Текст книги "Золотой скарабей"

Черное небо – желтая луна

Кто чем был озабочен, а Воронихин стремился как можно больше увидеть прекрасного. После Венеции Андрей оказался в порту, где некий старец (или в его лице судьба?) зазывал паломников на шхуну, что направлялась в святые места, посетить христианские святыни. Шхуна была так стара, изношена, что страшновато на нее садиться. Зато билеты дешевы, в пути всего два дня – и Воронихин решился.

Погода стояла тихая, море умиротворенное – шхуна скоро двинулась по волнам Адриатического моря в сторону Палестины.

Паломников было немного, всего несколько человек, и Андрей пристроился в конце их цепочки. В кармане у него лежало Евангелие, подаренное митрополитом Платоном. Он открывал наугад страницы и читал:

«…с книжниками и фарисеями, насмехаясь, говорили: других спасал, а Себя Самого не может?.. Также и разбойники, распятые с Ним, поносили Его… От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого; а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или! Или! лама савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты меня оставил?.. другие говорили… посмотрим, придет ли Илия спасти Его. Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил дух… смотрели издали многие женщины… между ними были Мария Магдалина и Мария, мать Иакова…»

«И я увижу иконы или фрески с изображением тех событий? – думал Воронихин. – И пройду по тем местам, по Гефсиманскому саду?» И сердце его трепетало. Он вгляделся в лица паломников – в них было что-то от древности. Вон молодая женщина – с иконой Богоматери… Прямой пробор в волосах, стройна… Вот старец с белой бородой. Какие живописные фигуры, а старика лучше написал бы Боровиковский – такие типы ему любы…

…Отшагав версты три, странники остановились на привал. Сидя на камнях, достали жалкую снедь и запивали ее отвратительной теплой водой. Двинулись к ближайшему храму, отстояли службу по греческому чину и долго, старательно молились. Когда Андрей глядел на икону Богоматери, его воображение то рисовало стройную тонкую фигуру, то вспоминалась «характерная» девица Василиса.

Но – опомнился, одернул себя: можно ли о таком думать, ежели стоишь в храме? Молитва так сама по себе, а он – сам по себе.

Вдруг на противоположной стене рассмотрел фреску: на земле лежало распростертое тело Иисуса на кресте, полутьма… Кровавые рубцы и раны, капает кровь, а глаза, залитые кровью, из-под тернового венца… Иисус истекает кровью, а над ним – высокая, в темном платье с опущенной головой – Мария! Оплакивает Христа, своего Божественного Сына? Взгляд, сожалеющий и печальный, устремлен ввысь, но вся Она – в темных тонах, и цвет этот – не краска, но горе! И символ печали.

Во многих церквах, соборах бывал Андрей, но ничто не производило на него такого сильного впечатления. Он любил иконы Богоматери, однако… это темное, почти черное платье, хитон… Руки, в бессилии опущенные вниз. Голова Ее почти не видна, но ясно, что в глазах – слезы. И нет края вселенскому Ее горю. И сама собой полилась у него молитва на церковнославянском языке:

«Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою, благословенна Ты женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших… О Всемилостивая Госпоже наша… Воздвигни нас из глубины греховныя и избави нас от глада, губительства, от труса и потопа… от напрасныя смерти, и нападения вражия, и от тлетворных ветр, и от смертоносныя язвы, и от всякаго зла… Подаждь, Господи, силы не закопать свой дар Божий, а воплотить его в деяниях светлых…»

Нарушая, быть может, церковные каноны, Андрей молил Богоматерь, чтобы она не дала угаснуть дару, данному ему Богом, благословила на верность художествам и зодчеству, которые велел постигнуть его благодетель граф Строганов.

…И вновь паломники брели под палящим солнцем, не смея сетовать на жару, спотыкаясь об острые камни. Вокруг лежала каменистая пустыня, и не было сил оглядывать слепящие окрестности. Белое-белое, залитое беспощадным солнцем пространство. И неподвижный горячий воздух, марево, дрожащее впереди…

С трепетом душевным вошли паломники в Вифлеем, где явился на свет в бедном жилище Христос – в яслях Его нашли… И явились, чтобы возгласить миру о рождении Иисуса, волхвы и жены-мироносицы… Среди них была Мария Магдалина. Паломники ступили в храм Рождества Богородицы, храм Марии Магдалины. У входа благообразный их старец споткнулся, и Андрей повел его, держа за руку…

Содержание, смысл будущего своего творчества Андрей увидал в Палестине и благодарил Бога. Но чего-то еще не хватало. Такие иконы – не его дело, он – зодчий! Что же почерпнет из странствия?..

Тут предстал полуразрушенный храм, окруженный темно-красными колоннами. Все они сохранились! Колонны – его скрытая любовь: в них видно пространство, неподвластное времени, течению его, – колонны хранят вечность. Но как стройнят и увеличивают пространство, дают перспективу! Уходящие вдаль, они продлевают вечность… А этот темно-багровый цвет! Он несет кровавый и печальный след…

В них есть что-то от тех немногих, стоящих, должно быть, от самого времени Христа, деревьев под названием оливы. Толстые-претолстые стволы – и воздушная, серебрящаяся на солнце листва… Плоды, известные даже в Петербурге, у Строганова, – отсюда их привезли?..

«Если достанет терпения и веры, если сподоблюсь получить заказ на храм или собор – будут в нем колонны багряно-темные…»

И наступила ночь, и была она холодная, как бывает в пустынях. Мысли бродили, казалось, от давних, старинных времен до сей поры.

Оказалось, что старец с ушибленной ногой совсем слаб, еле жив, и Андрей держал его теперь за спину, почти нес. Но некоторые заметили, что и молодая послушница не в себе – температура, что с ней?..

И наступила еще ночь, более холодная, чем прежде…

И Андрей решил выйти в Гефсиманский сад, представить последний путь Христа…

Он шел по саду, освещаемому желтой луной. Небо становилось все чернее. Гигантские оливы были черны и страшны – неужели они еще помнят те времена? Гефсиманские оливы казались некими чудищами, хотя листья и во тьме серебрились…

Андрей присел под деревом, вдыхая сухие ароматы ночи. Казалось, он сам был в тех временах и видел перед собой Иисуса… Возле белого мраморного камня Он остановился и сказал: «Пронеси чашу сию мимо Меня…» Там встретил Он Иуду… Малоприятную его физиономию Андрей видел на итальянских фресках. Перевел взгляд на луну. Луна желтела на черном небе.

«Господи, помоги! – шептал русский паломник. – Во имя Твое буду я жить и трудиться!»

Никого из паломников в ночи – только воины Каиафы: только центурионы и Он – один!..

Утром, встретив знакомых паломников, Андрей взглянул на старца – и отлегло от сердца: тот был на ногах. Однако – что с молодой женщиной? Лицо красное, лоб горячий – заболела! Надо к доктору! Но никто его не поддержал. «К чему доктор, ежели мы в Святой земле? Игуменью позовите… Из монастыря надо позвать игуменью…» Никто не обратился к доктору, а игуменья пришла под вечер. Паломников ждала их шхуна, пора назад, в Венецию.

Монахиня сказала: «Здесь есть зловредные насекомые. Если кто попадется – укусят – и никакой доктор не поможет. Лихорадка!.. Соборовать надо, готовиться, исповедоваться да причащаться».

Андрей в отчаянии глядел на юную послушницу. Ее хотят соборовать, готовить к смерти, даже не обратившись к доктору, не поискав его?! Без всякого сопротивления, покорные судьбе, да еще и ссылаются на волю Божью? «Что делать, Бог забирает к себе молодых и красивых да верных Провидению. На том-то свете ей сделается хорошо».

С тяжелым сердцем возвращался Воронихин на шхуну…

Медленно шел по берегу Венеции.

Куда идти? К местечку под названием Комо – вдруг строгановский обоз еще там?

Оказавшись у подножия Альп, залюбовался горами. Они были прекрасны, и притягательны, и недостижимы… И не подвластны живописцам, ни Мишелю, ни ему, Андрею…

С тяжелым сердцем возвращался Воронихин на шхуну, а потом шел по берегу Венеции. Отныне его путь – к границе Швейцарии: быть может, там еще строгановский обоз. А если нет – то сразу в Париж.

Добравшись до подножия Альп, в стоптанных донельзя башмаках, залюбовался горами. Они были так прекрасны и так пронзительно голубело над белыми снежными вершинами, что к Андрэ опять вернулось праздничное настроение, которое охватило его с самого начала заграничного путешествия.

Встреча – перед расставанием

Андрей добрался до Комо – и что же? Строгановский обоз был все еще там: ждали возвращения из Петербурга Григория – его вызвали из-за смертельной болезни отца. Мишеля нигде не было видно. Может, он что-то задумал?

Гувернер резок, он хочет всегда быть правым. У него есть теория: собрать несколько умных, предприимчивых людей, во Франции скинуть с пьедестала Людовика XVI, всех сделать равными, а потом то же самое в России.

– Россия – не Франция, да и не Австро-Венгерская монархия! – горячился Павел. – У нас за все должны отвечать и править лично ответственные, энергичные люди, владельцы земли! Их верностью прошлому, заветам предков будет расти наша земля… В нас живет память о деяниях предков… Строгановы послали казаков во главе с Ермаком против хана Кучума.

– Это насилие! – возмущался Жильбер. Павел не сдавался:

– Так должно быть! У нашей истории свои законы, даже Бог не может их менять, хотя ученые и пытаются все переворошить… Возьмите климат – на Урале теперь земля еще не оттаяла, а тут… все цветет. Или местоположение. Здесь же Швейцария – перекрестье всех дорог с давних, римских времен, Запад – Восток, Север – Юг.

Ночью у Андрея в памяти всплывали не горы, а флорентийский собор, построенный Брунеллески. Этот архитектор выиграл соревнование на право строительства после того, как долго держал свой замысел в тайне и лишь пошучивал: «Попробуйте поставить яйцо, да, да, яйцо! – вот это и есть мой замысел. А чертежей я никому не покажу». Рассказывали, что Брунеллески взял яйцо, постучал тупым его концом по столу и сказал: «Вот и вся идея!» И собор Санта-Фьоре приобрел именно такую форму. Знаменитый собор одушевил давнее стремление жителей Флоренции превзойти Рим и добиться независимости. Все это рассказывал друзьям Андрей, показал рисунок – главный купол, боковые стены, баптистерий. Рассказал о натуральности росписей Мазаччо – священные сюжеты ничуть не похожи на русские иконы. На иконах Пермской земли линии гибкие, музыкальные, краски тонкие – старый граф называл их «иконами строгановского письма».

У Донателло, напротив, в изображениях необычайная живость. Перед скульптурой Марии Магдалины, изможденной, раскаявшейся женщины, так и хотелось встать на колени. А в «Давиде» Донателло, в его легкой, самоуверенной фигуре чувствовалось достоинство.

– Вот чего нет у русских! Достоинства! – заметил Ромм.

– Отчего же? – возразил Андрей. А про себя подумал: с графом у них хорошие отношения, они даже спорят, а провожая в Европу, велел Андрею заниматься и деньгами, мол, молодые господа растратятся на пустяки.

Ромм твердил еще про доверчивость и неблагодарность русских. (Знать бы им про царствование Александра II, самого либерального из царей, как устроили на него восемь покушений, забыв о благих его делах! А что говорить о следующем, XX веке. И далее, как народ позволил себя оболванить!)

К вечеру опять зашла речь о Париже. «Там такие дела!» – восклицал Ромм. И Павел ему вторил.

В Париже Павлуша учился у художницы Марии Луизы Элизабет Виже-Лебрен, настоящей аристократки. Очаровательная женщина привлекла, конечно, и Григория. Андрей тоже бывал в этом доме, но думал больше о палаццо, который он мечтал построить для своего покровителя. Придет время, и он сумеет построить в Петербурге настоящее итальянское палаццо для графа Строганова. Муж Марии, сторонник якобинцев Пьер Лебрен, говорил о беспорядках на улицах, о том, что в лавках нет хлеба, город бурлит, всюду толпы, но слишком мал напор.

– Вы, конечно, чужестранец, и вам это неинтересно, а зря! Некоторые русские на нашей стороне. Старый порядок почил, и третье сословие не желает мириться со своим положением – вот увидите, оно покажет себя! Аббат Эмманюэль Сиейес написал книгу, у всех на устах его слова: «Что такое третье сословие? Все. – Чем оно было до сих пор? Ничем. – Чем оно желает быть теперь? Чем-нибудь»… Людовик XVI – ничтожная личность, но он обещает созвать Генеральные штаты, представителей всех сословий. Посмотрим, выполнит ли он обещание! Мы будем требовать свободы, равенства и братства!

Моя жена пишет портреты королевы Марии-Антуанетты, ее детей. К сожалению, она ярая роялистка и ничего не понимает в политике. Молодой человек, вы новичок в нашем городе – это великое чудо, что вы явились сюда, можно сказать, в исторический момент. Скоро придем к власти мы, третье сословие!

Перед закрытой дверью

История – дама требовательная и капризная, а в жанре исторического романа – тем более. Автор не имеет права надолго переноситься в дальние географические широты и оставлять без внимания главных героев, а потому – вернемся снова в Петербург.

Строгановский обоз мы оставили на перекрестке трех дорог – в Италию, Швейцарию, Францию.

Друзья вместе с Андреем Воронихиным бродили по отрогам Альп, по берегам красивейших озер, посещали лекции и ждали возвращения Григория. Молодой барон отметил и девятый, и сороковой день смерти своего отца, и все складывалось недурно, только… Только когда он уже намеревался ехать в Европу, у него со светлейшим дядей вышла пренеприятная история.

Красивый, стройный, прекрасно одетый, в рассеянности шел он по Английской набережной, бросая равнодушные взгляды на встречных дам. Его признала проходившая мимо знаменитая княгиня Голицына и, наведя лорнетку, поманила пальцем:

– Хорош, хорош собой ты, братец! Возмужал. Лицо умное, можно сказать. Давно ли из Парижа?

– Ваше сиятельство, – он приложил свои губы к ее уже стареющей руке. – В скором времени возвращаюсь снова в Швейцарию, учиться, да и за младшим братом в Париже велено присматривать. В голове у него романтические грезы.

– Что это за молодые люди, если не имеют иллюзий?.. А я так люблю Париж и снова собираюсь туда… Не желаешь ли поиграть со мной в карты? Я этот вид времяпрепровождения люблю. В Париже, ах, в Париже я в молодые годы часто проводила часы за зелеными столиками.

– Да, но сейчас в Париже скверные времена, – заметил Григорий. – И вы все-таки поедете?

– Ах, Жорж, любопытство – мой недостаток! Надо взглянуть на беспокойный Париж, к тому же отвезти сына в Страсбург, а потом можно и занять место первой дамы в Зимнем дворце… Жаль, что ты не любитель карт, – вздохнула она.

Он рассмеялся.

– Зато у меня есть приятель, начинающий художник, – великий мастер по картам.

– И где он? Он нашего круга? – оживилась Наталья Петровна.

– Он там, в Париже. Но – не вашего круга.

– Оревуар! – небрежно бросила княгиня, протягивая ручку для поцелуя. Она слыхала, что английский поэт Байрон был так поражен успехом Жоржа у женщин, что собирается сделать его прототипом своего Дон Жуана. Одет как истинный франт – бежевые панталоны, светлые чулки, туфли с серебряными пряжками и, конечно, без парика. Князь Потемкин отменил парики в армии (под ними у солдат заводились насекомые), а следом за армией и светские господа все чаще появлялись без париков. Что делать? Мода – временная и глупая властительница человека!

Жорж миновал уже Дворцовую площадь, половину Невского. Оставалось несколько шагов до Строгановского дворца его дяди – как вдруг хлынул дождь, да такой, что надо было немедленно скрываться. В последнее время в Петербурге дожди перепадали с какой-то зловещей ритмичностью, по два раза на день. Коляски не было, зонта тоже – и Григорий решил переждать непогоду во дворце. Позвонил.

– Здравствуй, братец! – Незваный гость намеревался уже шагнуть в прихожую, но… дворецкий призакрыл перед ним дверь.

– Извиняйте, ваше благородие Григорий Александрович! Принимать никого не велено. Будьте любезненьки, пройдите во флигель, там тепло и сухо.

Григорий оторопел.

– Я не прошу аудиенции, мне надо переждать дождь.

– Просим прощения, пардон… не велено пускать.

Но тут у подъезда остановилась коляска, из нее выскочил человек в черном плаще, показал какую-то карточку – и дворецкий распахнул перед ним дверь. Внешность человека была незнакомая, но она ярко запечатлелась в глазах барона: узкое лицо, черные волосы, зализанные ко лбу, длинный нос…

Григорий был поражен… Как это понять, в чем провинился он перед светлейшим графом? Или там что-то тайное?

А тем временем граф смотрел сквозь мокрое стекло на свой сад – предмет его всегдашней гордости. Увы! Сад было не узнать: мутное колеблющееся марево… Это совсем некстати. Он верил в предзнаменования, и грудь его сжала глухая тоска. Отчего так? Он любезен с дамами, строг со слугами, желанный гость у императрицы и даже у ее строптивого сына, наследника, но именно сегодня – отчего поднялась такая непогодь? Теперь жди мучительного приступа меланхолии.

Помогали в такие часы лишь его коллекции. Вот они, самые дорогие его сердцу предметы: статуэтка головы Нефертити; кольцо, сделанное для второй жены; кусок египетского пергамента; печать из халцедона, принадлежавшая римскому солдату, «особенные» янтарные камни; подвеска с жуком-скарабеем – символ луны и солнца, а это – черный глаз на фоне белой эмали. И Клеопатра. Перебирая свои сокровища, граф чувствовал себя царем царей, лучшим из греков, быть может, самим Периклом, повелителем времен и народов. И хандра отступала… Стоп! Сегодня – тайная ложа.

Он быстро закрыл дверь в Физический кабинет. Это святая святых. Здесь все предметы ориентированы по линии Запад – Восток. В центре – изваяние из гранита – Амон-Юпитер, ваза, окруженная двумя женскими фигурами, которые имели символическое значение… Здесь царит жреческий дух…

Конец XVIII века – время распространения масонства, явления столь же таинственного, сколь и тайного. «Умеренные», «Невинные», «Красные» и прочие ложи возникали тут и там.

Стало ли это порождением велеречивых философов того века? Или просто данью Времени, и неизменному, и постоянно меняющемуся? Или всего лишь проявлением Истории, чье высокое назначение – страстная борьба? Эта борьба порой приобретает характер взрыва и крайнего осознания человеком своего «я».

Образованных людей в России не удовлетворяли каноны официальной церкви, а также священники, не дающие ответов на главные вопросы бытия. Если церковь видела нравственный идеал в Христе, то масоны считали главной задачей нравственное самоусовершенствование человека, а решение искали в абстрактных идеалах.

Кто только не был тогда масоном?! Левицкий и Боровиковский, Новиков и Баженов, Строганов и Шереметев, и даже наследник престола Павел Петрович. Он видел в масонстве спасение от французской заразы – так сказать, «прививку». Зато Екатерина, эта практичная немка, не терпела масонства и презирала всяческую мистику. Что касается графа Строганова, то за время жизни в Париже на него повлияли философы и английская ложа, манил и лозунг «Свобода, равенство и братство!». Он уповал на масонство как на путь к нравственному улучшению человечества. Члены ложи вольных каменщиков, куда он вошел, стремились стать строителями «всемирного братства». Каждый должен быть терпим ко всем, уважать чужое мнение, ценить свое и чужое достоинство.

Графа увлекала образованность масонов, они знали историю, археологию, легенды, им виделся путь к единению с прошлыми временами, с древними цивилизациями. Оттого в Физическом кабинете находились изображения египетских богов и символов, греческой жрицы, римского Юпитера.

Уже собирались члены тайной ложи. Прокашлявшись, граф открыл собрание:

– Дорогие братья! Постараемся обрести ту глубину чувств, которыми пропитаны вся древняя религия, мифотворчество народов… Оттуда развивалось все… Мы должны следовать за человеком в поисках истины и сами пройти путем, полным сомнений и мук… Было начало Времени, человек познавал себя, он увидел собственное отображение в образе Амона… Это было в Древнем Египте… В Великой Тишине обратился человек к своему двойнику: «Приди ко мне, о приди ко мне, человек!»…

Мы должны руководствоваться древнейшим правилом: «Познай самого себя!» Об этом говорил дельфийский оракул. Познаешь себя – и воплотишь законы, необходимые обществу… Нам нужны прочные дома, храмы, великие строения. Но камень – это и наша душа, а соединенные вместе камни образуют здание, дом, создают общество. В процессе строительства мы совершенствуем себя, свои души, и все люди становятся братьями!.. Мы – вольные каменщики!

Заговорили о Париже, о последних новостях, о Французской революции. Нет ли там вмешательства масонов? Вещали и так:

– Во Франции слишком много материализма, и потому есть угроза бесконтрольного бунта черни, разрушения основ общества. А нам нужна просвещенная монархия, вертикальная власть. Власть – это пирамида, вверху – монарх, а выше – только Бог! Перемены необходимы, они нужны, однако… Нельзя рушить властную пирамиду… И нужно укреплять церковь, умело управлять ею в интересах государства… Путь этот долог, поспешать не следует. Наша терпеливая тайная деятельность пойдет во благо, а путь только один – личное самовоспитание, развитие души…

Звучали и другие негромкие, но взволнованные речи.

Тайное заседание закончилось только в середине ночи. Граф проводил гостей и вернулся в Физический кабинет, сел в кресло, любовно разложил свои историко-минералогические драгоценности. Но лицо его, всегда гладко бритое, с печатью довольства, вдруг омрачилось. Обладая сильной выдержкой, тем не менее он взлохматил седые, аккуратно уложенные волосы, сердце его забилось так, что, казалось, стук его отдавался в музыкальном шаре.

– Где они? – вскричал граф. – Где мой золотой скарабей? Исчезла и синяя Клеопатра! Кто посмел их взять?

Бешено зазвенел его колокольчик – и тут же явились три лакея в красных ливреях, растерянные и недоумевающие.

– Кто входил в эту комнату? Какие посторонние люди здесь побывали? Безобразная распущенность! Расхлябанность! Три лучших лакея – и не уследили? Признавайтесь, оболтусы!

Те переминались с ноги на ногу, им нечего было сказать. Но один, воздев глаза к небу, все же что-то вспомнил:

– Ваше сиятельство, не гневайтесь, мы не виноватые.

– Говори по существу! Что ты видел? Подозрительного?

– Да вроде как тень мелькнула… Откуда взялась, что и кто это – не ведаю. Только я как бы лишился разума. В глазах пелена – и вмиг черная фигура растаяла… Должно… магнетизер, или как еще их, супостатов, называют?

– И он входил в мой кабинет?

– Да вот же говорю, пеленой все затянуло… Он, как летучая мышь, – ой как я их боюсь! – пролетел – и нетути.

– Можешь что-нибудь вразумительное сказать? Каков он?

– Могу, могу! У него усы длиннющие, на две стороны.

– Усы-то можно приделать. С этой минуты вы отвечаете мне за пропажи! Идите! Ищите!

Граф Александр Сергеевич до самого утра бродил по своему дворцу, заглядывая в разные углы и щели.

Вид дома, однако, его огорчил: сыпалась штукатурка, исчезли важные знаки на стенах, скрипели половицы.