Текст книги "Покушение"

«Неужели все снимки сделаны на одной улице? – недоуменно подумал Медведев. – И неужели только потому, что сама Баранова жила здесь? Интересно, как объяснит это полковник?»

Пятую арку нашли и определили чуть дальше аптеки также по узорчатой решетке балкона, нависшего над ней. А вот с шестой и седьмой арками пришлось потрудиться и, чтобы найти их, побегать и поездить по всему Арбату.

Порой обоим даже начинало казаться, что они совсем в другом месте. А все потому, что никаких особых примет у этих арок не было. Но в конце концов отыскали и их.

Медведев был очень доволен тем, что работу удалось закончить так успешно. Но, пожалуй, еще больше был рад этому Зискинд. Оправдывались все его предположения. Он оказал посильную помощь сотрудникам Наркомата госбезопасности. Он оправдал доверие своих коллег по работе, которые указали именно на него, как на лучшего специалиста. Он, наконец, проверил сам себя и не разочаровался в себе. Медведеву же не терпелось доложить полковнику о выполнении задания.

На его счастье, Круклис оказался на месте и проводил совещание. Увидев вошедшего к нему в кабинет Медведева, он тут же указал ему на свободный стул и продолжал:

– Экспертиза специалистов подтвердила, что Шефнер прислал нам очень ценные новинки. И взрыватели, и данные о новых штурмовых орудиях немцев не только еще не изучены нами, но, как мне сказали, мы вообще ничего не знали об их существовании. Это дает нам основания полагать, что Шефнер не провокатор. Что он серьезно, по мере своих сил, подчеркиваю, именно по мере сил стремится приблизить нашу победу над фашизмом. Я глубоко уверен в том, что это свое стремление он подтвердит конкретными делами еще не раз. Я по крайней мере с чистой совестью поручился за него перед руководством.

– А почему же он все-таки не пожелал встретиться? Это ведь тоже очень немаловажный фактор, – заметил Доронин.

– Объясню это, Владимир Иванович, так, как понимаю сам, – ответил Круклис. – Только вы сами сначала мне ответьте: кто такой Шефнер?

– Я бы назвал его антифашистом, – ответил Доронин.

– Слишком общо.

– Раз он нам помогает, можно добавить – убежденный антифашист.

– А вот с таким добавлением я не согласен.

– Он рискует, товарищ полковник. Значит, он к тому же еще активный антифашист, – сказал Петренко.

– Нет, товарищи. Это все немного из другой оперы, – покачал головой Круклис. – По-моему, Шефнер всего лишь один из тех миллионов немцев, обманутых Гитлером и его кликой, который прозрел раньше многих других своих соотечественников и стал на путь борьбы с гитлеризмом. Но борется в одиночку и союзников в этой борьбе ищет не среди граждан рейха, а у нас. Ибо наверняка считает, что мы в этой борьбе партнеры куда более надежные. По-своему он прав. Хотя смелым борцом и тем более убежденным я его не считаю. Но я не отверг его. И уверен, что прозревшего врага мы не только можем, но и должны иметь своим союзником. И даже если он в чем-то нас не совсем устраивает, не отворачиваться от него, протянуть ему руку и укрепить в нем веру в нас, как в своих самых верных союзников…

Медведев слушал полковника и понимал, что он хоть и завуалированно, но говорил сейчас не только о Шефнере и об отношении к нему, а и о тех серьезных разногласиях с некоторыми из вышестоящих начальников, которые ему по поводу Шефнера в свое время пришлось преодолеть. Полковник и тут оставался верен себе в своей исключительной принципиальности.

Закончил разговор о Шефнере он неожиданно. Вдруг взглянув на Медведева, сказал:

– А теперь послушаем, что нам доложит Дмитрий Николаевич. Вы готовы?

Сообщение Медведева восприняли с большим интересом. И были немало удивлены, когда узнали, что все фотографии были сняты на одной улице. И на какой? На Арбате, по которому каждый проходил и проезжал много раз.

– Ну, меня как раз меньше всего удивляет то, что мы не узнали Арбата. Не каждый узнает даже собственный дом, если ему показать лишь его фрагменты. А вот почему это только старый милый Арбат, и ничего больше, – это уже вопрос! – сказал Круклис. И добавил: – И над ним мы, кажется, крепко поломаем головы.

– Есть и еще неясности, – заметил Доронин.

– Какие?

– Почему снимались именно арки? А не подъезды, скажем. И не витрины магазинов?

– Принимаю. Еще? – одобрил Круклис.

– Зачем снимались? И…

– И?

– И для кого снимались?

– Для начала вполне достаточно, – остановил своего заместителя Круклис. – С какого же вопроса начнем?

– Я думаю, прежде всего надо четко себе представить, почему снимали именно арки, – высказал предложение Доронин.

– Почему так думаете?

– Потому что, если мы ответим на этот вопрос, другие могут отпасть сами по себе, – объяснил Доронин.

– Ну, положим, вопрос, который задал я, не отпадет, – заметил Круклис. – Но я согласен с тем, что разобраться досконально с арками стоит. Я даже считаю, что поручить это следует вам, Владимир Иванович, и Дмитрию Николаевичу.

Доронин и Медведев встали.

– Слушаюсь, товарищ полковник, – ответили в один голос.

– Даю вам на это два дня.

– Понял, товарищ полковник, – ответил уже как старший Доронин.

– Что у нас еще? – спросил Круклис.

Поднялся Петренко.

– Пришел ответ из Центрального партизанского штаба на наш запрос о старшем лейтенанте Кремневе Петре Петровиче, муже Мартыновой Любови Тимофеевны, проживающей…

– Помню, помню, – остановил майора Круклис. – Так что?

Петренко зачитал ответ:

«Выходя из окружения вместе с группой бойцов, старший лейтенант Кремнев Петр Петрович был ранен осколком мины и в тяжелом состоянии оставлен в деревне Кудряшовка Могилевской области под присмотр жительницы деревни Сухоруковой Марии Никифоровны. По прошествии трех месяцев лечения и ухода был поставлен на ноги и по его просьбе доставлен в партизанский отряд имени Чапаева, в рядах которого в должности командира взвода подрывников и сражался до сентября 1943 года. 20 сентября при выполнении боевого задания погиб смертью храбрых и похоронен в братской могиле в лесу на восточном берегу озера Лебяжье. Сведений о родных и близких П.П. Кремнева не имеем. Начальник второго отдела майор Шерстюк. Подпись. Печать».

– Понятно, – почесал переносицу Круклис. – Во-первых, надо будет сообщить через военкомат жене. У нас должен быть ее адрес.

– Она работает в госпитале в Костроме, – подсказал Петренко.

– Да-да, направьте обязательно, – нахмурившись, сказал Круклис. – Значит, еще одна версия отпала. И осталась лишь Баранова. Зачем же она все-таки хранила снимки этих арок?..

Глава 31

В начале марта в горах Северной Италии солнце греет совсем по-весеннему. Уже к полудню звонкая капель и веселое журчание ручьев слышны со всех склонов. Но к вечеру журчание и всплески стихают, легкий морозец снова сковывает лужи, земля под ногами твердеет, воздух становится прозрачным и гулким, как стекло, как лед, только что затянувший талую воду.

Внизу, в долине, протянулась поперек всего полуострова государственная дорога номер девять – крупнейшая магистраль на севере страны, идущая от Пьяченцы через Парму, Реджо-Эмилию, Модену, Болонью до самого Римини, раскинувшегося на Адриатическом побережье. Дорога и все, что там внизу, в руках немцев. Но горы почти повсеместно под контролем партизан. Правда, на ключевых позициях везде немецкие гарнизоны. Но партизан уже тысячи, десятки отрядов и бригад, и немцы чувствуют себя все неуютней в своих обнесенных колючей проволокой, обставленных пулеметами опорных пунктах. И уже не единицами и не десятками, а сотнями убитых, раненых и пленных исчисляются потери врага. В партизанских отрядах десятки бежавших из немецкого плена советских солдат и офицеров. Они мужественно сражаются плечом к плечу с итальянскими, югославскими, польскими, чешскими, французскими и другими бывшими узниками фашистских лагерей. В отряде «Красное знамя» русских немного. Всего восемь человек. Но воюют они, как сказал командир отряда Рино Монари, за взвод. Им дают самые ответственные поручения. В окрестных деревнях их уже приметили и относятся к ним с особым уважением.

В горах тихо. Но партизанские дозоры знают, что тишина эта обманчива, враг может незаметно подойти в любую минуту, и бдительно несут сторожевую службу. Сегодня в дозоре, занимавшем удобную позицию над развилкой дорог, – пятеро: двое итальянцев – Джузеппе и Этторе, чех Богуслав и двое русских – Тюлькин и Чикирев. Ночь прошла без происшествий. С гор потягивает холодный ветерок. Четверо партизан, согревая друг друга собственными телами, полудремлют в каменной нише. Пятый, Тюлькин, стоя у пулемета, не сводит глаз с дороги. Чуть начало рассветать, а на развилке уже появились крестьяне. Появились и разошлись, кто в Приньяно, кто в Куару. Местным дорога открыта везде. Лишь бы не появились немцы или милиты…

Неожиданно до слуха Тюлькина донесся чуть слышный гул. Подумалось: «Обвал где-нибудь…» Но гул не пропал, не растаял в воздухе, а, наоборот, стал слышен еще громче. Мелькнула тревожная мысль: «Танки!» Но гул доносился откуда-то со стороны долины. Оттуда танки, даже если их двигалась сотня, на позиции дозора все равно нельзя было бы услышать. «Значит, самолет», – решил Тюлькин и мельком оглядел горизонт. Окрестности еще тонули в предрассветной дымке. И разглядеть в этой синеве самолет было очень трудно. Но звук нарастал, и скоро Тюлькин увидел силуэт летящего над горами самолета. Неясным оставалось только, какой это был самолет и чей: немецкий, итальянский или союзников? В последнее время английские и американские самолеты все чаще стали появляться над северными районами Италии, бомбили железнодорожные узлы, мосты, скопление вражеской техники.

Самолет летел, будто крадучись, явно прижимаясь к горам. Он словно кого-то опасался. Тюлькин толкнул в плечо своего земляка:

– Андрюх, гляди-ка кто прет! – сказал он, указав в сторону приближающегося самолета.

Чикирев мигом вскочил, поднялись и остальные партизаны и с любопытством уставились на воздушного нарушителя их спокойствия.

– Да ведь это же немецкий разведчик! – опознал врага Этторе. – Разрази меня мадонна!

– Точно, «рама»! – подтвердил Чикирев. – Американцев боится, вот и жмется!

– Сбивать? – мигом загорелся Тюлькин.

– Бей, раз сам на рожон прет! – поддержал Чикирев.

Тюлькин припал к пулемету. Партизаны замерли в напряженном оцепенении. Двухфюзеляжный «фокке-вульф», огибая карниз, на котором засел дозор, приближался с каждой секундой. И когда до него осталось не более четырехсот метров, пулемет Тюлькина заговорил как живой. Огненная трасса ударила по застекленной кабине. Самолет клюнул носом, словно споткнулся. Но в следующий момент выровнялся. А пулемет все бил и бил, и пули все хлестали и хлестали по его серебристой бочине. Не больше десяти секунд находился самолет в зоне огня. Но и за это короткое время пулеметчик сделал свое дело. Самолет клюнул носом еще раз, потом вдруг словно провалился в небольшую яму, потом завалился набок, вошел в крутое пике и с грохотом врезался в склон горы. Над местом его падения взметнулся столб черного дыма. Эхо взрыва, многоголосо перекликаясь, покатилось по горам.

Партизаны, не веря собственным глазам в то, что это сделали они, еще какой-то момент стояли неподвижно, словно окаменелые, а потом вдруг с радостными криками бросились обнимать и колотить друг друга от радости. Старший дозора Джузеппе, поначалу принимавший в этой потасовке самое горячее участие, опомнился первым и еле успокоил своих подчиненных.

– Что вы орете? Кто нам поверит, что самолет сбили мы? – расталкивая партизан, кричал он.

– Так никто же больше не стрелял! – возразил Чикирев.

– Ну да! Докажи кому-нибудь, что весь этот грохот устроил один Тюля! – не соглашался Джузеппе.

– Тогда надо пойти и забрать у пилотов документы! – предложил Богуслав.

– Вот и я тоже говорю, нечего тут сходить с ума от радости! Надо дело делать! – не унимался Джузеппе.

– Я пойду! – сразу вызвался Этторе.

– И я тоже, – попросился Тюлькин.

– Конечно! Ты сбил, тебе и забирать, – разрешил Джузеппе и хлопнул по плечу своего земляка. – И ты иди тоже! Только возвращайтесь скорее. Немцы наверняка тоже захотят посмотреть, что тут случилось.

Тюлькин и Этторе, захватив автоматы, поспешили к самолету. В томительном ожидании прошло минут сорок. И вдруг снизу снова донесся какой-то шум. Но это уже был не самолет. Шум доходил до карниза именно снизу и был тяжелым, будто выбивался из-под земли. А еще через несколько минут партизаны увидели, как из-за поворота на дорогу к развилке начала выползать колонна мотоциклистов и бронетранспортеров с пехотой. Джузеппе как в воду смотрел. Немцы также спешили к месту падения своего самолета.

– Через полчаса они будут там, – определил наметанным глазом Джузеппе.

– А наши? – спросил Богуслав.

– А я почем знаю, куда они запропастились!

– Но надо хоть как-то их предупредить!

– Конечно! Иди вниз. Спускайся на двести метров и брось на дорогу гранату.

– А если немцы уже проедут?

– Обязательно проедут, если ты будешь спускаться два часа!

Богуслав не побежал, а полетел к камню, нависшему над дорогой. Он очутился на нем, когда колонна только вытянулась из-за поворота. И бросил вниз не одну, а две гранаты. Они разорвались в самой гуще врага. Но так как немцы были защищены броней бронетранспортеров, видимого урона им не нанесли. Но это было и не так важно. Главное – взрывы должны были насторожить Тюлькина и Этторе. И это было достигнуто. Немцы сразу же открыли ответный огонь. И в горах снова загремело раскатистое эхо.

– Это наверняка услышат и в отряде, – сказал Чикирев.

– И очень хорошо. Нам не надо будет бежать и предупреждать всех об опасности, – ответил Джузеппе. – Но куда же они на самом деле пропали?

Стрельба немцев была беспорядочной. Они били наугад, по всем подозрительным камням и кустам. Но неожиданно огонь их сосредоточился, и трассы пулеметных и автоматных очередей со всех сторон уперлись в камень, на котором только что стоял Богуслав. Потом они переместились несколько правее и ближе к карнизу. Стало ясно, партизана заметили и не дают ему возможности вернуться на карниз, за которым не только можно было надежно укрыться, но с которого, не подставляясь под пули, можно было спокойно уйти в горы…

Немцы еще продолжали стрелять, когда на карниз неожиданно посыпались мелкие камни. Чикирев и Джузеппе обернулись. Чуть выше их, за уступом скалы, стоял Тюлькин и подавал им знаки. Он и кричал что-то. Но из-за сильного эха стрельбы слов его совершенно не было слышно. Тюлькин явно звал их к себе. И партизаны поспешили наверх. За уступом скалы они увидели истекающего кровью Этторе. В него попало сразу несколько пуль, и вся рубаха на нем была красной от крови. Чикирев и Джузеппе моментально бросились к нему. У Джузеппе был бинт. Он достал его из сумки и, разорвав на Этторе рубаху, принялся бинтовать его избитую пулями грудь. Этторе был еще в сознании и что-то пытался сказать. Но его уже невозможно было понять.

– А где Богуслав? – спросил Чикирев.

– Там, – махнул рукой вниз Тюлькин. – Я видел, как он покатился вниз…

– Значит, двоих…

– У них тоже трое в самолете. И вот, – сказал Тюлькин и достал из-за спины большую кожаную, сильно обгоревшую сумку пилота. – Уходить надо.

Чикирев вместе с Джузеппе подняли на руки Этторе и понесли его следом за Тюлькиным.

В отряде их уже ждали. Фельдшер Альдо сразу же начал делать перевязку Этторе. Но тот потерял слишком много крови и почти не подавал признаков жизни. Командир отряда Рино спросил Джузеппе:

– Как это случилось?

– Тюля сбил немецкий самолет. Он рухнул в километре от нас. Они побежали посмотреть, что там осталось. А в это время подоспели немцы, – объяснил Джузеппе.

– Мы слышали взрыв. Так это был самолет? – не поверил Рино.

– Да, командир, – подтвердил Тюлькин. – Мы сразу побежали посмотреть. В самолете было трое летчиков. Я снял с одного из них эту сумку.

Рино взял сумку.

– А где Богуслав? Где чех?

– Он тоже попал под пулеметную очередь. Я сам видел, как он покатился по откосу к обрыву, – ответил Тюлькин.

– Жаль товарищей. Но ты – герой, Тюля. У нас еще никто не сбивал самолетов. О тебе будет говорить вся Реджо-Эмилия. И мы будем гордиться тобой, Тюля, – пожал руку русскому Рино.

Немцы не полезли в горы. Они забрали погибших летчиков, сняли с самолета оставшийся боекомплект и вернулись на свою базу. Партизаны проводили их проклятиями, похоронили Этторе и поклялись отомстить за друзей. После этого Рино, комиссар Амандо и фельдшер Альдо, единственный человек в отряде, прилично знавший английский и немецкий языки и потому выполнявший по совместительству обязанности переводчика, занялись изучением содержания снятой с пилота сумки. Они нашли в ней объемистый пакет, в котором лежали фотоснимки каких-то чертежей.

Чертежи рассматривали и так и сяк, но долго ничего не могли понять. Наконец комиссар Армандо сказал:

– По-моему, это какой-то автомобиль.

– По-моему, тоже. Но он, похоже, не военный, – заметил Рино.

– Я что-то тоже не пойму, написано непонятно: то ли это американская машина, то ли русская, советская? – сказал Альдо.

– Возьми и разберись хорошенько, – приказал Рино. – Уж, наверно, не зря она попала к немцам?

Альдо присел на камень и внимательно стал разглядывать чертежи и читать надписи. Командир и комиссар на какое-то время оставили его в покое. Но скоро он сам подошел к ним.

– Кажется, я что-то понял, – сказал он.

Рино и Армандо склонились над чертежами.

– Это чертежи американской машины «кадиллак», сделанной по заказу русских, – объяснил Альдо. – Но это не простой «кадиллак». Тут все время повторяется слово «спешиал», что означает «специальный». А вот что в нем специального и для чего он делался – сам черт не разберет.

– А немцам-то он зачем понадобился?

– Спроси у Тюли, он последний с ними виделся, – ответил Альдо.

– Тюля свое дело уже сделал, – сказал Рино. – Но что вы думаете: это стоящая вещь?

– Раз немцы везли, да еще на самолете, наверняка кому-то из них эти чертежи были очень нужны, – рассудил Армандо.

– Ну а нам что с ними делать? – спросил Рино.

– Я бы переправил их русским, – сказал Армандо.

– Как? По почте?

– Можно и по почте, – усмехнулся Армандо. – Но я думаю, с курьером будет быстрей. Ты же знаешь, Рино, что при штабе союзников имеется русская миссия.

– И что ты предлагаешь?

– Надо переправить через линию фронта Тюлю, пусть он вручит своим эти снимки. А те уж пусть сами решают: нужны они им или нет.

– Тюля не знает ни нашего языка, ни гор, – заметил Рино.

– Пошлем с ним надежного проводника. У кого из наших есть родственники или знакомые в Неаполе? – спросил Армандо.

– Надо опросить ребят.

Построили отряд. Рино объяснил задачу. Партизаны зашумели. Все они были из близлежащих деревень. И только у одного из них, у Риккардо, в Неаполе жила дальняя родственница.

– Помню, звать Рози. Двоюродная сестра матери. Видел один раз в жизни, когда в тридцатом году вместе с матерью приезжал к ней погостить. Жива ли теперь? А я почем знаю. Адрес? Улицу помню. А дом найду, – ответил он на все вопросы Рино.

– А кто поведет через линию фронта?

Все зашумели еще громче. Каждый предлагал чью-нибудь кандидатуру. Не называли только себя. Никто не хотел, чтобы о нем думали, будто он хочет удрать в тыл. Наконец остановились на Теофиле.

– Откуда ты, Тео? – спросил комиссар.

– Из Морконе.

– Это уже по ту сторону фронта?

– Да, километрах в десяти.

– Но тебе придется идти до самого Неаполя. Трое – это не двое. Это уже сила. А мало ли что может случиться по дороге, – предупредил Армандо.

– Если надо, могу и до Реджио-ди-Калабрии дотопать. А хочешь – могу заглянуть и в Палермо. У меня там есть кого навестить, – ответил Теофил.

– Я бы тебе разрешил. Но сам понимаешь, сколько тут еще дел, – добродушно улыбнулся Армандо.

– Понял, комиссар. Разопьем «кианто» в следующий раз. Отведу Тюлю в Неаполь, подобью ботинки и вернусь.

– На том и договорились, – пожал руки всем троим Армандо.

Глава 32

Грейфе очень расстроился, когда ему сообщили о том, что посланные по его указанию из Америки чертежи погибли в Италии.

– Как же так? Как же так? – сокрушался он.

– По имеющимся сведениям, самолет сбили партизаны, – доложил Эгерт.

Лицо у оберштурмбаннфюрера стало пунцовым.

– Бандиты! Всех вешать от мала до велика! И чем они могли сбить? Что у них есть, кроме винтовок и автоматов? – неистовствовал Грейфе.

Эгерт дал ему выкричаться. Люфтваффе нес на всех фронтах такие огромные потери, что говорить о каком-то одном самолете было просто смешно.

– Но только что пригнали машину, сделанную по тем же чертежам, из Брюсселя, – продолжал Эгерт.

– Вы ее видели? – сразу успокоился Грейфе.

– Не позднее, как час тому назад.

– Где она?

– В гараже управления.

– Она на ходу?

– Совершенно исправна, оберштурмбаннфюрер.

– Пусть полностью заправят и немедленно подадут к подъезду, – приказал Грейфе. – И сообщите в «Ораниенбург» Краузе, что через час буду у него.

Поблескивающий синеватым отливом черный «кадиллак» произвел на Грейфе самое прекрасное впечатление. Грейфе видел «грос-мерседес», на котором ездил фюрер. Но по сравнению с «кадиллаком» отечественный шедевр выглядел просто неуклюжим.

– Заведите, – приказал Грейфе.

Водитель запустил двигатель. Он работал совершенно бесшумно и этим тоже очень выгодно отличал «американца» от своего немецкого собрата.

– Ладно, – не желая вслух выражать своего удовлетворения, сказал Грейфе, сел в салон и захлопнул дверцу. Она закрылась с глухим солидным цоканьем стального замка. И это тоже вызвало у Грейфе неподдельный восторг. Но особое восхищение эсэсовцу внушил ход машины, спокойный и плавный. Бронированный «кадиллак», весивший три с небольшим тонны, не катился, а плыл по автостраде, шурша густматикой.

В «Ораниенбурге» «кадиллак» осмотрели специалисты. Примерно через час Грейфе выслушал их обстоятельный доклад о защитных данных машины. Автомобиль был полностью бронирован, включая днище и крышу. Все стекла кабины: лобовое, в дверцах и заднее, разделенное на три части, являлись пуленепробиваемыми и были сделаны из специальной, так называемой прозрачной брони. Резина на колесах не надувная, а сплошная, густматика. Броневое покрытие днища – толщиной три сантиметра, дверей, багажника и передней стороны – два сантиметра, крыши – полтора. Машина развивает скорость до ста шестидесяти километров в час, имеет запас хода около трехсот километров. Машина семиместная. Два человека, в том числе водитель, размещаются в передней кабине, пять человек, из них двое на откидных креслах, в задней кабине салона. Салон разделяется пуленепробиваемым стеклом, которое по желанию пассажиров задней кабины нажатием кнопки утапливается в спинку сиденья передней кабины.

– Это все теория. Вы мне на практике докажите, что ее не возьмет никакая пуля, – выслушав доклад, сказал Грейфе. – Может, нам этого «панцеркнакке» и ждать незачем…

– Но практика – это только стрельба, оберштурмбаннфюрер, – заметил Краузе.

– Я понимаю. А у вас что, патроны кончились?

– Все будет сделано, оберштурмбаннфюрер, – поспешил заверить Краузе. – Я думаю, в машину следует посадить заключенных из Заксенхаузена.

– Именно. Но предварительно не забудьте снять ручки с внутренней стороны дверей. А то, я знаю этот народ, вмиг разбегутся, как тараканы, – предупредил Грейфе.

– Будет сделано, оберштурмбаннфюрер. Машина, конечно, будет стоять на месте.

– Да, пока что ей двигаться незачем, – решил Грейфе.

«Кадиллак» отогнали на площадку, на которой пробовал на живых мишенях пули Баумкёттера Политов. Потом пригнали туда семерых узников концлагеря. Всем семерым одели на руки и на ноги кандалы, втолкнули их в машину и захлопнули дверцы. После этого два эсэсовца сделали по машине десять выстрелов из винтовок с расстояния пятьдесят метров.

Грейфе и Краузе наблюдали за экспериментом с вышки через бинокли. Как только началась стрельба, заключенные, крича, сбились в кучу, каждый при этом стремился прижаться ближе к полу. Но десять выстрелов прогремели, эсэсовцы открыли машину и вытащили из нее всех семерых насмерть перепуганными, но совершенно невредимыми. После этого с них сняли кандалы и куда-то увели, а к машине подошли Грейфе и Краузе. Обе дверцы с левой стороны были основательно изуродованы пулями. Но ни одна из них не пробила их насквозь. Они изрешетили лишь наружный металл. Но с броней они ничего сделать не смогли.

– Автомат или тем более пистолет и вовсе не сделали бы ей ничего, – оглядывая пробоины наружного листа, сказал Краузе.

– Вы правы. Без «панцеркнакке», похоже, в этой штуке действительно никого не достанешь, – согласился Грейфе.

– Будем пробовать мины? – спросил Краузе.

– Здесь нет. Изуродуем ходовую часть, а нам нужно, чтобы она была на ходу, – ответил Грейфе. – Прикажите все пробоины заварить, зачистить и закрасить так, чтобы не осталось никаких следов. Завтра же машину погрузят в эшелон и отправят в расположение «Русланд-Норда».

Краузе заверил оберштурмбаннфюрера, что к утру машина будет как новенькая.

Грейфе остался доволен экспериментом. Из Брюсселя пригнали экземпляр, достойный того оружия, которое для него изготовляли на полигоне у Цирайса и Пфлюкера. И все же сообщение о гибели технической документации «кадиллака», специально оборудованного по советскому заказу, он воспринял как большую собственную неудачу. И было это неспроста. Ибо Грейфе как старый травленный всеми собаками волк отлично понимал, что рано или поздно не кому-нибудь, а именно ему придется отвечать за всю подготовку к планируемой операции. Потому что кто-нибудь из начальства непременно захочет основательно погреть на этой подготовке руки. И тогда ничего не будет проще и легче, чем объявить, что дело делается медленно и плохо, потому что он, Грейфе, с ним просто не справляется. Ну а он-то разве виноват в том, что даже итальянские партизаны, эти оборванцы и горлопаны, начинают сбивать немецкие самолеты, выполняющие задание особой важности? Не виноват нисколечко! И тем не менее его, не моргнув глазом, положат на заклание. Вот почему так расстроило его известие о гибели документов.

С такими безрадостными выводами относительно своей дальнейшей судьбы Грейфе выехал из «Ораниенбурга» и прибыл на полигон у Зееловских высот к небезызвестным ему майору Цирайсу и главному инженеру Пфлюкеру. Оба, естественно, о его визите были заранее оповещены расторопным Эгертом и уже ждали его. Не знали только, что в первую очередь показывать высокому гостю из РСХА: уже почти готовый «панцеркнакке» или то, что они только что изготовили по новому заказу оберштурмбаннфюрера. С этим вопросом Цирайс и обратился к Грейфе после короткого выражения искреннего удовольствия видеть вновь герра оберштурмбаннфюрера живым и здоровым. В ответ на эти слова Грейфе лишь кисло поморщился и махнул рукой, будто хотел прогнать назойливую муху.

– Этого вашего «панцеркнакке», я думаю, мы вообще никогда не дождемся. Так что давайте начинайте с нового заказа. Может, хоть тут что-нибудь получится.

Столь пессимистично по поводу изготовления законченного образца всеми ожидаемого гранатомета Грейфе выразился отнюдь не случайно. Этим он хотел еще раз подстегнуть специалистов. А заодно, если у них ничего не получится и на этот раз, показать им свою прозорливость.

Цирайс, однако, ничего обратного доказывать ему не стал и покорно ответил:

– Как вам будет угодно, герр оберштурмбаннфюрер. Наша новая работа действует безотказно.

Новый заказ и новая работа специалистов появились тоже совсем не неожиданно.

Незадолго до того, как отправить Политова в «Русланд-Норд», сам же Грейфе предложил руководству увеличить будущее задание террориста и помимо планируемого выстрела из «панцеркнакке» вменить ему совершение еще одной не менее эффективной, по его мнению, акции. Зная о традиции советских людей неизменно отмечать свои революционные праздники и проводить по этому поводу многочисленные и торжественные собрания и демонстрации, Грейфе предложил воспользоваться этим и не позднее как шестого ноября текущего года произвести во время такого торжества взрыв в Большом театре в Москве. Руководство оценило предложение и дало указание немедленно приступить к его подготовке. Самому Политову пока ничего еще об этом не говорили. Но это было не так уж и важно. Важнее было подготовить и обеспечить акцию технически. А для этого решили изготовить несколько небольших, но достаточно мощных зарядов, приводимых в действие по радио. Теперь эти взрывные устройства были уже смонтированы, и Цирайс охотно и даже с энтузиазмом согласился продемонстрировать их перед заказчиком в действии.

– Прошу вас сначала пройти сюда, герр оберштурмбаннфюрер, – попросил он, указав на уже знакомое Грейфе еще по первым испытаниям «панцеркнакке» бетонное убежище.

Грейфе спустился по ступенькам каземата вниз и очутился в одной из комнат. Здесь стоял стол. А на нем лежали небольшой чемоданчик, две дамские сумочки и совсем маленький кошелек.

– Это все, что мы приготовили на сегодня. Но вы сами понимаете, герр оберштурмбаннфюрер, что в данном случае дело не в количестве, а в качестве проводимых испытаний, в надежности дистанционного управления взрывом, – заметил Пфлюкер.

– Согласен. Показывайте, – коротко ответил Грейфе.

Цирайс дал команду. В комнату вошли три солдата и забрали со стола чемоданчик, сумочки и кошелек. Потом все вышли из убежища и направились на площадку, где стоял советский трофейный мотоцикл с коляской марки «М-72».

– Там, – указал Пфлюкер на солдата с чемоданчиком и сумочками, – образно выражаясь, приемники. А здесь, в трофейном мотоцикле, смонтировано радиопередающее устройство. Здесь передатчик, герр оберштурмбаннфюрер.

Грейфе согласно кивнул. Пфлюкер снял с коляски запасное колесо, отвинтил четыре винта и снял верхний лист обшивки. Под ним оказалась ниша, в которой и было смонтировано устройство. Пфлюкер объяснил эсэсовцу его принципиальное действие и указал на четыре разноцветные кнопки.

– Передатчик и приемники работают на постоянной волне. Вам ничего не надо будет настраивать. Вам надо будет только нажать эти кнопки, – сказал он.

Солдаты тем временем разнесли по полигону замаскированные под чемоданчик и сумочки мины и уже возвращались назад. Прозвучал сигнал готовности. Пфлюкер включил передатчик.

– Что вы хотите взорвать, герр оберштурмбаннфюрер? – учтиво спросил он.

– Красную сумочку, – назвал Грейфе.

– Пожалуйста, нажмите красную кнопку.

Грейфе нажал. Над полигоном взметнулся султан пыли и дыма.

– Еще? – продолжал Пфлюкер.

– Чемодан.

– Нажмите коричневую.

Грейфе нажал коричневую. И снова, но уже в другом месте, в воздух поднялось облако взрыва.