Текст книги "Ищу тебя"

Бабы деревенские уж как ругали её, как советовали – не делай, мол, глупости, он тебя бросил, опозорил пред всеми, а ты… Дура и дура!

«Дура, – мысленно соглашается Маруся с подругами, – а то кто же! Конечно, дура…»

Пригревшись у плеча Егора, Маруся засыпает. Верещит сверчок. И вдруг Маруся аж подскакивает от громкого всхрапа Егора. Сверчок от испуга тоже замолкает. Она поправляет подушку, храп прекращается. Сверчок, выждав какое-то время, опять заводит свою песню, пока новая порция храпа не прерывает её – и так по очереди: то храп, то пенье сверчка. «Ну, прямо конкурс устроили, – беззвучно смеётся Маруся. – Артисты…»

Райские яблоки

Вдали затих стук колёс, мигнули на прощанье огоньки последнего вагона, и на перроне снова воцарилась тишина. Альбина осталась одна и ещё некоторое время стояла на платформе, бездумно глядя вслед ушедшему поезду. Нестерпимо палило солнце, пахло креозотом, нагретым металлом и чем-то ещё, чем всегда пахнет на станциях.

Она вдруг ощутила необыкновенное чувство лёгкости и свободы, и удивилась этому. Аля любила своего мужа, расстраивалась, когда он уезжал, считала деньки до его возвращения. Она любила свою «несвободу», всецело принадлежала мужу и сыну, растворялась в них, живя их жизнью.

Когда сын был маленьким, всё вращалось вокруг него, его проблем, интересов и запросов. Потом он поступил в институт, каждое лето уезжал со строительным отрядом, и образовалась брешь, которую надо было чем-то заполнить. Муж вспомнил былое увлечение – турпоходы, и всё свободное время проводил в компании таких же любителей, а она всё никак не могла найти себя. Хотелось чего-то необыкновенного, красивого, возвышенного…

«С жиру бесишься, – сказала ей как-то подружка Наталья, успевшая уже два раза побывать замужем и развестись, – чего тебе не хватает – семья, квартира, машина, достаток!»

«И это всё, для чего стоило родиться? – с тоской думала она. – А годы летят, летят безвозвратно…»

Стареть ей не хотелось. Альбина часами разглядывала себя в зеркале, накупала импортной косметики, регулярно посещала салон красоты, и расстраивалась из-за каждой морщинки. Потом она придумала, как бороться с приближающейся старостью: стала устанавливать себе планку – до тридцати, потом до тридцати пяти, потом до сорока… И когда наступала намеченная дата, она видела, что до старости ещё далеко и можно не переживать. Но в один прекрасный момент она вдруг поняла, что молодость кончилась, и никакие планки не помогут. Эта мысль приводила её в уныние и нагоняла тоску.

Альбина так глубоко задумалась на автобусной остановке, что не заметила, как рядом остановился синий «жигулёнок», и только когда водитель посигналил, она подняла голову. Он приоткрыл дверцу, приглашая садиться.

Это был Сергей Вайнер, известная в городе личность.

Когда-то в молодости он ей очень нравился. Но нравился как произведение искусства, что ли, настолько был красив. А сейчас он стал даже ещё интересней, прибавилось мужественности, уверенности в себе. Она искоса поглядывала на него: «Бывают же такие красавчики! Вот повезло кому-то… Хотя, как говорится, красивый муж – чужой муж…»

– Кого-то провожали? – с улыбкой спросил он. Он кивнула головой, отчего-то не захотев говорить, что провожала мужа.

Он включил музыку – полилась до боли знакомая мелодия: под эту музыку танцевали во времена её молодости. Мягкий, завораживающий голос Дассена вызывал щемящее чувство в сердце… Как давно всё было и как недавно!

Кассета кончилась, и пошипев немного, снова включилась. «Зайка моя!» – заблажил Киркоров. Альбина с удивлением взглянула на Вайнера. Он перехватил её взгляд и засмеялся:

– Да, уж точно не Рафаэль… Хотя голос, конечно, есть. В основном-то теперь певцы безголосые, всё решает хорошая аппаратура.

– Мне иногда кажется, – поддержала она разговор, – что один и тот же певец поёт одну и ту же бесконечную песню – ни мелодии, ни смысла… А впрочем, мы наверно устарели, молодым же нравится.

– А я вспомнил – вы ведь когда-то тоже пели, и весьма неплохо.

– Д-а-а? – удивилась Аля. – Я думала, что вы меня совсем не замечали, а вы оказывается даже помните, как я пела.

– Так вы, значит, думали обо мне?

Она смутилась, но, посмотрев на него с вызовом, неожиданно для себя произнесла:

– Думал а-думал а… Вы мне тогда очень нравились.

Он улыбнулся:

– А сейчас уже не нравлюсь?

– Ну, если честно, то и сейчас нравитесь.

Он вдруг покраснел, а она, с улыбкой глядя на него, продолжала:

– Где-то я читала, что первый признак влюблённости у женщин – смелость, а у мужчин – робость.

«Что я несу, господи?» – с ужасом подумала она и замолчала, стала смотреть в окно. Он тоже молчал до самого её дома. Оба они испытывали какое-то непонятное чувство неловкости.

Вернувшись домой, она позвонила Наталье, но той, как всегда, не оказалось дома. Альбине хотелось поделиться с кем-то… а чем, собственно, поделиться? Ну, подвёз малознакомый красивый мужчина… Однако, её переполняло чувство непонятной радости, предчувствия чего-то необыкновенного…

Шла уже вторая неделя, как уехал муж, и она заскучала. На работе было ещё ничего, а дома от тоски не знала, куда деться.

Наталья её отругала: «Что-то ты, подруга, совсем скисла. Знаешь что, поедем-ка давай в профилакторий на выходной, отдохнём пару дней». Альбина нехотя согласилась.

Вечером в профилактории были танцы. Гремела музыка, молодёжь танцевала. Люди постарше собрались в холле вокруг телевизора – шёл очередной сериал.

Подруги с балкона, полукругом нависшего над танцзалом, смотрели на танцующих, обменивались впечатлениями. Потихоньку в сердце Альбины начала заползать тоска – то ли от того, что дождь на улице, то ли от невозможности спуститься вниз и вот так же лихо отплясывать, то ли ещё от чего…

«Вот бы Вайнер здесь оказался, – неизвестно кто сказал у неё внутри. – Господи, о чём это я?» – отогнала она от себя эту мысль. И вдруг она увидела в зеркале, висящем напротив, что у неё за спиной открылась дверь и вошёл он в сопровождении двух мужчин. Он тоже увидел её, удивлённо вскинул брови, затем с улыбкой направился к ним: «Не ожидал Вас здесь увидеть!» «А я ожидала», – чуть было не сорвалось у неё с языка, но она вовремя остановилась. Вайнер познакомил женщин со своими спутниками-москвичами. Наталья сразу вся подобралась, стала даже выше ростом, и защебетала, защебетала…

Музыка смолкла, молодёжь разбрелась по углам, отдыхая от бурных «половецких плясок». Мужчины пригласили подруг в гости – «на чашку чая». Альбина не хотела идти, но Наталья так выразительно смотрела на неё, что она согласилась.

Вечер прошёл весело и непринуждённо. Москвичи острили, пересказывали столичные сплетни, не скупились на комплименты. А вот Сергей весь вечер просидел молча, изредка встречаясь взглядом с Альбиной и тут же отводя глаза.

Альбина смеялась шуткам, сама что-то говорила, но внутри у неё всё звенело, как натянутая струна… «Как он здесь оказался? Что это – судьба?»

В понедельник, выйдя после работы на улицу, Альбина увидела знакомую машину. Вайнер подъехал к ней, приоткрыл дверцу. Она, помедлив, села. Ехали молча. «Я здесь случайно оказался», – наконец объяснил он своё появление, хотя она ни о чем не спрашивала.

И так повторялось потом довольно часто. Он встречал её после работы, подвозил до дому и уезжал.

Тем временем вернулся муж, и она стала избегать встреч с Сергеем, хотя все её существо стремилось к этим встречам. Наталье Вайнер почему-то не нравился, она была настроена против него очень резко: красавчик, наверное, меняет женщин, как перчатки.

Однажды они целой компанией пошли в ресторан – отмечали чей-то день рождения. Альбина сидела за столом, скучала, остальные кто курил на улице, кто танцевал. Вдруг она увидела Сергея – он направлялся к ней через весь зал. «Разрешите?» Она встала и пошла за ним. Зазвучала мелодия, та самая, как тогда, в машине. Глаза их встретились. «Вы сегодня такая красивая», – произнёс он, легко обходя танцующих. «Только сегодня?» – хотела сказать она, но промолчала.

– Вы избегаете меня. Почему?

– А разве непонятно?

– Непонятно.

– Надо вовремя остановиться.

– А надо ли?

Она молчала.

– Я люблю вас! – вдруг произнёс он.

Сердце у неё затрепыхалось, она испуганно оглянулась, ей казалось, что все услышали эти громовые слова. Но все продолжали заниматься своими делами, не обращая на них ни малейшего внимания.

– Вы ведь знаете, что я люблю вас, – снова сказал Сергей.

– Не надо больше это говорить. Это пройдёт.

Она, не дожидаясь окончания музыки, пошла к своему столу.

«Он меня любит, любит!» – пело у неё внутри.

Ночью, лежа без сна, она обдумала создавшуюся ситуацию и осталась собой недовольна. Не надо ей ничего этого, ей хорошо в своей родной семье, и вообще, время её уже ушло. Ушло? Она встала и долго разглядывала себя в зеркале: в свои сорок два года она была еще очень и очень ничего себе.

Сергей, отбросив обычную сдержанность, искал с ней встречи, звонил, поджидал у подъезда. Она не подходила к телефону, демонстративно отворачивалась при виде его машины. Наталья полностью одобряла её: нечего, а то привык – только пальчиком поманит и всё, кругом штабеля лежат…

Когда муж сообщил ей, что уезжает на две недели на сборы, она вскипела. Он был удивлён, она давно так не реагировала на его отлучки, но отказываться было поздно. Он уехал. Она поплакала, интуитивно понимая, что пока он дома, с ней ничего плохого не случится.

Промозглая ноябрьская погода наводила тоску. Утром не хотелось выбираться из-под одеяла, ничего не хотелось делать.

К телефону не подходила, хотя он надрывался от звонков. «А вдруг это Юра звонит или сын», – она нехотя выбралась из-под пледа, подошла к телефону. Это был Сергей.

– Аля! Нам нужно поговорить. Я жду вас на углу возле магазина «Весна». – И повесил трубку.

Она некоторое время подержала трубку в руке, потом позвонила Наталье: «Что делать?», заранее зная ответ – Наталья его терпеть не могла. Но та, к её удивлению, только выдохнула в трубку: «Иди!»

На улице шёл мокрый снег вперемешку с дождём, дул холодный пронизывающий ветер. Прохожих почти не было, сгущались сумерки. Она увидела машину, облепленную снегом, подбежала, с трудом удерживая зонтик.

В машине было тепло и сухо. Некоторое время они сидели, слушая, как барабанит по стеклу косой дождь, и только он, да шуршанье «дворников» нарушали тишину.

Дача Сергея находилась возле самого леса, в некотором удалении от остальных участков. В маленьком домике было жарко натоплено, громко трещали сухие берёзовые дрова, в открытой печурке весело плясал огонь, бросая на стены причудливые тени.

Они открыли дверь – на улице шёл густой снег. Казалось, что огромные снежинки кто-то нанизал на длинные, подвешенные к небу нити, и они висят, чуть покачиваясь… Сквозь плотную пелену снега не видно было ни деревьев, ни соседних участков, и их охватило ощущение, что на всей земле остались лишь они одни…

Часов в десять утра Альбину разбудил скрип двери: вошёл пахнущий снегом и морозом Сергей. «Вставай, засоня, разве можно спать в такое утро!» Сквозь неплотной задвинутые шторы пробивались яркие лучи солнца, щекотали ресницы. Она выпроводила его на улицу и стала одеваться. «Иди сюда», – позвал её с крыльца Сергей. Она вышла на крылечко и ахнула – вокруг была сказка! Ели и сосны были усыпаны сверкающим снегом, с веток берёз свисали гирляндами мириады снежинок. Ни шороха, ни ветерка. «Берендеево царство», – подумала Аля и вдруг вскрикнула: на заснеженной яблоне, что росла перед самым крыльцом, висели огромные красные яблоки. Откуда они здесь зимой, разве это возможно! Она перевела недоумевающий взгляд на Сергея – глаза его сияли, на лице было написано блаженство: сюрприз удался! Он подхватил её на руки и понёс к яблоньке: «Видишь, для тебя даже яблоки зимой растут!» Она потянулась к самому большому румяному яблоку и увидела, что все они прикреплены к веткам скрепочками.

Она сорвала яблоко, и с ветки на них посыпался потревоженный снег. Аля обхватила шею Сергея руками и счастливо зажмурилась. Налетевший порыв ветра качнул ветки, и яблоки с мягким стуком стали падать в снег. Они старались их поймать, а яблоки всё падали и падали…

То, что у неё появилась вторая жизнь, не особенно тяготило Альбину. Она работала, вела домашнее хозяйство, куда-то ходила, всё это было как бы внешне, а себя она ощущала в каком-то коконе, в котором посторонним нельзя было находиться – это было только её и ничьё больше. Это было главной её жизнью уже в течение пяти лет. Несколько раз они с Сергеем ездили отдыхать вместе, выбирая такие места, где исключалась вероятность встречи с кем-нибудь из знакомых. Вообще, она не подозревала, что в ней столько хитрости и изворотливости, иногда казалось, что всё висит на волоске и их связь обнаружится, но она всегда находила выход. Такая двойная жизнь нисколько не мучила её, и иногда она даже с некоторой долей презрения смотрела на знакомых женщин, ведущих праведный образ жизни. Она считала, что ей выпал лотерейный билет, и она выиграла по нему – выиграла любовь.

С мужем отношения со временем стали прохладными, если не сказать больше. Сын, приезжая, видел, конечно, натянутые отношения между родителями, но особенно не вдавался в размышления – почему так. Только однажды спросил у неё: «Мам, а ты папу любишь?», на что она ответила, что очень хорошо относится к отцу. Сын потёрся носом о её плечо: «Папка ведь у нас хороший, правда, мам?» Она согласно кивнула головой.

Сын уезжал, и они снова оставались одни, расходились по своим комнатам, нисколько не интересуясь, чем там кто из них занимается. Когда она, собираясь уходить, говорила, что идёт к подруге или в бассейн, он лишь усмехался и кивал головой, не глядя.

Однажды она устроила скандал, когда он в очередной раз собрался уезжать. Он долго молчал, не отвечая на её выпады, потом сказал: «Я думаю, тебе лучше, когда меня нет. Не строй из себя Пенелопу». Она вспыхнула: «Да, ты прав. Мне лучше, когда ты уезжаешь. Можешь вообще не возвращаться».

Она решила рассказать ему всё, как только он вернётся. Надоело скрываться, лгать, они совершенно чужие люди. Наконец-то она сможет устроить свою жизнь с Сергеем.

Возвращаясь с работы, она увидела, что в их окне горит свет, значит, вернулся. Ей стало немного страшновато, она не представляла себе его реакцию, когда она объявит о своём решении.

Муж сидел в кресле, рядом стоял чемодан. Он поднялся ей навстречу, протянул ключи: «Возьми, мне они больше не понадобятся. Я ухожу». – «Куда?» – машинально спросила она. «Тебе какая разница? Сыну я всё написал», – он кивнул на конверт, лежащий на столике.

Сергею она решила пока ничего не говорить. Ещё будет время. Надо всё обдумать. Странно, она так хотела этого, а вот теперь появилось ощущение, что она стоит на вершине горы, а со всех сторон холодный ветер, и никуда не скрыться… Она зябко повела плечами, взялась за какую-то работу, но всё валилось из рук. Весь обеденный перерыв просидела, тупо уставившись в бумаги.

От тяжких дум её оторвал звонок секретарши начальника. Взглянув на себя в зеркало, она пошла, гадая, зачем она ему понадобилась.

В кабинете начальника сидела какая-то женщина – невзрачная, серенькая, пройдёшь и не заметишь.

– Альбина Михайловна, – голос начальника был непривычно официальным – это к вам. Вы тут поговорите, а у меня дела. Он вышел. Альбина с любопытством смотрела на женщину: что этой серой мышке от нее надо?

– Я жена Вайнера, – сказала женщина, и Альбина почувствовала, как огнём занялось лицо. Вот это да! Она-то всегда думала, что жена у него красавица. За многие годы их отношений она умудрилась ни разу с ней не встретиться. Она разозлилась на себя за своё смущение, и, гордо встряхнув головой, сказала с вызовом: «Слушаю вас».

Маленькая женщина поднялась с места и, подойдя почти вплотную к Альбине, посмотрела ей глаза, Аля отвела свои, ей было стыдно за Сергея, что у него такая жена.

– Вот вы какая! – с чувством сказала женщина, – впрочем, я вас такой и представляла. Альбина молчала, ожидая, что будет дальше. Молчала и женщина. – Оставьте моего мужа в покое, – бесцветным голосом, наконец сказала она. – Вы влезли в нашу жизнь. У вас семья, муж, сын, а у меня… – Она сглотнула, как будто в горле у неё что-то застряло. Женщина схватила Алю за руки, что-то ещё бормотала, непонятное.

Альбина пыталась вырвать свои руки, но это невозможно было сделать. Аля растерялась: вдруг кто войдёт – вот стыд-то! Она всё-таки оторвала от себя женщину, усадила её на стул, ей было противно, стыдно и хотелось немедленно убежать отсюда.

Женщина плакала. Аля молчала. Она смертельно устала от этой сцены, и не знала, что делать дальше.

– А знаете, – вдруг произнесла жена Сергея, и голос её звучал совершенно спокойно, вообще-то мне вас жалко. Да-да! Вы думаете, что молодая, красивая, что он вас любит. Ну, может и любит. Только у него в жизни этих Любовей было – не сосчитать. А он от меня не уходит. И никогда не уйдёт. Не верите? Но ведь он не предлагал вам жить вместе, правда?

– Ну, это мы ещё посмотрим! – Альбина вышла из кабинета, резко хлопнув дверью.

«Да, конечно, не предлагал. Ни разу», – лицо её горело, внутри всё дрожало мелкой дрожью, дрожали руки, когда она набирала номер Сергея.

– Что случилось, Аленький?

– Мне надо срочно тебя увидеть.

– Ну, какие-такие у тебя срочные дела? – Сергей с улыбкой смотрел на неё.

– Сережа, мы с тобой когда-нибудь поженимся?

Он удивлённо посмотрел на неё:

– Вот это вопросик! Как-то всё неожиданно, сразу и не ответишь!

– Пяти лет не хватило, чтобы это обдумать?

– Ну, ты же понимаешь, у нас семьи, сразу решать такие дела нельзя.

– У меня нет семьи, мы с мужем расстались. Я хочу услышать от тебя: да или нет?

– Аля, – лицо его стало непроницаемым, – давай поговорим спокойно, мы уже в том возрасте, когда бросаться в омут головой нельзя. Да и потом – разве нам плохо с тобой? Что тебя не устраивает?

Альбина посмотрела на него в упор, он опустил глаза – и она поняла, что «серая мышь» была права. Тысячу раз права!

В переполненном автобусе было душно. Матерились пьяные подростки, кричали толстые тётки, не в состоянии продвинуться вперёд, как того требовали напирающие сзади новые пассажиры. На остановке в автобус никак не могла попасть бабулька с огромной сумкой, она умоляла: «Сыночки, пройдите вперёд, ещё немножко, надо же всем уехать», на что весёлая толпа молодчиков отвечала: «Бабка, сидела бы дома, тут люди по делам едут». Старушка не отступалась: «Да может я тоже на дело еду!» Автобус грохнул! «Бабка, да тебе молиться надо, а ты на дело собралась!» – веселились ребята. Ржали подростки, хохотал весь автобус, даже Альбина улыбнулась.

Подходя к дому, она машинально взглянула на свои окна – они не светились. Ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы дома были муж и сын, чтобы они обрадовались её приходу, чтобы в её жизни никогда не было ни Сергея, ни его жены, ни любви – ничего…

Не зажигая свет, она прошла в спальню и, как была, в одежде, легла на кровать. Всё тело ныло, как после тяжёлой работы. В доме стояла гробовая тишина. Из крана на кухне капала вода: кап… кап… кап…

Сватовство

Колька-Гаврюха приехал в отпуск из Якутии, куда он три года назад завербовался мыть золото. Когда уезжал, хвалился, что вернётся домой на собственной машине, и никак иначе.

Сколько он намыл этого золота – неизвестно, машины тоже, вроде, не видно возле родительского дома. Злые языки утверждали, что явился он на своих двоих и с тощей спортивной сумкой.

Вот уже целую неделю в деревне только и разговоров было, что о нём. Сам золотодобытчик на улице не показывался, отмечал приезд, глушил самогон вместе с младшим братом Михой, рассказывал ему о своей житухе в холодных краях, врал безбожно – Миха только головой качал да крякал, с завистью глядя на брата.

Наконец, самогон кончился, и братья решили сходить за горючим в магазин. Было часов около десяти утра. Ночью выпал снег, дома стояли в сугробах, занесло все дороги и тропинки. Деревня выглядела нарядной, праздничной. Из труб вился весёленький дымок, улетал в синее чистое небо.

Магазин был ещё закрыт, но у крыльца уже толпились самые нетерпеливые. Увидев братьев Сапожниковых, люди пораскрывали рты. Да и было на что посмотреть! Колька-Гаврюха вышагивал по глубокому снегу, одетый в длинное чёрное пальто, без шапки. Ветер трепал его длинные патлатые волосы. Но более всего поразил односельчанин белый шёлковый шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи, концы его опускались почти до самых пят. На веревочке Колька вёл собачонку, которая обычно сидела на привязи во дворе дома, лаяла без разбора на своих и чужих – без царя в голове, говорили соседи. Сзади плёлся Миха, тренькал что-то на гитаре. Картина была более чем живописная.

Послышались смешки, реплики. Чуть поодаль стояли девчата, завернувшие к магазину с фермы. Они с любопытством смотрели на братьев, особенно на Кольку-Гаврюху, как никак, человек почти городской, золото добывал! «Ой, ну и умора! – раздался чей-то весёлый голос. – Дама с собачкой и девушка с гитарой». Взрыв смеха долетел до братьев. Казалось, они совсем не обращают внимания на собравшихся, но братья всё, конечно, слышали и видели. Колькино внимание привлекла весёлая краснощёкая девчонка, громче всех хохотавшая над шуткой. «Кто такая, – подумал он, – что-то я её не знаю». Миха, будто угадав мысли брата, сказал, что это Любка, с ним в одном классе когда-то училась. «Вишь ты, выросла какая», – неизвестно на кого обиделся брательник.

«Гаврюха, ты что ли?» – подслеповато щурясь, к братьям подошла бабка Лукерья, соседка. Он, презрительно посмотрев на неё, не счёл нужным ответить. Стали подходить мужики: «Здорово, Николай! С приездом». Наконец магазин открылся, братья запаслись выпивкой и отправились обратно.

Необычное своё имя Колька-Гаврюха получил по воле судьбы, а вернее, из-за расхождения своих ближайших родственников в вопросах свободы совести и вероисповедания. Когда он родился, отец зарегистрировал его в сельсовете под именем Николай. Ничего особенного, имя как имя – в деревне через одного то Колька, то Ванька, или Васька. Однако его богомольная бабка, улучив момент, когда отца не было дома, окрестила младенца в соседней деревне, где была действующая церковь. По святцам поп выбрал ему звучное имя – Гавриил.

С тех пор бедного парнишку звали то так, то эдак, а то и сразу Колька-Гаврюха. Он ужасно злился, частенько лез в драку из-за этого, на имя Гаврюха не окликался. Но народ в деревне не обучен манерам, чувство такта ему незнакомо, поэтому драться парню приходилось довольно часто. Братья вообще отличались драчливостью – чуть что, сразу в зубы.

Наступил вечер, в домах зажглись огоньки. Быстро стемнело, но постепенно на небе стали появляться звёздочки – сначала маленькие, чуть заметные, потом они как будто приблизились, стали яркими, крупными и казалось, что они висят низко над землёй, словно стараясь увидеть, что делается на земле. На земле каждый занимался своим делом – кто уже храпел во всю ивановскую, кто смотрел телевизор, кто баюкал ребёнка. Колька-Гаврюха и его брат Миха продолжали гулять. Завернул на огонёк их дядька Егор, тоже большой любитель выпить. Мать, закончив управляться со скотиной, пыталась пристыдить сыновей, да куда там. Вскоре Миха не выдержал, уронил кудлатую голову на стол и заснул.

– Ну, как там Якутия-то, племяш? – дядька, пытаясь подцепить скользкий огурец, что никак ему не удавалось, в который раз спрашивал племянника об одном и том же.

– Да что Якутия! В Якутии, дядь Егор, хорошо. Только холодно, – бубнил Колька, – да это, ещё… баб там мало. Нету баб, дядька.

– Да-а-а… Тут, оно, конечно… – Дядька Егор никак не мог сообразить, плохо это или хорошо, что с женщинами-то напряженка в этой самой Якутии. Наконец, в глазах его промелькнул какой-то проблеск. – Дак мы тебя тут женим, у нас этого добра навалом. Да хоть сейчас пойдём, посватаемся. Собираемся!

– А кого сватать-то пойдём? – Колька-Гаврюха недоверчиво глядел на Егора. Он вдруг вспомнил, как девчонки смеялись над ними возле магазина. Обида снова захлестнула сердце. Особенно эта, как её, Любка! Зараза такая! Он как будто вновь увидел её румяное лицо, смеющийся белозубый рот… – О! Любку пойдём сватать, Михееву.

Дядька ещё кое-что соображал, хоть и нагрузился уже изрядно.

– Не-е… Любка не пойдёт за тебя.

– Кто, Любка? Да я… Да она… Пошли, тебе говорю!

Мать пыталась их утихомирить, стыдила, отговаривала, но им было море по колено. Колька-Гаврюха намотал свой длинный шарф вокруг тощей шеи, и они отправились вдоль деревни. Люба жила на самом её краю – почти километр от Колькиного дома. В деревне было тихо, только изредка лаяли собаки – просто так, на всякий случай.

А Люба в это время, стоя со своим женихом Гришей, курсантом военного училища, в уютном углублении, вырытом в стожке сена, рассказывала ему о братьях Сапожниковых, как они гуляли по деревне с собачкой на привязи. Звонкий её смех разносился в ночи, она испуганно зажимала рот ладошкой, потом, забывшись, снова хохотала громко и заливисто. Гриша хмурился, ему надоело слушать про этих недоумков, и так все уши прожужжали – вся деревня только про Кольку-Гаврюху и судачит, будто других тем нет. Гриша был слегка обижен – от тоже приехал в отпуск, весь из себя красивый, подтянутый, начищенный – будущий офицер. И на тебе – какой-то лохмач заставил всех забыть про него. И Люба туда же… Стоит ли тратить на это драгоценное время, ведь ему послезавтра уезжать. А ещё говорила, что любит… И хоть Люба уже доказала ему, что любит, очень даже доказала, ему всё равно было обидно. Гриша и так опасался, что Люба его не дождётся, поэтому он и постарался закрепить своё право на неё, теперь никуда не денется. Летом он приедет, и свадьбу сыграют, всё, как положено…

– Ой, Гриша, – Люба высвободилась из крепких Гришиных рук, – так спать хочется. Пойду я, наверное. Она сладко зевнула – сколько уже ночей почти не спала. Да и мать начала что-то коситься, как бы не догадалась…

Как ни упрашивал Гриша, она всё-таки убежала, чмокнув его в нос. Скоро в её окне погас свет. Гриша постоял ещё некоторое время и грустно поплёлся к своему дому.

Люба уже заснула, когда в дверь кто-то сильно застучал. Испуганная мать подскочила к окну, пытаясь разглядеть сквозь замёрзшее стекло, кого там принесла нелёгкая. Отец, сердито бурча что-то, одевал поверх белья телогрейку. Люба перевернулась на другой бок и сладко засопела.

– Я вижу, нас здесь не ждали, – Егор с укором смотрел на хозяев. – Проходи, проходи, племяш, – распоряжался он, забыв, видимо, что сам здесь гость. Родители Любы ошарашено смотрели на незваных гостей.

Дядька со стуком поставил на стол бутылку водки, разделся, повесил полушубок на гвоздь около двери. Колька-Гаврюха своего модного пальто не снял, сидел так. Все молчали. Громко тикали часы.

– Дык, это… У нас, как говорится, купец, у вас товар, – Егор потёр от волнения вспотевшие руки, посмотрел мутными глазами на хозяев. Те ничего не понимали: какой купец, какой товар, чего городит-то? Пьянь несчастная, ввалились среди ночи, несут чего попало.

– Любку мы пришли сватать вашу. Поднимайте её! – Егор, наконец, сообщил цель прихода.

Отец Любы, поняв, зачем явились гости, грохнул кулаком по столу:

– А ну пошли вон отсюда!

Задребезжала посуда в буфете, от шума проснулась Любаша, испуганно выглянула из своей комнатки, смотрела, ничего не понимая: откуда здесь Колька-Гаврюха, или это ей снится?

– Л-ю-ю-ба! – Егор тяжело поднялся со стула, пошёл к ней. – Пойдёшь за Николая? Погляди, какой молодец!

Люба, поглядев на пьяно улыбающегося жениха, расхохоталась. Но гости не обиделись, они просто этого не заметили. Егор продолжал плести про купца с товаром, но ничего путного не мог сказать.

– Идите, мужики, домой, – сдерживаясь, сказал отец Любы.

– А ты, обратился он к дочери, – марш в свою комнату, а то выскочила полуголая, ни стыда, ни совести.

С трудом, но удалось выпроводить поздних гостей. Они ещё долго барахтались в снегу возле крыльца, звали Любу, матерились, разбудили всех окрестных собак. Скоро собачий лай нёсся со всех концов деревни. «Увезу тебя я в тундру…» – орали сваты.

Новость мгновенно облетела деревню. И откуда люди что прознали, неизвестно, только разговоров было много. На каждом углу судачили о Кольке-Гаврюхе и о Любе, строили предположения, гадали, как отреагирует Гриша. Кто-то уверял, что у них всё сговорено, Люба согласилась, да и что ей не согласиться – небось, богатый стал, Гаврюха-то…

Гриша через свою младшую сестрёнку вызвал Любу на разговор.

– Чего в деревне болтают, что Гавря свататься приходил? – он с подозрением смотрел на девушку.

– Приходил, Гриша, приходил! – Люба расхохоталась, вспомнив этого недоумка, его пьяные слюни. – Жених, тоже мне.

Люба стала в лицах пересказывать вчерашнее происшествие. Но Гриша слушал её хмуро: что-то уж слишком весела Любаша, слишком старается показать, что это ей совершенно безразлично. На сердце у него было невесело: завтра уезжать, а тут такое…

Вечером он подкараулил возле дома Гаврюху, взял его за грудки:

– Ты зачем вчера к Любаше ходил?

– А тебе какое дело, – хорохорился Гаврюха. – Свататься приходил!

Гриша тряхнул его с такой силой, что у того клацнули зубы.

– Да я тебя, мозгляка… Жених нашёлся…

– Ну ты полегче! – Гаврюха обрёл, наконец, голос. – Ты кто такой, чтобы мне указывать? Всё, ты сюда не суйся, Люба теперь моя. Свадьбу весной сыграем. А ты вали, пока не получил.

– Ах ты… – Гриша отшвырнул его от себя, побежал к дому Любы.

– Так ты говоришь, не нужен тебе Гаврюха? А он говорит, что договорились вы обо всём! – Гришу всего трясло. – Ты что мне голову морочишь? Продалась за золото, получается!

– Да ты что говоришь-то, Гриша, опомнись. Какое золото, ты чего!

– А ничего! Свадьба у вас весной, не забудь пригласить!

– Какая свадьба, – Люба заплакала, – врёт он всё, негодяй. А ты поверил… Кому поверил-то?

Люба повернулась и пошла к дому, плечи её тряслись.

– Невеста! – зло крикнул он ей вслед…

Деревня волновалась, ждала развязки, строила разные догадки. Но ничего особенного больше не произошло, разве только Кольку-Гаврюху кто-то разукрасил так, что фонари не сходили с лица целую неделю. Гадали, кто мог это сделать, ведь Гриша уехал на следующий день, ну, может, кто-то из его друзей постарался. Пьяный Миха болтал парням, что Колька Любу уже «уговорил».

Вскорости Гаврюха покинул родную деревню, и деревня о нём надолго забыла. Надолго, но не навсегда…

Время шло, а писем от Гриши всё не было. Люба вся извелась, ждала с замиранием сердца почтальона, а после горько плакала в своей комнате. Она подурнела, под глазами появились чёрные круги, почти не прикасалась к еде.