Текст книги "Преодоление безразличия. Нахождение смысла во время перемен"

Те, кто хотят слишком много

В конце 1960-х – начале 1970-х годов в университетах Оксфорда и Кембриджа провели недобровольный групповой эксперимент. Все началось с того, что психиатры и психотерапевты обоих университетов внезапно столкнулись с новым диагностическим феноменом: если раньше студенты, которым нужна была консультативная помощь, рассказывали в основном о проблемах в учебе, о мотивации, страхах провалиться на экзамене, то теперь вдруг выросло число студентов, которые приходили за помощью из-за проблем с эрекцией. Сначала этот скачок был совсем непонятен, но после непростой исследовательской работы психологам удалось найти разгадку. В год, когда произошел резкий скачок психогенных сексуальных расстройств среди студентов (прежде всего гуманитарных наук), Оксфорд и Кембридж основали клуб чтецов, в котором начали изучать сексуально-политическую работу Вильгельма Рейха, бывшего ученика Зигмунда Фрейда. В период расцвета своей деятельности Вильгельм Рейх стал известен тем, что говорил об идеологической связи между сексуальностью и общественно-политическим развитием («сексуальная революция»). Он считал, что оргазм и способность его испытывать имеют огромное значение для социальной и политической сфер жизни. Он зашел в своей теории так далеко, что с возможностью испытывать оргазм начал связывать не только индивидуальное психическое самовыражение и физическое здоровье, но и «выздоровление социального организма». Новое свободное устройство общества, полное преодоление фашизма и, наконец, установление мира на земле зависели (по мнению тех, кто воспринимал данный труд всерьез) не в последнюю очередь от способности каждого человека испытывать оргазм.

Те, кого легко сбить с толку, оказались в следующей ситуации: такой интимный и безобидный процесс, как любовный акт, вдруг был поднят до уровня мировой политики и должен был стать инструментом индивидуального психического развития и установления мира в социуме. Конечно, студенты старались (чем сознательнее и серьезнее они были, тем больше) доказать свою способность к оргазму. Такие люди особенно легко становятся жертвами подобных манипуляций – они воспринимают все всерьез, и, кроме того, под влиянием подобных факторов их психика и вегетативная система скатываются в гиперинтенцию. Последствия оказались вполне предсказуемыми: студенты все время судорожно старались добиться наслаждения, которое перестало быть таковым и превратилось для них в тюрьму. Эта тюрьма, которую они сами себе построили, заставляла их постоянно концентрироваться на самих себе и собственных ощущениях (по большей части неудачных). «Чем больше внимания уделяется удовольствию, тем быстрее оно проходит».

Терапия «оксфордской импотенции» заключалась в том, что пострадавшим просто советовали для начала перестать читать работы Рейха, сменить клуб или, при необходимости, найти информацию о скудности доказательств теории оргазма Вильгельма Рейха. То есть терапия заключалась по большей части в просвещении или, выражаясь более точно языком психологии, в попытке ослабить преувеличенное ожидание и скованность пациентов, для чего им сообщали, что их сексуальные проблемы – это признак размягчения защитной брони их характера (используя формулировку Вильгельма Рейха). Поэтому не нужно беспокоиться о том, что способность к оргазму временно ограничена, стоит потерпеть несколько месяцев, и обычная сексуальность вернется. Предполагалось, что, если пациенты сбросят напряжение и преувеличенное ожидание, давление и скованность, которые проникли в их спальню под влиянием «идеологии», их сексуальная потенция нормализуется. Феномену «оксфордской импотенции» посвящено очень мало научных и психолого-исторических работ, поэтому нельзя сказать уверенно, что же в итоге способствовало ее исчезновению. Может быть, участники клуба настолько разочаровались в своей неспособности реализовать программу Рейха, что вышли из клуба, может быть, сыграло роль психотерапевтическое просвещение или то, что студенты, как правило, недолго поддерживают какую-то специальную идеологическую программу, поэтому большинство переориентировалось в философии и политике, а тем временем восстановило свою нормальную сексуальную функцию.

О подобном недобровольном и нелабораторном эксперименте рассказал мне мой бывший научный руководитель Гизельзхер Гуттманн, в прошлом заведующий кафедры в Институте психологии Университета Вены. В свое время Гуттманн был одним из пионеров в исследованиях нейрофизиологических коррелятов ощущений, в том числе глубокого расслабления. Чтобы выявить корреляты глубокого расслабления, его сотрудники проводили сравнительные измерения у случайно отобранных групп расслабленных и нерасслабленных испытуемых. В качестве испытуемых привлекались люди, которые изучили метод аутогенного тренинга или техники медитации. Их просили продемонстрировать в лаборатории (при подключении к аппарату ЭЭГ и другим измерительным устройствам), как хорошо и глубоко они умеют расслабляться. Измерения проводились примерно каждые 10 минут. Другая группа состояла из случайно выбранных студентов, их показатели должны были продемонстрировать базовую линию нормального повседневного состояния сознания на среднем уровне возбуждения. После первого этапа эксперимента обнаружилось, что данные измерений обучавшихся расслаблению и контрольной группы едва отличаются друг от друга, при этом у первых на определенных этапах стрессовые корреляты оказывались выше, чем у нерасслабленной контрольной группы.

Так продолжалось несколько дней, до тех пор пока один ассистент лаборатории не отметил нечто интересное: испытуемые расслабленной группы демонстрировали значительно более высокие показатели расслабленности, как только руководитель эксперимента сообщал, что измерения завершены и они могут выходить из своего состояния расслабленности. Через несколько дней была найдена причина этих парадоксальных результатов: испытуемые из расслабленной группы умели погрузиться в выраженное расслабленное состояние через дыхание и самовнушение, но то, что они должны были продемонстрировать свое умение расслабиться в лаборатории психологического института, будучи подключенными проводами к аппарату ЭЭГ, психогальванометру и т. д., перед лаборантом в белом халате, приводило (предсказуемо) к тому, что испытуемые слишком сильно старались расслабиться, и поэтому настоящего расслабления не происходило, они скорее напрягались. И только когда им сказали, что эксперимент закончен и они могут вести себя «нормально», они продемонстрировали расслабленный биотонус.

Явление гиперинтенции заслуживает внимания и должно учитываться при психотерапевтическом лечении некоторых расстройств. Мы не ставим своей целью подробно рассматривать здесь эту тему. Но для того, чтобы продемонстрировать действенность данного феномена, уточним, что принцип, лежащий в его основе, функционирует настолько уверенно и прочно, что его можно применять для борьбы с расстройствами в восприятии и поведении. Опираясь лишь на то, что большую часть наших чувств и видов восприятия мы не можем вызвать намеренно, а гиперинтенция часто препятствует реализации желаемого, Виктор Франкл использовал следующий терапевтический прием: пациентам, которые страдали, например, от очень сильного страха или навязчивых мыслей и импульсов, он советовал не бороться в ними, как они это делали раньше (и по больше части напрасно), а желать их[58]58
  Frankl, V. E. (1953). Angst und Zwang. Psychotherapy and Psychosomatics, 1 (2), 111–120.


[Закрыть]. Если обычно в таких случаях человек получал противоположное тому, что хотел получить, то тогда, когда бы он захотел, чтобы симптом возник, он получил бы обратное – то есть это бы освободило его от симптома. Так на самом деле и происходило. Этот метод, названный Франклом парадоксальной интенцией, согласно многочисленным исследованиям, действует за удивительно короткое время и с таким эффектом, который не обнаруживают другие терапевтические методы борьбы с навязчивыми состояниями и страхами[59]59
  Kim, R. S., Poling, J., & Ascher, L. M. (1991). An introduction to research on the clinical efficacy of paradoxical intention. Promoting change through paradoxical therapy, 216–250.


[Закрыть]. Механизм действия парадоксальной интенции включает не только саму парадоксальную интенцию, существенным действующим фактором является также юмор и ироничное отношение к объекту страха, благодаря которому изначальная гиперинтенция значительно сглаживается.

Теперь подведем итог с точки зрения психологии (об экзистенциальном мы пока не говорим). Если мы посвящаем свою жизнь прежде всего поиску факторов, которые влияют на достижение удовольствия и помогают избежать неудовольствия, или поиску приятных чувств и попытке избежать менее приятных, то это не только не поможет нам, но и будет способствовать тому, что мы добьемся лишь противоположного.

Иными словами, не существует «более короткого» пути к счастью и удовлетворению. Эти якобы «короткие» пути оказываются тупиковыми. Все это еще раз и на другом уровне подтверждает высказанную нами мысль: быть человеком – задача более фундаментальная, многогранная и сложная, чем кажется, и в отношении не только восприятия, но и биологических и психологических функций, духовной личности. Быть человеком с самого начала означает не существовать только ради себя и не исходить лишь из себя, а раскрываться в соприкосновении с миром, быть открытым для контакта с ним.

Об этом обстоятельстве мы уже говорили применительно к самым разным контекстам. Преодоление безразличия – это не только социальное и моральное требование; оно помогло бы нам, если бы мы в самом начале нашего экзистенциального путешествия задали вопрос о том, как нам стать счастливыми. Ответ звучал бы так: мы будем счастливы только тогда и только в той мере, в какой мы готовы выйти за рамки своего Я и снова связать себя с другими людьми, с миром, с тем, что в нем существует, что могло бы существовать (свобода) и что должно воплотиться (смысл и ответственность). От нас требуется снова впустить в свою жизнь идеал (якобы утраченный или забытый) и надежду и сделать их главной движущей силой своих действий. Тогда мы увидим, насколько богата и прекрасна жизнь, даже если многое нам все еще не будет понятно и нас все еще будут одолевать нормальные человеческие сомнения, и мы сможем сказать, что хотя мы, как упомянутая в начале книги певица Флоренс Фостер-Дженкинс, и не умеем петь, но никто не сможет сказать, что мы, по крайней мере, не пытались этого делать. И только тогда нам станет доступна вся полнота положительных ощущений. То, что хорошо для мира (преодоление безразличия), как следствие, хорошо и для человека. Если он руководствуется не одним лишь собственным интересом, он открывает ресурсы и внутреннее богатство, которое в противном случае всегда будет от него сокрыто.

И действительно, как много человек делает и прежде всего как много ценного он делает, что не имело бы никакого смысла, если бы человеческое бытие разворачивалось только между полюсами удовольствия и неудовольствия, между приятными и неприятными чувствами. Насколько же недальновидна эта модель и как сильно редукционистскому представлению о человеке не хватает настоящей широты, глубины и его экзистенциальной вовлеченности, если оно не учитывает подобных явлений или, что еще хуже, если они попадают под подозрение в «неискренности» и неосознанном эгоизме. Все это мы видим, когда задаем психологии вопрос, как она справляется со следующими явлениями или почему в настоящее время она так мало с ними работает:

В чем заинтересован человек, когда не позволяет истребить последних тигров в России, которых сам никогда не увидит? В чем заинтересован художник, который, не жалея своих сил и жизненного времени, корпит над своей работой, которая, возможно, никем не будет оценена? Или какой интерес побуждает человека узнавать истину, которая может сокрушить его, вместо того чтобы утешиться ложью, даже если это происходит на смертном одре, то есть ложь не будет иметь последствий?[60]60
  Spaemann, R. (1996). Personen. Versuche über den Unterschied zwischen ›etwas‹ und ›jemand‹. Stuttgart: Klett-Cotta, 234.


[Закрыть]

Когда мы рассматриваем эти явления, раскрывается новый горизонт значений. Идеализм, о котором идет здесь речь, не только находится вне узкого пространства между полюсами удовольствия и неудовольствия. Кажется, он может освободить человека из пугающей тесноты эгоизма.

О правильных желаниях

Чувства – это не самоцель

Наши рассуждения показали, что модель удовольствия/неудовольствия не только неуместна с точки зрения психологии и не помогает достичь желаемого, она просто-напросто нереалистична. Ей не хватает реалистичности, и она не учитывает того, в чем нуждается мир. А модель, далекая от реальности, точно не предоставит нам инструментарий, с помощью которого мы сможем уверенно и безопасно развиваться и находить свое место в мире. Такая модель стремится к такому миру или требует такого мира, которого не существует: мира, где испытания – это ноша, а удовольствие – это то, что должны нам другие. Иными словами, это тот мир, который Рудольф Аллерс назвал миром невротика:

Конфликты, трудности всякого вида, с которыми раньше мирились, которые считали неизбежными, многим кажутся сегодня неуместной помехой для своего хорошего состояния. Такие люди убеждены в том, что имеют право претендовать на легкую жизнь, и поэтому видят в конфликте не неизбежный момент человеческой действительности, а симптом. Кроме того, они сторонятся ответственности, которая связана с любым решением, даже не имеющим значительных последствий. Поэтому они всегда готовы навязать свое решение другим. Трудно сказать, стоит ли рассматривать этих людей как невротиков […] или как людей, которые в своем диагнозе находят оправдание своему неумению жить (в котором часто виноваты сами), а в лечении – компромисс между своей трусостью и алчностью.[61]61
  Allers, R. (1963/2008). Abnorme Welten. Ein phänomenologischer Versuch zur Psychiatrie. (Искаженные миры. Феноменологический подход к психиатрии.) Изд., коммент., введ. A. Batthyаny. Weinheim/Basel: Beltz, 143.


[Закрыть]

Алчность (позиция ожидания и претензии) и попытки избежать всего того, что может быть хоть сколько-нибудь неприятным, ведет к тому, что человек стремится избежать этого несчастья любой ценой, согласно редукционистскому подходу к человеку и миру. Конечно, с позиции удовольствия и неудовольствия все неприятное, некомфортное, выходящее за рамки обычного и вызывающее экзистенциальную неуверенность очень мешает испытывать приятные чувства, и, значит, этого нужно так или иначе избегать.

Пока мы, заблуждаясь, исходим из того, что все неприятное обязательно является психологически или объективно неправильным и нежелаемым, такое бегство будет «необходимым». Насколько это близоруко, с удивительной четкостью сформулировал Шпэман в своих трех вопросах («в чем заинтересован человек…»). Пойдем по этому пути, чтобы глубже погрузиться в сущность нашей жизненной действительности.

Как мы уже ясно поняли, в поиске того, что является добром для человека (и мира), человеку необходимо перестать концентрироваться исключительно на самом себе. Мы снова видим, что человек стоит перед выбором – рассматривать ли мир только как место, где он будет испытывать чувства, или как место, где будет испытываться его личность и его ответственность.

Мы уже обнаружили, что тот, кто ищет свое счастье, должен найти основание для него, а кто ищет довольства, должен сделать нечто достойное. На чем еще должны основываться счастье и довольство, если не на основании, которое само является счастьем и довольством?

Чувства-состояния и предметные чувства

Философ Макс Шелер различал два вида чувств: чувства-состояния и предметные, или интенциональные, чувства. Эта классификация дает нам ключ и полезный инструмент для различения чувств. Макс Шелер дал следующие определения: чувства-состояния – это чувства, возникающие из-за чего-то; а предметные чувства – это чувства, возникающие по поводу чего-то. Чувства-состояния – это определенный эмоциональный настрой, они самодостаточны, их можно описать так, как их испытывает человек. К ним можно причислить те простые приятные чувства, которые, согласно редукционистской теории мотивации, являются целью наших решений и действий (они же являются и характерной чертой невротика, согласно Аллерсу, см. выше). Предметные чувства отличает то, что они всегда имеют отношение к предмету: к чему-то или кому-то «вне» самого чувства. Они также имеют интенциональную основу. Не всегда легко и сразу получается различить эти два вида чувств, если исходить лишь из их проявления и если смотреть только на их субъект, а не на объект. Оба вида чувств могут восприниматься и выглядеть одинаково, но по своей сути и в своем основании они совершенно разные.

Пример пары чувства-состояния и предметного чувства – агрессия (состояния) и гнев (предметное). Агрессия – это напряженный, возбужденный и обычно негативный настрой. Она может иметь абсолютно разные причины, и, следовательно, поступить с ней можно абсолютно по-разному. Можно «выпустить пар» (если считать, что это необходимо и имеет смысл) и бить подушку, слушать громкую музыку, топать ногами и таким образом справляться с ней более или менее разумно. При этом относительно все равно, как это будет происходить: любой объект и любые действия, которые нам помогают уменьшить давление, хороши (пока не причиняют вред другим и нам самим). И поэтому тезис о том, что агрессию нужно и можно сбрасывать, действительно правильный (см. выше).

Другое дело – ярость и возмущение. Они тоже идут рука об руку с возбуждением и готовностью к нападению, которые ощущаются субъективно, но ярость связана с предметом: она им вызвана и направлена на него. Она имеет цель: мы презираем что-то или кого-то, возмущаемся чем-то или кем-то, например политическим режимом, который заставляет голодать и страдать свой народ, лишает его свободы слова. Франкл пишет:

Сам язык отличает «праведный» гнев как интенциональное чувство от «слепой» ярости как состояния.[62]62
  Frankl, V. E. (2005). Ärztliche Seelsorge. Grundlagen der Logotherapie und Existenzanalyse. Wien: Deuticke, 187. В русском издании: Доктор и душа. Логотерапия и экзистенциальный анализ. Москва: Альпина нон-фикшн, 2017, с. 178.


[Закрыть]

Мы можем вообще не понять эту ярость и это возмущение, если не понимаем, на что они направлены. Поэтому в данном случае было бы заблуждением пытаться как-либо избавиться от этого неприятного чувства – лишь бы оно исчезло. Почему? Потому что, если мы будем заниматься только своим настроением и не будем видеть, что это чувство (предметное чувство) имеет содержание и основание вне самого ощущения, то сама проблема из окружающего мира не устранится. Предметное чувство указывает на проблему и имеет отношение к чему-то или кому-то. Иными словами, мы не будем соответствовать задачам и призыву, с которыми предметное чувство обращается к нам, если будем его заглушать или избегать его, воспринимать его только как чувство, не обращая внимания на стоящее за ним основание.

То, насколько позорно эгоистическим и далеким от жизни и реальности может быть отрицание различия между чувствами-состояниями и предметными чувствами, показывает следующий пример. Несколько лет назад во время исследовательского проекта, посвященного истории развития психологии начала XX века, я наткнулся на журнал о психологической помощи. По содержанию и структуре он полностью напоминал его сегодняшних преемников. Однако было существенное отличие: год издания – 1940-й, место издания – Берлин.

Главная статья попавшегося мне издания называлась «Найти покой в беспокойные времена: как это возможно?», в ней описывались различные дыхательные упражнения и практики йоги, которые должны были помочь читателям «сохранять спокойствие»[63]63
  Schulte, A. (1940). In ruhelosen Zeiten Ruhe finden: Wie ist das mцglich? Lichtbote, 2, 3–4. (Найти покой в беспокойное время. Как это возможно?)


[Закрыть] в годы крайнего политического и общественного беспокойства.

С учетом чувств-состояний сохранение спокойствия (в то время как в Берлине 1940-х годов тысячи евреев, за которыми по политическим и религиозным причинам следили соседи, теряли работу, а затем и право на жизнь) могло бы быть фатальным, но с точки зрения предметных чувств, кто на самом деле мог хотеть покоя в эти беспокойные времена? В конце концов, Берлин 1940 года, когда сотрясались основы цивилизации, точно не был местом, где можно было искать спокойствия. Это было место мятежа совести, необходимости наиболее сильного беспокойства. Задача, которую ставила перед людьми жизнь в те времена, когда быть героем было опасно, заключалась в том, чтобы найти силы и как-то поддержать того, кого лишали гражданских прав прямо на пороге собственного дома.

Уважать предметные чувства означает уважать мир и людей вокруг, не проходить мимо нуждающегося, не думать только о собственном благополучии, которое, как мы видели, не наступает просто так. Иными словами, преодоление безразличия означает (не только в данном контексте) преодоление эгоизма, который может привести на ложную тропу комфорта лучших из возможных чувств-состояний, но за это будет платить окружающий мир. Это также означает терпеть неприятные чувства, если есть ради чего, и признавать в них требование к действию. Виктор Франкл говорит об этом следующее:

Когда человек пытается отвлечься от своего несчастья или заглушить его, он не решает проблему, не устраняет из мира свое несчастье – из мира он устраняет только прямое последствие несчастья, свое состояние недовольства или боли. […] Он пытается бежать от действительности и ищет прибежища в той или иной форме опьянения. При этом он впадает в субъективистское, в психологическое даже заблуждение: ему кажется, будто вместе с эмоциями, которые он глушит, исчезнет и вызвавшее эти эмоции обстоятельство, словно то, что человек изгнал в область бессознательного, заодно изгоняется и в область несуществующего. Но, как и глядя на объект, мы не вызываем его к жизни и, отводя взгляд, не уничтожаем его, так и, подавляя в себе горе, мы не можем устранить то обстоятельство, которое побуждает нас горевать.[64]64
  Frankl, V. E. (2005). Ärztliche Seelsorge. Grundlagen der Logotherapie und Existenzanalyse, Wien: Deuticke, 149 f. В русском издании: Доктор и душа. Логотерапия и экзистенциальный анализ. Москва: Альпина нон-фикшн, 2017. Перевод по: https://theoryandpractice.ru/posts/15798.


[Закрыть]

Следовательно, важно не само предметное чувство и не его оценка как приятного или неприятного. Предметное чувство является, скорее, указателем. Нам не очень важна форма указателя, и не так важно, находим ли мы эту форму соответствующей. Нам важно, куда он указывает. Анализ чувств с интрапсихической позиции не только не соответствует разному информационному содержанию и призыву чувств-состояний и предметных чувств, он также не соответствует самой реальности.

Цене, которую приходится платить за концентрацию на собственном состоянии и за краткосрочное облегчение, противопоставлено внезапное преимущество, которое мы получим, если перестанем стремиться к этому облегчению, а сосредоточимся на вопросах смысла данного момента.

То, что другой путь возможен и направленность человека на предмет дает ему шанс остаться невредимым и возмужать, получая опыт страданий, хорошо показывает случай из практики Элизабет Лукас. Он также демонстрирует, насколько психологически опасными могут быть на первый взгляд доброжелательные, а на самом деле сомнительные советы (приводящие к концентрации на собственном состоянии) о том, что нужно уделять внимание собственным ощущениям, а не призыву смысла данного момента. Элизабет Лукас рассказывает следующее:

Я знала одного мужчину, который лежал в неврологической клинике с тяжелой депрессией, и лечение ему не помогало. При анализе его биографии выяснилось, что его жена примерно 15 лет назад попала в аварию и с тех пор нуждалась в уходе. Ее нужно было мыть, кормить и поднимать на туалет, она была очень ограничена в своих возможностях. 14 лет муж ухаживал за ней и работал, а это значит, что 14 лет он был вынужден отказывать себе в больших и маленьких радостях. Например, он ни разу не был в путешествии во время отпуска и смог выбраться подольше только за город, все свое свободное время он посвящал уходу за женой. При этом за 14 лет он ни разу не заболел.

Друзья и знакомые все время пытались его убедить, что он попусту тратит свою жизнь, хотя его жена получает именно благодаря ему особый уход, и единственным разумным решением было бы отдать ее в приют, где ей обеспечат соответствующий уход. А ему стоит наслаждаться жизнью, пока это возможно, но с такой «ношей», как его жена, это, очевидно, нереально. Спустя 14 лет мужчина уступил доброжелательному напору друзей и отдал жену в дом инвалидов. Не прошло и года, как его доставили в клинику неврологии. Разные терапевты старались ему помочь, немало лекарств было испробовано, но ничто не могло изменить его безучастность к миру и жизни. Как будто бы он построил вокруг себя стену. Вскоре все специалисты сошлись во мнении, что за 14 лет ухода за женой из-за воздержания (в том числе сексуального) он получил такие тяжелые душевные травмы, что перестал быть полноценным членом общества.

«Он бросил ухаживать за женой слишком поздно», – говорили все. Когда я беседовала с ним (что стало возможным благодаря удивительному совпадению), у меня появилось чувство, что мужчина страдает от ужасного кризиса ценностей, что он принял решение вопреки голосу совести. Это чувство появилось у меня потому, что с ним можно было говорить лишь на одну тему – на тему «любви к жене». Несомненно, мужчина все еще любил ее. Он подробно описал мне, с каким мужеством она приняла переезд в дом инвалидов и как она старалась скрыть от него слезы, когда он впервые посетил ее там. Я попробовала нащупать другие ценности, но все иные жизненные измерения словно потухли для него, и только образ жены был живым. После беседы я полчаса бродила по коридору клиники и боролась с собой.

Стоило ли мне сказать, что я думаю, стоило ли мне посоветовать то, что мне казалось крайне необходимым? Спустя полчаса я вернулась в палату мужчины. «Господин Х, – сказала я ему, – встаньте, идите выпишитесь из больницы и перестаньте пить лекарства. Возьмите жену обратно домой как можно скорее. Вы не больны духовно или душевно, вы находитесь на стадии борьбы с совестью, и, пока вы будете идти против нее, вы не будете испытывать радости».

Мужчина взглянул на меня, и его лицо немного прояснилось. Тогда он откинул одеяло и начал одеваться.

С тех пор я видела его два раза. Первый раз у него дома, куда он пригласил меня полгода спустя. Я увидела живого, радостного мужчину, который деловито бегал между гостиной и кухней, чтобы принести печенье и чай, в то время как тихая, очень худая женщина, лежавшая на кровати в гостиной, следила за ним любящим взглядом. Второй раз я увидела его в темном костюме, когда он вернулся с кладбища, где посещал могилу жены. «Если бы не вы, – сказал он, – моя жизнь сейчас была бы окончена. Я никогда не избавился бы от чувства, что предал ее. Ее смерть в одиночестве в доме инвалидов убила бы и меня. Но так она ушла с покоем, и я обрел примирение. Я благодарен вам».[65]65
  Lukas, E. (1983). Von der Tiefenpsychologie zur Hцhenpsychologie. Logotherapie in der Beratungspraxis. Freiburg: Herder, S. 298 f. (О глубинной психологии и вершинной психологии.)


[Закрыть]

На первый взгляд может казаться парадоксальным, что, занимаясь поиском ответа на вопрос, где и как человек может найти счастье, мы приходим к вопросу, как человек должен справляться со страданием, которое то и дело встречается ему на пути. Но как только мы простимся с заблуждением, будто наша жизнь вертится лишь вокруг нашего состояния и наших прихотей, нашего удовольствия и неудовольствия, а не связана с задачами настоящего момента, – мы увидим, что счастье и самореализация не смогут стать реальностью, если человек будет отводить взгляд от жизненных падений и смотреть только на взлеты. Предметный подход к тому факту, что мир нуждается в нас, и наша готовность делать то, что находится вне зоны нашего непосредственного интереса, не только открывают нам новый путь к хорошей, успешной жизни, но и подготавливают нас ко всему разнообразию жизни. Иначе быть не может. К этому разнообразию относится не только все счастье мира. Тот, кто готов к жизни, знает, что однажды встретится со страданием – пусть даже это будет простой страх перед тем, что на него обрушится такой опыт. Простой страх потерять безмятежное краткосрочное счастье плохо совместим со свободным ощущением себя и зрелостью человека. Этот страх не только не соответствует реальности, он также быстро делает нас слепыми к страданию других – тех, кто, возможно, нуждается в нашей заботе и нашей поддержке.

Парадокс заключается не в том, что вопрос о счастье приводит нас к вопросу о зрелом отношении к страданию. Он в том, что, мысленно отворачиваясь от страдания, мы часто увеличиваем его количество в мире. С одной стороны, потому что, будучи слепыми к страданию и потребностям мира, мы снова концентрируемся на себе, и это приводит к фиксации на чувствах-состояниях, к охоте за приятными ощущениями, что, как мы видели, не приводит к достижению цели. С другой стороны, потому что, закрывая глаза на темные стороны жизни, мы говорим миру: «Можешь забыть обо мне, потому что я очень занят собой и своим счастьем». Мы сами отрезаем себя от жизни и погружаемся в опасливую замкнутость и трусость. В поисках счастья, основанного на приятных состояниях, мы заходим в тупик – туда, где нет счастья, а опасливость, трусость и забота только о себе душат жизнь, ограничивают ее богатство и ее требования, и мы приносим окружающим лишь страдания и огорчения.

Эту внутреннюю связь можно проследить также на примере противопоставления печали (чувство-состояние) и скорби (предметное чувство). Представляется, что они имеют схожий характер: как печаль, так и скорбь связаны с подавленностью, в обоих случаях мотивация и надежда на что-то лучшее находятся на невысоком уровне. Но скорбь как предметное чувство имеет основание, которое находится вне ее самой[66]66
  Lukas, E. (1999). In der Trauer lebt die Liebe weiter. München: Kösel. (Любовь продолжает жить в скорби.)


[Закрыть]: что-то ценное ушло из нашей жизни, и эта потеря причиняет нам боль. Причины меланхоличного или печального настроения могут быть разными, и на первый взгляд невозможно определить, какая их них главная. Известно, что на настроение может повлиять погода, что иногда помогает светотерапия, в других случаях помогают медикаменты или иные психологические методы или физиологические манипуляции. Другими словами, у печали есть причины, и эти причины можно изменять и направлять.

Совсем по-другому обстоит дело со скорбью. У нее есть не только причины, но и прежде всего основания. По своей сути скорбь – это больше, чем чувство, это прежде всего выражение тоски и воспоминаний о чем-то или ком-то, что или кого мы любили и потеряли[67]67
  Там же.


[Закрыть].

Любовь, предшествующая скорби, – это предметное чувство. Любовь подразумевает наличие объекта, который воспринимают и ценят в его уникальности и неповторимости[68]68
  Frankl, V. E. (2005b). Ärztliche Seelsorge. Grundlagen der Logotherapie und Existenzanalyse, Wien: Deuticke, S. 121. В русском издании: Доктор и душа. Логотерапия и экзистенциальный анализ. Москва: Альпина нон-фикшн, 2017.


[Закрыть]. Скорбящий – это любящий, и поэтому с ним не установить контакта, если утешение не направлено на объект. Любая «манипуляция» или терапия, которая будет действенна в случае печали, потерпит неудачу в случае со скорбью, так как не может отменить того, что уже произошло, – того, о чем человек скорбит и по чему тоскует, не вернуть.

Будучи предметным чувством, скорбь является привилегией человека. Человек имеет право пройти через скорбь без «терапевтической интервенции» или других благонамеренных вмешательств («работа скорби»). Можно пожелать скорбящему готовности окружающих предоставить ему время для скорби без довлеющих ожиданий, а также уверенности в том, что его скорбь несет в себе любовь, ведь только тот, кто познал счастье любви, может познать несчастье ее ухода. Скорбь – это не психологический, а духовный феномен и как таковой не может быть предметом психологических манипуляций.