Текст книги "Преодоление безразличия. Нахождение смысла во время перемен"

Учиться жить у тех, кто готовится к смерти

В дополнение расскажу о еще одной личной встрече. Когда я читаю лекции в Москве в качестве приглашенного профессора по логотерапии, я регулярно посещаю крупный хоспис № 1 – первый в своем роде в России. Большинство пожилых обитателей хосписа за свою долгую жизнь и ввиду изменчивой российской истории последнего столетия претерпели много лишений: мировую войну, голод, нужду, годы восстановления и годы тяжелого труда, а также годы политических репрессий, надзора и нестабильности. Но в личных беседах с этими людьми, готовящимися к смерти, я регулярно замечал, что лишь немногие, рассказывая о своем прошлом, вспоминали, сколь многого они были лишены и как много им пришлось страдать. Они оценивают свою жизнь скорее по тому, что они сделали или что оставили после себя, что дали этому миру. Другими словами, в конце жизни вес имеет то, за что мы несем ответственность, и это не условия нашей жизни, а то, что мы сделали в рамках этих условий, что мы оставили после себя. Подобное наблюдение сделали многие сотрудники хосписа: в последние недели и дни жизни вопрос о том, как обходилась с нами судьба, имеет меньше значения, чем вопрос том, что мы сами дали миру.

Особенно мне запомнилась беседа с приятной девяностолетней бывшей учительницей немецкого языка. Мы сидели ранним летом в волшебном саду хосписа – в оазисе спокойствия посреди суматохи большого города – под яблоней, и она рассказывала мне о своей жизни. В конце беседы она сказала, что скоро история ее жизни будет дописана. Она не может больше исправить эту историю, улучшить ее, «пролистать назад» к прошлым главам. При этом она казалась вполне довольной: в общем и целом она была благодарна тому, что было написано в ее почти завершенной книге жизни; лишь несколько случаев проявления холодности и несколько упущенных возможностей помочь ученикам немного омрачали общую картину ее жизни, но в целом с ее итогом и формой она примирилась, с остальным, по ее словам, она «могла жить и умереть». Продолжая, женщина сказала мне, что мое счастье и в то же время моя ответственность как более молодого человека заключается в том, что я еще могу вписать что-то в свою историю жизни; что я могу решить сегодня, сколько незавершенных, хороших или менее удавшихся, глав будет в книге моей жизни, когда я ее закончу. «Подходите к своему труду добросовестно», – сказала она.

Невероятно интересно, что именно этот образ Виктор Франкл применял в качестве психотерапевтического метода для пациентов, которые пытались бежать от своей жизненной ответственности, пребывая в невротическом оцепенении:

Можно попробовать предложить нашему больному представить себе, как сложилась бы его жизнь, будь она, например, сюжетом романа, а сам больной – главным героем этого романа. Правда, в таком случае больной имел бы абсолютное право самостоятельно определять развитие сюжета, например, указывать, какие события будут происходить в каждой следующей главе. Тогда он также сможет ощутить свою сущностную бытийную ответственность как свободу решения и выбора из бесчисленных возможностей действия, а не как мнимый груз ответственности, которого он боится и от которого стремится убежать. Мы могли бы еще более ярко подчеркнуть личностный аспект его деятельности, если бы предложили ему представить финал собственной жизни, когда он был бы уже в состоянии закончить свою полную биографию. Но даже в случае такой последней главы ее сюжет разворачивался бы в настоящем. Больной, словно по волшебству, оказался бы в состоянии внести в свою жизнь все необходимые поправки; он мог бы совершенно свободно определить даже то, что должно произойти непосредственно после описываемых событий… Суть этой аллегории такова, что человек был бы вынужден во всей полноте пережить чувство собственной ответственности и действовать в соответствии с ним.[25]25
  Frankl, V. E. (2010). Logotherapie und Existenzanalyse. Texte aus sechs Jahrzehnten. Weinheim: Beltz, 22 f. (Логотерапия и экзистенциальный анализ. Статьи и лекции.) Перевод на русский с: https://fictionbook.ru/author/viktor_frankl.


[Закрыть]

Конечность как главная черта жизни дает нам осознать, что наши решения и жизненный путь, который мы сегодня выбираем, становятся нашим прошлым, превращаются в нашу жизненную историю. Сколько бы судьбоносных поворотов (хороших и не очень) ни содержала актуальная глава, если мы будем соизмерять масштаб нашего будущего Я с сегодняшними решениями и захотим сделать этому Я подарок – возможность когда-то мирно проститься с собой и примириться с результатом своей жизни, – мы поймем, что равнодушие и отстраненность – не самая достойная жизненная позиция.

Таким образом, мы уже познакомились с двумя убедительными основаниями для того, чтобы в корне не доверять отстраненности и отказу от надежды: это, во-первых, то, как мы появились в мире, а во-вторых, конечность нашей жизни. Вооруженные этими фактами, мы снова рассмотрим кризис современности и в особенности те жизненные позиции, которые мешают осмысленному существованию и дружбе с жизнью.

Настоящее открыто

Современная позиция отстраненного существования

На основании актуального анализа тот факт, что позиция существования в отчаянии и отстраненности от жизни и подобное видение мира сегодня очень широко распространены, должен заставить нас серьезно задуматься – ведь сами экзистенциальные обстоятельства, сопутствующие обоим фактам нашей жизни как индивидуумов (рождение и смерть), должны, в общем-то, показать ложность отстраненной жизненной позиции и картины мира. Как же можно оставаться равнодушным, принимая во внимание упомянутые жизненные факты?

Виктор Франкл посвятил исследованию этого вопроса всю жизнь. Еще в середине прошлого столетия он говорил в этой связи о широко распространенной, процветающей особенно среди жителей богатых индустриальных стран жизненной позиции временного существования[26]26
  Frankl, V. E. (1949). Aus der Krankengeschichte des Zeitgeistes. Wiener Universitäts-Zeitung. I/7. (Из истории болезни духа времени. Газета Венского университета.)


[Закрыть]. Сам Франкл пережил четыре концентрационных лагеря и вернулся на свою родину, в Вену. Впервые он выявил это восприятие жизни в первые годы после Второй мировой войны, оно возникло именно в то время и под влиянием тех событий, которые с современной точки зрения вполне его объясняют.

Чтобы лучше это понять, достаточно вспомнить исторические и социальные обстоятельства: военному поколению того времени пришлось принять новое государственное устройство Европы во время и после Первой мировой войны, спустя всего 20 лет разразилась Вторая мировая война, люди пережили невиданный террор, а затем реальную угрозу уничтожения мира в связи с событиями в Хиросиме и Нагасаки. Что осталось у этого поколения после войны? Недавнее прошлое лежало на нем тяжким грузом, но его нельзя было забыть. А его вытеснение – если оно вообще было возможно – приносило отягощенной совести или страдающей от массового убийства и смерти душе лишь недолгое, кажущееся облегчение.

Настоящее снова оказывалось под вопросом, под гнетом бедности, лишений, перед задачей, заключающейся в необходимости понять, что произошло, и одновременно взять откуда-то силы для создания будущего, которое было совершенно неясным:

Это поколение пережило две мировые войны, а также несколько «переломов», инфляции, кризисы мировой экономики, безработицу, террор, предвоенные, военные, послевоенные годы – слишком много для одного поколения. Во что ему еще верить – и во что нужно было ему верить, чтобы суметь восстановиться? Оно больше ни во что не верит – оно ждет, оно тоже ждет.

В предвоенное время думали так: что-то предпринимать сейчас? Сейчас, когда в любой момент может начаться война? Во время войны думали: что мы можем сделать сейчас? Ничего, только ждать конца войны; нужно переждать, а потом посмотрим. Как только закончилась война, снова стали думать: делать что-то сейчас? В послевоенное время ничего не сделаешь – все имеет временный характер.[27]27
  Frankl, V. E. (1946). Leben wir provisorisch? Nein: jeder ist aufgerufen! Welt am Montag 11, 29. 4. 1946. (Мы живем лишь одним днем? Нет: перед каждым стоит задача!)


[Закрыть]

Теперь из многочисленных психологических работ нам известно, что описанная Франклом позиция временного существования в послевоенные годы была заразной массовой психологической проблемой, и, вероятно, довольно легко проследить и понять причины этого ощущения жизни. Но, как было сказано, мы также знаем, что эта жизненная позиция парадоксальным образом наблюдается и сегодня, во времена относительного благоденствия, причем масштаб ее распространения вызывает беспокойство. Более того, мы также знаем, что сегодня ее усиливают два сопутствующих феномена, которые ранее едва ли наблюдались в таком размере. К позиции временного существования добавились скрытое неприятие «системы», неприятие бедствующих людей, которые ищут у нас пристанища, а также претензии невиданных доселе размеров к той самой «системе», которую при этом так активно отвергают.

Подобный ход событий примечателен уже потому, что ситуации и жизненные условия, в которых наблюдаются два относительно схожих массово психологических явления, едва ли могут быть более различными. Военное поколение жило в лишениях – мы живем в изобилии. И если военное поколение все же смогло справиться с ощущением временности жизни и на развалинах несправедливого государства построить новую страну, – то что же современное поколение сделает с этим богатым наследием, если в своих ощущениях, решениях и действиях будет руководствоваться чувством разочарования, отстраненностью, равнодушием и одновременно скрытым неприятием и отрицанием? Если и оно «ждет» (это слово Франкл использовал для описания ключевого момента временной жизни), то чего оно ждет? Что же делать этому поколению? Какие возможности ему откроются, если оно посмотрит не только на то, что с ним происходит, но и на то, за что оно могло бы нести личную и коллективную ответственность? То есть если оно взглянет не только на то, что есть, но и на то, «как должно быть»?

Вопросы, которые задает жизнь

Слова, использованные нами, имеют два значения и, возможно, именно поэтому являются ключом к нашему вопросу. Потому что «как должно быть» возможно в двух вариантах. В первом случае – как то, что видится нам в форме долга, подлежащего срочной уплате; обычно это в скрытой форме требование к миру, современный облик ожидания, присущего позиции временного существования. По причинам, которые нам еще предстоит проанализировать в этой книге, человек полагает, что мир должен делать его счастливым, он требует от мира признания, удовлетворения своих потребностей и так далее, но редко получает это, как редко получает и все другое, чего ждет и требует от мира.

Но есть и иное «как должно быть» – то требование, которое не мы предъявляем миру, но которое жизнь предъявляет нам, как тот самый оркестр, который ждет, когда мы вступим с нашей партией, а мы ждем вместе с ним; или как та самая недописанная книга нашей жизни, о которой в будущем не хотелось бы сказать, что мы упустили нечто важное, что в ней остались пустые места, отсутствующие или неправильные ответы на вопросы жизни. Когда звучит такое «как должно быть», речь идет не о том, чего я жду от жизни, а о том, чего я жду от себя и, более того, чего жизнь ждет от меня.

Интересно, что именно этот последний вопрос о том, что нам следует делать и что от нас может требоваться в данной ситуации, люди так редко задают себе из-за того, что занимают позицию временного существования в ее современной форме. Эта позиция выражается по большей части в том, что человек ждет и прежде всего что-то ожидает, притом не от себя, а от других, от мира, судьбы или от еще какой-то силы, на которую не может влиять.

Здесь мы коснулись второго решающего различия в направленности и содержании позиции временного существования у людей военного времени и у нашего поколения. Как в свое время писал Франкл, тот, кто занял позицию временного существования, занимается, в сущности, не деятельностью, а покорным ожиданием. Для военного поколения ожидание было типичным. Оно не ждало ничего хорошего, потому что опыт прошлого научил его, что ничего хорошего ждать не стоит. Зачем же тогда проявлять инициативу?

Исследования наших экзистенциально-психологических рабочих групп в университетах Вены и Москвы показывают, однако, что современное выражение позиции временного существования отличается от своего исторического образца именно в этом пункте[28]28
  Batthyany, A., & Shtukareva, S. (2016). Pathology of the Zeitgeist across Europe and Russia: The 21st Century. Research Paper 22. Moscow: Moscow Institute of Psychoanalysis.


[Закрыть]. Диагноз отрезвляет: людей, кажется, меньше пугает то, что будет, но больше то, что они чего-то не получат или получат недостаточно. Иными словами, они ждут для себя не немного хорошего, а слишком много, при этом без промедления, быстро и сразу. Обычно они довольно хорошо представляют, что мир должен им дать («мир» означает здесь прежде всего окружающих людей), но мир редко дает им это в достаточном объеме. Они не осознают, что им самим следовало бы что-то дать миру, что, в сущности, не только они в чем-то нуждаются, но и мир нуждается тоже; и что не будет большого смысла в том, что все будут ждать первого шага от другого. Ведь тогда, логично предположить, никто ничего не будет делать. Возможно, люди часто не понимают, что от них требуется их собственное участие, поскольку думают, что ответ на вопрос о том, что нужно сделать им самим, не даст ответа на более важный для них вопрос, почему они не получают того, чего хотят.

Вся их система отношений указывает, таким образом, на единственный центр – на Я. Вещи либо связаны с этим Я и должны служить его благополучию и поддерживать его, либо они неинтересны, становятся малозначительными или вообще перестают иметь значение. Можно было бы подумать, что такая система отношений и ощущений является многомерной и живой, потому что Я больше вовлечено в происходящее, чем в «обычных» ситуациях. Но клинический опыт показывает: правда в обратном. В той мере, в какой не Я обращается к вещам, а вещи обращаются к Я, его мир сужается, сходит на нет, потому что в итоге оно все оценивает с точки зрения важности для себя и собственных потребностей, а не для мира.

В этой связи венский психиатр Рудольф Аллерс в начале 1960-х годов провел подробный феноменологический анализ сущности и фатальных психологических последствий подобных претенциозных позиций. Нам не помешает то, что Аллерс в своем описании использовал язык экзистенциальной психиатрии того времени и постоянно говорил о «невротиках», когда описывал проблему позиции чрезмерных претензий; для нас важнее то несчастливое развитие, которое дает ход упомянутому эгоцентризму:

Для невротика мир – это всего лишь возможность исполнить свои желания, а не место проверки своей пригодности. Потому что невротик хочет быть значительным, но не хочет испытать себя на деле. Это невозможно для него, поскольку тогда ему пришлось бы признать призыв мира к себе и свои обязанности. Тогда верховенство Я было бы разрушено. Таким образом, преувеличенное Я в итоге ведет к неудаче и потере всего опыта, при котором Я могло бы укрепиться, будучи готовым к ответам на запросы мира. Но невротику мир представляется не как нечто, чему нужно дать ответ, а как то, что должно дать ожидаемый ответ ему, ответ, который оно никогда не дает. Вместо увеличенного и приукрашенного Я мир, словно волшебное зеркало, выдает искаженную гримасу, в которой невротик не узнает себя и поэтому обвиняет мир.[29]29
  Allers, R. (1963/2008). Abnorme Welten. Ein phönomenologischer Versuch zur Psychiatrie. Изд., коммент., введ. A. Batthyаny. Weinheim/Basel: Beltz, 143. (Искаженные миры. Феноменологический подход к психиатрии.)


[Закрыть]

Что может освободить человека, который застрял в комнате с такими зеркалами, отражающими Я? Что помогло бы ему выйти из длящегося состояния разочарования в себе и ухода от жизненной реальности? И для начала: откуда вообще берется такая позиция?

Человек: больше чем продукт прошлого

В последние годы на вопрос о том, почему люди все чаще утрачивают надежды и идеализм, а также на вопрос о природе современного кризиса представлений о человеке психология давала очень разные ответы и использовала для этого разные методы. Один из них заключается в попытке понять, почему человек становится слепым к требованиям и возможностям мира, но при этом его претензии к миру растут.

Одно такое психологическое исследование причин сложилось в известной степени исторически: оно пытается найти предпосылки и условия, при которых смогла возникнуть и развиться такая позиция, очевидно не дающая желанного счастья и радости, на которые претендует человек. Проблема такого «каузального», ориентированного на причины анализа в том, что с самого начала нельзя разобрать, какие факторы и факты на самом деле способствовали тому, что кто-то стал предъявлять к жизни слишком высокие требования. Чтобы разобраться в этих факторах и их вероятном влиянии, нам, по сути, нужно было бы составить полный перечень всех возможных факторов и событий, а это, с расчетом на долгую перспективу, совершенно утопично.

Но даже если мы найдем вероятное объяснение, большей ясности мы не добьемся. Например, одно психологическое исследование показывает, что такую жизненную позицию часто можно наблюдать у взрослых, которых в детстве слишком баловали[30]30
  Frick, J. (2001). Die Droge Verwöhnung. Beispiele, Folgen, Alternativen. Bern: Huber. (Баловство как наркотик. Примеры, последствия, альтернативы.)


[Закрыть], и вывод, к которому приходят авторы исследования, как нетрудно догадаться, гласит: судя по всему, эти люди никогда не имели возможности усвоить, что не только они должны принимать то, что хотят, от других, но что, во-первых, другие нуждаются в чем-то, а во-вторых, радости не подаются на блюдечке, их нужно достигать трудом и усилиями и быть готовым к риску неудачи.

Но исследование показывает также, что люди, которыми пренебрегали[31]31
  Minnis, H., Marwick, H., Arthur, J., & McLaughlin, A. (2006). Reactive attachment disorder – a theoretical model beyond attachment. European Child & Adolescent Psychiatry, 15 (6), 336–342.


[Закрыть] в детстве, тоже демонстрируют высокую степень склонности к завышенным требованиям к миру и к приуменьшению того, как должно быть. Такая жизненная позиция становится очевидным выражением потребности наверстать недополученное.

Факт, что один и тот же феномен может иметь две противоположные причины, дает понять, что причин на самом деле больше, чем упомянутые две биографические. И что не совсем удачна попытка вывести поведение и восприятие человека исключительно из его прошлого, ориентируясь только на то, что человек получал, и на условия, в которых он жил, а не на свободу личности, благодаря которой он мог тем или иным образом реагировать на лишения либо чрезмерную избалованность в своем прошлом. Мы рассмотрим это позже, ибо, как мы увидим среди прочего, широко распространенный каузальный подход, характерный для современности, скрывает тот факт, что люди считают себя более зависимыми от условий и внешних обстоятельств, чем должно быть.

Во-первых, каузальный подход (то есть попытка понять, где и на каком повороте возникло то или иное ошибочное видение мира или другая создающая помехи привычка мыслить) всегда спекулятивен и к тому же во многих случаях не особо помогает. Потому что знать, как что-то возникло, еще не означает знать, что это такое, не говоря уже о знании того, как оказать помощь. Это две абсолютно разные вещи: понять, почему мы заблудились по пути к другу, еще не значит найти к нему дорогу.

Каузальный подход часто сомнителен не только с позиции клинических и научных данных. С того момента, как он доносит до человека идею, что человек не отвечает на определенную данность, которая, как предполагается, его формирует, а должен и может лишь определенным образом автоматически реагировать на нее, этот подход становится препятствием на пути экзистенциальной коррекции.

«Объясняющие доказательства», таким образом, являются не только явно противоречивыми, они также оставляют без внимания тот факт, что путь объяснения причин, при котором мы исходим из якобы предопределяющего прошлого, ведет обратно от результата к предполагаемым причинам. При этом легко упустить из виду случаи, в которых те же факторы не привели к похожему результату. Как много есть взрослых, которых в детстве сильно баловали родители, и как много есть тех, кто в детстве был оставлен без внимания, но несмотря на эти факторы их биографии или именно благодаря этим факторам они смогли приобрести жизненную позицию, которая направлена на баланс между отдачей и получением, ожиданием и исполнением.

Шарлотта Бюлер в связи с этим предложила психологам исследовать биографию не только для того, чтобы выявить факторы, которые привели к психическому заболеванию или неполноценному и уязвимому восприятию жизни. Гораздо важнее и в первую очередь необходимо проанализировать биографию, чтобы выявить ресурсы, которые позволяют человеку в таких или даже в более тяжелых обстоятельствах оставаться душевно здоровым и целостным. Ведь человек может внутренне созреть и вырасти даже после пережитого несчастья и благодаря ему стать более открытым и понимающим по отношению к страданию других, чем те, кто никогда не переживал подобного[32]32
  Bühler, C. (1933). Der menschliche Lebenslauf als psychologisches Problem. Leipzig: Hirzel. (Жизненный путь человека как проблема психологии.)


[Закрыть].

В этом отношении имеют огромное значение многочисленные исследования дневников Шарлотты Бюлер и многие другие работы, прежде всего из области логотерапии и экзистенциального анализа Виктора Франкла. Сегодня едва ли необходимо защищать позицию, согласно которой взор обращается на здоровое в больном или на то, что способно излечивать в болезненном, от критики, утверждающей, что такой взгляд якобы игнорирует обусловленность человека или требует от него слишком много. Особенно если учесть затронутые здесь связи – ведь мы с самого начала говорим о том, что человек предъявляет завышенные требования не к себе, а к миру и жизни, с которыми он готов прийти к соглашению, только если они безропотно предоставят все, чего он желает. Имея столь высокие претензии, такой человек предъявляет заниженные требования к себе, так как ожидает мало от себя, но очень много от других.

Итак, проблема и опасность «объясняющей» или «разоблачающей» психологии в этих случаях заключается не столько в том, что само объяснение спорно с точки зрения метода и теории, а сколько в том, что укрепляется пассивная жизненная позиция при скрытом внушении, что человек стал таким, каким стал, под влиянием обстоятельств. С одной стороны, это полностью противоречит выводам, к которым приходят умирающие, глядя на свою жизнь: дело не в том, что мы пережили и получили, а в том, что мы из этого сделали и что транслировали в мир: «Не то́, что́ входит в уста, оскверняет человека, но то́, что́ выходит из уст, оскверняет человека» (Матф. 15:11).

С другой стороны, здесь действует фатальное и настолько же понятное человеку методическое искажение: многие психологические исследования показывают, что люди склонны перекладывать ответственность на других людей, на обстоятельства или на другие судьбоносные факторы там, где они потерпели неудачу, но там, где у них что-то получилось, они приписывают ответственность себе. Говоря кратко, нам гораздо легче приписывать другим вину за наши ошибки, а себе – заслуги за то, что нам удалось[33]33
  Pronin, E., Lin, D. Y., & Ross, L. (2002). The bias blind spot: Perceptions of bias in self versus others. Personality and Social Psychology Bulletin, 28 (3), 369–381.


[Закрыть]. Данное искажение очень сильно сказывается на нашей способности брать на себя ответственность хотя бы за часть нашей биографии, когда мы смотрим на свое прошлое.

С позиции каузального подхода, объясняющего наше восприятие и поведение событиями в прошлом или другими вероятными или реальными «формирующими» факторами, это, к сожалению, также означает, что мы иногда склонны не только недооценивать свободу и ответственность, но и ставить менее удавшееся выше, чем удавшееся и хорошее.

Последствия легко предвидеть: человек смотрит на себя по большей части как на жертву обстоятельств, не учитывая возможностей и последствий собственного участия в жизни. Он связывает себя с тем, чего нельзя изменить: прошлое – это фактически уже написанные главы наших жизненных историй, их уже не исправить. Но человек не верит, что он не обязан позволять прошлому диктовать, что ему писать в сегодняшних главах книги его жизни. Он не видит, что сам может решить сейчас, что главный персонаж этой истории жизни выберет иной путь, не тот, о котором говорят факторы.

Проще говоря, какими бы ни были мнимые или реальные лишения, болезненные переживания и холодность, решение о том, как эти факторы будут влиять на нас в настоящем, зависит не столько от этих факторов, сколько от нас самих и нашего настоящего. Условием для этого, впрочем, должна быть вера в то, что мы способны принять это решение.