Текст книги "Золотой скарабей"

Эпизод 4

За окном уже XXI век. Стремительно, как воды Ниагарского водопада, летит время. А мы встретимся с новой Агнией, или Агнешкой, которая носила имя своей прабабушки. Судьба подарила ей комнатку в районе Тимирязевского парка, и она частенько бродила между берез и елей огромного лесного массива. Когда-то здесь стоял маленький завод, под названием «Серп и Молот», а рядом находился профилакторий для рабочих этого предприятия. Легкое недомогание, усталость, нелады со здоровьем? И заводское управление выписывает бумагу на лечение этому человеку. Недели две-три, и он снова как новенький, здоровенький возвращается на работу.

Теперь на здании профилактория красивая надпись – «Отель для проезжающих и отдыхающих им. Шереметевых». Трехэтажное здание в форме буквы Г, цветущие ароматные липы, клумбы с загадочными цветами и большой пруд, может быть, озеро.

Агния, студентка Московского университета имени Косыгина, унаследовала от своего рода старательность и продолжает линию деда, бабушки, родителей. Нет-нет да придет к этому отелю. Взяв книжки, она почитает под тенью деревьев, подойдет к водоему, на котором важно и торжественно плавают два белых лебедя. Иногда у нее в руках небольшая клетка, в которой сидит попугай жако. Не так давно скончалась тетя Валя, с которой у жако была большая любовь. И он до сих пор это тяжело переживает. Одного его оставлять надолго не решаются, поэтому девушка с родовым именем Агния иногда берет его с собой к пруду. Вот уже третье поколение, а имя Агния живо. Только у этой юной студентки нет ничего похожего на тетку-бабушку. Талия у нее почти как у Натальи Пушкиной. Сама она гибкая, тонкая, легкая, а размер ноги и вовсе 34-й. На лице бледность, в отличие от бабушки, которая сияла румянцем на физиономии от восхода до заката. В общем, новое поколение ничуть не похоже на предыдущие два. Зато может всю ночь чертить одну схему, которую задали в институте, не отрываясь до самого утра. Результаты? Конечно, кругом пятерки. Она любит и музыку, и художественную литературу, особенно Гоголя.

В этот раз в ее руках однотомник Гоголя. Она только что прочитала «Старосветских помещиков» и назвала этих величественных неторопливых лебедей по-гоголевски – Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна. Лебеди, покидая бассейн, по удобной лесенке поднимаются на берег и начинают свою прогулку по луговине пруда.

Почему-то один лебедь идет впереди, а второй отстает. Первая – это, наверное, супруга, а позади – ее муж. Так бывает у человека, так бывает и у лебедей. У них большие оранжево-красные лапы, похожие на человеческие ладони, они шествуют «важно, в спокойствии чинном», никто никого не задирает, никто не ссорится. Они – настоящие старосветские помещики, прожившие вместе много лет в любви и нежности.

Агния, словно, видит героев повести и слышит их разговор:

– А что, Пульхерия Ивановна, может быть, пора закусить чего-нибудь?

– Чего же бы теперь, Афанасий Иванович, закусить? Разве коржиков с салом, или пирожков с маком, или, может быть, рыжиков соленых?

– Пожалуй, хоть и рыжиков или пирожков, – отвечал Афанасий Иванович, и на столе вдруг являлась скатерть с пирожками и рыжиками.

В другой год пришла наша Агнешка к пруду и увидела новое строение, со всех сторон закрытое. Там лежала и дремала Пульхерия Ивановна. Вокруг нее осторожно ходил, приносил в клюве травку Афанасий Иванович. Они оба заботились о яйце под ее брюхом и переговаривались:

– Что это с вами, Пульхерия Ивановна? Уж не больны ли вы?

– Нет, я не больна, Афанасий Иванович! Я хочу вам объявить одно особое происшествие: я знаю, что я этим летом умру; смерть моя уже приходила за мною!

– Бог знает что вы говорите, Пульхерия Ивановна!

Агнешка даже спросила у регистраторши парка:

– Почему лебедиха не выходит из своего укрытия, или она сидит на яйцах?

Регистраторша ответила:

– Горе нам, девушка, она сидит тут уже два месяца, но на круглом камне. Вот супруг ее и нервничает, переживает, кричит. Это называется ложная беременность.

– Первый раз такое слышу, – говорит Агнешка и покидает лебедей.

В ее памяти проносится рассказ бабушки о том, как в Петербурге, в доме своей подружки, Валентина увидела «москвича», из-под которого торчали сапоги. Она спросила:

– Что вы там делаете и кто вы такой?

Сапоги исчезли, а на их месте образовалась голова с острым носом и усами:

– Я люблю ремонтировать машину в тепле, а зовут меня, красавица, Николай Васильевич, по фамилии – Гоголь.

Это воспоминание заставило Агнию открыть книгу Николая Васильевича и прочитать наугад, что сулит ей судьба: «Тарас был один из числа коренных, старых полковников: весь был он создан для бранной тревоги и отличался грубой прямотой своего нрава…»

Семья продолжает жить, каждое новое поколение открывает что-то важное для себя, но все они интересуются историей и судьбой ее лучших представителей.

Эпилог

…Прошлое наше, как корни дуба, настоящее – ствол его, а будущее – листва. Миновали годы, десятилетия, быть может, лет сто, и будущее стало прошлым.

Воронихин и Львов – предшественники будущего расцвета русской архитектуры. Готовилась почва для следующего, девятнадцатого столетия.

Иван Иванович Хемницер готовил место для Ивана Андреевича Крылова. Антиох Дмитриевич Кантемир, Гаврила Романович Державин, Иван Михайлович Долгорукий стали предшественниками пушкинского взлета. Иван Михайлович Долгорукий уже писал свои вирши ямбом и хореем, как будущий Александр Сергеевич Пушкин. Вот его строки:

 
Чего ты хочешь, горделивый, —
Вещаю мысленно к себе.
Ко счастью, муж несправедливый,
Чего недостает тебе?
 
 
Пока еще не разгорится
Костер моих дешевых дров,
Мой взор с приятностью дивится,
Смотря на быстрый бег дымов…
 

Как и многие современники, Иван Михайлович преодолел увлечение французской модой на масонство. Уже миновали честолюбивые времена Екатерины, мистические – Павла I; Александр I и православие оказались сильнее. Иван Долгорукий пустился в плавание по морям искренней, сердечной, пусть и сентиментальной литературы:

 
Пора, соседушка беспечный,
Пора за ум приняться нам!
Оставим город, друг сердечный.
В нем жить не нашим головам.
Поищем две деревни рядом
С уютным домиком и садом.
Как предки наши, заживем,
Чужих обедов не попросим,
Кафтанов шитых не износим —
И рубль копейкой сбережем.
 

В начале XX века помещичьи усадьбы разорялись, их продавали, не в силах содержать, а то и просто дарили.

Осматривая помещичий дом, некоторые, уже известные художники (например, Ст. Жуковский) могли наткнуться на что-то весьма любопытное, и мог произойти, к примеру, такой разговор помещика с гостем-художником:

– Господа, что это такое? Да ведь это истинный шедевр для тех веков – это модернизм! Кому принадлежит полотно?

Помещик пожал плечами:

– Деду моему, а может, прадеду. Жил тут когда-то один неизвестный художник. Откуда явился и куда исчез – никто не знает.

– Господа, взгляните, какая перспектива, а контуры! Тогда никто не имел понятия о черных контурах. Вот и я хочу запечатлеть в таких линиях весенние деревья. Это так выразительно, так углубляет предмет! Может быть, писал их иноземный художник, немец, француз?

– Нет, нет, здесь он жил, здешний, – уверенно заявил сосед.

– Не может того быть! Ах, боже мой! И это – неизвестный художник? Поклонимся ему, господа! – И молодой художник встал на колени. Был он, видимо, восторженным, чувствительным человеком.

В одном из деревенских домов обнаружили картину со странным лицом. Ни строгих глаз, ни тонкого носа, ни серьезности, напротив – легкая полуулыбка, двойственная, игривая, и нос короткий. Приехавшая в гости к зятю теща ахнула: богомерзкая картина! Непотребство! И выбросила ее.

Молодой любознательный художник среди многих разбросанных бумаг обнаружил что-то знакомое. Кудрявые короткие волосы, тонкий нос, выразительные ноздри, узкие губы, сложенные в лукавой улыбке.

Знакомое лицо – где довелось его видеть? Неужто это он, знатный архитектор, построивший величественный Казанский собор в Петербурге, – Андрей Воронихин? Кто его написал?..

Ни внизу, ни на обороте портрета подписи автора не было.

…Я дописывала этот роман в Переделкине (которое так благодатно для переделок и завершения начатой работы). И там встретилась с современным поэтом, жителем Петербурга, влюбленным в свой город, – Олегом Юрковым.

И мне показалось естественным закончить книгу его стихами, посвященными Казанскому собору и его строительству:

 
От Александро-Невской лавры
До корабельных мостовых
Прекрасны витражи и главы,
Фасады зданий угловых.
 
 
Собор Святой Екатерины,
Тот, что построил Деламот,
И храм армян, Христом хранимых,
Живущих возле невских вод.
 
 
Лишь нет у молодой столицы
Собора, русского вполне,
Где можно тихо помолиться
И в яркий день, и при луне.
 
 
О ты, о зодчий Воронихин,
И Мэри Лонд, и мастера!
Достойны стать вы в ряд великих,
Им с нами встретиться пора.
 
 
Ваш гордый храм да будет вечен,
Да не затмится славный лик!
Миг нашей жизни быстротечен,
Но как прекрасен этот миг!