Текст книги "Преодоление безразличия. Нахождение смысла во время перемен"

Редукционизм в хосписе

Далее, чтобы проиллюстрировать, какой эффект на практике производит подобный скепсис, характерный для постмодерна, приведу пример. Несколько лет назад я был приглашен в один хоспис на конференцию по теме «Психологическое сопровождение умирающих и душепопечение». Она проходила недалеко от Гамбурга. Сотрудники хосписа – среди них было много добровольцев – рассказывали о своей работе, которую они выполняли с умирающими и ради них. В своем очень личном докладе по случаю открытия конференции руководитель хосписа рассказала, что несколько лет назад, вступая в должность, она испытывала сомнения и даже не могла предположить, сколь многому она сама сможет научиться у умирающих. Это подтверждали и многие другие сотрудники хосписа. Но лучше бы она не произносила этих слов в тот день! На семинаре, состоявшемся после открытия конференции, его руководитель – терапевт в области глубинной психологии – спрашивал ее, что она имела в виду, говоря это. Он хотел знать, не скрывался ли за ее словами страх перед собственной смертью, в котором она себе не признавалась, и в первую очередь страх перед умирающими. Он также предположил, что, приняв руководство хосписом, она пыталась контролировать смерть или, как он выразился, справиться с ней.

Руководитель хосписа удивленно посмотрела на терапевта и возразила, что она, как человек верующий, с большим почтением относится к теме смерти и что и помыслить не может, что станет бояться умирающих и тем более властвовать над ними. Она посвящает большую часть своего времени (в том числе личного) тому, чтобы сделать последние дни жизни доверенных ей пациентов мирными и прекрасными. И каждый день она видит, что смерть в примирении с семьей и любимыми возможна. Это была одна из тем, о которых она говорила на открытии, – примирение, завершение и закрытие того, что еще открыто и не завершено.

Но терапевт так просто не сдавался. Он возразил на это примерно следующими словами (передаю по памяти): «Да, я вижу, что вы в это верите. Я и не ждал, что вы скажете мне что-то другое». Затем он переключился с руководителя хосписа на других сотрудников. Им тоже досталось. Вскоре терапевту удалось всех работников хосписа поставить под общее подозрение в том, что они вытесняют страх смерти, и таким образом он не только настроил их против себя, но и при помощи головокружительной аргументации использовал для подтверждения своей теории.

В дальнейшем, беседуя с терапевтом, я узнал, что тем утром он впервые увидел руководителя хосписа и поговорил с ней. До этого он общался с ней только по поводу вопросов, связанных с конференцией, компенсации дорожных расходов и гонорара за проведение семинара. Он ничего не знал о ней, кроме того, что она руководила хосписом и пригласила его провести семинар в рамках конференции. Но он был убежден: поскольку она знала, последователем какого терапевтического направления он является, то могла бы догадаться, что он будет трактовать ее работу именно таким образом. Соответственно, он был убежден в правильности своего предположения о том, что руководитель хосписа имела совсем другие мотивы, в которых сама не признавалась, а он лучше всех (красноречивая превосходная степень) смог разоблачить ее настоящие мотивы при помощи такого «диагноза».

Тут мне стало еще интереснее, ведь перед моими глазами разворачивалась версия одного из самых крупных идейных споров в истории психологии прошлого столетия – между разоблачением и трактованием «неосознанных мотивов» в глубинной психологии и уважением искреннего человеческого участия и активности в экзистенциальной психологической традиции. Во время следующего перерыва я спросил руководителя хосписа, как так произошло, что она пригласила такого докладчика. Она рассмеялась и сказала, что этим вопросом она задавалась целый день. Сын одного ее пациента посоветовал ей книги этого терапевта, но у нее все не было времени познакомиться с ними (а теперь не было и желания). Но, поскольку сын пациента так расхваливал работы терапевта, она все же пригласила его в качестве докладчика (после того как несколько других отказались, поскольку не могли приехать).

Домыслы терапевта были совершенно неверными: его пригласили не в порыве неосознанного желания раскрыть истинные мотивы, скрывающиеся под маской отзывчивости и заботы; руководитель была просто слишком занята, чтобы внимательно прочитать его работы. Нетрудно представить, как на такой сомнительный, уничижающий «диагноз» мог бы отреагировать человек с меньшей ориентацией на смысл. Он мог бы потерять уверенность и начать сомневаться в собственных мотивах и идеализме, а из-за этого начать относиться к доверенным ему пациентам менее уверенно и работать с меньшим самозабвением.

Таким образом очень просто запустить настоящий порочный круг подозрения: приписывать неосознанные и недобросовестные мотивы, сомнения, неуверенность, которые вызывают новые сомнения, и т. д. Подозрение, которое распространяется в такой генерализованной форме, может поставить под угрозу и похоронить в принципе исправное, здоровое, наполненное смыслом представление о человеке и о самом себе. Виктор Франкл на лекциях регулярно рассказывал о подобных случаях. Далее привожу текст по моим записям:

Одна американская пара добровольно принимала участие в проекте Корпуса мира в Африке. Они безвозмездно трудились и ради этого на два года оставили свою работу. Они считали помощь в Корпусе мира своим предназначением, но под конец второго года глубоко разочаровались. Что произошло?

Началось с того, что все, кто работал в Корпусе, получали психологическую поддержку. Три месяца группа добровольцев приходила на групповые занятия терапии. Они проходили так: психолог спрашивал участников: «Итак, вы в составе Корпуса мира. Но почему вы здесь? Почему вы хотите тут работать?» Ответ американской пары: «Мы считаем, что важно помогать людям, у которых меньше возможностей и средств, чем у нас». Психолог: «Но тогда нужно признать, что вы ставите себя выше тех, кому помогаете». Супруги: «Конечно, мы, должно быть, более прогрессивны. С этой точки зрения это так…» Психолог: «Тогда вы признаете, что глубоко в вашем подсознании должно быть нечто побуждающее вас показывать другим, что вы их превосходите». Супруги: «Боже мой, мы никогда не размышляли в таком ключе. Но вам, как психологу, виднее».

И так длилось три месяца, пока эта «групповая терапия» не уничтожила все самозабвение и отзывчивость и от идеализма добровольцев не осталось и следа.

Спустя эти три месяца, словно при искусственно вызванном навязчивом неврозе, люди прислушивались к себе и спрашивали: «А каков же на самом деле мой настоящий неосознанный мотив? Почему я сейчас поступают так, а не иначе?» Хуже всего было то, что участники группы следили друг за другом и постоянно спрашивали: «И в чем сейчас твой настоящий мотив? Почему ты опять сейчас это сказал? Что на этот раз преподнесла тебе твоя неосознанность?»

В итоге люди были измотаны, обескуражены, расстроены и сожалели, что вообще стали волонтерами в Корпусе мира. Своим анализом психолог разрушил нечто существенное: убежденность этих людей, их идеализм. Ему не нужно было разбивать его на части и сомневаться в нем, потому что он был искренним. Но все же он его уничтожил.[54]54
  Frankl, V. E. (1996). Logotherapie und Existenzanalyse. (Логотерапия и экзистенциальный анализ). Лекция 16 октября 1996 в Университете больницы Südgarten, Университетская клиника психиатрии в Вене. Конспект А. Баттиани.


[Закрыть]

Дело обычно не ограничивается подобными приписываниями или подозрениями, и сами по себе они не составляют такой проблемы, как лежащий в их основе редукционизм. Он выдвигает тезис, психологическую теорию, которая имеет ограниченную сферу действия (если вообще ее имеет), однако распространяется не только на нее, но и вообще на все или большую часть человеческих ощущений и поведения. Редукционизм особенно интересует трактовка таких «загадочных» феноменов, как поиск смысла, самозабвение, забота, экзистенциальное великодушие и идеализм. С точки зрения механистического, редукционистского и инстинктивно-динамического подхода все они кажутся спорными.

Приведенный здесь набор теорий и моделей переживаний и поведения человека далеко не полон. Но для нас важно прийти к основным выводам нашего анализа.

Человек – это не вещь, а живая личность, и поэтому он значительно многограннее, чем его изображают простые каузальные модели. Поскольку эти модели интересуются только психологическими или физиологическими процессами, они описывают некую часть в человеке. Однако, ограничиваясь лишь этими процессами, они показывают человека как нечто, а не как кого-то. На пути к человеку они теряют самого человека и в итоге описывают лишь субличностные процессы, которые так или иначе работают механистически. В любом случае, объяснение, которое теряет свой феномен, перестает быть теорией к этому феномену. Если теория личности соответствует факту, что личность есть больше, чем просто набор психологических процессов благодаря самосознанию, свободе и ответственности, тогда она больше не является субперсональной. Но если она остается субперсональной, тогда она не является теорией личности.

Итак, все, что мы отнесли к человеческой сущности, выходит за рамки предопределенного и предопределяющего психологического соотношения сил. Мы увидели, что человек – это существо одновременно зависимое и независимое. Человек всегда выходит за рамки самого себя и направлен в мир. Он зависит от своей телесной и душевной конституции, но он независим и свободен выбирать, какую позицию займет по отношению к этой конституции. Человек открыт для того, что находится вне его самого. Виктор Франкл выразил эти обстоятельства следующим образом:

В последней инстанции (духовная) личность принимает решение […] по поводу (душевного) характера, и в связи с этим можно сказать: человек решаетСЯ. Всякое решение есть самостоятельное решение, а оно формирует человека. В то время как я формирую судьбу, я формирую личность, которой являюсь, характер, который имею, – таким образом, формируется личность, которой я становлюсь.[55]55
  Frankl, V. E. (2010). Logotherapie und Existenzanalyse. Texte aus sechs Jahrzehnten. Weinheim: Beltz, S. 97. В русском издании: Логотерапия и экзистенциальный анализ. Статьи и лекции. Москва: Альпина нон-фикшн, 2016.


[Закрыть]

Если Я ведет мир к истощению

Обсуждение сущности человека мы на этом завершим. Но вопрос о его желаниях все еще остается открытым. Хотя мы и преодолеваем детерминизм, уважая духовность или личностность, остается непонятным, что же направляет наши желания и стремления в определенное русло (но не предопределяет их). Мы видим, что различные теории дают различные ответы на этот вопрос, но в то же время у этих ответов есть нечто общее, редко ставящееся под сомнение. Эти теории в той или иной форме покоятся на фундаменте все той же механики, которую ранее, анализируя использование эмпирических данных, мы разоблачили как заблуждение и миф. Несложно найти общий знаменатель этих теорий, какими бы разными и противоречивыми они ни были. Уже изначальная гипотеза (чтобы понять, чего не хватает человеку, нам нужно понимать, чего он хочет) касается исключительно самого человека, как будто он изолированный от мира феномен, а не его ребенок и участник. Сама постановка вопроса подразумевает отсутствие искренней надежды, ценностей, совести и внушает, что мир – это лишь средство для удовлетворения потребностей.

Проблематичным становится не ответ, а сам вопрос. Эти теории не спрашивают, для чего и ради кого человек может применить свои способности, дар восприятия и воображения, свое ощущение ценностей, свою совесть. Вопрос изначально должен звучать так: что человеку надо сделать, чтобы выйти из ощущения внутренней неполноценности, дискомфорта и неблагополучия? Это «что» должно быть направлено на расслабление, удовлетворенность и в итоге на счастье или, как минимум, на чувство довольства, на достижение способности трудиться и испытывать желания. В этом случае мотивацией, то есть основным стремлением человека, является не что иное, как поиск того, что дает ему чувство довольства. Но поскольку истинный идеализм и забота о других априори вычеркнуты из этой формулы, вовсе не удивительно, что редукционистское видение занимает ведущую роль, а идеализм и забота в итоге «разоблачаются» как запланированные, неискренние, эгоистичные.

Данная картина имеет заметное сходство с современной позицией временного существования. Поскольку мир нас не особо касается, то вещи и люди в нем не становятся истинной целью нашей деятельности. Если наши действия направлены лишь на восстановление желанного внутреннего равновесия или на удовлетворение потребностей, то они не подразумевают какой-либо объект в мире или кого-то другого, а только лишь себя. Субъект становится на место объекта.

Истинная надежда, воля к смыслу (Франкл) и бескорыстный идеализм в таком мире не имеют прочного места. Это не только лишает иллюзий, но и при более внимательном рассмотрении оказывается весомым аргументом против действия самой редукционистской психологии, если отвлечься от всех ее методических проблем. Мир, в котором с его позволения обитают довольно одаренные и сильные существа, думающие только о себе и своих потребностях, – это мир без уважения, без социальной поддержки, без взаимопомощи. Такой мир находился бы в постоянной опасности, а человеческий вид, потомство которого и нескольких дней не может выжить в диких условиях без заботы других, уже, наверное, давно бы исчез. Такое видение в философии называют reductio absurdum (сведение к абсурду). Теория, стремящаяся объяснить жизнь человека через механизмы, которые настолько ставят под угрозу ее саму и его жизненное пространство, очевидно, не является достойной теорией. Точно так же спорной является теория об отношении личности и мира, которая сначала теряет личность (заменяя человека на вещь), а затем и мир (опуская его до уровня средства удовлетворения субъективных потребностей).

Здесь можно возразить, что «теория мотивации» априори не стремится к редукционизму, а хочет выработать понимание, чего на самом деле хочет человек и что дарит ему чувство удовлетворения. Руководствуясь идеей, что такая теория потребностей должна быть редукционистской, мы будем помнить о ключевом моменте и рассматривать его подробнее: человек действует или должен действовать так, чтобы помнить о собственном счастье и ощущать его.

Интересно, но люди редко задаются вопросом о том, имеет ли смысл и надо ли концентрироваться на своем ощущении счастья как таковом. Ведет ли это к счастью? Можно ли вообще напрямую добиться приятных чувств?

Можно ли вообще хотеть счастья?

На этот вопрос можно ответить разными способами, один из них чисто феноменологический – он заключается в том, чтобы увидеть вещи такими, какими они представляются человеку при их тщательном и системном рассмотрении. Вывод здесь будет такой: если бы можно было вызвать определенные чувства посредством одного лишь желания, то большая часть консультативных практик и, вероятно, значительная часть видов психотерапевтической помощи оказалась бы ненужной. Виктор Франкл так описывает отношение между желанием, причиной и чувственным состоянием:

Есть такие состояния, которых не достигнуть желанием: я не могу заставить себя захотеть верить, захотеть любить, надеяться и никак не могу захотеть желать чего-то. Этими и подобными состояниями не получится манипулировать […] Если кто-то манипулирует самим собой, желая вызвать «намеренное чувство» (Макс Шелер), тогда он теряет из виду предмет своих намерений, на который направлено чувство, если оно таким образом еще не было уничтожено в зародыше. Я хочу продемонстрировать это на бытовом примере: если я хочу кого-то рассмешить, тогда я должен рассказать ему анекдот. Дело в том, что я не могу метить сразу на какое-то «чувственное состояние» (Шелер), но я должен нацелиться на адекватный предмет. Тогда нужное состояние придет автоматически.[56]56
  Frankl, V. E. (1997). Der Wille zum Sinn. Ausgewählte Vorträge über Logotherapie. (Воля к смыслу. Избранные доклады по логотерапии). München: Piper, 230 f.


[Закрыть]

Исследования эмоций и когнитивных сфер исследования, так же как и бытовой опыт, показывают, что чувства, как правило, по своей сути являются реакцией. Чтобы мы почувствовали счастье, оно должно иметь основание. Чтобы почувствовали любовь к партнеру, должен быть кто-то, кто ее достоин. Кроме того, мы должны быть эмоционально открыты для состояния любви. Для того чтобы верить, необходимо нечто достойное веры, а также наша готовность доверять этому нечто.

Если бы любви к партнеру можно было достичь напрямую и нужно было бы только пожелать полюбить кого-то, чтобы это чувство возникло, насколько проще была бы наша жизнь, насколько менее популярны и востребованы были бы семейные консультации и семейная терапия – и в то же время насколько беднее была бы любовь к партнеру, если бы ее можно было включить и выключить по приказу воли. Это был бы феномен, имеющий отношение только к Я, и он не раскрывался бы в отношениях с Ты. Другой не был бы партнером или тем Ты, которое освобождало бы Я от уз эгоизма, а был бы только объектом чувства, которое с помощью воли и знаний мы могли бы направлять то туда, то сюда. Если бы любовь была такой, то, наверное, она была бы гораздо проще и в то же время гораздо мельче. Другими словами, это больше не была бы любовь. Ведь любовь зависит не от одного, а минимум от двух людей, и она не подчиняется нашей воле – это мы подчиняемся любви; любовь есть риск в хорошем смысле этого слова. Готовность идти на этот риск в свободном согласии, вообще готовность к любви уже является свидетельством освобождения от эгоцентрического зацикливания на самом себе, в котором человека подозревает редукционизм.

То же самое касается и свободы: ее можно желать, но нельзя вызвать одним лишь желанием. Безосновательная надежда может корениться в вере, но вера всегда связана с существованием того, во что или в кого можно верить, а также с нашей готовностью воспринимать и принимать такие вещи в мире. Обоснованная надежда нуждается, как минимум, в свидетельствах, что какое-то событие не обязательно пройдет так безрадостно, как мы можем этого опасаться. Это также говорит о том, что надежду, как и веру, как и любовь, нельзя пробудить в себе лишь указом воли. У любви, веры, надежды, которые вызваны волей, отсутствует причина. Эти феномены заключены не в самих себе и даже не во внутренних психических побуждениях, они раскрываются именно во встрече с чем-то, что находится вне человека. Как постоянно показывает практика, почти все желательные положительные состояния не наступают именно тогда, когда мы к ним стремимся напрямую, потому что их можно достичь только «в обход». Исследуя сексуальные неврозы, Виктор Франкл пришел к выводу, что в большинстве случаев психогенная импотенция или психогенная фригидность возникают из-за чрезмерного желания получить сексуальное наслаждение, из-за так называемой гиперинтенции. Проблема пациентов заключается не в недостатке сексуальности, но в том, что они думают, будто их сексуальность раскроется лучше, если они сократят путь к наслаждению, используя партнера лишь как средство для удовлетворения своей потребности. Вместо того чтобы дать себе свободу в любви к партнеру (и вместе с тем рискнуть), они зажимаются и хитрят, и это ведет к предсказуемым последствиям:

При сексуальных неврозах невротик борется за что-то, будь то оргазм или потенция, он в первую очередь стремится к сексуальному наслаждению. И, к сожалению, чем больше он озабочен этим наслаждением, тем меньше удовольствия достается на его долю. Прямой доступ к удовольствию невозможен. Потому что наслаждение не может быть ни реальной, ни вероятной целью нашего поведения и наших поступков, скорее, оно является лишь случайным результатом, побочным эффектом, который получается сам собой, когда мы во всей полноте проявляем свою самотрансцедентность, когда мы всецело отдаемся любви к кому-то или служению какому-либо делу. Как только мы перестаем думать о партнере, а думаем только о наслаждении, то на пути у нас встает наше к нему стремление. И попытки манипулировать самим собой терпят неудачу. Дорога к удовольствию и к самореализации пролегает только через самоотверженность и через самозабвение. Те, кто предпочитает этой дороге окольный путь, поддаются соблазну сократить расстояние и сделать удовольствие самоцелью. Но обходной путь оказывается тупиковым.[57]57
  Frankl, V. E. (2008). Die Psychotherapie in der Praxis. Und Texte zur Angewandten Psychotherapie. Собрание сочинений, том 3, изд. A. Batthyаny, K. Biller und E. Fizzotti. Wien: Bцhlau, 72 f. Перевод на русский с: http://svnic.spb.ru/media/13.


[Закрыть]

Итак, те процессы и события, в которых раскрывается сама жизнь, идут рука об руку с нашей готовностью отвлечься от эгоцентрического напряжения и отдаться жизни, их нельзя вызвать насильно. Они возникают при достижении нами осмысленной цели, но сами не являются целью. Стараясь найти общую теорию мотивации, мы приходим к выводу: усиленный поиск счастья, вожделение того, что должно делать нас счастливыми, не приведет к желаемому, если это счастье безосновательно. Охота за приятными ощущениями их же и прогоняет. Рассмотрим это на двух конкретных примерах.