Текст книги "Покушение"

– Я никого не предавал!

– Вы, фашисты, предали свой народ, ввергнув его в пучину безмерных страданий! Вы предали все светлые идеалы человечества, безжалостно растоптав их повсюду, куда ступила ваша нога. А ваше вероломное бандитское нападение на нашу Родину, это не предательство? Хватит! Время истекло! – сказал Круклис и забрал с дымохода часы.

– Но гестапо истолкует это слово совсем не так! И тогда действительно мои жена и дочь…

– Раньше надо было думать о жене и дочери! – оборвал его Круклис. – Я давал вам время. А теперь оно истекло. Кончайте его, ребята!

Андрис набросил на шею Зинкелю веревку, Альфон перекинул другой ее конец через слегу под самой черепицей. И тут Зинкель не выдержал. Он бухнулся на колени перед Круклисом и завертел головой, хотя петля еще и не коснулась его бычьей шеи.

– Не надо! Не надо! – залепетал он осевшим от страха голосом. – Я все скажу, что знаю! Но я маленький человек! И мне мало что известно.

– Поднимите его, – приказал Круклис.

Андрис снова усадил Зинкеля на дымоход.

– Чем занимается ваша мастерская? – без промедления начал допрос Круклис.

– Мы целиком подчиняемся штурмбаннфюреру Крауссу и выполняем только его заказы, – ответил Зинкель.

– Другими словами, вы работаете на «Русланд-Норд»?

– Совершенно точно.

– Что же конкретно вы делаете?

– Маскируем под предметы обычного домашнего и канцелярского обихода «адские машинки», другие взрывные устройства, производим приспособления для подслушивания телефонных разговоров, монтируем портативную радио– и фототехнику.

– Что делаете сейчас?

– Снаряжаем и дооборудуем мотоцикл с коляской.

– Какой мотоцикл?

– Советский. Марки «М-72».

– Для кого и для чего он предназначается?

– Я не знаю точно, но к нему все время примеряются двое ваших…

– Что значит «ваших»? Кто такие?

– Я имею в виду двоих русских. Мужчина и женщина. Похоже, муж и жена.

– Опишите их портоеты.

Зинкель дал описание, по которому Круклис сразу же узнал тех, кого видел в ателье у Валейниса.

– В чем выражается дооборудование мотоцикла? – продолжал он допрос.

– Мы сделали двойное дно и двойные стенки у коляски.

– Что предстоит туда закладывать?

– Пока что мы уложили в носовую часть мощный заряд взрывчатки со взрывным устройством, управляемым по радио.

– Еще?

– Я не знаю. Очевидно, остальное место они будут заполнять сами. Я, честное слово, не знаю…

«Кожаное пальто особого покроя, советский мотоцикл, заряд большой мощности со взрывателем, управляемым по радио, арбатские подворотни – все выстраивается в одну линию, – мельком подумал Круклис. – И эти двое… Сомнения нет, для себя готовят технику, потому и примеряются. Наверняка будет еще и оружие, и деньги, и рация… О каком же еще специальном самолете сообщал тогда Пяткин?»

– Что вам известно о способе доставки мотоцикла и тех, для кого он предназначен, в советский тыл? – спросил Круклис.

– Мы этим не занимаемся, – ответил Зинкель. И, подумав, добавил: – Но я слышал, что через фронт их перебросят по воздуху, на самолете уникальной конструкции, который в самом ближайшем времени должен быть перегнан сюда, в Ригу.

– От кого вы это слышали?

– Об этом говорила по-немецки та русская с гауптштурмфюрером Этценом.

– Кто такой этот Этцен?

– Я не знаю. Он из Берлина, был тут по заданию самого оберштурмбаннфюрера Хенгельхаупта.

– И что ответил Этцен этой русской?

– Он пошутил, что фрау полетит на таком самолете, на каком еще не летала ни одна королева.

Линия, мысленно выстроенная Круклисом из известных ему фактов и упирающаяся одним концом в московский Арбат, другим сразу же дотянулась до берлинской Беркаерштрассе. Конечно, Круклис и раньше знал, что без восточного отдела VI управления РСХА тут дело явно не обходится. Но такого конкретного доказательства этому, какое он получил сейчас от Зинкеля, в его арсенале улик до сих пор еще не было. Картина прояснилась почти полностью. Правда, неясными оставались немаловажные детали. Когда прилетит самолет-доставщик в Ригу? Когда он возьмет старт из Риги в советский тыл? И где, хотя бы примерно, в каком районе, он высадит эту пару с мотоциклом? Но надеяться на то, что хоть на один из этих вопросов ответит Зинкель, было бессмысленно. Этих деталей он просто не знал, да и не мог знать. И поэтому Круклис справедливо посчитал допрос законченным. Но это было лишь полдела. Теперь надо было позаботиться о том, чтобы Зинкель никому и ни под каким страхом не рассказал о том, что с ним приключилось на чердаке, в десяти метрах от его квартиры.

– Развяжите ему руки, – сказал Круклис.

Альфон ловко перерезал веревку, стягивающую за спиной у Зинкеля руки.

– Разомните хорошенько пальцы, вам сейчас придется писать, – обращаясь к Зинкелю, сказал Круклис.

Немец, сопя и всхлипывая, послушно задвигал пальцами. Тем временем Круклис положил на дымоход тетрадку и самописку.

– Готовы? – спросил Круклис.

– Вполне, – закивал Зинкель.

– Вот так-то лучше, – одобряюще заметил Круклис. И начал диктовать: – Поставьте вверху дату: двадцать пятое июля 1944 года. Надеюсь, неделю тому назад вы уже занимались этим мотоциклом?

– Да, конечно, – подтвердил Зинкель.

– Пишите с абзаца. В ответ на ваш запрос сообщаю. В настоящий момент готовим мотоцикл «М-72» для заброски в советский тыл. Это мне удалось узнать у гауптштурмфюрера Этцена. Пока что успели только спрятать в коляске мотоцикла мощную мину с радиовзрывателем. Ждем прилета специального самолета из Берлина, на котором мотоцикл и шпионы будут переброшены в ваш тыл. Написали? Пишите с новой строки.

Благодарю за деньги, которые вы послали моей жене. Она их уже получила, о чем уведомила меня в письме. Просил бы по возможности увеличить мой гонорар. Сейчас в Германии все страшно дорого. А собирать интересующие вас сведения после известных вам недавних событий становится все трудней. Написали?

– Кому адресовано это письмо? – со страхом выдавил из себя инженер.

– Мне, Зинкель. Мне. И поверьте, оно не попадет в руки бригаденфюрера Мюллера до тех пор, пока вы сами не вздумаете рассказать кому-нибудь о нашей сегодняшней встрече, – ответил Круклис.

Он взял письмо, сложил его вчетверо и убрал в карман.

– И помните, Зинкель. Если даже вы и доложите о случившемся с вами своему начальству, нам вы уже не повредите. Но гестапо вряд ли похвалит вас за вашу откровенность. И уж особенно гауптштурмфюрер Этцен. Они наверняка захотят побольше узнать и у вас, и у вашей жены, а возможно, и у дочки, о чем вы еще успели поведать партизанам на чердаке своего дома. А когда им понадобится что-то узнать, они умеют добывать нужные им сведения. Так что молчите, Зинкель. Молчите до тех пор, пока не только в Риге, но и в Берлине не останется ни одного живого представителя вашей бандитской партии.

Сказав это, Круклис кивнул подпольщикам и быстро пошел к лазу на чердаке соседней пятиэтажки. Трое направились за ним. А Андрис остался еще на полчаса возле Зинкеля. Потом отпустил его восвояси и, пригрозив на прощание пистолетом, побежал догонять друзей, которые ждали его в условленном месте. Круклис и Тальцис в это время были уже на перроне в Сигулде. Тут их встретил пожилой человек в очках и, обменявшись паролями, предложил в ожидании поезда на Валгу зайти к его знакомому и выпить чаю. Время переждали. Потом они ехали. Потом шли пешком, потом снова ехали уже на лошади. И снова шли. И лишь к концу вторых суток добрались до партизанского отряда. И Круклис попал в объятия друга своей боевой молодости Арнольда Салтыня. Воспоминаниям друзей, казалось, не будет конца. Но Круклис спешил в Москву, и уже через сутки в расположении отряда приземлился По-2. Он привез медикаменты, боеприпасы, свежую почту, питание для рации. Погода стояла безветренная, теплая. Над лесом густыми космами стлался туман. Мерцали звезды. Но уже приближался рассвет, и пилот торопился улететь обратно. По дороге к самолету Круклис отдал Тальцису последнее распоряжение:

– Передай Валейнису, пусть его красавица Дзидра не порывает с тем водителем. Только через него можно будет теперь узнать, когда эта русская пара начнет ездить на аэродром. Это будет значить, что самолет уже пригнали и вот-вот нужно будет ждать у нас «гостей».

– Обязательно передам, товарищ Сергеев, – ответил Тальцис.

Круклиса провожало все командование отряда. Он тепло всем пожал руки, а комиссару отряда Салтыню сказал:

– Знаешь, Арнольд, у меня такое чувство, будто я знаком со всеми вами сто лет и расстаюсь, как с родными братьями. Передай всем товарищам, которые мне помогали, самое огромное спасибо.

– Какие благодарности, Ян? Передай в Москве, что мы тут жизней не пожалеем, чтобы помочь Красной армии поскорее освободить нашу землю. Желаем тебе всяческих успехов, и береги себя, – растроганно ответил Салтынь.

– А мы ненадолго расстаемся. Шяуляй уже наш. Елгава наша. Ейлайне уже наша. До Риги рукой подать! А освободят Ригу, сразу же приеду и непременно всех вас разыщу! – Круклис еще раз крепко пожал друзьям руки и забрался в кабину самолета.

Крутнули винт. Мотор, чихнув, заработал. Пилот прибавил обороты, и самолет, пробежав поляну почти до конца, взлетел. И как только лес остался внизу, сразу стало видно, что рассвет разлился уже широкой полосою над горизонтом.

Круклис перед полетом не успел обмолвиться с летчиком даже парой слов. И сейчас, придвинувшись к его кабине поближе, громко спросил:

– Сколько лету до фронта?

– Сюда добирался час двадцать, – прокричал в ответ летчик.

– Ну, домой даже лошадь бежит быстрее, – пошутил Круклис.

Внизу уже стали видны поляны, лужайки, уже можно было отличить кустарник от высокого леса. Четче обозначились прожилки лесных речушек. До фронта было еще далеко. Ни стрельбы, ни разрывов еще не было слышно. Еще мерили кое-где предутреннее сумеречное небо фиолетово-синие лучи прожекторов. Да едко чадили то тут, то там недогоревшие за ночь пожары.

Однако прошло минут сорок, и обстановка внизу значительно изменилась. И дыму, и огней несравненно стало больше. И летчику уже несколько раз приходилось нырять к самым верхушкам деревьев, чтобы увернуться от колючих огоньков трасс, стремительно вырывавшихся из леса в направлении ночного бомбардировщика. До линии фронта оставалось не так уж много…

Круклис поглядывал по сторонам и вдруг увидел на фоне самого предела светлой полосы рассвета летящих им навстречу пару самолетов. Он тут же указал на них летчику.

– «Лавочкины» на охоту отправились, – безошибочно определил тот. – И нам поспокойнее будет…

Истребители между тем неожиданно круто взмыли вверх. Круклису даже показалось, что он уловил натруженный звук их двигателей. Но это только показалось. Гудел в полную мощность мотор По-2, свистел в открытой кабине ветер, ухали где-то внизу зенитные орудия, встречавшие огнем советских истребителей. Круклис не отрывал взгляда от «лавочкиных». «Не мой ли Освальд в этой паре? Тоже ведь где-то тут воюет, – невольно подумал он. – Обязательно напишу, спрошу, чем занимался он в это утро?»

Ла-5, набрав высоту, вдруг резко перешли в пике. Круклис посмотрел вниз. Над лесом, почти на той же высоте, что и их По-2, в направлении линии фронта летели четыре немецких самолета.

– Смотри! Вон! – крикнул летчику Круклис.

– «Фоккеры»! Ну, будет сейчас дело! – сразу оценил обстановку летчик.

И словно в подтверждение его слов, «лавочкины», сделав разворот, оказались сзади «фокке-вульфов». Маневр обеспечил нашим истребителям выгодную позицию. Они немного перестроились, ведомый отошел вправо, и огненные трассы снарядов их пушек врезались в строй немецких истребителей. Но оба, очевидно, несколько поспешили. Строй «фокке-вульфов» распался. Но все они, уцелев от огня, полезли вверх.

– Ну что там? – нетерпеливо спросил летчик. Воздушный бой разгорался уже сзади По-2, и он не видел результата атаки «лавочкиных».

– Спуделяли ребята, – ответил Круклис и снова вспомнил сына. «Ну, если это Освальд! Задам я ему перцу, чертову сыну!»

В воздухе началось что-то невообразимое. Стреляли «фокке-вульфы», стреляли «лавочкины», с земли непрерывно били зенитные орудия и пулеметы. Истребители гонялись друг за другом, за ними было трудно уследить. И Круклис не увидел, как один из «фокке-вульфов» отвалил от этой карусели в сторону и погнался за их самолетом. Он набросился на него с высоты: открыл огонь. Но поспешил, не соразмерил скорости и промазал. Выпущенные им снаряды прошли впереди тихоходного По-2. Летчик, однако, сразу же их увидел и резко отвернул в сторону. «Фокке-вульф» с глухим завыванием пронесся в вышине и пошел на очередной заход для атаки.

– Наблюдайте за ним! Смотрите, что он будет делать! И сразу же говорите мне! – крикнул летчик Круклису.

Слева мелькнуло озеро Калли.

– Заходит нам в хвост! – предупредил Круклис.

Летчик совсем немного выждал и бросил самолет в новый крутой вираж. И сделал он это, исключительно точно рассчитав по времени. Очередная трасса снарядов прошла так же стороной. По-2 летел так низко, что казалось, вот-вот начнет задевать колесами верхушки деревьев. Но летчик увидел впереди просеку и, свернув в ее сторону, спустился над ней еще ниже. И третий заход «фокке-вульфа» остался безрезультатным.

Впереди показалась губа Чудского озера.

– Мы уже над линией фронта! – крикнул летчик.

– Давай, давай жми! – подбодрил его Круклис. – Это что там впереди, слева?

– Остров Пирисар. Он уже на нейтралке! Вы за «фоккером» смотрите! За «фоккером»!

Но смотреть было уже поздно. Перед озером лес внизу расступился, маленький По-2 стал виден как на ладони. Вражеский пилот воспользовался этим и длинной очередью растрепал и поджег верхнее крыло и хвост ночного бомбардировщика. Объятый пламенем самолет, практически потеряв управление, кое-как дотянул до противоположного берега и огненным клубком плюхнулся в камыши.

Глава 49

Разгром группы армий «Центр», вырвавший из рядов вермахта убитыми, ранеными и пленными более полумиллиона солдат и офицеров, 631 самолет, 2735 танков и штурмовых орудий и более четырнадцати тысяч артиллерийских орудий и минометов; потеря такого важнейшего стратегического, направленного прямо в сердце Советского Союза плацдарма, как Белоруссия и части Польши; вынужденный уход немецко-фашистских войск из восточных районов Литвы и Латвии и выход Красной армии на границу Восточной Пруссии – содрогнули рейх до основания. Гитлер, естественно, объяснил очередной провал на Восточном фронте бездарностью своих генералов, обвинив их во всех смертных грехах, и в том числе в измене. Для Гиммлера, для Кальтенбруннера, для Мюллера и иже с ними это был очередной приказ к действию. Гестаповцы и эсэсовцы, засучив рукава, с двойным рвением принялись за искоренение врагов фюрера.

Но демонстрация преданности в этот напряженный для рейха момент проводилась не только методом экзекуции над инакомыслящими. Получили дополнительное ускорение и те дела, которые по тем или иным причинам не были доведены до конца. И среди них в первую очередь скорейшее завершение подготовки и проведение акции в Москве. Кальтенбруннер сам довольно строго напомнил об этом Шелленбергу. А тот незамедлительно, еще более категорично, Хенгельхаупту. Оберштурмбаннфюрер же никому никаких нотаций читать не стал, а в тот же день военным самолетом улетел в Ригу.

Краусс не удивился его прибытию, но все-таки был несколько озадачен такой внезапностью. Из Берлина без предупреждения, как правило, не приезжали. Поэтому, уловив в его взгляде некоторую настороженность, Хенгельхаупт сразу же раскрыл перед ним все карты.

– В мире, дорогой Краусс, творится черт знает что. А начальство решило, что именно с нас надо начинать наводить порядок, – откровенно посетовал он.

– Я уж давно привык к тому, что на нас смотрят, как на двуликого Януса. С одной стороны, мы всегда и для всех козлы отпущения. С другой – непременная панацея, – так же откровенно ответил Краусс. – Так что мы готовы и к тому и к другому. Но не всегда удается угадать, какой стороной поворачиваться.

– С такими надежными людьми, как вы, приятно работать, – похлопал по плечу Краусса Хенгельхаупт. – Начальство, конечно, больше всего хочет сейчас, чтобы мы поскорее завершили эту акцию с русским руководством. И я, естественно, не уеду отсюда без доклада о том, что мы полностью готовы.

– К сожалению, далеко не все зависит только от нас, – осторожно заметил Краусс.

– Я знаю. Вы об этом хитром самолете, – понимающе кивнул Хенгельхаупт. – Перед выездом сюда я связался с производством по телефону. Они его уже облетывают. И обешали через неделю пригнать его сюда.

– Больше ждали. Подождем, – покорно ответил Краусс. – Но дело не только в самолете.

– Что же еще? – сразу насторожился Хенгельхаупт.

– Это русское наступление немало бед принесло и нам. Мы лишились целого ряда надежных связей и явок, – доложил Краусс. – И вот результат. Наш агент из Москвы сообщил, что подготовил для нас новые снимки интересующих нас объектов, связной забрал их из тайника, а взять их у него и доставить сюда мы не можем. Цепочка оборвалась.

– Пошлите кого-нибудь отсюда! – решительно посоветовал Хенгельхаупт.

– Куда, оберштурмбаннфюрер? В Москву? Теперь это втрое труднее. Да и сколько на это потребуется времени?

– Не знаю, Краусс. Не мне вас учить, как поступать в аналогичных случаях. А квартира для этой пары уже подобрана? Я знаю, что такой приказ в Москву отдавал еще мой предшественник, – напомнил Хенгельхаупт.

– Да оберштурмбаннфюрер. Мы получили от своего агента утвердительный ответ, – ответил Краусс.

– Адреса он, естественно, не сообщил?

– Разумеется. Но нам он известен, и мы своевременно сообщим его Политову.

– Ладно. Проверять не будем. Сейчас не до этого, – согласился Хенгельхаупт. – А дополнительные снимки нам обязательно пригодятся. Делайте что хотите, но доставьте их мне. Я непременно должен буду показать их в Берлине.

«Вот для этого они в первую очередь и нужны», – подумал Краусс и ответил:

– Я пошлю за ними того, кто доставлял нам все посылки и раньше. Его, к счастью, удалось вовремя эвакуировать из Минска.

– Прекрасно, – одобрил Хенгельхаупт. – Посылайте и не теряйте времени. И покажите мне все документы, которые вы подготовили для этой пары. Кстати, от Крюгера вы все получили?

– Да, в Берлин специально за этим заказом ездил начальник отдела VI ф.

– Кто такой?

– Капитан СД Палбицын, оберштурмбаннфюрер.

– Какая странная фамилия… Какой-нибудь славянин?

– Просто русский, оберштурмбаннфюрер. Он отвечает за всю документацию.

– Вот завтра он пусть и покажет мне все, с чем полетят эти двое в Москву, – распорядился Хенгельхаупт.

Он встал с кресла и подошел к окну. На взморье начинался бархатный сезон. Но об этом совершенно не хотелось думать. Оберштурмбаннфюрер вспомнил о том, как в сорок первом году он попал в Ригу уже на девятый день войны. Как тогда лихо все начиналось! С каким бодрым настроением, уверенностью в будущее взялись они тут за работу. Но прошло всего лишь чуть больше трех лет, и Рига, казавшаяся таким далеким тыловым городом, снова стала прифронтовой. И все же здесь было спокойнее. Жилые кварталы города русские не бомбили. А в Берлине ночи не проходило, чтобы не объявляли тревогу. И даже тогда, когда авиация союзников летела не на столицу рейха, а мимо, тревогу на всякий случай объявляли все равно. О, времечко!..

– Как чувствует себя несравненная Гретта? – спросил Хенгельхаупт, давая понять, что деловая часть их беседы уже закончилась.

Краусс, надо сказать, с нетерпением ожидал этого вопроса. Как бы ни был благосклонен к нему шеф, но начальство есть начальство. И угодить ему, даже при очень большом желании, удается далеко не всегда. Тем более в столь напряженное время, да еще в таком предельно щекотливом деле. И потому, скороговоркой объяснив оберштурмбаннфюреру, что Гретта, слава богу, еще месяц тому назад благополучно перебралась к матушке в Дрезден и пишет ему оттуда трогательные (писать другие Краусс ей просто запретил) письма, он тут же заверил оберштурмбаннфюрера в том, что на их сегодняшнем ужине это ни в коей степени не отразится и даже, пожалуй, может сыграть им на руку. И если шеф захочет немного расслабиться, то его желание будет немедленно удовлетворено. В офицерском варьете есть неплохие танцовщицы, и их ничего не стоит после выступления привезти сюда, на виллу в Дзинтари.

Хенгельхаупту мысль понравилась. Но подумал он почему-то не о танцовщицах, а о всеслышащих ушах коллеги Мюллера. И, вспомнив чрезвычайно нервозную обстановку, царившую в Берлине, посчитал за лучшее сослаться на крайнюю усталость и от приятного предложения провести время вчетвером отказался. Ужинали вдвоем с обилием спиртного.

Утром Хенгельхаупт внимательно выслушал доклад не только Палбицына, но и Делле.

Он придирчиво осмотрел форму, в том числе и нижнее белье, в которое должны были облачиться Политов и Шилова, и, оглядывая то ту, то эту вещь, непременно спрашивал:

– Вы уверены, что все это советского производства?

Потом он так же придирчиво рассматривал документы.

На него большое впечатление произвели орденские книжки и особенно удостоверение Героя Советского Союза, подписанное самим Председателем Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калининым.

Хенгельхаупт видел их, конечно, неоднократно и раньше. Но сейчас, собранные вместе для конкретного дела, они произвели на него особое впечатление.

– Но это не все подтверждения, оберштурмбаннфюрер, – предупредил Краусс.

Хенгельхаупт вопросительно посмотрел на него.

Краусс достал из папки и развернул перед ним две советские газеты: «Правду» и «Известия».

– Господин Палбицын вначале намеревался ограничиться лишь «Красной звездой». Но потом пересмотрел свое решение и подготовил обе советские центральные газеты. В номере «Правды» он напечатал портрет нашего агента в советской военной форме и материал о его боевом подвиге. А в номере «Известий» – Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза группе офицеров Красной армии, среди которых стоит и фамилия Таврина П. И., – объяснил он.

Хенгельхаупт одобрил такое усердие.

Он внимательно оглядел и все прочие подделки Крюгера и Палбицына: аттестаты, книжки, справки, выписки, заключения медкомиссий и многое другое. Придраться было не к чему. Фальшивопечатание поставляло продукцию только высокого качества.

Следующие два дня ушли на проверку умения Политова владеть оружием. Политов стрелял из пистолета, бросал гранаты. Но главное, в чем больше всего хотел убедиться Хенгельхаупт, показал, как он освоил «панцеркнакке».

– Вы, дорогой мой, можете с этой штукой выступать в цирке. Аплодисменты вам обеспечены, – остался доволен проверкой Хенгельхаупт.

– Стараюсь оправдать ваше доверие, герр оберштурмбаннфюрер, – ответил Политов.

– И правильно делаете. Вы знаете: мы, немцы, поощряем усердие. И могу сказать вам по секрету. – Хенгельхаупт поднял вверх указательный палец и взметнул брови: – Еще до вашей отправки в Москву я буду просить бригаденфюрера ходатайствовать перед обергруппенфюрером Кальтенбруннером о присвоении вам офицерского звания. Да-да!

– И впредь не пожалею себя, но докажу свою преданность моему новому отечеству и фюреру! – поклялся Политов.

Хенгельхаупт более часа беседовал с Политовым не только в доброжелательном, но и в многообещающем тоне. При этом он все время ссылался на своих высоких начальников. Политову в конце концов ничего больше не оставалось, как понять и поверить, что о его персоне говорят на самом верху РСХА. Оберштурмбаннфюреру же было важно выяснить настроение Политова и его моральную готовность к выполнению предстоящего задания.

О Шиловой начальник восточного отдела почему-то не спрашивал. В ней он почему-то был уверен. Уверен в том, что она не спасует, а если понадобится, то, как и было условлено, сама спокойненько прикончит своего дорогого супруга. Так что с ней он даже не разговаривал и никаких заверений от нее не слышал. А от Политова он выслушал кучу всяких слов и, в общем, остался доволен им, но тем не менее в нем такой надежности, как в его супруге, не ощутил. Впрочем, Хенгельхаупт до конца не доверял никогда и никому, в том числе и своему непосредственному начальнику. И даже начальнику начальника. И выше того – начальнику начальника начальника. И хотя Хенгельхаупт даже в рассуждениях на всякий случай никогда не называл их по имени, не потребовалось и года, чтобы он убедился в том, что был абсолютно прав.

Вечером, за очередным ужином на вилле в Дзинтари, он сказал Крауссу, что остался доволен натренированностью и настроением Политова. Что он видит в этом немалую заслугу Краусса и непременно доложит об этом в Берлине. И не кому-нибудь, а самому обергруппенфюреру Кальтенбруннеру. Поскольку именно ему Хенгельхаупт по возвращении в Берлин будет докладывать о готовности операции.

Краусс встал.

– Вы знаете, оберштурмбаннфюрер, о моей преданности фюреру и вам лично. И вы знаете, что я не жду ни наград, ни повышений. Но позвольте мне, как старому вашему сослуживцу, не касаться сегодня высоких материй, – попросил он разрешения.

Хенгельхаупт всплеснул руками.

– Что за азиатчина? Мы же европейцы. Свобода выражений мысли всегда была нашим кредо, – размахнулся Хенгельхаупт.

– Позвольте, оберштурмбаннфюрер, поднять этот бокал лично за вас! – торжественно произнес Краусс.

– О, мой бог, – смиренно улыбнулся Хенгельхаупт. – Позволяю. И только потому, что бесконечно верю в вашу искренность. Хайль Гитлер!

– Хайль! – ответил Краусс и осушил бокал до дна.

Хенгельхаупт тоже выпил.

– А вы не забыли отправить связного в Москву? – спросил он.

– Он уже летит туда, оберштурмбаннфюрер, – взглянул на часы Краусс. – И через два часа будет выброшен в районе Солнечногорска. Оттуда до Москвы всего шестьдесят пять километров. Сутки там…

– А назад?

– А назад у него есть несколько ходов. Но…

– Мне нужны фотографии.

– Я послал своего лучшего разведчика, оберштурмбаннфюрер. Он возвращался из России шесть раз. Будем молить бога, чтобы вернулся и седьмой.

– Когда?

– Когда фронт стоял под Пустошкой, Новоржевом и Псковом, ему для этого требовалось десять дней. Теперь же, когда русским пришлось отдать Мадону, я думаю, это может занять полмесяца, – подсчитал Краусс.

– Черт побери! – бросил на стол салфетку Хенгельхаупт. – Но в Берлине подумают бог знает что, если от меня не будет так долго никаких вестей.

– Но ведь и самолета еще нет, – заметил Краусс.

– В какой-то мере это нас еще спасает, – согласился Хенгельхаупт. – Но если он прилетит сюда завтра?

Краусс беспомощно развел руками.

– По нашей ли вине, оберштурмбаннфюрер, уже давным-давно многое делается совсем не так, как того хотелось бы…

Хенгельхаупт долго молча курил, глядя куда-то в окно. Потом спросил то ли Краусса, то ли самого себя:

– Значит, ждать?

– Ждать, оберштурмбаннфюрер. Но шифровку можно послать уже сейчас, – посоветовал Краусс.

– Какую?

– Все проверено. Подготовка практически закончена. Ждем средства доставки и окончательный приказ о начале операции, – мягко предложил вариант Краусс.

– А ведь это на самом деле так! – улыбнулся Хенгельхаупт. – Да и черт с ними, с этими дополнительными фотографиями. Кто о них в конце концов знает, кроме нас с вами?

– Никто, оберштурмбаннфюрер, – подтвердил Краусс.

– Ну а никто, так и будем считать, что дело действительно не за нами, – с облегчением вздохнул Хенгельхаупт и налил себе еще вина.

На следующий день в Берлин послали не одну, а две шифровки. Одну Шелленбергу с уведомлением о полной готовности, за исключением «Арадо-332». Вторую – в контору «Мессершмитта», с настойчивой просьбой как можно быстрее доставить заказ по месту назначения.

Двадцатого августа 1944 года Красная армия освободила Гостыни.

Двадцать второго советские войска перерезали железную и шоссейную дороги Валга – Тарту. Двадцать пятого немцев выбили из Тарту. Двадцать шестого Красная армия освободила Вереви, Палуперу и еще 70 населенных пунктов. Двадцать восьмого – железнодорожную станцию и город Гулбенэ и еще 40 населенных пунктов. Бои уже шли на самой границе с Восточной Пруссией. В помещении «Русланд-Норда» появились металлические и деревянные ящики, в которые начали упаковывать многочисленные дела шпионского ведомства. Двадцать девятого августа советские войска, продвигаясь юго-восточнее Валги, освободили Тахеву, Лывакас, Блюме и еще более 60 больших и малых населенных пунктов. Хенгельхаупт каждый день звонил в Берлин и на производство. Но только в ночь с двадцать девятого на тридцатое августа долгожданный «Арадо-332» приземлился на военный аэродром под Ригой. Утром тридцатого Хенгельхаупт, едва глянув на это чудо авиационно-шпионской техники, с первым же попутным самолетом умчался в Берлин. Сопровождавший его на аэродром Краусс заметил, что посланный в Москву агент через день-два должен вернуться и что оберштурмбаннфюреру, пожалуй, стоит немного задержаться. Но Хенгельхаупт в ответ только безнадежно махнул рукой.

– Какой агент? Кого ждать? Я думаю, как бы через пару дней мне самому не пришлось встречать вас в Темпельгофе, – сказал он и улетел. И в тот же день был принят для доклада Шелленбергом.

Вопреки ожиданиям бригаденфюрер был совсем не сердит. И даже невесело, но пошутил:

– Один или вместе со всем хозяйством пожаловали? – вопросом встретил он начальника восточного отдела.

– Один, бригаденфюрер. Но вся самая секретная документация уже подготовлена к эвакуации, – доложил Хенгельхаупт.

– Охо-хо, – вздохнул Шелленберг. – С чем же вы вернулись?

– Подготовка агентов полностью закончена. Операции можно давать зеленый свет, – доложил Хенгельхаупт.

– Вы проверили все лично?

– Абсолютно все, бригаденфюрер.

Шелленберг ни о чем больше не стал расспрашивать, а снял трубку с белого телефонного аппарата. Все знали, что это был аппарат прямой связи с шефом РСХА.

– Обергруппенфюрер, я готов доложить вам о результатах поездки Хенгельхаупта в Ригу, – сказал он. И добавил: – Мы зайдем с ним вместе.

Кальтенбруннер, очевидно, согласился принять их немедленно. Потому что, положив трубку на аппарат, Шелленберг объявил:

– Идемте, Хенгельхаупт, идемте. Нас ждут. И ждут уже давно…

Хенгельхаупт почтительно поклонился, пропуская начальника вперед. Поспешность, с которой они оба приняли его, была поразительной. И объяснить ее можно было только тем, что, очевидно, и Кальтенбруннеру не терпелось доложить обо всем рейхсфюреру.

В приемной начальника РСХА об их визите уже были предупреждены, потому что их не задержали ни на секунду. Перед Шелленбергом раскрыли дверь в кабинет и вытянулись по стойке «смирно». На Хенгельхаупта даже не взглянули. Но оберштурмбаннфюрера никогда не волновало, как он будет входить в кабинет начальника. Он всегда думал о том, как будет выходить оттуда. Формула древних: на щите или со щитом – оставалась для таких случаев исключительно современной.