Текст книги "Покушение"

– Был бы тут Тимофей, вы бы так со мной не разговаривали, – заметила Зоя.

– Тимофея твоего, наверно, тоже уже как полагается встретили, – злорадно усмехнулся Лещук. – Споить меня хотели. Думали, Лещук за бутылку себя продаст?.. Не такой я дурак, шоб так себя дешево ценить. А вот связника твоего выловим, он нам дорожку в лес покажет, вот за это меня наградят не бутылкой…

Он еще что-то говорил, чем-то хвастался. Но Зоя почти не слышала его. В голове у нее беспомощно билась только одна мысль: как спасти Веру? Билась и не получала ответа. Потому что Зоя даже не могла предупредить Веру, не могла вовремя крикнуть ей, потому что ничего не видела из угла, в котором сидела. Да и надо ли. Закричать – значило сразу же полностью выдать себя. А заодно и всех, кто связан с ней. А если это окажется всего лишь провокацией? Наглой, грубой, но провокацией! Что тогда? Но нет! На провокацию это было похоже слишком мало. Уж очень зол был Лещук. Зол естественно. Сыграть он так не смог бы. И значит, Веру надо было спасать. Любой ценой! Зоя должна, обязана, как старшая, это сделать! А время неслось вскачь. И Вера, если только она уже вернулась в поселок, могла появиться у нее в доме в любую минуту. О себе Зоя сейчас не думала. Понимала: о себе надо было думать раньше, когда ее предупреждал Ермилов. Но и тогда она беспокоилась не о себе. Ее связь с отрядом казалась ей законспирированной совершенно надежно. Значит, недооценили они в свое время Лещука. А он выследил их. И теперь смертельная угроза нависла не только над ними, но, вероятно, и над Шефнером. Начнутся допросы, пытки. Гестапо не пожалеет сил, не остановится ни перед чем, чтобы узнать точное место расположения партизанского лагеря. А кто, как не связник, прекрасно знает его? Веру надо спасать! Она ни за что не должна попасть в руки этих фашистских бандитов…

Эти мысли, разрозненные и поначалу не очень четкие, с каждой минутой теперь становились все яснее и все отчетливее формировались в жесткий, категоричный приказ самой себе: во что бы то ни стало спасти Веру.

Зоя не расслышала легких шагов на крыльце. Она только услыхала, как скрипнула, открываясь, входная дверь. А Веру не насторожило то, что входная дверь оказалась открытой. Даже наоборот, она восприняла это как дополнительный знак того, что ее ждут. Поэтому она в дом вошла без стука. Смело отворила вторую дверь и переступила через порог. И тотчас же, как тень, за спиной у нее появился Свиблов. А Лещук прямо из-за стола осветил ее фонариком.

– Проходи, проходи, – негромко пригласил он. – Вот, значит, кто к нам пожаловал.

Вера, не ожидая очутиться в такой ситуации, оторопела. Но быстро взяла себя в руки и сказала:

– Да никак у тебя гости, подруга. Так я в следующий раз забегу!

Она повернулась, чтобы немедленно выйти из дома, и, как на стену, налетела на Свиблова. Лещука это явно рассмешило. Он зажег лампу и поставил ее на край стола.

– Да куда ж ты так скоро? Пришла на огонек послушать, шо тебе скажут, и уже тикаешь?

Лещук вышел из-за стола и указал Вере на скамейку.

– Садись. Зараз мы с тобой побалакаем. А потом еще разные люди с тобой поговорят, – делано ухмыляясь, проговорил он.

– Так ведь поздно уже, – подходя к скамейке, ответила Вера.

– Вот и я тоже соображаю, куда это ты на ночь глядя и в плаще, и в сапогах? В поселке вроде сухо… Или, может, ты по лесу собралась прогуляться? Ты…

Он недоговорил. Воспользовавшись тем, что все внимание полицаев было обращено сейчас на Веру, Зоя быстро выдвинула ящик комода, выхватила из-под белья, гранату, вырвала предохранительную чеку и громко скомандовала:

– Ни с места всем! Вера, беги!

Полицаи от неожиданности опешили. А Вера, мгновенно сообразив, что это единственный шанс спастись ей, с силой оттолкнула от двери Свиблова и выскочила в сени.

– Стой! – схватился было за винтовку Лещук.

Но Зоя опередила его.

– Прощай, Вера! – крикнула она вслед подруге и бросила под ноги Лещуку гранату…

Ермилов незаметно пробрался в будку и оглядел двор. Он искал встреченных им на дороге полицаев и был уверен, что они наверняка где-нибудь здесь. Но не обнаружил никого. Потом он увидел, как кто-то одетый в плащ пересек улицу и быстро зашел в проулок Зоиного дома. Видел, как этот человек поднялся на крыльцо и зашел в дом. Но прошло еще несколько минут, и тот же, в плаще, снова появился на крыльце, скатился по ступенькам и стремглав бросился по проулку. А в доме грохнул взрыв. Ермилова будто взрывной волной выкинуло из будки. Но он не успел сделать к дому и шага, как из-за поленницы выскочил полицай и выстрелил в человека в плаще. Второй выстрел Ермилов не дал ему сделать. Его пуля наповал сразила полицая. Но почти одновременно с его выстрелом в кустах грохнул третий. И Ермилов почувствовал страшный удар в спину. Ноги сразу же перестали держать его. Винтовка выпала из рук. Он упал, уткнувшись лицом в грядку. Последней мыслью его было: «Как же я тебя, гада, не разглядел…»

Вера слышала раздавшийся за спиной приглушенный стенами дома грохот взрыва, выстрелы. Но не сразу поняла, что стреляют и в нее тоже. И только когда до слуха ее донесся хриплый, требовательный окрик: «Стой, стерва! Стой! Убью!» – сообразила, что ее преследуют. Чтобы легче было бежать, она на ходу сбросила тяжелый брезентовый плащ, одетый на случай дождя, и изо всех сил старалась оторваться от преследователей. Сколько их было, она не знала. Да это и не имело значения. Для нее и один был смертельно опасен. На ней было светлое платье, и те, кто гнался за ней, отчетливо видели его при лунном свете на фоне темной листвы мелколесья. Спасением для нее мог стать только глухой лес, начинавшийся за первым мостом по дороге на Троицы. Он был овражистым, поросшим кустами орешника, в нем нетрудно было уйти от погони даже днем. Но до моста было еще далеко. В сознании ее то воскресало, то снова мгновенно исчезало, будто перед ней демонстрировали обрывки киноленты, только что виденное и пережитое. Уснувший, залитый лунным светом поселок… крыльцо Зоиного дома… почему-то открытая дверь… Она еще тогда подумала, что это сделано специально, чтобы не стучаться… дверь из сеней в дом… знакомый запах жилья и чего-то вкусного, стоявшего на шестке… удар в глаза ослепительно яркого света… толчок в спину… лампа… стол… в углу комода бледное, сосредоточенное лицо Зои… ее резкий и непривычный крик… она буквально отбросила Свиблова… проулок… грохот выстрелов… а может, это удары собственного сердца… И вдруг, будто каленым прутом, ей обожгло плечо. Видения сразу пропали. Вера схватилась за плечо. А когда отняла ладонь – увидела, что вся она покрыта чем-то темным.

До цели оставалось еще метров триста. Но ноги уже плохо слушались ее. А перед глазами плыли яркие круги. И все же она собрала все силы и добежала до моста. И перебежала через него. И добралась до густого и плотного, как забор, подлеска. И рухнула тут. И уже не слышала и не видела больше ничего. Ни короткой автоматной очереди, на которую, как на вилы, напоролся полицай и свалился с моста в речушку. Ни то, как ее нашли двое партизан, как перевязали, не слышала, как один сказал другому:

– Это наша связная, Вера. В отряд ее нужно.

А другой ответил:

– Оставайся. А я ее доставлю.

Сознание возвращалось к ней несколько раз. Она поняла, что ее куда-то несут. Ей очень хотелось пить. Внутри все горело. Но она ни о чем не спрашивала, не просила воды, потому что не знала, кто ее спасает.

В отряде они появились уже утром. Вере сразу же сделали перевязку.

– Много крови потеряла, – сказал фельдшер, осмотрев ее. – Что же вы, даже замотать хорошенько не сумели.

– Ничего. Вылечим. Теперь лето, – ответил ему командир отряда и кого-то похлопал по плечу. – Молодец, парень. И помог вовремя, и живую донес. Молодец.

Глава 43

Политова прямо с полигона доставили в госпиталь. Решили даже не завозить в гостиницу. А среди обслуживающего его номер персонала распустили слух, что их постоялец попал под бомбежку и получил серьезное ранение.

В госпитале Политова поместили в отдельную палату. И в тот же день навестить его приехал оберштурмфюрер Делле. Он, как и следовало ожидать, был в курсе всего, что происходило на полигоне, и поздравил своего подопечного.

– Рад за вас, господин Политов, что вы так быстро и столь успешно овладели своим оружием, – сказал он, впервые называя Политова по фамилии.

В ответ Политов почтительно поклонился.

– Старался, как мог, господин оберштурмфюрер. Мне на второй выстрел рассчитывать не приходится.

– И правильно делаете, – одобрил Делле. – Второго выстрела просто может не быть. Но это, как говорится, по обстоятельствам. Итак, вы тут пролежите больше месяца. Вам это известно?

– Да, господин оберштурмфюрер. Врачи уже осмотрели меня и все мне рассказали, – ответил Политов.

– Я тоже имел с ними обстоятельную беседу. Операция вам предстоит неприятная, но несложная. Через два-три дня после нее вы уже сможете вставать, и садиться, и ходить. Так вот, господин Политов, все время, что вы будете в госпитале, и все последующее, до момента высадки вас на советскую территорию вам следует потратить на то, чтобы хорошенько войти в образ того человека, за которого вам предстоит выдавать себя в Москве, – сказал Делле и передал Политову объемистый кожаный портфель с замками и застежками-«молниями». – Берите. Тут ваше личное дело. Вам следует выучить его назубок. Надеюсь, вы представляете, чего вам будет стоить путаница имен, фамилий, дат, адресов и так далее?

– Отлично представляю, господин оберштурмфюрер, – ответил Политов.

– Прекрасно. Но это еще не все! Вам необходимо так же четко знать и все то, что касается вашей жены.

– Понял, господин оберштурмфюрер.

– В отдельной папке тут и ее личное дело. Она приедет к вам сюда и тоже будет заниматься вместе с вами, – сказал Делле, побарабанив мягкими толстенькими пальцами по столу. – От изучения биографии родителей я вас спас. Вы будете детдомовцем. Это в большей мере вызовет к вам симпатию и избавит вас от лишних вопросов. Как, неплохо?

– Благодарю вас, господин оберштурмфюрер, – снова поклонился Политов.

– Но и это еще не все! – поднял вверх указательный палец Делле. – Все, о чем мы только что говорили, вам придется учить в основном для допросов. Ну и для бесед, если можно так выразиться, в узком кругу. А ведь главное – это дело. Работа! Так вот, для нее вы обязаны безошибочно, досконально знать Москву в пределах Садового кольца и некоторые отдельные ее районы и пригороды. Такие, скажем, как Фили, Кунцево, Сетунь, Можайское шоссе, Дорогомиловскую улицу, ну и целый ряд других.

– Успею ли, господин оберштурмфюрер? – засомневался в собственных умственных возможностях Политов.

– Должны успеть. Не будет хватать светлого времени, посидите ночами, – непреклонно ответил Делле. – Скоро вы получите фотографии Арбата – улицы, по которой проезжают члены Ставки Верховного главнокомандования. И еще, господин Политов. Вашей жизни ни до, ни после операции ничто не угрожает, но все же держите двери палаты всегда на замке. Кстати, с сегодняшнего дня вашу палату будут охранять. Ни к чему, господин Политов, чтобы вас видели, да еще отрывали от работы всякими дурацкими разговорами.

Делле ушел. Пост выставили. Но не солдата с автоматом, как думал Политов, а двух фурий в эсэсовских мундирах и накинутых поверх них белых халатах, которые по очереди сменяли друг друга. А на следующий день в госпитале появился Палбицын. Очевидно, по его указанию в коридоре поставили столик с настольной лампой и телефоном, стул. Эсэсовкам во время дежурства разрешалось читать. Они же приносили в палату пищу и убирали посуду. Палбицын тоже навестил Политова.

– Петр Иваныч, хвалил тебя гауптштурмфюрер Этцен. Говорил, что ты человек дела. И на тебя вполне можно положиться, – сообщил он. – Это ценить надо. Этцен не отсюда, не наш. Он из Берлина.

– Стараюсь и сделаю все, что от меня требуется, – заверил Политов. – Сейчас бы еще потренироваться следовало. А тут лежи…

– Всему свое время, Петр Иваныч. Пока книжечками занимайся. А вернешься – технику осваивать станешь, – объяснил Палбицын.

– Какую технику, господин капитан? – не понял Политов.

– Мотоцикл для вас специальный готовят. Во-первых, ездить на нем надо будет научиться, как черту. А во-вторых, в нем столько всего понасовано, что разобраться во всем этом тоже время потребуется, – ответил Палбицын.

– Водить мотоцикл не приходилось, – признался Политов.

– Ничего. Не самолет. Освоишь. Он тебе вот так понадобится, – чиркнул себя по горлу Палбицын.

Еще через пару дней в госпиталь приехала Шилова. Супруги разыграли сцену трогательной встречи. Политов облобызал жену, сказал, что еле дождался ее, что без нее ему было очень плохо и одиноко. У Шиловой на глаза навернулись слезинки. Она ответила, что тоже буквально измучилась без него. «Оно и видно, – услышав это, подумал Политов. Шилова была великолепно одета. От нее пахло тонкими французскими духами. – Потешились господа офицеры, надо думать, сколько кому влезло. Оттого, поди, и ревешь, что жалко с ними расставаться было…»

Вскоре Политову сделали пластическую операцию: на животе и на руке. Операция была несложной, но тем не менее делали ее под общим наркозом. И пока раны подживали, в отделе VIф «Русланд-Норда» подготовили все необходимые медицинские документы: историю болезни, справки, выписки и все прочее. Но эта работа шла параллельно с выздоровлением. И ею занимались другие люди. А Политов и Шилова усиленно штудировали путеводители и планы Москвы.

Госпитальная жизнь очень нравилась ему. Это был отдых, какого Политов не имел не только за всю войну, но и за многие предвоенные годы, проведенные либо в бегах, либо в местах заключения. С этим отдыхом не могло сравниться даже его недавнее пребывание в охотничьем домике под Берлином. Но неожиданно этому иллюзорному благополучию пришел конец.

Двадцать третьего июня 1944 года Красная армия начала мощное наступление в Белоруссии. Оно развивалось так стремительно и успешно, что в скором времени привело к коренным изменениям стратегической обстановки на советско-германском фронте в целом. Впоследствии генерал Г. Гудериан скажет об этом так: «…на Восточном фронте развивались события, непосредственно приближавшие чудовищную катастрофу». События эти чувствительно перетряхнули все планы, вынашиваемые в штабах, учреждениях и службах рейха. Завертелись быстрее всякие маховики и шестеренки и в сложном механизме Главного управления имперской безопасности. И тут тоже многое стало урезаться, сокращаться, ужиматься. Дошла очередь и до Политова. Вместо обещанного месяца его выписали из госпиталя через две недели. Супруги вернулись в гостиницу «Эксельсиор», правда, уже в более скромный номер, и оба сразу приступили к занятиям.

Глава 44

Круклис дважды перечитал донесение командира партизанского отряда. Оно было кратким и убийственно бесповоротным: «Связь с полигоном прервана. Оба наших разведчика погибли. Судьба “четыреста сорок четвертого” неизвестна». Бланк шифротелеграммы вдруг потерял четкие очертания, стал бесформенным, а потом на него, будто из тумана, выплыли большие темные глаза и яркий, чуть заметно улыбающий рот Зои. Такими Круклис видел их тогда, в зимнем ночном лесу при свете фонарика. Такими запомнил их. И вот теперь сообщение: «Оба разведчика погибли». Но как? При каких обстоятельствах? Почему об этом не сказано ни слова?

– Жалко. Очень жалко. И второго разведчика жаль. Но Зою – особенно. Мужественная, умная была. И такая очаровательная женщина, – сказал Круклис. – Однако нам очень нужно знать, как это все произошло. Одно дело – погибли в бою. Другое – в застенках гестапо. Как этого не понимают в отряде. Свяжитесь с ними, запросите подробности.

– Будет сделано, товарищ полковник, – ответил Доронин.

– Что еще приготовили?

– Сообщение из Риги.

– Как у них обстановка?

– Все каналы связи действуют исправно. Можно сделать вывод, что там все идет нормально.

– Там опытные конспираторы. Азы подполья постигали еще в буржуазной Латвии. В годы войны под руководством ЦК партии республики создали надежные группы… Я знал там десятки людей еще с Гражданской войны. Знал, на кого из них можно опереться в самую трудную минуту. Скольких уже нет?.. Ну а что они сообщили конкретного?

– Прямых выходов на «Русланд-Норд» у них нет. Организация сильно засекречена и надежно охраняется, – доложил Доронин. – Но есть возможность получить интересующую нас информацию через промежуточные звенья.

– Какие? Насколько все это будет достоверно? Как часто мы будем эту информацию получать? – засыпал Доронина вопросами Круклис. – Нам сейчас срочно надо знать то, что должен был сообщить Шефнер. Зачем приезжал на полигон Краусс? Что и с какой целью он там испытывал?

– Мы же им такого задания не давали, товарищ полковник, – заметил Доронин.

– А если дадим? Как часто они выходят на связь?

– Раз в неделю.

– Вот то-то и оно! – задумчиво проговорил Круклис. – С такими темпами мы не только ничего не сможем предотвратить, мы даже узнавать все будем самыми последними.

– Сеансы связи можно организовать чаще.

Круклис отрицательно покачал головой.

– Не тот случай, Владимир Иванович. Не тот. Как бы часто мы с ними ни связывались, мы им все равно по радио никогда до конца не раскроем свои карты. Вы же это отлично понимаете. И они тоже…

– Давайте пошлем в Ригу связного, – предложил Доронин.

– Мне нужно туда пробраться, Владимир Иванович.

– Вам? – опешил Доронин.

– И только мне.

– Да кто вас пустит?

– Пустят, – уверенно ответил Круклис. – Другого выхода нет. А что слышно от Медведева?

– Ничего, товарищ полковник.

– Плохо. Это на него непохоже.

– Вероятно, здорово запутала следы эта Баранова, – сказал Доронин.

– Если следовать нашей версии о том, что она действовала по указанию «Племянника», то времени у нее для этого не было. Получила приказ– и снимайся с якоря. Боюсь, что уважаемый Дмитрий Николаевич просто не там ее ищет, – высказал свою догадку Круклис.

– Послать кого-нибудь к нему на помощь?

– Поговорите с ним по телефону. Посоветуйте – не мудрствовать. В аналогичных случаях бывает, что ларчик открывается очень просто. Не удивлюсь, если окажется, что она и на сей раз повторила свой старый классический трюк с замужеством. Не удивлюсь, что она уже где-то здесь: или в самом городе, или в ближайшем пригороде. Логика выполнения задуманной ими операции непременно должна потребовать концентрации сил, – сделал вывод Круклис.

Доронин, забрав бумаги, ушел. А Круклис сел за стол и закурил, что делал только в минуты большого душевного волнения. Он говорил с Дорониным о Риге, о Барановой, а в сознании его все кружились мысли о полигоне, о трагедии, разыгравшейся там. И сами собой снова и снова возникали вопросы: что же там все-таки случилось? Почему? По оплошности? Из-за предательства? В какой мере все это коснулось Шефнера? И чем больше возникало перед ним подобных вопросов, тем сильнее росла уверенность в том, что, какой бы дополнительный ответ на их запрос ни пришел из партизанского отряда, без Риги им все равно не обойтись и направить туда должны именно его. Аргументов в пользу такого вывода, и очень веских, было более чем достаточно. Полигон и Рига были связаны одним делом. Полигон что-то испытывал по заданию Риги. И если связь с полигоном оборвалась, то узнать о том, что конкретно испытывали на полигоне и с какой целью, можно было теперь только там. Это, во-первых. Во-вторых: только в Риге можно было получить сведения о подлинных намерениях «Русланд-Норда», проверить тот вывод, который относительно этих намерений они сделали вместе с Ефремовым, узнать о каких-то практических шагах по воплощению этих намерений в жизнь.

В тот же день Круклис доложил все эти соображения Ефремову. Генерал выслушал его с огромным вниманием. Он ничего не отрицал и вопреки ожиданиям Доронина ни в чем не возражал. Да и что он мог возразить против доводов Круклиса?

И тем не менее он вынужден был сказать:

– Ты же знаешь, Ян Францевич, что сам я единолично отправить тебя на такое задание не могу.

– Знаю, – ответил Круклис. – Но мне важно, чтобы вы меня поддержали.

Ефремов задумался.

– А если меня спросят: у тебя, кроме него, некого послать? Что я должен буду ответить? – спросил он.

– Скажите руководству, что мне это задание объективно выполнить будет легче. Многих подпольщиков я лично знаю. Встречался еще до войны. Так что контакт с ними у меня будет надежней. А значит, и результат совместной работы может быть достигнут более высокий, – посоветовал Круклис.

– В этом наверняка ни у кого никаких сомнений не возникнет, – заметил Ефремов. – Другое будут иметь в виду. Никто не захочет рисковать тобой. Это ведь даже не в партизанский отряд лететь! Ты же понимаешь, в каких условиях тебе придется действовать?

– В том-то и дело, что мне в этих условиях будет легче, чем кому бы то ни было, – упрямо повторил Круклис.

Ефремов снова помолчал.

– Ладно. Я доложу все твои соображения. Но сам особенно поддерживать тебя не стану. Ты и здесь ой как нужен, – откровенно ответил он.

– Спасибо и на этом, – поблагодарил Круклис.

– Пожалуйста! – в тон ему ответил Ефремов. – И что это у тебя за привычка: как что потруднее, так обязательно сам! Ты что, своим подчиненным не доверяешь?

– Очень даже доверяю, Василий Петрович.

– Так в чем же дело?

– Молодые они еще. У них вся жизнь впереди. Они еще наверняка столько всего хорошего смогут сделать. А там, как бы вам сказать…

– Э-э!.. – махнул рукой Ефремов. – Без тебя я не знаю, что там. У тебя двое сыновей на фронте воюют. О себе не думаешь, о Клавдии подумай.

Это был удар под ребро. И нанести его мог только такой старый и испытанный друг, как Ефремов. И, может быть, в каком-нибудь другом случае этот удар достиг бы цели. Но Круклис ничего не ответил и вышел из кабинета. Двое суток они не встречались. Ефремов куда-то выезжал. У Круклиса тоже было полно дел. Но утром третьего дня Ефремов сам зашел к нему в кабинет.

– Руководство одобрило твое предложение. Готовься. Но особо не торопись. Мне не сказали, но, очевидно, предстоят какие-то очень важные события на фронте, от которых будет многое зависеть, – объяснил ситуацию Ефремов.

– Понял, Василий Петрович. Благодарю за доверие, – ответил Круклис.

– Ну и дали же мне за это доверие, – усмехнулся Ефремов. – Чего только не наслушался. Как в воду глядел…

– Ничего. Все будет хорошо, – весело подмигнул ему Круклис.

Он засел за сообщения из Риги. Читал донесения, изучал обстановку. Через несколько дней Ефремов спросил его:

– Каким способом думаешь преодолевать линию фронта?

– Считаю, наиболее надежно – самолетом.

– Правильно, – одобрил Ефремов.

– Удастся – высадят на каком-нибудь партизанском аэродроме. Не удастся – прыгну с парашютом, – уточнил Круклис.

– А вот это исключено, у немцев в Прибалтике сейчас полно войск. И тебе будет очень трудно передвигаться у них в тылу. Поэтому я дал команду готовить для тебя другой вариант. Полетишь – но сядешь на море, в районе Айнажи. А там тебя встретят местные рыбаки. Они же доставят тебя в Ригу, – объяснил Ефремов.

– А не усложнит это все дело?

– Может, немного и усложнит. Но зато надежней. Наш флот еще заперт в Кронштадте. И немцы не очень-то пока беспокоятся за свои тылы со стороны моря. А мы это и используем.

– Пусть будет так, – не стал возражать Круклис. – Но чего ждем? Время-то идет…

– Недолго осталось, – заверил Ефремов.

И на сей раз был прав. Двадцать четвертого июня вся страна услышала зачитанные по радио Левитаном приказы Верховного главнокомандующего командующему войсками 3-го Белорусского фронта генералу армии Черняховскому и командующему войсками 1-го Прибалтийского фронта генералу армии Баграмяну. Началась, как потом стало известно, одна из крупнейших наступательных операций Красной армии – «Багратион».

«Вот чего ждали! Другого такого сильнейшего отвлекающего маневра, конечно, не придумаешь! Значит, через пару дней и мой черед», – решил Круклис. Но руководство наркомата не спешило. Операция развертывалась. В действие вступили 1-й и 2-й Белорусские фронты. Войска немецкой группы армий «Центр» несли колоссальный урон в живой силе и технике. Вот тогда-то, в конце первой недели июля, Круклис и вылетел в Лугу.

Перед отъездом на аэродром он еще раз напомнил Доронину:

– Рига Ригой. Но и здесь вражеские агенты непременно активизируют свои действия. Я убежден в том, что в самое ближайшее время следует ожидать очередного выхода в эфир «Племянника». Не проморгайте.

– На сей раз он не уйдет. Его ждут повсюду, – ответил Доронин.

– Потом нам может просто не представиться другой случай. А если и представится, то слишком поздно, – заметил Круклис.

– Вы же знаете, товарищ полковник, что у нас постоянная готовность номер один, – напомнил Доронин.

Круклис крепко пожал ему руку.

– Желаю успеха, Владимир Иванович.

– А вам – скорейшего возвращения, – ответил Доронин.

С военного аэродрома в Луге Круклиса на машине привезли в Гдов. Город был сильно разрушен. На противоположном берегу Чудского озера уже находился враг. Пришлось ждать темноты. И как только она достаточно сгустилась, на озеро приводнился самолет МБР-2.

Чтобы успеть затемно высадить пассажира и вернуться обратно, самолет взял курс на озеро Выртсьярв, на Пярну, углубился в сторону моря, свернул на юг, оставил слева по курсу Айнажи, Салацгриву и попал в туман.

– Вот так всегда: что-нибудь, да обязательно не слава богу! – посетовал командир экипажа.

– А далеко еще лететь? – спросил Круклис.

– Саулкрасты…

– Так это же совсем рядом!

– Да кто нас найдет в таком тумане…

Прошло еще несколько минут, и штурман доложил:

– Мы над местом.

– Будем садиться, – принял решение командир.

Самолет пошел на снижение. Над водой туман был не таким густым и с окнами. В одно из них командир и приводнил машину. Выключил двигатель, и над морем стало тихо.

– Не повезло, – вслушиваясь в глухую ватную темноту, сказал командир.

– Сколько от нас до берега? – спросил Круклис.

– Километров пятнадцать.

– Какие-нибудь опознавательные сигналы предусмотрены?

– Синие огни у самой поверхности воды. Но кто их в таком тумане увидит?

– А вы зажигайте. И увидят. Обязаны увидеть, – уверенно сказал Круклис.

Огни засветили. Но прошло не менее часа, прежде чем из тумана, словно из-под воды, появился рыбачий баркас. Его увидели и услышали на самолете почти одновременно. Туман не только застилал все сплошной пеленой, но и глушил все звуки.

На баркасе было пятеро. Подплывали осторожно, будто самолет был заминирован.

– Стойте! Кто такие? – как было условлено, по-немецки окликнул неизвестных Круклис.

По обоим бортам баркаса зажглись два зеленых фонаря. Это тоже был условный знак.

– Мы рыбаки! – по-латышски ответили с баркаса.

– Что вам надо? – по-латышски спросил Круклис.

– Помогите нам сориентироваться. У нас сломался компас, – уже по-русски последовал ответ.

– Какое направление вам нужно?

– Зюйд-зюйд ост!

– Подгребайте, – так же по-русски ответил Круклис.

Командир экипажа, штурман и стрелок-радист с облегчением опустили автоматы. Баркас мягко бортом пришвартовался к самолету.

– Еле вас нашли, – негромко сказал один из рыбаков. – Всего два часа как начал сгущаться этот туман. Где товарищ Сергеев?

– Я, – назвал себя Круклис.

– Моя фамилия Тальцис. Перебирайтесь скорее. Самолету надо взлетать. Всего полчаса тому назад нас остановил немецкий сторожевой катер.

Круклис наскоро попрощался с членами экипажа самолета.

– Спасибо, товарищи. Счастливого возвращения!

– Вам тоже, – крепко пожали ему руку летчики.

Движок баркаса басовито загудел, баркас отвалил от самолета и скрылся в тумане. Потом над морем послышался гул самолета, и скоро снова стало все тихо.

– Первым делом, товарищ Сергеев, вы уже не Сергеев, а Заринь. Гунар Августович Заринь. И вот вам ваш аусвайс, – передал Круклису документ Тальцис. – Быстро переодевайтесь. Вы должны быть таким же, как все мы. А вашу одежду мы сейчас пустим на дно.

Тальцис подавал Круклису поочередно тельняшку, брезентовые брюки, куртку, бахилы, а его одежду складывал в мешок. Потом сунул туда же увесистый булыжник, завязал мешок и опустил его за борт.

– Вам разрешают рыбачить, товарищ Тальцис? – спросил Круклис.

– Зовите меня просто Вилис, – попросил Тальцис. – Да. В море выпускают только по специальным разрешениям. Если охрана поймает в море без разрешения – сразу топит.

– И у вас разрешение?

– Конечно. И вы в нем вписаны, товарищ Заринь, – добродушно усмехнулся Тальцис.

– И вас проверяли?

– Обязательно. Нас было шестеро. Настоящий Заринь вернулся на берег вплавь. А вам оставил все свое: и одежду, и документ. Теперь вы Гунар Заринь. И мы с моря снова вернемся вшестером, – объяснил Тальцис.

Круклис остался доволен действиями подпольщиков.

– Мы возвращаемся в Саулкрасты? – снова спросил он.

– Нет. Прямо в Ригу. У нас есть немного хорошей рыбы. И это наше главное оправдание, что мы занимались в море делом. Кроме того, в Риге ни вас, ни нас никто не знает. А в Саулкрастах вы чужой, – ответил Тальцис.

– Все понятно, – и это одобрил Круклис. – Ну а как вообще обстановка на берегу?

– С того дня, как Красная армия начала новое наступление, немцы как с ума сошли. Мечутся, орут, в Риге полно новых частей, все госпитали и больницы забиты ранеными. Вы выбрали очень удачный момент. Похоже, что им сейчас ни до кого и ни до чего, – рассказывал Тальцис.

«С одной стороны, может, это и так. А с другой, какие сведения добудешь в таком кавардаке?» – подумал Круклис. Однако предсказания Тальциса оказались не совсем точными. Со стороны моря неожиданно послышался шум. За кормой баркаса взлетела ракета, мутным пятном, расплываясь в тумане, вспыхнул луч прожектора, над водой пронзительно завыла сирена.

– Немцы, – негромко сказал кто-то из рыбаков.

– Тот сторожевик, который не заметил вас в тумане, – определил Тальцис. – Глушите движок. Включайте огни.

Гул движка смолк. На мачте засветилась красная лампочка. Сирена раздавалась все ближе, и скоро из тумана с шумом вылетел сторожевик. Он в недозволенной близости на полном ходу пронесся мимо баркаса и, развернувшись, пошел прямо на него. Прожектор ослепил рыбаков.

– Всем встать и не двигаться! – послышалась команда на немецком языке. – Почему находитесь в море?

– У нас разрешение господина коменданта! – размахивая какой-то бумажкой, крикнул в ответ Тальцис. – Нам приказано привезти к утру свежей рыбы.

Сторожевик вплотную подошел к баркасу, грубо толкнув его бортом. На баркас спрыгнули обер-боцман и матрос.

– Аусвайс! – потребовал обер-боцман.

Тальцис подал разрешение на выход в море. Немец, подсвечивая фонариком, прочитал его, проверил документы у рыбаков. В это время матрос осмотрел баркас. Не нашел ничего недозволенного, доложил.