах, и не могла вспомнить. Правда, легко было запутаться. После войны ребятишек в деревне было мало, в классе моей старшей сестры, 1941 года рождения, например, училось всего шесть человек. У нас было 6 девочек и три мальчика. Поэтому классы совмещали: первый класс учился в одном кабинете с третьим, а второй с четвертым. Первоклассники сидели за партами на одном ряду, а на другом ряду – третьеклассники. В начале урока учительница объясняла урок нам, а потом переходила на другой ряд. Какая каша была в головах у детей, понятно. Помню, как стоит у доски хулиганистый пацан Огнивенко, третий год сидящий в третьем классе, мнётся, никак не может ответить, какие звери живут в Африке. Кто-то шёпотом подсказывает ему: «Негры». Он с благодарностью оборачивается к подсказчику и – гордо! – к учительнице: знаю, мол, не лыком шит, и произносит: «Ещё в Африке живут звери негры».

Мы с сестрой учились хорошо, часто награждались похвальными листами и книжками. Книга у нас в семье почиталась; наверное, единственная семья в деревне, у которой имелась небольшая библиотека, была наша. Родители наши повидали свет, поэтому мы немножко отличались от остальных. Учителя нас любили, а сверстники дразнили отличниками. Семья наша была большая и бедная. Выживали, в основном, за счёт огорода и подсобного хозяйства. Для нас даже сахар был большим лакомством. Насыпали его горкой на стол, и макали в него смоченный водою хлеб. Вкуснота необыкновенная!

Мы, младшие в семье, несмотря на полуголодное существование, иногда капризничали, не хотели, например, ужинать. Тогда мама прибегала к крайнему средству. Она говорила, не будешь есть, душа твоя голодная улетит искать еду по соседям, облизывать их ложки. А если она прилетит к Кольке Гаврилычеву? А у него ложки-то какие сопливые! Этот аргумент действовал безотказно. Колька, наш дружок, старше нас с сестрой на два года, был на редкость сопливым. Две зелёные сосульки постоянно висели у него под носом.

О Кольке у меня навсегда осталась память, в виде своеобразного украшения. Мне тогда было лет пять, мы играли с ним в «домики», то есть делали углубления на покатом берегу пересохшего за лето ручья и украшали их щепочками, веточками, стёклышками – других игрушек не было. Он нечаянно насорил в моём «домике», мы тут же рассорились и разбежались, каждый поближе к своему двору. Дальше – больше. Я взяла кусок кирпича и кинула в него, но не попала. Он кинул в ответ. Сначала я ослепла, потом почувствовала страшную боль. По лицу текло что-то горячее, моё белое платьишко стало красным. Я с рёвом пустилась домой. Сестра побежала за фельдшером, хромым Костей, которого все звали Никодимычем. Я от страха перестала реветь. Мы с сестрой боялись Костю до дрожи, до обмороков. Как только увидим, что он спускается к нам с горки, сразу прячемся в сундук, затаимся там и не дышим, пока он не уйдёт. Однажды, увидев его, направляющегося к нашему дому, я от ужаса спряталась в табак, который папа выращивал в огороде. Земля была тёплая, но сырая после ночного дождя. Костя пробыл у нас довольно долго, и я заснула. А когда проснулась, меня почему-то сильно трясло, даже зубы стучали. В дальнейшем я заболела малярией. Видно, укусил малярийный комар. Это было ужасно.

Каждое утро начиналось с сильнейшего озноба – меня колотило и подбрасывало так, что стук моих зубов был слышен, наверное, за несколько метров. Меня укрывали толстым стёганым одеялом, поверх одеяла шубой и ещё чем-нибудь, но это не спасало. Потом начинался другой кошмар – меня бросало в жар, тело моё, казалось, просто расплавляется. Лечили меня горчайшим лекарством – хиной.

К счастью, Никодимыч меня тогда не съел, а промыл и забинтовал рану и посоветовал съездить завтра в районную больницу. Но мы в больницу не поехали, а над правой бровью у меня навсегда осталась большая вмятина. А с Колькой мы опять подружились, чуть ли не на второй день.

Мы с сестрой были двойняшки. На вопрос кого-нибудь из взрослых, где же нас, таких красивых, взяли, мы с гордостью отвечали: нас папа с войны принёс. Нашего соседа Кольку с войны принесла мать. Правда, это случилось ещё до окончания войны. У Кольки было две матери: тётя Нюра, его настоящая мать и тётка Марья, сестра тёти Нюры. Колька называл их мама и мамака. Главной в семье была мамака, строгая, неулыбчивая женщина. Кольку они обожали.

И ещё двух деревенских пацанов, Шурика и Толика, тоже принесли с войны матери. Шурик, веснушчатый, долговязый был моим «женихом». Так взрослые почему-то считали, может потому, что мы часто проводили время вместе, любили слушать пластинки – у них одних в селе был патефон. Чаще всего слушали Лидию Русланову, весь её репертуар знали наизусть.

Толик жил с бабушкой. Мать его была неизвестно где, да он в ней не сильно и нуждался, бабушка души в нём не чаяла.

Кольку, Шурика и Толяна объединяла не только военная биография их матерей – у них была одна фамилия на троих. Нет, вообще-то фамилии у них были разные, даже по две. У нас в деревне по какому-то странному обычаю никого не звали по фамилиям, а только по двору, то есть, прозвищами. Это повелось, наверное, потому, что в деревне было две основных фамилии, и, чтобы не перепутать, называли по-своему. Например, скажут: Николай Татаринцев – ну и что? Татаринцевых в деревне пруд пруди. А вот Коля Алдохин (по дворовому прозвищу) – другое дело, сразу ясно, о ком речь идёт. Правда, вот наша фамилия была в селе единственной, а нас всё равно называли не Китаевыми, а Денисовыми.

Несмотря на то, что у каждого из этих пацанов было как бы по две фамилии, а у Кольки даже три (в деревне судачили, что настоящая его фамилия Дадаев, и отец его – то ли калмык, то ли казах), они считали себя Василевскими. Конечно же, имелся в виду маршал Василевский. Почему именно его они выбрали в отцы, непонятно, ведь, например, маршал Жуков пользовался несравненно большей любовью и авторитетом в народе. Помню, как мы распевали частушку: «Ах, машина ехала, колёсами стукала, никогда мы не забудем товарища Жукова».

Когда кто-нибудь из старших пацанов начинал смеяться над ними, или допускались оскорбительные выражения в адрес их матерей, ребята кидались в драку, и частенько обидчики удирали с расквашенными носами. Особенно не спускал обиды Толян. Лет в тринадцать он едва не угодил в тюрьму: при очередной драке пырнул ножом соседского Лёньку, который особенно им всем досаждал. Пока окровавленный Лёнька скулил в медпункте, Толик исчез. Мы, ребятня, до самого вечера искали его по всей деревне. Уже в сумерках обнаружили его в густых зарослях малинника в нашем саду. Он попросил принести ему хлеба и воды, что мы с готовностью и сделали. Было немножко страшновато находиться рядом с ним. Он скрывался ещё несколько дней. Приезжал милиционер из района, но мы не выдали его укрытия. Дня через три его бабушка заколола свинью и повезла в райцентр. «Прокурору», – шептались взрослые. По их разговорам мы поняли, что Толику больше ничего не грозит, и он вскоре носился по деревне, как ни в чём не бывало.

Мальчишки продолжали упорно утверждать, что их отец – маршал Василевский. Доказательством тому служили фотографии маршала, вырванные из «Огонька» и других журналов, висевшие в их избах. Самая красивая фотография была у Кольки.

Мы часто играли в войну. Колька всегда был у нас командиром, я – медсестрой. Все ребята мечтали стать военными, а уж эта троица сыновей маршала Василевского и подавно.

Я решила посмотреть в Интернете, что стало с этими ребятами, живы ли они. И хоть с компьютером я на «вы», всё-таки обнаружила одного в социальных сетях. Вот это да! Колька, наш сосед, оказывается, стал генералом! Он, конечно, сильно изменился, трудно было узнать в этом солидном, важном, увешанном орденами офицере того скуластого, узкоглазого мальчишку, который оставил на моём лице отметину. Я знала, что он после школы поступил в военное училище, но потом я уехала из деревни, и что с ним дальше стало – понятия с тех пор не имела.

Продолжаю поиски. Нашла Шурика. Полковник авиации в отставке. Орденская планка на груди. Семейные фотографии, дети, внуки… Такой же белобрысый, лопоухий, веснушчатый… С Шуриком после школы я виделась всего лишь один раз. Я приехала в отпуск к родителям, и он тоже был в отпуске. Ему очень шла военная форма.

Каждый вечер он приходил к нам, мы сидели на отполированных временем брёвнах возле забора, болтали обо всём понемногу. Мужского интереса Шурик ко мне явно не проявлял, да и я к нему тоже ничего не чувствовала. Совсем забылась детская влюбленность, когда при виде его сладко и непонятно сжималось сердце. Он мне очень нравился, а ему нравилась другая девчонка, живущая на другом берегу реки. Однажды он в ледоход по плывущим льдинам перебрался через реку, к ней. Я очень страдала и даже плакала. Мне было тогда двенадцать лет, ему четырнадцать.

Поразил его рассказ о том, что он нашёл всё-таки своего отца. Не маршала Василевского, конечно, но тоже военного, полковника. Окончив военное училище, в парадной форме, начищенный, наглаженный, с новенькими лейтенантскими погонами, весь из себя, Шурик решился показаться отцу. Он разыскал его в одной из станиц на Кубани, где тот жил со своей семьёй. Но отец принял его холодно. Ни малейшей искорки не только отцовской любви, но и элементарного интереса, не уловил парень в глазах полковника. Разговора не получилось. Ни о матери Шурика, ни о нём самом не было задано ни одного вопроса. «Зачем ты приехал?» – только и спросил тот. И такая горькая обида сквозила в рассказе Александра, что было понятно: рана от этой встречи не зажила у него в душе до сих пор.

Третьего, Толика, в Интернете я не нашла. Созвонилась с одной из бывших одноклассниц, но она тоже мало что о нём знала. Бабушка его давно умерла, других родственников не было, особенно-то никто и не интересовался его судьбой. После армии он остался на сверхсрочную службу. Воевал в «горячих точках», говорят, даже президент Афганистана наградил его высшим орденом страны. Толик когда-то тоже хотел стать военным. Он был бесшабашным, отчаянным мальчишкой. Не терпел несправедливости и часто бросался на защиту слабых и обижаемых.

Запомнился один случай. Дело было зимой. С утра у нас в доме ощущалась какая-то непонятная тревога. Выходить на улицу родители не разрешили. Даже наша собака Жульба сидела взаперти в сенях и тоже тревожно лаяла. Слышались какие-то звуки, похожие на стук доски о доску, лай собак. Мы догадывались, в чём дело – приехали живодёры, отстреливающие бездомных собак. Но какие в деревне бездомные собаки – они просто живут на улице. Кто их будет держать в избе? Вдруг рядом с нашим домом послышались громкие выстрелы, собачий визг. Папа, накинув полушубок, выскочил на улицу. Мы, несмотря на запрет мамы – за ним. На снегу лежала наша Жульба. Как она сумела выбраться из сеней, непонятно. Снег под ней был ярко-алого цвета. Горячие капли крови прожигали снег, и над ямками стоял парок. Она смотрела на нашего отца глазами, полными слёз и, казалось, просила: помоги, сделай что-нибудь, ты же сильный, ты мой хозяин. Ноги её дёргались, она не в силах была поднять голову. Мы рыдали. «Вы что наделали? Это же собака не беспризорная, неужели не видно! – сказал папа, губы его тряслись. – Пристрелите уж скорей, чтоб не мучилась. А вы марш домой», – это уже нам.

Один из негодяев уже поднял ружьё, собираясь добить беднягу, но Толик, тоже прибежавший на выстрелы, полураздетый, в каких-то калошах на босую ногу, бросился к Жульбе, прикрыл её своим худеньким телом и закричал: «Не трогайте, гады!» Мужики опешили. «Отойди, давай, пацан, – сказал один из них, он явно собирался добить собаку, – некогда тут возиться, нам план надо делать». Толик, с ненавистью глядя на него, снова крикнул: «Не трогай!» «Мужики, уезжайте, – сказал отец, – хватит уже, и так дел наделали. Совести у вас нет совсем». Живодёры, матерясь, уселись на сани, на которых лежали тушки убитых животных, и уехали. Собаку выходили, и она ещё долго-долго жила у нас.

Как сложилась дальнейшая судьба Толика, никто точно не знает. Может, погиб от пули душмана, может, сгорел на ликвидации Чернобыльской аварии, может, сложил свою голову ещё где-нибудь. Если он погиб, то наверняка его смерть была героической – такой он был пацан. Но хочется верить, что он жив и здоров, растит детей и внуков, любит жену, разводит цветы на даче.

Да, не посрамили мальчишки громкую фамилию.

Если бы маршал Василевский был жив и каким-то образом узнал о своих «детях», он бы, наверное, гордился ими.