Текст книги "Золотой скарабей"

Мраморная история

Александр Сергеевич Строганов насколько был человеком праздным, вельможным, настолько и основательным, практичным, деятельным. Он подбирал ловких секретарей, а среди родственников – послушных и благодарных. Как говорим мы теперь, при такой «кадровой политике» можно и дела вести, и быть желанным гостем в Зимнем дворце, и заседать в ложах.

Среди его родственников был некий Новосильцев. У него был практический склад ума, что удерживало его «на грани невозможного». Он побывал в Европе, жил в Англии, и именно его граф просил помочь Воронихину, содействовать изготовлению мраморного бассейна, который пожелала иметь в своем дворце Екатерина. Позже Новосильцев будет членом Негласного комитета при Александре I. Его слово было очень важным. Вернулся в Петербург он вместе с Павлом Александровичем, когда Екатерина призвала всех аристократов вернуться в Россию.

Александр Сергеевич написал Андрею подробнейшее письмо о предстоящем деле: куда явиться в Лондоне, где найти Новосильцева, как связаться с мраморных дел мастером.

…Ранним утром Андрей Воронихин занял место на пароме, отправлявшемся из Франции к берегам Британии. На него повеяло теплом, тишиной – после французских бурь неудивительно.

Не хотелось терять это настроение, и Андрей отправился в Лондон не в простой дорожной телеге, а в настоящем фаэтоне. Ничто не отделяло его от окружающего ландшафта, и можно было любоваться видами Англии.

Всхолмленное пространство покрывали подстриженная трава, цветы, реже – деревья, которые напоминали архитектурные формы. Мягкое солнце скользило по зеленой траве. Дома и домики, огороженные низкими заборами, походили друг на друга.

Дорога была чистая, ровная, а так как недавно прошел дождь, то на дорогу выползли улитки, червяки и прочие подземные обитатели. Андрей наклонился и поднял крупную серо-коричневую улитку, с хрупким панцирем и ножками-усиками. Рассмотрев ее, аккуратно опустил на землю.

Фаэтон медленно взбирался на холм. Вдали высились старинные замки. В косых лучах солнца лужи казались прозрачными, никакой грязи.

Улитки попадали под колеса, и слышался легкий хруст ракушек. С немалым трудом (языка английского Андрей почти не знал) добрался он до гостиницы, описанной графом. В отменно обставленных апартаментах его ждал Новосильцев.

Вскоре началась работа – мраморных дел мастер показывал образцы мрамора, петербургский гость вводил его в курс дела. Они ездили в места залегания мрамора, в горы в поисках камня нужного качества, цвета, размера. В ушах звенело от разрезаемых масс мрамора, от криков рабочих в каменоломнях.

Андрей нарисовал форму бассейна – три на четыре аршина. Новосильцев усмехнулся: «Думаю, государыня будет не одна в сем бассейне… Довольно ли станет размеров?..» (Новосильцев был ловелас и хорошо представлял игры в бассейнах).

В воображении Воронихина рисовалась то арка, поднебесная радуга, то он спрямлял углы, сглаживал, увеличивал размеры. В конце концов Новосильцев одобрил план. Теперь нужен был точный чертеж, и тут Новосильцев пригласил девушку-чертежницу, звали ее Мэри Лонд. Девушка оказалась под стать Воронихину: такая же труженица, не знающая отдыха. И они работали дружно. Мраморных дел мастер готов был ехать в Россию (еще бы!). Наконец вся компания собралась на прощальный ужин.

Мэри, которую Андрей видел все время в коричневом платье и сером фартуке, пришла в белой наколке, с распущенными волосами, он едва узнал ее. Она очень мило улыбалась, лицо было оживленное, белоснежное, спокойное. Ни кокетства, ни женского лукавства, но что-то весьма милое было в ее облике.

Хозяин не ударил в грязь лицом, два вечера ужинов были отменно хороши, и угощение славное. Надежда сквозила в лице Мэри, в каждом ее жесте, взгляде. Она не знала русского языка, Андрей – английского, но понимание и улыбки говорили за них о многом. Да и французский язык был хорошо знаком Андрею, а Мэри его тоже немного знала. На лице Андрея – радость, а она застенчиво и неотступно глядит на него.

Андрей взял ее холодные пальцы в свои, она не отняла руки, а он сжал ее под крышкой стола что есть силы. У нее запылали щеки.

Норвежский вояж

Несколько дней прошли в прогулках по Лондону, Андрей вел с Мэри беседы на французском языке и начал уже изучать английский. Однажды в беседке, в парке, в тени огромных ветвистых деревьев она сказала ему:

– Андрей, у меня есть мечта попасть в одно место, ничто меня сейчас здесь не держит, если у вас есть хотя бы неделя времени и вы бы соблаговолили составить мне компанию – моей радости не было бы предела. Там, – она показала рукой в сторону, – недалеко от нас, находится Скандинавия, Норвегия. Место, о котором столько толков здесь ходит еще со времен викингов. Я видела гравюры и много мечтала, я хочу увидеть те края своими глазами, почувствовать туман, спускающийся с зеленых холмов и черных скал, а затем подняться повыше, дабы взору открылась все благолепие тех мест.

Андрей улыбнулся и дал свой немногословный решительный ответ:

– Завтра же, завтра выезжаем!

Андрей пробыл в Англии недолго, но за это время успел изучить не только Лондон, но и его окрестности. Там он завел знакомства, изучал местную архитектуру и делал зарисовки. А теперь дорога лежала в новую страну. Андрей слышал о ней много раз и, как и Мэри, вожделел увидеть, наконец, воспеваемую чудесную природу этих краев.

Яркое солнце, разрезая пелену облаков, светило на крыши домов. Не часто его здесь встретишь, и человек, уже привыкший носить с собой зонт и обступать лужи, невольно поднимет голову вверх, к солнцу. Благодать. Андрей шел рядом со своей Мэри в сторону извозчика. Ботинки отбивали такт о серый камень мостовой, люди миллионного города сновали взад и вперед, шумно, пыльно, солнечно, а главное, в этой живой стихии сердце стучит чаще в предчувствии скорых впечатлений о путешествии.

Наконец вещи были сложены, экипаж тронулся. Городская суета и серость сменилась зеленым пейзажем лугов, холмов. Дорога, проложенная, видимо, еще римлянами века назад, вела их к морю. Оттуда корабль отправится в Норвегию, провинцию Дании, край нашего материка на северо-западе.

Корабль плыл, и ничто ему не мешало. Снова ясное небо, солнце, чайки, путешествие. Ну, будто в сон попали… Маршрут, которым века назад ходили викинги в Британию грабить земли кельтов, теперь вел европейцев в страну, которая уже не имела ничего общего с тем ее прошлым. Теперь тут ходят торговые корабли, а не драккары (корабли викингов).

Теперь это все один мир христианской Европы, которая оставила в прошлом жесткость тех времен. Солнце засияло над морской гладью, на горизонте зазеленели, зачернели фьорды. Корабль рассекал кристально чистую воду, макушки гор были покрыты белым снегом. Тишина, слегка морозный воздух, освежающий ветер. Этот невероятный пейзаж стоял перед глазами тех счастливчиков, кто выбрался на рассвете на палубу. Невероятная картина ожила.

Корабль скоро причалил в портовом городке. Порт не шумел, природа тоже. Было очень тихо, это даже казалось странным. Команда и вообще все вокруг не носились взад-вперед, перекрикивая друг друга, а занимались каждый своим делом в том темпе, что эти края им диктовали. Все были увлечены окружающим миром, взгляды стремились вдаль, в горы, свежий воздух насыщал легкие.

Из ярких впечатлений, о которых Андрей потом рассказывал друзьям, были яблоки и снег. Контраст природы этих мест, где часть склонов зелены, часть белоснежны и рядом со снежным покровом стоят яблони с красными яблоками. Удивительно, а ведь скоро Рождество.

Первые часы прошли в движении, было великое переселение странствующих с воды на сушу, с корабля в гостиницу. Возня эта, наконец, кончилась, и Андрей со своей возлюбленной, обменявшись наполненными счастьем взглядами, под руки отправились на прогулку, в горы. Они были, конечно, не одни. Их сопровождал местный житель по имени Бьорн. Это был высокий мужчина лет пятидесяти, но в безупречной форме, со свежим взглядом и гладко выбритым лицом. Каждый день он начинает прогулкой в горах до еды, до встречи с другими людьми выходит в горы и идет по своему маршруту. Именно это заставляет его тело оставаться молодым, на удивление сильным. Когда он вел их по горам, ощущалось, что он пружинит, парит, в то время как они еле плелись и просили очередной привал. Они присаживались на камень размером побольше, держались за руки и смотрели по сторонам, впрочем, взгляд обычно застревал в одном месте, сложно было оторваться от каждого кусочка этого невероятного творения природы. Черные скалы, зеленые склоны, каменные извилистые тропинки. Низины и снова холмы и скалы, местами с гор льется поток белой воды и впадает в синеющую яркую толщу воды. Горная река несется. Вода, ветер. И ничего более. Ни людей, ни посторонних звуков. Природа живет своей самодостаточной жизнью, и они лишь наблюдатели.

Во время привалов их гид, знающий французский, рассказывал им истории здешних земель, легенды это или не легенды, но многие местные в них верят. Повествовали они о троллях, горных духах, ассоциируемых с камнем, которые могут быть очень опасны человеку, зашедшему далеко в горы. «Тролль» со шведского означает «колдовство», и легенды о них ходят в Скандинавии давно. Бьорн говорил, что они пугают местных жителей своими размерами и колдовством, что живут они в подземных дворцах. Бывают эти существа не только гигантами, но и маленькими, похожими на гномов, обыкновенно живущими в пещерах. Но чаще всего тролли – это каменные существа ростом раза в 3–4 выше нас, и топот их ног приводит к обрушению камней со склонов, а потому на горных тропинках нам надо быть осторожнее. Бьорн показал вдаль, где была гряда скал, и сказал, что, быть может, среди них есть спящие тролли. Говорил без ухмылки и без лишних эмоций, это была просто жизнь вокруг него. Рассказал нам о троллях, обитающих под мостами. Они, в отличие от других видов, могут появляться на солнце, не едят людей, уважают деньги, падки на человеческих женщин. Есть даже легенды о детях троллей от наших женщин… Отдохнув, наши путники снова отправлялись дальше, и виды новые превосходили прошлые. Шли, пролетали часы, их взгляды и сознание были погружены в эти пастельные пейзажи под серым небом, внутри возникала вера, как минимум в части того, о чем поведал им новый норвежский друг. Важно сказать, что Мэри была еще под большим впечатлением, и она взяла его невольно за руку на мгновение, а потом тихо сказала, что хочет назад, а не дальше в горы. Вдруг Мэри юркнула за ближайший уступ, Андрей, догнав ее, крепко обнял и сказал:

– Сейчас я расскажу тебе о троллях, послушай:

Жили-были три тролля.

Каждый из них жил в своей горе.

Тролли были такие старые, что поросли мхом.

Однажды в горах что-то зашумело-загремело.

«Это еще что там такое?» – спросил первый тролль.

Прошло сто лет, и второй тролль ответил:

«Это корова промычала».

Прошло еще сто лет, и тогда третий тролль сказал:

«Если здесь будет так много болтовни, то я переселюсь в другое место».

Налетело облако, стало видно, что скоро стемнеет. Они развернулись и двинулись в сторону гостиницы. На пути назад неутомимый Бьорн рассказывал еще. Тролль с виду похож на гору или гигантский валун, поросший мхом и вереском, а иногда и деревьями. У него может быть одна, три, девять или даже больше голов! Предками троллей являются великаны-йотуны, которые стояли у истоков образования мира. Местные считают, что великаны враждовали всегда с богами и людьми. О них говорили, что они свирепы, жестоки и упрямы. Самый известный борец с йотунами – бог Тор. Он побеждал их своим знаменитым молотом Мьёлльниром благодаря своему мужеству и хитрости. Об этом написаны десятки легенд, преданий, а где там правда, где нет, мы не знаем, но все изучаем и читаем сейчас эти мифы о тех существах. С христианизацией Норвегии у троллей появился новый враг – Олав Святой. Олав обладал особым даром: он мог управлять горами и скалами, умел обращать троллей в камень. Впоследствии великаны пытались бороться и с церквями. Ходят слухи о том, что тролли иногда появляются среди людей в человеческом обличье…

После этих слов Мэри невольно обернулась и посмотрела на Бьорна, но, быстро придя в себя, тут же отвернулась в смущении и потупила взгляд. Впрочем, мысли заполнили ее голову.

Бьорн продолжал:

– Если ты заподозришь неладное, то ни в коем случае не должен жать незнакомцу руку. Тролли также могут принимать облик собаки, черного козла или даже дружелюбного человека с хвостом… Главное – знать, как обращаться с ними. Во-первых, храните тайну своего имени. Не принимайте от тролля угощения и бегите прочь так, чтобы ваши следы образовали крест с бороздами плуга на пашне. Если вы повстречались в ущелье, пригласите тролля проследовать за вами к свету: он окаменеет с появлением яркого солнца. Жители говорят, что тролли часто похищали людей. Однако есть несколько способов защититься от них или противостоять им. Прежде всего это, конечно же, христианский крест, звук церковных колоколов и все остальное, что связано с христианской религией. Если нужно было освободить пленника троллей из гор, то надо было звонить в колокола. Если же церковь так далеко, что до гор не доносился колокольный звон, то колокол приносили в горы и звонили там.

Говорят, что не всегда тролль вредит человеку – бывает он и добродушным, и выступает как радушный хозяин. Случается, что тролль помогает человеку, а человек – троллю.

Удивительно, как такие разные вещи переплетаются друг с другом. Язычество и христианство, добро и зло, а тролли живут тем времени в этих землях или в умах людей этих земель уже сотни или тысячи лет. Вскоре путники оказались среди домов, среди огней. Стало менее тревожно, хотя это как подумать. Темно, вдалеке везде горы. Бьорн сделал им подарок, прежде чем все разойдутся спать. Вырезанная из дерева фигурка тролля размером с ладонь – любимая игрушка местных детей. Все спят, и горы окутаны мраком. Тролли в виде высоких гор и поросших лесом холмов наблюдают, всё ли в порядке в их владениях… Потому что тролли так любят мирное спокойное существование и не любят шум и драки.

Возвращение в Англию проходило в умиротворенной тишине. C улыбкой Андрей смотрел на фьорды, уходящие в туман на горизонте, думал, вспоминал, мечтал. Мэри еще больше похорошела. Андрей смотрел на нее молча, с легкой улыбкой, он обходителен и предельно вежлив. Определенно она ему нравится. Вскоре они уже ехали по зеленеющим просторам Англии, проезжали через аллею высоченных деревьев, создающие арку над дорогой, дающие тень в теплый день. Впрочем, светило бы солнце…

Дома их ждал отец Мэри – мраморных дел мастер Лонго. Норвегия – это приятно, но главное – мраморное дело. Ушло не меньше двух недель, прежде чем удалось найти нужный мрамор. Затем нужно было погрузить его на баржу для отправки в Петербург. Императрица, вероятно, уже мечтала о том, как в этой ванне-бассейне она будет плавать со своим единственным умным фаворитом Григорием Потемкиным. На кого они будут похожи? На кашалотов, а может быть, на китов – так говорила императрица своему секретарю Безбородко перед расставанием. А Андрей Воронихин то и дело посматривал на Мэри и уже мечтал о том, как она согласится принять православие и они обвенчаются в Петербурге.

Прощание было еще более волнующим, чем путешествие в Норвегию. Щеки пылали уже у обоих, и глаза блестели в восхищении. Что же – молодость есть молодость! Каждый думал о будущей встрече, хотя никто не знал, когда это случится…

Мэри осталась приятной частью его воспоминаний. Андрей тешил себя надеждой о новых встречах с ней. Скандинавия отпечаталась картинами в его голове, и множество раз он упоенно будет рассказывать об этом приключении каждому приятному собеседнику, попавшему ему под руку.

Мучительное счастье

Приходилось ли вам, любезный читатель, в молодые годы, когда кожа обнажена для тонких чувствований, оказаться рядом с предметом своей любви совсем близко и вместе с тем в окружении малоприятных незнакомых людей? Если да, то вы легко можете себе представить, в каком блаженном состоянии пребывал наш не слишком решительный герой, сидя в дилижансе рядом с Элизабет. Одной рукой он обнимал ее, другой держал корзину с продуктами, на дне которой был спрятан пистолет. Чуждое окружение сближало их. Мишель не шевелился, боясь нарушить покой женской головки, лежавшей у него на плече. Немели руки, ноги, но, растроганный доверчивостью Элизабет, кротостью после бурных слез перед отъездом, он словно окаменел.

В памяти проносился тот безумный день. Чтобы выехать из Парижа, пришлось чуть ли не драться в очереди за билеты на дилижанс. Ради своей возлюбленной он был готов на все. Перед глазами всплывал Пьер Лебрен, написавший донос на собственную жену; казалось, уже приближается толпа, готовая разнести в пух и прах и мастерскую, и дом Виже-Лебрен, и все ее знаменитые ткани, бархаты, шелка, необходимые для костюмных фантазий. Хорошо, что часть их уже была отправлена из Парижа со служанкой и дочерью. Драгоценности удалось уложить на дно чемодана – только бы не стали обыскивать, только бы не заподозрили чего-нибудь в дороге!..

Андрей! Он уехал в Англию выделывать бассейн для императрицы, но пора бы уже вернуться – и Мишель черкнул ему записку: мол, вероятно, будет в Неаполе, на службе у Элизабет, и надеется дождаться своего крестового брата.

Ах как близко сидели он с Элизабет в дилижансе! Стиснутые пассажирами, они говорили вполголоса, боясь выдать себя. «Мон ами, мон амур», – шептала она, а ему не верилось. Как груб, отвратителен ее муж! Он называл ее самыми гадкими словами, она отвечала: «Скажите, пожалуйста, ваше невежество!» А Мишель холодел от страха и ужаса, от счастья и восторга. И все время думал, что их ждет, куда они едут, чего она хочет? Билеты взял в Вену, там у нее друзья. Там родилась Мария-Антуанетта. Бедная королева, что с ней будет? Главное – им удалось вырваться из обезумевшего Парижа…

Остановка у таверны… Они вышли из дилижанса.

– Куда мы едем дальше? – спросил Мишель.

На улице шел мелкий дождь, погода была во всей своей неприглядности. Элизабет поскучнела и протянула:

– Не хочу жить под таким небом, хочу тепла.

– Тепла? Значит, Италия? Сдать эти билеты, купить другие?

– Ах, милый, не спеши, я еще ничего не решила!

Он притащил вещи, усадил ее под деревом на сухую скамью.

– Время вас вылечит, все будет хорошо, – утешал он потускневшую Элизабет.

– Время? Сперва оно лечит, лечит, а потом убивает, да?

Беззащитная, одинокая, она вызывала в нем чувство мучительного счастья. Голова на его плече, в глазах благодарная преданность… С нежностью и силой прижимая ее к себе, он спрашивал:

– Не холодно?

– Мон ами, тре бьен… Моя любовь, что бы я делала без тебя?

Это было не лучшее место для поцелуев, однако именно здесь он впервые почувствовал на своих твердых, крупных губах ее маленький нежный рот.

– Эй, молодые, идите сюда! Что вы мокнете под дождем? – раздался голос хозяйки таверны.

В крестьянских платьях, с лицами, освещенными любовным чувством, они показались хозяйке столь привлекательными, что она радушно пригласила их в таверну, да еще и накормила обедом.

Бедный Мишель! Все случившееся в дороге ему показалось достаточным для того, чтобы со всем прямодушием задать недвусмысленный вопрос:

– Элиз, я люблю вас. Будете моей женой?

– За-му-уж? – Она рассмеялась. – Мон ами, да ведь… у меня есть муж, и по закону…

– Но он же негодяй!

– Да, но развод пока невозможен, и потому прошу не вести больше подобных разговоров.

– Пусть развод невозможен. Мы будем вместе, и вы не будете больше несчастной! – воскликнул он.

Кто угодно может быть несчастным, но только не она! Она как воробышек, попавший под дождь, встряхнет крылышками – и снова сухая и веселая. Или как кошка, оставшаяся без дома, – стóит ей полежать на солнышке, как шерсть ее снова заблестит и она замурлычет.

Из-за туч вышло солнце, и мысли Виже-Лебрен приняли иное направление, а на лице заиграла улыбка. Не может она, молодая еще, красивая женщина, прекрасная художница, быть неудачницей. Ее знают в Европе, она музицирует, недурно поет, танцует, к тому же знает толк в туалетах – все будет прекрасно, только бы перетерпеть дорогу!..

Ее, конечно, ждали в Вене, и она там будет, но не лучше ли погреться сейчас на солнышке? Неаполитанский посланник в Версале не раз звал ее в их королевство… Нет, все же Флоренция, Рим, а потом и Неаполь…

Ах, как славно они путешествуют! Как мил Мишель! Несчастлив лишь тот, кто обойден любовью! А обольщать мужчин, юношей, что может быть привлекательнее? Не скучать же в одиночестве. Мишель – истинный рыцарь, хотя… рыцари никогда, вероятно, не чистили картошку, или ее тогда не было? Он чистит, варит кофе, покупает зелень. Особенно трогательно видеть, как утром отправляется на базар, как готовит пищу, даже ее любимый соус, а потом моет посуду, и без грохота, с каким это делала служанка. Удовольствие сидеть вечером у камина и смотреть на красивого, жаждущего угодить ей человека! И в самом деле: не сделать ли его своим постоянным спутником?

Впрочем, когда они прибыли в Вену, мысль эта растаяла, как мороженое у камина… Она не возвратилась к ней и во Флоренции, где они сняли две комнаты на окраине города. С каким азартом взялась Элизабет за устройство дома, как рьяно начала писать свои картины!

– Я так соскучилась по кисти, краскам! – говорила она. – А тебе, Мишель, следует взяться за итальянское искусство. Это такое счастье – изучать его.

Мишель бродил по флорентийским музеям, улицам, и скоро у него появились великие знакомцы – Микеланджело, Брунеллески, Рафаэль, Челлини. Высокий их дом, в котором они остановились с Элизабет, был окутан цветущей глицинией и стоял на берегу реки Арно. Нежно-фиалковые цветы на серых камнях, на серых ветках, как это красиво! Но разве передать это на бумаге, холсте, особенно контраст между водопадом цветов и древними камнями?

В музеях его поразили лица людей Раннего Возрождения. Не много красоты, но какая духовная мощь и простота! Чем-то это напомнило русских художников-самоучек, у которых, конечно, нет великого мастерства, но в портретах те же простота и значительность.

Элизабет то и дело возвращалась к любимому Рафаэлю, своему кумиру. Обосновавшись во Флоренции, она сразу обрела поклонников-художников. Ее постоянно сопровождал коллекционер, некий маркиз Маринелли. Он выспренно рассуждал об искусстве. Мишель молчал. Но, слушая восторги по поводу Боттичелли, однажды заметил:

– А мне кажется, что учитель Боттичелли – Филиппо Липпи – более цельный…

– Что? – Маринелли воздел руки. – Где вы увидите еще такие линии, как у Боттичелли? Фу, Липпи – робкий подмастерье в сравнении с этим титаном!

– Но его ценят во всем мире! – подхватила Элизабет.

Когда они смотрели Рубенса, Мишель вспомнил, какое впечатление произвел он на Львова, и улыбнулся.

– Может быть, вам не нравится и Рубенс?! – высокомерно взглянула на него мадам. Вообще она вела себя так, словно и не было любовного путешествия. – Чем не угодил вам Рубенс?

Маркиз пустился в пространный монолог:

– Живописец королей был королем живописцев. Это настоящий Зевс, способный летать над просторами вселенной. Какие львы, какая охота, а обнаженные женщины!.. А мазок, невидимый простым глазом.

– Что вас не устраивает, Мишель? – пытала мадам.

– В Петербурге один человек, очень образованный, – улыбнулся он, – можно сказать, ученый, сказал, что, вероятно, Рубенс хотел, чтобы никто не коснулся его жены, возлюбленной, ибо такие формы не могут вызвать никаких желаний.

Элизабет с неприязнью произнесла:

– Ах, боже мой, какой знаток живописи!

Упрямый подмастерье не сдался.

– Почему? Мне тоже кое-что нравится у Рубенса. К примеру, камеристка, у нее не только формы, но и высокий дух, чистый внутренний мир.

Маркиз промолчал, а Элизабет внимательно взглянула на своего пажа (?), ученика (?), спутника. Глаза ее – точь-в-точь как цветы глицинии.

А спустя несколько дней в Элизабет будто снова вселился бес. Она ворчала на итальянскую кухню, жаловалась, что тут не найдешь любимого французского кролика в соусе провансаль. Наконец, бурно разразилась:

– Довольно глазеть по сторонам, пора работать! Работать и работать! Вы должны подготовить мне холст, ровную грунтовку и… оставить меня в покое.

Галерея Уффици заказала ей автопортрет – такова традиция этого музея: сохранять автопортреты известных художников. Удостоилась этой чести и Виже-Лебрен. Только с того дня она еще крепче заперлась в мастерской.

Время от времени Михаил открывал баул и, обтерев, подновив пистолет, аккуратно клал его обратно. Он ждал Неаполя.

Отголоски Французской революции были слышны по всей Европе. Состоятельные французы давно бежали из своей страны, но революционные идеи нагоняли беглецов и в Австрии, и в Германии, и в Италии. Особенно захватили они Италию. Появились газеты «Народный трибун», «Пьемонтский республиканец»; на дорогах разбойники грабили богатые экипажи. Италия оставалась долгое время ареной соперничества испанских Бурбонов и австрийских Габсбургов – теперь она жаждала национальной независимости.

Наконец они едут в Неаполитанское королевство, к королеве Каролине. И вновь наш «халиф на час» сидит в тесном дилижансе и счастлив своим мучительным коротким счастьем: обнимает Элизабет, чувствуя ее изящное, хрупкое тело. Собственно, на что он рассчитывал? Да ни на что! Где же его португальская вспыльчивая кровь? Где русская удаль? Все таяло в блаженном полусне.

По приезде художницу вновь окружили поклонники, критики, живописцы, и смуглый юноша со светлыми глазами почувствовал себя лишним. Он часто и подолгу бродил вдоль моря, любуясь недальним островом Сорренто, конусом Везувия, слушая неумолчный говор волн. Вереницей они бежали к его ногам, ритмично отбивая время. Он же пребывал в своем собственном времени.

Однажды, миновав городскую часть Неаполя, Михаил оказался возле монастыря Святой Марии-дель-Монте. Синий небосвод прорезали чудные пинии с горизонтальными ветвями, подобные петербургским малахитовым столешницам. Каменные громады домов-замков поднимались прямо из моря, и при сильном ветре волны бились о стены. Таким был и дом Торквато Тассо. Здесь Михаил вспомнил рассказ Хемницера о маркизе, которая читала ему Тассо, а потом украла кошелек.

– Возьми акварели и рисуй Везувий и дом Тассо. Такие картинки будут хорошо раскупаться, – сказала практичная Элизабет.

Он промолчал и не сделал ни одной картинки.

Что за поразительная женщина! На любом новом месте она мгновенно обрастала друзьями, нужными связями, поклонниками, обустраивалась и становилась совершенно необходимой всем. Здесь жили теперь ее дочь и служанка. По вечерам все чаще Мишель оставался дома, а за Элизабет приезжал экипаж. Ее принимали при королевском дворе, она уже писала портрет неаполитанской королевы и ее детей. Познакомилась с русским посланником, с английским вице-адмиралом Горацио Нельсоном, с красавицей леди Гамильтон. Пела арии из произведений Джованни Паизиелло и собиралась писать портрет композитора, говорила с ним о России, где тот бывал.

…Михаил оставался в сладком плену очарования, испытывая чувство жгучего и болезненного счастья. Сегодня особенно. Он вышел на окраину, там были только рыбаки да уличные мальчишки. Белели парусники, отражаясь в синих зеркалах вод. Прозрачной шапкой светился вдали Везувий, дымящееся его жерло внушало трепет.

Но что за пение доносится с моря? Какая протяжная мелодия! Он прибавил шагу, прислушался, что-то давнее, знакомое чудилось в песне. Кажется, пели в лодке, только она удалялась, плыла к закату.

Отчего он не может писать, делать зарисовки, а она, эта маленькая, сильная женщина, увлеченно работает… Он служит ей, а она – живописи. Если бы и он так мог! Похоже, что ее возбуждают влажно-буйное лето, море, звезды. Почти каждый вечер она на приемах, в замке королевы, уже стала законодательницей моды. Гуляет по берегу моря в греческой тунике, и ее примеру следуют другие дамы.

Она охотно рассуждает:

– Меня ужасают современные одежды, и я хочу приложить все усилия, чтобы сделать их более живописными. Если леди Гамильтон или другие модели доверяют мне, я одеваю их на эллинский манер или следую другой своей фантазии. Никто не носит шалей, шарфов, а у меня всегда есть красивые шали и шарфы.

Опыты свои она проводила подчас на своем «воздыхателе», и он терпеливо это сносил.

Леди Гамильтон стала подругой Элизабет, художница готова была писать ее в образе вакханки, как нравилось адмиралу, и в образе Сивиллы-прорицательницы. До мужских костюмов ей особого дела не было.

Часто она устраивала настоящие греческие вечера, и все были в туниках. От Элизабет не отходил Джузеппе, то ли грек, то ли итальянец, – тонкий, как кипарис, угодливый, с неприятной улыбкой. Мишель держался в стороне, а она, пробегая мимо и встречая его мрачный взгляд, шептала: «Несчастный мул, какой же вы невыносимый!» И, не задерживаясь, исчезала.