Текст книги "Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года"

Декрет о земле был принят почти единогласно; на этот раз один делегат проголосовал против. В первые часы правления партия Ленина выполнила свои обещания, высказавшись в пользу «мира и земли». Но никакое голосование не могло обеспечить измученную страну хлебом. Даже самые лояльные делегаты съезда должны были понимать, что легко голосовать за мир, но гораздо сложнее добиться его, что декрет о земле только усилит хаос и беззаконие в деревне. Но оба этих декрета – или скорее жеста – были крайне необходимы большевикам именно в этот начальный момент. «Декрет о земле был… оружием революции, необходимым для завоевания страны».[300]300
  Троцкий Л.Д. Собр. соч. Т. 3. С. 334.


[Закрыть]

Бонч-Бруевич вспоминает, как Ленин стремился немедленно разослать Декрет о земле крестьянам. Без радио, без каких-либо средств связи (в царской России священники зачитали бы его с кафедры, но большевики не могли воспользоваться таким способом) специальные агенты, главным образом солдаты и матросы, отправились по деревням с копиями этого драгоценного документа, чтобы донести новости до крестьян. Но не стал бы даже самый сознательный большевик, учитывая дефицит папирос, сворачивать самокрутку из бумаги, на которой напечатан декрет? Было решено, чтобы избавить агентов от подобного искушения, выдать им использованные календари, которые они могли бы сколько душе угодно использовать на самокрутки.[301]301
  См.: Бонч-Бруевич В.Д. Из воспоминаний о Владимире Ильиче. Ленин в Октябре. М., 1957.


[Закрыть]

Вот такие заботы одолевали новых правителей России.

Существовал еще один вопрос, которому в этот день следовало уделить внимание. Как должны называться руководящие работники нового русского государства? Министры? При этом названии перед мысленным взором тут же возникал образ царского чиновника во фраке или в мундире с эполетами. У Троцкого родилась удачная идея: давайте назовем их народными комиссарами. Ленин с восторгом поддержал эту идею; название навевало воспоминания о днях французской революции. Суханов высказал возражение, звучавшее пророчески: министр, служитель происходит от слова «слуга», а «комиссар» имеет другие дополнительные оттенки значения. Много позже Сталин решил, что слово «комиссар» слишком уж навевает воспоминания о начальном периоде революции, и «комиссары» превратились в «министров». Снова появились ранги, знаки отличия, форма для гражданских служащих; Россия была тогда мировой державой, и цепляться за символику и язык, ушедшие в далекое прошлое, казалось ребячеством и «бескультурьем».

Для управления страной съезд образовал советское правительство – Совет народных комиссаров во главе с Лениным. Большинство комиссаров были выходцами из интеллигенции; судя по всему, Ленин забыл, что еще несколько недель назад писал о том, что любой рабочий может стать министром. Имена руководителей нового правительства, за исключением Луначарского, наркома просвещения, и Троцкого, наркома по иностранным делам, были мало известны. Такие выдающиеся личности, как Свердлов, Каменев, Зиновьев и Бухарин, не вошли в правительство. Первые трое не прошли, вероятно, из-за еврейского происхождения. Правительство стремилось найти признание в массах, в которых господствовал дух антисемитизма, поэтому евреи не вошли в правительство. Исключение было сделано только для Троцкого.[302]302
  Маловероятно, что крестьяне за русскими фамилиями Зиновьев и Свердлов признали евреев. Надо сказать, что многие противники большевиков были твердо уверены, что Ленин сам был евреем.


[Закрыть]

Была предпринята попытка привлечь квалифицированные кадры для управления государством. Сталин, вполне логичный выбор, стал наркомом по делам национальностей, Луначарский, писатель и драматург, наркомом просвещения. Безусловно, среди большевиков были люди, обладавшие административными способностями. Министерский пост был предложен Красину, но бывший террорист на тот момент не имел ничего общего с большевиками и Лениным.

Почти все новые министры, столкнувшись с непривычными обязанностями, испытывали замешательство, граничившее с паническим ужасом. Шляпников оставил забавные воспоминания о первых днях своей работы в Комиссариате по труду. Он пришел в министерство, предъявил свой мандат служителю и узнал, что все служащие министерства бастуют. Когда он попытался принять новых служащих, то навлек упреки в свой адрес: «Вы, член профсоюза, нанимаете на работу штрейкбрехеров!» Некоторые комиссары, уставшие от сидения в пустых зданиях, просили направить их на более подходящую для них партийную работу.

Дебют новых руководителей проходил в условиях невероятного хаоса. Большевик С. Пестковский описывает свою деятельность как «поиски работы». Сначала он обратился к наркому финансов, В. Менжинскому. Кабинет Менжинского в Смольном состоял из дивана, над которым красовалась надпись: «Народный комиссариат финансов». Пестковский устроился на диване и сообщил обезумевшему от забот министру, что учился в Лондонской школе экономики. «В таком случае мы сделаем вас руководителем Государственного банка», – воскликнул Менжинский. Но служащие банка отказались принять нового директора, и он устремился на поиски новой работы. Пестковский обратился в Комиссариат по иностранным делам, но Троцкий сказал, что в его департаменте нет никакой работы, заслуживающей внимания. «Я выбрал эту работу, чтобы больше времени уделять партийным делам. Единственное, что здесь надо делать, так это издавать секретные договоры (между царским правительством и союзниками), а потом я закрою лавочку». Тогда Пестковский предложил свои услуги Сталину, и Иосиф Виссарионович оказал ему содействие. Пестковский нашел комнату со свободным столом и приклеил над ним надпись: «Комиссариат по делам национальностей». «Товарищ Сталин, здесь ваш комиссариат», – с гордостью объявил Пестковский будущему диктатору. Сталин, пишет несчастный Пестковский, «издал какой-то непонятный звук, выражавший то ли одобрение, то ли недовольство». Затем Пестковского отправили занять три тысячи рублей у Троцкого на текущие расходы. «Насколько мне известно, нарком по делам национальностей так и не вернул эти деньги Троцкому». Пестковский нашел машинистку и вообще заслуживал доверия, но все-таки не настолько, чтобы оказаться посвященным в тайны руководства одного из наиболее знаменитых практиков-управленцев. Сталин, в отличие от многих большевистских руководителей того времени, был молчалив и мрачен и не распространялся о захватывающих дух ссорах и других событиях, происходящих в Центральном комитете.[303]303
  См.: Пестковский С. Об октябрьских днях в Петрограде // Пролетарская революция. Октябрь 1922. № 10. С. 93. В 1930 году Пестковский опять написал воспоминания. Нет нужды говорить, что в них Сталин уже совершенно другой человек.


[Закрыть]

Только Ленин мог управляться с этим сумасшедшим домом. «Вот Ильич узнает об этом» – этой фразы было достаточно, чтобы прекратить возникшую между комиссарами ссору, заставить виновного или ленивого вернуться к исполнению своих обязанностей. В конце концов забастовка правительственных чиновников была сорвана, появились какие-то деньги и правительство начало функционировать.

Ленин настаивал на том, что первое правительство должно состоять из большевиков, а не из представителей социалистических партий, как считали многие, в том числе и его соратники. Здесь можно усмотреть отсутствие демократических принципов, но надо признать, для этого были серьезные причины. Только годы жесткой дисциплины, огромный авторитет Ленина могли удержать большевистских комиссаров, выражавших несогласие с ним и грозящих уйти в отставку. Будь Ленин Томасом Джефферсоном и Джоном Стюартом Миллем в одном лице, и то вряд ли он согласился бы управлять коалиционным правительством. Кроме того, в других партиях что-то не наблюдалось большого числа претендентов на министерские посты.

Спустя несколько дней после практически бескровного захвата власти в Петрограде в Москве тоже установилась власть большевиков.[304]304
  Первый «министерский кризис» был вызван решением большевиков бомбить Кремль. Луначарский заявил, что не может оставаться на своем посту, в то время как разрушаются памятники русской культуры. Оказалось, что Кремль практически не пострадал, и впечатлительный комиссар остался на своей должности.


[Закрыть]

За Москвой последовали другие крупные города.

Керенский так и не вернулся. Бывший «демократический диктатор» не смог собрать каких-либо значительных сил и двинулся на Петроград с несколькими сотнями казаков под командованием генерала Краснова. Даже казачьи части вызвали тревогу в столице, особенно после того, как направленные против них воинские отряды бросились бежать, заслышав первые выстрелы. Ленин и Троцкий были вынуждены обратиться с призывом к офицерам регулярной армии помочь отбить нападение. Несколько офицеров предложили свою помощь: они ненавидели Керенского еще больше, чем большевиков. В их глазах он был лживым болтуном, который обманул и предал Корнилова, нарушил обещания, данные офицерскому корпусу. Под Петроградом казаки понесли незначительные потери и решили обсудить, зачем они с такими трудностями пытаются восстановить ненужное им правительство. Их сомнения усилились с появлением большевистских агитаторов, которые принялись рассказывать казакам, сколько политических и военных проблем было решено за последние дни. Одним из агитаторов был моряк Дыбенко, колоритная революционная личность. Он насмешил казаков, предложив обменять Керенского на Ленина. Бывший министр не захотел дожидаться результатов этой сделки и скрылся, переодевшись моряком. Казаки сдались. В это же время было подавлено выступление юнкеров, и большевики стали полновластными хозяевами Петрограда.

Каким же было на деле это новое правительство, выросшее на руинах царского режима и правительства Керенского? Оно не подходило ни под одну из привычных форм: демократию, диктатуру, олигархию. Хотя, пожалуй, олигархия больше всего соответствовала большевистскому режиму в первые годы правления. Юридически правительство провозгласил съезд Советов, но по закону оно должно было действовать как временное правительство «до созыва Учредительного собрания». Давший жизнь новому правительству съезд Советов отправился по домам. «Это был самый короткий съезд в истории», – печально замечает Суханов, забывая о том, что это был всего лишь второй съезд. «Делегаты спешили домой, чтобы приступить к строительству пролетарского государства. У центральной власти не было времени и необходимости для дальнейших заседаний». Это было первым признаком резкого изменения политического климата. Прекратились импровизированные конференции и длительные разговоры в коридорах Смольного. Правительство положило конец бесконечным разговорам.

Кто же управлял Россией? Формально главой государства был Исполнительный комитет съезда; его председатель Каменев был первым кандидатом на пост президента. Но неисправимый Каменев в очередной раз не согласился с Лениным и тут же был бесцеремонно выгнан с «председательства», а его место занял Свердлов. А что же Совет народных комиссаров? Это был наспех созданный орган, который имел какое-то значение только благодаря тому, что его членами были Ленин и Троцкий. Кое-кто серьезно считал, что Теодорович, нарком продовольствия, и Милютин, нарком сельского хозяйства, реальные претенденты на роль руководителя государства. Центральный комитет партии? Это уже ближе к реальной власти, но даже здесь часто возникали разногласия. Что же касается самого Ленина, то его положение было еще далеко от диктаторства. В его распоряжении еще не было средств, с помощью которых он мог бы добиться повиновения ЦК или Совета комиссаров. О культе личности пока не было и речи. Не было также никакого партийного аппарата, который бы очищал партийные ряды от непокорных большевиков и тайной полиции, внушавшей страх не только противникам, но и товарищам по партии.

В первые дни существования советского правительства Ленин своими бесконечными упражнениями в ораторском искусстве напоминал Керенского. Эдакий «мастер убеждать». Ему приходилось убеждать и уговаривать товарищей, используя единственное оружие, имевшееся в его распоряжении, – свое нравственное превосходство; он рассеивал сомнения, отклонял возражения, подчинял Каменевых, Бухариных и других. За несколько месяцев авторитет Ленина в массах стал настолько велик, что уже было бы невозможно представить себе большевистский режим без Владимира Ильича. Однако в октябре и ноябре некоторые большевики все еще надеялись на создание коалиционного правительства без Ленина и Троцкого. И Ленин раз за разом в новых битвах обрушивал всю силу своей логики и брани на голову сомневающихся и малодушных.

В какой-то степени он получал удовольствие от этих сражений, демонстрируя остроумие и используя серьезную аргументацию. Там, где Сталин приказал бы арестовать противника, Ленин писал едкую статью или произносил страстную речь на партийном заседании, приводя оппозицию в замешательство или заставляя отступить. В нем еще было что-то от революционного интеллигента: как приятно заставить врага открыто признать, что он не прав, что его позиция по тому или иному вопросу немарксистская или непродуманная! Он был абсолютно уверен в интеллектуальном превосходстве и не обладал обидчивостью и уязвимостью, свойственными его преемнику. Эта диктатура убеждением еще очень сильно отличалась от будущего стиля управления. Пока это было просто вызвано необходимостью. Большевики представляли слишком незначительную группу, что-то наподобие осажденного гарнизона, чтобы позволить себе роскошь устраивать партийные чистки. Где искать нового агитатора, такого же одаренного, как Зиновьев, или выразителей марксизма, которые бы заняли место Каменева или Бухарина? А если исключить их, то другие могут отвернуться от партии.

Однако даже в первое время терпимость по отношению к инакомыслящим не выходила за определенные рамки. «Относиться терпимо к существованию буржуазных изданий – значит перестать быть социалистом», – заявил Ленин в ноябре. С его точки зрения, не могло существовать никакой политической оппозиции власти большевиков; забастовка министерских служащих или требование профсоюза железнодорожников об объединении социалистических партий рассматривались им как предательство, саботаж. Террор? Ленин только обещал, что большевики не будут прибегать к излишнему террору. «Они упрекают нас, что мы используем террор, но мы не прибегали к такому террору, какой практиковали французские революционеры, когда гильотинировали безоружных людей, и я надеюсь, мы не воспользуемся им».[305]305
  Ленин В.И. Собр. соч. Т. 26. С. 261.


[Закрыть]

Это заявление зачастую приводится в качестве доказательства неодобрительного отношения Ленина к террору, который якобы был вынужденной мерой в условиях Гражданской войны. Верится с трудом. Во-первых, он не рассматривал политические аресты как проявление террора («да, мы арестовываем людей») и, во-вторых, открыто заявил, что в случае необходимости придется прибегать к самым крутым мерам.[306]306
  До революции Ленину задали вопрос: «Если революция победит и вы войдете в состав Временного правительства, вы отправите Дана на гильотину?» Ленин, рассмеявшись, ответил: «Нет, мы не станем его гильотинировать, но в случае необходимости посадим в тюрьму». Войтинский Вл. Годы побед и поражений. Берлин, 1923. Т. 2. С. 105. Эта «шутка» дает представление о размерах терпимости Ленина по отношению к товарищам-социалистам.


[Закрыть]

Такой очевидный акт милосердия, как освобождение генерала Краснова после его обещания не сражаться против большевиков (которое он позже нарушил), был продиктован прежде всего предусмотрительностью: не стоило сердить казаков. Этим же объясняется отказ от полномасштабного террора; следовало немного переждать.

Да, Ленин отличался от своих товарищей-большевиков (не считая, пожалуй, Троцкого) политической нетерпимостью. Зато никто не мог сравниться с его готовностью искать сотрудников и помощников среди всех классов, включая ненавидимую им буржуазию и капиталистов. Еще не высохли чернила на рукописи «Государство и революция», а Ленин уже доказывал рабочим, что необходимы дифференцированная оплата труда и привилегии для специалистов: «Мы нуждаемся в инженерах и высоко оцениваем их работу. Мы готовы хорошо оплачивать их. Мы пока еще не хотим лишать их привилегированного положения».[307]307
  Речь на Петроградском Совете 4 ноября 1917 года. Аенин В.И. Собр. соч. Т. 26. С. 261.


[Закрыть]

Теперь перед нами уже Ленин-прагматик, нетерпимый к пустой болтовне о равенстве и не верящий в способность простого рабочего руководить предприятием. «Наш недостаток… мы слишком много заседаем». Допускаю, что на следующее утро после захвата власти Ленин в глубине сердца был бы не прочь зачеркнуть многое из того, что он сделал за последние семь месяцев: солдаты опять должны подчиняться дисциплине, рабочие – не бастовать и митинговать, а упорно трудиться, буржуазные руководители и специалисты – руководить предприятиями. Короче, он бы предпочел, чтобы большевики управляли идеальным капиталистическим обществом.

Но об этом не могло быть и речи. Кроме того, хотя в данный момент Ленин всецело отдался проблеме управления Россией, он смотрел далеко вперед. Нельзя дать погаснуть костру революции, разгоревшемуся в его стране; пламя должно перекинуться за границу и охватить всю Европу. Революционер одерживал верх над русским государственным деятелем.

Таким был человек, в конце 1917 года вставший во главе русского государства. Государства, в котором все еще шел процесс распада. Власть большевиков продлится недолго, говорили везде и повсюду рассудительные мужи. Немецкий обозреватель сформулировал общепринятое мнение, когда написал: «На этот момент мы имеем дело с диктатурой горстки решительных революционеров, чья власть вызывает презрение у остальной части России… но через несколько месяцев, когда новое правительство прекратит свое существование и наконец-то закончится война с другими народами, их смоет поток безудержной ярости, прокатившийся по всей России».[308]308
  Германия и революция в России. Документы из архивов германского министерства иностранных дел. С. 90.


[Закрыть]

Новые правители России являлись загадкой для «хорошо информированных» западных кругов. Большевики были либо крайними анархистами, либо группой германских агентов (главным образом евреи). Душераздирающие рассказы об их подвигах передавались из уст в уста. Они стремятся уничтожить даже видимость правопорядка, они равнодушны к страданиям своего несчастного народа, их власть привела к взрыву преступности, грабежей и террора. Те, кто распускал эти слухи, и те, кто верил им, были бы потрясены, узнав, что лидером этого анархического движения был приверженец буржуазной морали, преданный сын своей страны, восхищавшийся достижениями западной цивилизации и капитализма.

Часть восьмая
Победа

Глава 1
Государственный деятель

В первые дни революции высокий пост председателя Совета народных комиссаров не производил на людей особого впечатления. Опыт вождя заставил Ленина осознать, с каким пренебрежением относятся в революционной России к государственной власти, к любой власти. Через два дня после вступления в должность Владимир Ильич позвонил в штаб Балтийского флота, чтобы попросить моряков прийти на защиту Петрограда. Разговор между правителем России и моряком, находившимся на другом конце провода, говорит о многом. Моряк: «Что нового в Петрограде?..» Ленин: «Части Керенского захватили Гатчину… необходимо подкрепление, как можно быстрее». Моряк: «Что еще нового?» Ленин: «Вместо вопроса «что еще», я ожидал услышать ответ, что вы готовы немедленно прибыть к нам и включиться в борьбу».[309]309
  Ленин В. И. Собр. соч. Т. 26. С. 232.


[Закрыть]

В то время простому моряку (или крестьянину) просто не приходило в голову, что существует такое понятие, как полное, слепое, повиновение. Моряки любили товарища Ленина и с удовольствием помогали ему, но им следовало объяснить, почему понадобилась помощь, а они бы сами решили, насколько она необходима. Итак, Ленин (можно представить его ощущения в тот момент) вынужден был отвечать на совершенно идиотский в данных обстоятельствах вопрос: «Вам действительно срочно необходимо подкрепление?» В течение восьми месяцев большевистская пропаганда внушала морякам и всей стране, что все идет отлично. В шутке Дыбенко, когда он предложил обменять Керенского на Ленина, была доля правды: моряки приветствовали советскую власть и Ленина. Но пусть большевики только попробуют завести разговоры о «приказах», «дисциплине» и тому подобном! Эти понятия отошли в прошлое вместе с царскими генералами и адмиралами.

Для человека, столь чтившего порядок и дисциплину и не терпящего «стихийности», такое положение дел было невыносимым. Но занимать в отношении анархии твердую позицию означало навлечь на себя неприятности. В течение долгого времени большевики продолжали платить, причем очень дорого, за успех своих предоктябрьских призывов, которые привели к уничтожению гражданского единства, дисциплины и порядка в обществе. Но в то октябрьское утро Ленин осмотрительно, но довольно решительно приступил к изменению курса. В течение года в России были сформированы Красная армия и флот, в которых серьезные дисциплинарные нарушения карались смертной казнью. Была создана Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК), несравнимая по жестокости с пресловутой царской охранкой. Если употреблять политические термины в истинном, а не в условном пропагандистском смысле, то следует сказать, что 25 октября 1917 года ознаменовало не только победу большевистской революции, но и начало контрреволюции, предпринятой той же партией большевиков.

Для выполнения поставленной задачи следовало произвести преобразования в партии. За четырнадцать лет ее существования Ленин укрепил дисциплину и освободил своих сторонников от демократических иллюзий и предрассудков. Многим большевикам-ветеранам идея однопартийного руководства казалась не столько недемократической, сколько нереальной. Как может трехсоттысячная партия руководить стопятидесятимиллионной страной? Да, она захватила власть, продемонстрировала гнилость режима Керенского, встала на защиту мира и провозгласила лозунг «Вся власть Советам!». Конечно, правые меньшевики и эсеры, сотрудничавшие с Керенским, не могли рассчитывать на благосклонность, но никто не мог предположить, что Ленин и Троцкий, говоря о передаче власти Советам, на самом деле имели в виду власть большевиков. Поддержат ли их рабочие? Уже в конце октября профсоюз железнодорожников выступил от лица правительственной коалиции всех социалистических партий. Их исполнительный комитет напомнил Ленину, что железнодорожники помогли остановить Корнилова и Керенского, и, не раздумывая, сделают то же самое с большевиками, если они займут непреклонную антидемократическую, антисоциалистическую позицию. Неисправимые Зиновьев и Каменев опять выступили против Ленина; они настаивали на коалиции. На этот раз их поддержали другие большевистские шишки, включая таких видных партийцев, как Рыков, будущий ленинский преемник на посту председателя Совета народных комиссаров, и Шляпников. Победа вместо того, чтобы уменьшить, увеличила разногласия в рядах большевиков. Опять встает вопрос: если через неделю после захвата власти двадцать, или около того, человек, входивших в состав ЦК, не смогли прийти к общему решению, как же они собирались руководить Россией?

Более слабый человек уже давно бы сдался. Но только не Ленин. Используя резолюцию ЦК, он обрушился на внутрипартийную оппозицию: пусть идут к меньшевикам, эсерам и прочим, пусть объединяются с ними, создают свою коалицию. Он, Ленин, и его преданный отряд не колеблясь будут бороться с ними тем же способом, что и с Керенским. Новая коалиция, достаточно убедительно писал Ленин, не принесет России ничего, кроме «сомнений, бессилия и хаоса».

Но не менее убедительно звучали доводы противников, которые 4 ноября заявили, что без создания «однородного социалистического правительства» из представителей различных партий Россия окажется перед лицом «дальнейшего кровопролития и голода». Они предупреждали рядовых членов партии, что «политика ведущей группы ЦК ведет к потере рабочей партией плодов своей победы и уничтожению пролетариата».[310]310
  Протоколы Центрального комитета РСДРП(б). Август 1917 – февраль 1918. С. 135.


[Закрыть]

Следом за заявлением Зиновьева, Каменева и Рыкова группа комиссаров, заявив о выходе из ЦК, сделала прямо-таки пророческое предупреждение: запретив «однородное социалистическое правительство», большевистский режим сможет удержаться только «посредством политического террора». В итоге пять членов Центрального комитета, пять комиссаров сложили с себя звание народных комиссаров, вышли из ЦК и стали вести внутрипартийную борьбу против Ленина. Некоторые большевики-ветераны откровенно высказывали свое мнение. Как может социалистическая партия настаивать на том, что любое правительство должны возглавлять конкретные люди, то есть Ленин и Троцкий, говорил Рязанов. Не было ли это давлением на личности, недостойным революционной партии?

Спустя годы в сталинской России многие из уцелевших в 1917 году оппозиционеров оказались на скамье подсудимых, а затем были расстреляны. Самыми серьезными среди выдвинутых им обвинений были следующие: они возражали Ильичу, боролись с ним, отказались подчиняться партийной дисциплине, сложили полномочия. С точки зрения принципов и духа большевистской партии образна 1917 года в их поведении не было ничего противозаконного или безнравственного. Любой член партии, несогласный с ее решениями, мог отказаться от возложенных на него обязанностей и заявить о своем несогласии. «Ваше требование… – писали члены оппозиции Ленину, – что мы должны всегда поддерживать политику Центрального комитета, с которой в основном не согласны, представляется нам неслыханным приказом, заставляющим действовать против наших убеждений». Это соответствовало большевистским стандартам того времени.

Опровергая утверждения о «неуступчивости» и «непримиримости» большевиков, Ленин предложил левым эсерам войти в правительство. Он вступил в следующую стадию борьбы за создание идеальной партии, которую начал в 1902 году с работы «Что делать?». В партийных рядах непозволительна такая роскошь, как личное мнение и терпимость к инакомыслящим. Действия оппозиционеров были не просто выражением инакомыслия, это было дезертирство: «Товарищи, сложившие с себя обязанности, являются дезертирами… Вспомните, товарищи, двое из этих дезертиров, Каменев и Зиновьев, уже перед восстанием в Петрограде показали себя дезертирами и штрейкбрехерами…»[311]311
  Из обращения Центрального комитета «Ко всем членам партии и ко всем трудящимся классам России».


[Закрыть]

Или им придется подчиниться, или они будут исключены из партии. Угадайте, как они поступили? Первым «приполз» Зиновьев, прикрывая свою покорность высокопарным заявлением: «Мы предпочитаем совершать ошибки вместе с миллионами рабочих и солдат и умирать вместе с ними, а не оставаться в стороне в этот решающий исторический момент».

Сам по себе этот случай ничем не отличался от прошлых и будущих наказаний, которым подвергал Ленин внутрипартийные оппозиции. Высшие ранги большевистской иерархии были своенравными и неуправляемыми. Если бы не железная рука Ленина, они бы в скором времени влились в нестройный хор а-ля меньшевики. Но до последних дней ленинская политика хранила отпечаток опыта, приобретенного им в октябре – ноябре 1917 года. Каменева и Зиновьева опять простили и назначили на высокие посты. Будучи русским революционным интеллигентом, Ленин никогда бы не отказался от тех, кто олицетворял для него прежнюю социал-демократию, от Каменева и Бухарина. При всей их вздорности, сомнениях и непрактичности они являлись для него частью социалистических традиций, которые должны были стать неотъемлемой частью большевизма. Ошибочно считать, что Ленин критиковал их за временное отступничество исходя исключительно из политических соображений. Он тяжело переживал разрыв с соратниками, взять хотя бы тех же Мартова и Плеханова. Однако он все больше поворачивался к людям грубым и здравомыслящим. Теперь его главными помощниками в практической деятельности были Сталин и Свердлов. Эти люди, не показывающие эмоций и не имеющие сомнений, не отказались от должностей. Они были созидателями, а не резонерами. Итак, в Советской России был сделан первый шаг на пути установления власти руководителя над интеллигенцией.

Очередное доказательство ненадежности старой большевистской гвардии только усилило страсть Ленина к «простому человеку», который не будет, как Луначарский, рыдать над уничтоженным памятником или, как Каменев и Бухарин, постоянно твердить о недемократической, несоциалистической стратегии партии. С первых дней прихода к власти Ленин не уставал повторять, что «впервые в русской истории человек с винтовкой не опасен»; замечание скорее мрачное, чем смешное, особенно на фоне непрекращающихся грабежей и убийств, совершаемых дезертирами. Да и Красная гвардия всегда была готова схватиться за оружие. Но рабочий с винтовкой превратился в его речах в символ пролетарской чистоты и мудрости одновременно. Лидеры пребывают в сомнениях, а «человек с винтовкой» «инстинктивно» понимает, в чем нуждается пролетарское государство. Он непримирим к буржуазии и временами проявляет преступные наклонности, но у него добрые намерения, а его «классовое чутье» заслуживает большего доверия, чем чувства Зиновьевых и Каменевых… А потом, словно проснувшись, Ленин будет требовать самых серьезных наказаний для «людей с винтовками», для неуправляемых рабочих и солдат, которые сеяли анархию и позорили социалистическое государство.

Странные парадоксы первых дней захвата власти отразились на руководстве и рабочем стиле председателя Совета народных комиссаров. Как и другие комиссары, Ленин какое-то время еще продолжал жить на частной квартире, но вскоре для удобства решил переехать туда, где располагалось правительство, в бывший институт благородных девиц, в Смольный. Квартира Владимира Ильича, как пишет его преданный помощник, должна была соответствовать следующим условиям: 1. Располагаться в непосредственной близости от его рабочего места. 2. Соответствовать требованиям конспиративной квартиры. 3. Быть удобной для проживания. 4. Иметь отдельный вход, которым мог бы пользоваться только Ленин.[312]312
  См.: Бонч-Бруевич В.Д. Воспоминания о Ленине. 1917—1924. М., 1963. С. 83.


[Закрыть]

Внушительный список необходимых условий!

На самом деле это была просторная пятикомнатная квартира на втором этаже с электрическим освещением, горячей и холодной водой. Те немногие, кто мог входить к Ленину в любое время, пользовались специальным лифтом. Новый правитель России был полностью удовлетворен этими скромными (по меркам Петрограда 1917 года они казались значительными) удобствами. Только у Ленина были ключи от квартиры и от входной двери (возможно, это было одним из необходимых условий конспирации). Несмотря на охрану, выставленную в коридоре у закрытой двери, посторонний человек не мог предположить, что за ней находится квартира вождя, а не один из многочисленных рабочих кабинетов правительства. Руководитель Советского государства жил так же, как перед октябрем… «в бегах».

Продовольственная проблема являлась лишним напоминанием, насколько ненадежной и примитивной была структура новой власти. Перед утренними заседаниями Совета комиссары получали стакан чаю и тонкий ломтик ржаного хлеба. Частенько их обед состоял из щей и хлеба. Это не было показным проявлением уравниловки. В Петрограде существовали проблемы с продовольствием. Бонч-Бруевич рассказывает сентиментальную, но, по всей видимости, правдивую историю. В Смольный пришел солдат, вероятно, один из тех многих, кто хотел услышать от самого Ленина, когда большевики, как они обещали, заключат мир и отпустят солдат по домам (удивительно, но многие солдаты не захотели дезертировать с фронта). его внимание привлекла огорченная девушка, которая посетовала на то, что несет Ленину на завтрак пустой чай. Нет ни хлеба, ни сыра. Без колебаний солдат достал из вещмешка кусок хлеба и протянул девушке. Рабочие и обычные просители, вспоминая свои встречи с Лениным в то время, с восторгом и удивлением рассказывают, как Ленин давал распоряжения накормить их в столовой Совета народных комиссаров. Это было не просто проявлением заботы Ленина к «простым людям», это был один из способов управления Россией в те отчаянные дни, возможностью показать массам, что среди хаоса и анархии правительство борется за лучшее будущее, что это их правительство.