Текст книги "Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года"

Кроме всего прочего, май принес правительственный кризис. Некоторым членам Временного правительства надоело находиться в зависимом положении, которое в глазах общественности именовалось не иначе как «буржуазно-демократическая половина правительства», и подвергаться постоянным нападкам со стороны второй «половины правительства», Совета. Министр иностранных дел Милюков совершил непростительный грех: опубликовал ноту, касающуюся внешней политики России, в которой особо подчеркивалось намерение продолжать борьбу на стороне союзников и ни слова не говорилось о целях, дорогих сердцу «революционной демократии», об отказе от аннексий и контрибуций и свержении царей и капиталистов. Самое неприятное, что нота была опубликована в день празднования Дня международной солидарности трудящихся.[263]263
  В России он отмечался 18 апреля, что соответствовало 1 мая на Западе.


[Закрыть]

Отставка правительства была связана с юридическими сложностями: никто не понимал, кто вправе принять отставку.

Это препятствие обошел князь Львов (к настоящему моменту он превратился в столь непонятную фигуру, что о нем даже не упоминали, критикуя «министров-капиталистов»), решив ослабить революционную демократию, освободив от обязанностей Милюкова и Гучкова (подорвавших здоровье под его руководством), а вместе с ними и социалистов, входящих в кабинет министров. Теперь министром труда стал Скобелев, Церетели занял пост министра почт и телеграфов, Чернов (лидер партии эсеров, представитель крестьянского большинства) стал министром земледелия, а Керенский, ставший теперь ведущей фигурой в правительстве, получил портфель военного министра.

Теоретически новый кабинет представлял впечатляющую картину национального единства и, по сути, должен был утихомирить крикунов, призывающих отдать «всю власть Советам». В конце концов, самые видные члены Совета были теперь в правительстве. Столкнувшись с этим неутешительным фактом, большевики немедленно выдвинули лозунг: «Долой десять министров-капиталистов!», объяснив массам, что, по существу, правительство осталось прежним оплотом плутократии и социалисты, вошедшие в него, лишились права представлять народ.

Во всяком случае, «предательство» министров-социалистов, о котором сожалели Мартов и Суханов, повысило настроение Ленина и укрепило веру в будущее. Он яростно нападал на министров еще и потому, что испытывал уважение к их административным способностям, с презрением отвергая наличие таких способностей у меньшевиков и эсеров. Меньшевистский министр Скобелев заявил, что намеревается обложить стопроцентным (!) налогом «крупных капиталистов». Ленин публично предложил Скобелеву дать ему уроки марксистской экономики и воспользоваться здравым смыслом. Большевики, писал Владимир Ильич, отвергают подобные неосуществимые планы, ведущие к разрушению национальной экономики. Государство должно осуществлять только контроль над промышленностью и торговлей. При большевиках большая часть капиталистов сможет работать с выгодой и честно.[264]264
  См.: Ленин В.И. Собр. соч. Т. 24. С. 392.


[Закрыть]

Наверное, мало кто из его читателей верил, что именно так он и думал. Только пустоголовый меньшевистский фразер считал, что социалистическое государство могло обойтись без серьезных знаний и опыта, накопленного капиталистами. Ленин это прекрасно понимал.

Революция вышла из затруднительного положения. Волна крестьянских волнений, вызывающая воспоминания о событиях 1905 года, но превосходящая по силе, охватила Россию. Государство разваливалось на глазах. На Украине поднялось движение за независимость. Кронштадтские моряки 13 мая объявили, что признают единственное правительство – Петроградский Совет и не знают никакого коалиционного Временного правительства с его министрами-социалистами. Но, несмотря на то что «кронштадтская республика» вскоре изменила свою позицию, это было лишним доказательством того, что большевистский лозунг «Вся власть Советам!» нашел отклик в народных массах. Большевистская пропаганда среди солдат и матросов приносила свои плоды. В окопах распространялся специальный номер «Правды» с обращениями к солдатам, обвинениями в адрес Временного правительства и намеками на заговоры между капиталистами и генералами. В настоящий момент было бессмысленно пытаться восстановить строгую военную дисциплину. Новый военный и морской министр Керенский 9 мая опубликовал декларацию прав солдат и матросов, разрешающую все формы политической пропаганды и деятельности в армии. Каждый солдат имел право принадлежать к любой политической или профессиональной группе по собственному выбору. В свободное от выполнения служебных обязанностей время солдат мог заниматься политикой (предполагалось, что солдаты могут воспользоваться этим правом даже в окопах, во время затишья). «Право на внутреннее самоуправление, наложение наказаний» стало прерогативой выборных солдатских комитетов. Таким образом, декларация узаконила и расширила, на этот раз от лица правительства, положения приказа № 1. Офицерский корпус просил не опубликовывать декларацию, но все было тщетно. Им возразили, что декларация просто ратифицировала статус-кво и что попытка изменить существующее положение может обернуться серьезными неприятностями. Меньшевистский министр грустно заметил: «Когда нам предложат закончить революцию, нам придется ответить, что революция не начинается и не заканчивается с помощью декрета».[265]265
  Генерал Антон Деникин. Рассказ из «Очерков русской смуты». Париж, 1921. Т. 1. Ч. 2. С. 61.


[Закрыть]

Даже оборонцы верили, что на армию можно воздействовать силой убеждения. Церетели объяснял генералам: «Солдат поверит вам, если поймет, что вы не являетесь врагами демократии. Это единственный способ, благодаря которому Совет упрочил свою власть». Излишне описывать, какую реакцию подобные заявления вызывали у военных, так что понятно, почему многие офицеры в конечном счете ненавидели эсеров больше, чем большевиков.

Несмотря на предупреждение, что в случае немецкого штурма «русская армия рассыплется словно карточный домик», Временное правительство объявило о намерении перейти в наступление. С февраля бои шли практически по всей линии фронта, и Германия была уверена в победе. Безрассудное решение перейти в наступление можно с большим трудом оправдать лишь тем, что бездеятельность подрывала моральный дух солдат, что немцы двигали дивизии на Западный фронт, собираясь нанести смертельный удар союзникам, и тому подобным. Но главная причина заключалась в фантастической вере в силу фразеологии и привычке проводить параллели с французской революцией. Тогда армия свободных людей нанесла сокрушительный удар по войскам европейских монархических государств. Теперь «самая свободная армия в мире» собиралась продемонстрировать свое превосходство над вооруженными рабами прусского милитаризма. Все испытывали пагубное влияние революционного пафоса. Следует помнить, что большевики в какой-то момент тоже находились под его влиянием. В проекте социалистического государства Ленин предусмотрел ликвидацию постоянно действующей армии и замену ее милицией с выборными офицерскими должностями.

Олицетворением этого революционного пафоса был Александр Керенский. В приказе по армии он призвал солдат «силой оружия проложить путь к миру, правде и справедливости», идти вперед во имя «безграничной любви к собственной стране и революции». Стороннему наблюдателю могло показаться, что Керенский творил чудеса, поднимая моральный дух армии. его речи вызывали прилив энтузиазма в войсках, готовых пойти на смерть за революцию. Суханов, больше всего боявшийся, что победное наступление окажется выгодным буржуазии, платил Керенскому злобную дань: «Под ноги Керенского, призывающего их идти на смерть, солдаты бросали свои знаки отличия; женщины снимали драгоценности и от имени Керенского предлагали их для этой страстно желаемой (никто не знал почему) победы». В солдатской гимнастерке, с рукой на перевязи (он страдал от бурсита, благодаря чему выглядел раненым героем), военный министр являлся олицетворением решительной русской демократии, готовой сокрушить врага.

Ленин ни на минуту не забывал об опасности, связанной с победой в войне. Он, как и прежде, был невысокого мнения о способностях Керенского и реально оценивал возможность победоносного наступления. Но даже временный успех мог задержать или полностью изменить курс на большевизм, принятый рабочими и солдатами. В июне Ленин, который несколько недель назад говорил: «Мы знаем, как нужно переждать», был уже готов поиграть в восстание. В июне и июле он был близок к тому, что сам объяснял и критиковал как «авантюризм». Его, должно быть, тревожили воспоминания 1905 года. При всех разговорах о тщательной подготовке и необходимости покорить массы перед попыткой захвата власти Ленин понимал, что в каждой революции есть момент, который может уже никогда не повториться, если его упустить.

Выбранное время совпало с I Всероссийским съездом Советов. Из семисот семидесяти семи делегатов съезда более ста делегатов было от партии большевиков, около тридцати от межрайонной организации объединенных социал-демократов. Однако подавляющее большинство делегатов принадлежали к меньшевистско-эсеровскому блоку. Ленин пришел на съезд из редакции «Правды» и произнес более демагогическую речь, чем обычно. его заявление, что есть партия, которая готова «взять власть целиком», и это партия большевиков, вызвала невероятное изумление присутствующих; раздались даже отдельные смешки. Следует безотлагательно арестовать сотню наиболее состоятельных капиталистов и заставить их признаться в интриганстве, из-за которого русский народ выносит ужасы войны. «Мы социалисты или бандиты?» – поинтересовался Керенский. Предложение Ленина вызвало неприятие даже у крайних радикалов. Честно говоря, Ленину не стоило выступать перед такой аудиторией, но его слова, напечатанные в сотнях экземпляров «Правды», усилили подозрительность и классовую горечь пролетариата.

В «Правде» 9 июня было опубликовано воззвание ЦК большевиков с призывом к мирной демонстрации. В воззвании говорилось, что Временное правительство является инструментом в руках капиталистов и помещиков. Декларация прав солдат есть нарушение их гражданской свободы (!). Необходим мир, но без сепаратных договоров с Вильгельмом, без тайных соглашений с французскими и английскими капиталистами. Это был призыв к восстанию, скрывающийся под заявлением, что демонстрация должна быть мирной: «Выдвигайте требования спокойно и убедительно, как надлежит власти». О какой «мирной демонстрации» могла идти речь, если в ней примут участие тысячи вооруженных солдат? И это в условиях усиливающегося накала страстей.

Совершенно ясно, что у большевиков пока не было никакого конкретного плана захвата власти. Французская революция начиналась с предложения: «On s'engage, puis on voit» – начнем, а потом посмотрим, что из этого получится. Цель – свержение Временного правительства, чтобы сорвать запланированное наступление русской армии, а потом… Власть может перейти к большевикам и их союзникам. Большевики знали, что могут рассчитывать на некоторые воинские части Петрограда, которые при известии о готовящемся наступлении испытывали вполне естественный страх перед возможной отправкой на фронт. Кроме того, большевики имели в своем распоряжении вполне реальную силу, Красную гвардию.

Столкнувшись с возникшей опасностью, съезд Советов неожиданно оказался на высоте положения. Эсеро-меньшевистское большинство выступило от имени съезда против назначенной большевиками демонстрации. Не подчиниться решению значило противопоставить себя съезду Советов. В ночь с 9 на 10 июня члены блока «революционной демократии» отправились в казармы, на фабрики и заводы, чтобы объяснить солдатам и рабочим, какую игру затеяли большевики. Контрреволюционные казачьи полки и курсанты юнкерских школ были приведены в боевую готовность. Ленин с соратниками оказались в сложной ситуации. Было очевидно, что демонстрация задумана с целью передать власть Советам. Но не подчиниться решению большинства значило противопоставить себя съезду Советов. ЦК большевиков постановил отменить эту «мирную» демонстрацию, тем более что в воинских частях, поддерживающих большевиков, воинская дисциплина, мягко говоря, хромала. Они могли принять участие в демонстрации и основательно потрепать невооруженных противников, а если бы, паче чаяния, завязалось настоящее сражение? Даже в октябре этот вопрос серьезно волновал организаторов вооруженного восстания. Готовность солдат пойти за большевиками была напрямую связана с их нежеланием воевать. Однако утверждение, что демонстрация будет мирной, нельзя назвать полностью лицемерным; речь шла о том, чтобы только запугать нескольких капиталистов и «предателей пролетариата». Итак, Центральный комитет большевиков отменил демонстрацию.

Большевики, сделав вид, что вынуждены подчиниться, продемонстрировали поведение, достойное подражанию. Они согласились с волей большинства, и это несмотря на то, что большинство составило неправильное мнение об их намерениях. Они были вынуждены просить массы отказаться от демонстрации гнева, направленного в адрес «министров-капиталистов» и «оборонцев». И опять многие небольшевистские социалисты нашли их объяснения убедительными. Церетели высказал на съезде требование разоружить большевистскую Красную гвардию, чтобы не повторялась угроза вооруженной демонстрации. Мартов и Суханов в штыки встретили требование председателя Совета. Как может революция разоружать пролетариат? Не ведет ли это к буржуазной диктатуре, к реставрации царизма?

Ленин характерным для него образом отреагировал на неудачную попытку провести демонстрацию. Так ли уж соответствовал лозунг «Вся власть Советам!» требованиям времени, во всеуслышание интересовался Ленин. Советы, в которых большевики были в меньшинстве, неожиданно восприняли этот лозунг всерьез. «Даже если Советы возьмут всю власть… мы не станем подчиняться их диктату в отношении проводимой нами агитации, запрета демонстраций в столице и на фронте… Мы тогда уж предпочтем стать нелегальной официально преследуемой партией».[266]266
  Ленин В. И. Собр. соч. Т. 25. С. 60.


[Закрыть]

Но скоро доверие Ленина к Советам восстановилось. Они ограничили себя резолюцией и были далеки от попытки захвата власти, не говоря уже о «всей» власти. Спустя три недели большевики были готовы предпринять очередную попытку.

Июль поставил точку на благодушном периоде революции с ее демократией, патриотическим энтузиазмом, доверием к правительству, на уверенности, что народ, а не руководители, должен заключить справедливый, «вечный» мир. Теперь стало ясно, что все не так. Начиная с июня надеявшиеся на мирный исход испытывали отчаяние. О национальном единстве или о «революционной демократии» не было и речи. Левые экстремисты открыто прибегали к использованию силы. Правые жаждали военного переворота, который освободил бы Россию от «евреев и анархистов». Слухи о провале июньского наступления разрушили легенду о непобедимости «самой демократичной армии в мире».

Ситуация резко изменилась. Съезд Советов учредил Временный исполнительный комитет, хотя бы номинально Россия получала централизованную власть. В июле этот комитет и Временное правительство казались спасителями демократии. До последнего момента обещание «настоящего» парламента, Учредительного собрания, сохраняло надежду на демократический исход революции. Но было уже поздно: терпение у народа лопнуло. Начальный этап революции был многообещающим, но ему на смену пришел новый период, принесший озлобление, вызванное войной, нехваткой продовольствия и недееспособностью правительства.

Глава 2
Навстречу Великому Октябрю

«Те, кто делает революцию наполовину, просто роют себе могилу». Это справедливое замечание Шатобриана о французской революции выражает чувства Ленина во второй половине 1917 года. Оглядываясь назад, он опасался изменения пробольшевистских настроений, но не только этого. Большевики подняли волну анархии, и эта волна с равным успехом могла как привести их к захвату власти, так и утопить в пучине. Демагогические призывы и обвинения в адрес Временного правительства и остальных социалистов вызвали ярость толпы. Но контролируемая ли эта ярость? В июне после призыва к демонстрации с трудом удалось запретить ее проведение. Солдаты и рабочие зачастую становились неуправляемыми; трудно было уследить за сменой их настроений. Дисциплинированные сомкнутые ряды Красной гвардии, руководимой большевиками, существовали лишь в воображении большевистских историков. Ленин и его соратники рассчитывали, что «успех обеспечат» массы, подстрекаемые на «мирные» революции. В противном случае они бы стали искать помощь в другом месте. В конце концов, есть настоящие анархисты, которые с начала революции призывали к свержению Временного правительства, Советов, центральных комитетов.

Теперь понятно, почему, потерпев фиаско в июне, большевики вскоре были готовы ввязаться в очередную авантюру. На этот раз дело чуть было не закончилось катастрофой. Неудачи большевиков в июне – июле были словно ниспосланы им судьбой; еще не наступил нужный момент. Даже если бы им удалось захватить власть, они бы ее все равно не удержали. Никогда еще Ленин не был так близок к крушению революционной карьеры, как в июне – июле 1917 года. Неизвестно, что бы произошло, если бы вялая, болтливая «революционная демократия», составляющая большинство Совета, активизировала свои действия.

К концу июня Ленин почувствовал себя крайне утомленным. Он находился на даче В.Д. Бонч-Бруевича, расположенной близ станции Мустамяки, в деревне Нейвола, куда 3 июля курьер принес ему известие о демонстрации рабочих и солдат в Петрограде. Неудачи на фронте вызвали взрыв негодования. Момент был в высшей степени критический. Правительство решило направить на фронт воинские части Петрограда. После выступлений Троцкого и Луначарского на политическом митинге в 1-м пулеметном полку было принято решение принять участие в демонстрации под лозунгом «Вся власть Советам!». Они призвали другие воинские подразделения присоединиться к демонстрации; часть согласилась, часть сохранила «нейтралитет». Колонны 1-го пулеметного, 180-го пехотного запасного полков и рабочие Путиловского завода, оплота большевизма, двинулись к Таврическому дворцу. Под давлением масс большевистский ЦК принял решение участвовать в демонстрации, разумеется, чтобы «придать ей мирный характер». Итак, 4 июля Ленин вновь вернулся на арену массовых беспорядков.

«Возможно, нам следует попытаться сейчас» – так, по свидетельству Зиновьева, отреагировал Ленин на события начала июля. На солдат, которые полностью вышли из-под контроля, не было никакой надежды. Центральный комитет принял решение вызвать в столицу самый, как считалось, надежный пробольшевистский элемент, кронштадтских моряков. Двадцать тысяч моряков высадились 4 июля в Петрограде, чтобы принять участие в «мирной демонстрации».

Несколько сомнительно, что это была попытка государственного переворота. В своих воспоминаниях Ф. Раскольников, лидер кронштадтских моряков, пишет, что они были далеки от мысли о каком-либо физическом насилии, свержении правительства и тому подобном. Тогда возникает вопрос: зачем для участия в мирной демонстрации моряки взяли с собой винтовки?[267]267
  См.: Раскольников Ф. Июльские дни в Кронштадте // Пролетарская революция. 1923. № 5. Существует такая история. Моряки спросили Сталина, который призывал их от имени большевиков, должны ли они взять с собой винтовки. Сталин ответил: «Винтовки? На ваше усмотрение, товарищи. Мы, писатели, всегда носим наше оружие – ручки – с собой. Относительно своего оружия вы должны решать сами».


[Закрыть]

В конечном счете Раскольников признает, с морянкой прямотой разрушая официальную версию партии: «В случае успеха демонстрации и поддержки с фронта партия имела возможность превратить вооруженную демонстрация в вооруженное восстание». Попытка ввести крейсера для устрашения столицы была остановлена исключительно инициативным товарищем морского министра. Он приказал установить минные заграждения и уничтожать любые крупные корабли, приближающиеся к столице.[268]268
  Экипажи крейсеров и линейных эсминцев в большинстве случаев были настроены пробольшевистски или были анархистами.


[Закрыть]

По свидетельствам очевидцев, решимость и храбрость моряков не соответствовали их энтузиазму. Ленин и его штаб с горечью осознали, что моряки не намного лучше солдат, заполонивших улицы столицы. Гости из Кронштадта подошли к дворцу Кшесинской, откуда с балкона к ним обратились Луначарский и Яков Свердлов. По требованию собравшихся на балкон вышел Ленин, который приветствовал кронштадтцев как «красу и гордость русской революции». Он передал им привет от питерских рабочих, выразил уверенность, что лозунг «Вся власть Советам!» победит, призвал к выдержке и бдительности, но отказался давать какие-либо указания.

«Краса и гордость русской революции» продолжила движение к Таврическому дворцу, но уже стало очевидно, что с «мирной демонстрацией» не все в порядке. Попытка задержать Керенского окончилась неудачей; военный министр получил разрешение вызвать полки для защиты столицы. Это известие послужило причиной паники. Армия еще не была готова поддержать большевиков. Провал наступательной операции, выступления в тылу приносили все новые и новые жертвы. По мнению Ленина, «солдаты с фронта, обманутые либералами, могли прийти и разгромить рабочих Петрограда». В городе начались беспорядки, стрельба, столкновения моряков с контрреволюционными казачьими полками. В распоряжении большевиков вместо дисциплинированной армии оказалось вооруженное сборище мародеров, хулиганов и паникеров. Вот как описывал это Горький: «Грузовики, заполненные дрожащими от страха людьми с винтовками и револьверами… Эти винтовки стреляют по витринам магазинов, в людей, во всех направлениях… Они стреляют, потому что люди, держащие их, хотят преодолеть свой страх». Некоторые из моряков присоединились к толпе перед зданием, в котором находились Петроградский Совет и Исполнительный комитет, принуждавшие их взять всю власть. Что дальше?

Совет и его меньшевистские и эсеровские лидеры оказались во власти толпы. Еще до наступления кульминационного момента в ходе восстания большевистское меньшинство Исполнительного комитета выбрало специальную группу в количестве пятнадцати человек, которая должна была взять в свои руки руководство, как только «возмущенный народ» арестует небольшевистских социалистических лидеров и «министров-капиталистов». В своей книге Суханов рассказывает, что Луначарский сказал ему о существовании конкретного плана. Большевистский триумвират, Ленин, Троцкий и Луначарский, должен был взять власть в свои руки, и только нерешительность Ленина помешала осуществлению намеченного плана.[269]269
  Когда в 1921 году вышла книга Суханова, Луначарский написал автору, что никогда не предоставлял в его распоряжение такой информации и что единственной целью демонстрации была передача «всей власти Советам». Однако он добавил: «Конечно, мы не сомневались, что эсеро-меньшевистский Совет захватит власть, которую скоро передаст более левым, решительным революционным группам». Суханов H.H. Т. 4. С. 515. Главный вопрос: как скоро?


[Закрыть]

Но, несмотря ни на что, организаторы демонстрации перед Таврическим дворцом должны были признать, что игра окончена. Толпу можно было бы направить против нескольких невооруженных политиков, но более чем сомнительно, что «краса и гордость русской революции» смогла бы защитить большевиков от солдат-фронтовиков, рвущихся в столицу.

Пока шло совещание членов ЦК и ПК, некоторые небольшевистские лидеры пытались успокоить толпу с помощью обычных увещеваний: надо сохранить демократию, дисциплину и порядок. Эти нормальные обращения привели вооруженную толпу, уставшую от бездействия, в ярость. Моряки схватили одного из ораторов, эсера Чернова, министра Временного правительства, и затолкали его в машину. Для большевиков эти действия представляли огромную опасность. Их могли обвинить в расправе над Черновым, кумиром русских крестьян, и повлечь за собой самые серьезные последствия. Троцкий и Раскольников бросились к машине. Троцкий обратился к морякам с просьбой не осквернять общее дело убийством «социалиста Чернова». Эти слова не убедили моряков; тогда Троцкий попытался демократическим путем решить возникшую проблему: «Кто здесь за насилие, поднимите руки». Гораздо проще совершать насилие, чем голосовать за него. Поднятых рук не оказалось, и лидер «революционной демократии», потрясенный, но целый и невредимый, был отпущен на свободу. Раскольников несколько наивно замечает, что Чернов не поблагодарил их с Троцким. Большевики тут же обвинили в этом инциденте «провокаторов» (что маловероятно) и анархистов (это ближе к истине).

После дальнейших увещеваний моряки отказались от осады Таврического дворца. Той же ночью некоторые полки, сохранявшие ранее нейтралитет, направили подразделения для охраны Совета. Они слышали, что в Петроград двигаются части с фронта, и не хотели, чтобы их товарищи пришли на помощь большевикам, поскольку прошел слух, что большевики продались немцам. Ленин вновь потерпел поражение.

Но на этот раз последствия были куда серьезнее. Большевики пытались захватить власть (никогда даже самые ярые их сторонники из меньшевиков Мартова не верили в разговоры о «мирной демонстрации») и проиграли. Моряки вернулись в Кронштадт, хотя кое-кто и задавался вопросом: «Как можно возвращаться домой, когда вся власть не в руках Советов?» Но Советы на этот раз действовали как единое, полное решимости правительство. Они отозвали войска с фронта и приказали принять строгие меры против большевиков. Неожиданно у «революционной демократии» прорезались зубы и выросли когти.

За одну ночь большевики из верящих в «революционную инициативу» масс превратились в решительных защитников правопорядка. Зиновьев, бледный и дрожащий, выступил на заседании Совета и попросил защитить Ленина и себя от клеветы и угроз физической расправы. Во время его выступления стояла зловещая тишина. После окончания он ушел и не появлялся вплоть до октября. Сталин нанес визит человеку, который в то время имел преобладающее влияние в Совете. Уверен ли «товарищ» (впервые за долгие месяцы его назвали «товарищем», а не «господином» или «гражданином») Церетели, что большевики защищены от неистовства толпы? Ходят слухи, что идет подготовка к захвату большевистского штаба, а это приведет к кровопролитию. Да, ответил Церетели, правительственные войска готовятся взять дворец Кшесинской, но не ожидается никакого кровопролития; большевики должны оставить дворец. Сталин молча вышел.

Большевики потеряли поддержку; стоявшая за ними военная сила испарилась. Большевистский штаб был взят без единого выстрела; помещение редакции «Правды» разгромили юнкера. Керенский, на этот раз подобно Дантону, отправил с фронта телеграмму с приказом арестовать «врагов народа и контрреволюционеров». «Краса и гордость русской революции», кронштадтский гарнизон, под угрозой блокады сдал зачинщиков восстания. На первый взгляд последствия июльских событий самым катастрофическим образом отразились на большевиках.

Ранним утром 5 июля Ленин покинул свою квартиру. Весь день он прятался, перемещаясь из одного места в другое. Еще не было ордера на его арест, но, по словам Покровского, «он знал, что следует скрыться». Хозяева квартиры пребывали в нервном возбуждении и убеждали его искать другое убежище. Их не прельщала перспектива, что Ленина, «немецкого агента», обнаружат, с ордером или без оного, у них в квартире. Тем более удивительно, что Владимир Ильич, сохраняя самообладание, нашел время написать несколько небольших статей, которые на следующий день появились в газете «Листок «Правды». Заголовки статей говорят сами за себя: «Гнусная ложь реакционной прессы и Алексинского», «Клевета и факты», «Новое дело Дрейфуса?». 6 июля наконец-то нашелся человек, готовый приютить Ленина. Это был большевик С. Аллилуев, будущий тесть Сталина.[270]270
  Эти факты взяты из статьи С. Аллилуева «Как Ленин и Зиновьев скрывались в июльские дни» // Красная хроника. М., 1924. № 9. Несмотря на некоторое расхождение с имеющимися фактами, они, несомненно, достовернее тех, которые приведены в более поздней публикации «Ленин в Петербурге, 1890—1920». Л., 1957. С. 275—276.


[Закрыть]

Вместе с Лениным в квартире Аллилуева скрывались Зиновьев с женой. Зиновьев был страшно напуган, даже стал заикаться, но спокойствие Ленина вернуло ему присутствие духа.[271]271
  Нет причин считать это свидетельство тенденциозным, поскольку оно относится к 1923—1924 годам, когда Зиновьев был еще крупной партийной фигурой и союзником Сталина.


[Закрыть]

После опубликования 7 июля постановления Временного правительства об аресте и привлечении к суду Ленина и ряда большевистских лидеров было принято решение, что Ленин и Зиновьев должны скрыться. Ленин сбрил бороду, а Зиновьев коротко подстригся. Вечером 11 июля в сопровождении Сталина и Аллилуева они отправились на Приморский вокзал, откуда отходил поезд в Разлив, где Ленин и Зиновьев скрывались до 8 августа.

При всем внешнем спокойствии Ленин понимал, что конец, арест или нечто худшее, совсем рядом. В письме, найденном полицией в его квартире и адресованном Каменеву, Ленин писал: «Между нами, если они уберут меня, опубликуйте, пожалуйста, мои заметки о марксизме и государстве». (Это была незаконченная книга «Государство и революция», работу над которой Ленин продолжил в августе – сентябре.) Даже находясь в состоянии, близком к паническому, первая мысль Ленина была о литературном наследии, работе, которая будет способна разжечь огонь революции. Но, как и прежде, Ленина спасли… его враги.

Обвинение в том, что он получает от немцев деньги, как это ни парадоксально, помогло Ленину избежать ареста. Обвинение вновь прозвучало 5 июля от одного из пропагандистов, бывшего большевистского думского представителя, а ныне злейшего врага Ленина, Григория Алексинского. Он строил обвинение на фактах, по большей части известных нам: связи Ленина с Ганецким, который в Стокгольме представлял интересы Парвуса. Кроме того, имелась информация от совершившего побег русского военнопленного, который, находясь в немецком плену, якобы что-то такое выяснил, но основное обвинение строилось на отношениях Ленина – Ганец-кого – Парвуса.

Сегодня уже нет никаких сомнений в том, что, по существу, не считая отдельных подробностей, обвинения соответствовали действительности: большевики получали деньги от немцев. Но интересно, насколько неуклюже в эти июльские дни отметал Ленин предъявленные обвинения. Обычно он действовал более умело, и его ложь, кстати, весьма прозрачная, служила явным доказательством охватившего его страха. Из своего убежища Ленин писал письма в меньшевистские газеты, которые совсем недавно он осуждал за «филистерство», «полусоциализм» и тому подобное. «Дорогие товарищи» – с этого начинались его письма. Он, Ленин, вынужден скрываться, поскольку не было никакой уверенности, что при аресте ему были бы даны гарантии, которые предоставляются обвиняемым «даже в буржуазных странах». Ганецкий? Да, Ленин, знал его, но виделся с ним всего один раз, на Лондонском съезде в 1907 году. Он только знает, что Ганецкий и еще один журналист, Козловский, польские социалисты, но не большевики. Все ложь и клевета! И важное предостережение, так часто и успешно используемое коммунистами: если они арестовывают нас, большевиков, сегодня, ждите, кто будет следующим. Следующая очередь за меньшевиками вроде Мартова, затем за социалистами и всеми прогрессивными элементами.

В то время как Ленин писал опровержения в газеты, министр юстиции получил копии его писем Ганецкому и Радеку. В одном из них, датированном 12 апреля, Ленин среди прочего писал: «Будьте аккуратны и сверхосторожны в связях». В другом письме: «Ничего (давно) не получал от вас, ни писем, ни денег…» Еще в одном письме он подтверждает получение значительной суммы денег от Козловского.[272]272
  Письма и опровержения нашли свое место в собрании сочинений Ленина (естественно, в разных томах). Существует пикантная история. В 1923 году архивариус работал над судебным архивом бывшего министра юстиции, сохранившего копии этих писем. Естественно, он захотел опубликовать ранее неизвестные письма Владимира Ильича и передал их в редакцию «Пролетарской революции». Редакционная коллегия обратилась к Радеку и Ганецкому на предмет установления подлинности писем (Ленин находился при смерти). Последовал удивительный ответ: да, письма подлинные, но они их никогда не получали. Упомянутые в письмах деньги, сообщили Радек и Ганецкий, вероятно, «были собраны иностранным бюро большевистского ЦК». Письма были изданы. Пролетарская революция. 1923. № 9. С. 225.


[Закрыть]

Предостережения Ленина попали в цель. Меньшевистские лидеры в Совете задумались о слишком уж энергичном преследовании большевиков. Теперь появилась угроза революции справа, не так ли? Левое крыло меньшевиков под руководством Мартова считало, что подавление июльского восстания было слишком жестоким. Когда войска защищали Совет от большевиков, Мартов кричал: «Вот так всегда начинается контрреволюция». Несмотря на малочисленность, группа Мартова оказывала существенное влияние на меньшевиков во главе с Церетели и Даном. Они напомнили Мартову, как перед войной он писал, что Ленин не политик, а лидер организации, напоминающей мафиозную структуру внутри социал-демократической организации, мало того, склонный к установлению собственной диктатуры. Но все было тщетно. Мартов твердил, что хотя большевики и зашли слишком далеко, но они защищали интересы пролетариата. Нельзя было прибегать к насилию, следовало «объяснить рабочим, что конфликт будет улажен», и принять необходимые реформы. В этом случае авантюристы оказались бы «в изоляции».[273]273
  Церетели И.Г. Воспоминания о Февральской революции. Т. 2. С. 239.


[Закрыть]