Текст книги "Покушение"

– Ну, это, надо думать, дело временное, – попытался взбодрить связного «двадцать второй». – Будет еще и на нашей улице праздник.

– Оно конечно, – вздохнул связной. – Так как с деньгами-то?

– Много не дам. Сам на голодном пайке сижу, – недовольным тоном ответил «двадцать второй».

После этого он вытащил ящик из стола, высыпал из него ножи, вилки и ложки, отвинтил планку и поднял дно. Достал пачку сторублевок, отсчитал десять штук и протянул их связному.

– Это все, – сказал он. – Недели на две я опять уеду. Так что меня не будет.

Связной убрал деньги в карман, прошамкал что-то в ответ и вышел на улицу.

С этой минуты с него не спускали глаз. Надо было во что бы то ни стало узнать, как и через кого он общается с Барановой. А в квартире у «двадцать второго» провели обыск. Теперь это уже было нужно. Но прежде спросили:

– Оружие у вас есть?

– Имеется. Пистолет ТТ. И две пачки патронов к нему, – сообщил «двадцать второй» и поспешил добавить: – Но я никогда его не брал и вообще до него не дотрагивался.

– Сами покажете, где он?

– Конечно. Под печкой. Там вынимаются два кирпича.

Слазили под печку. Достали пистолет и патроны.

– Еще оружие есть?

– Нет. И никогда не было. И это-то я брать не хотел. Зачем оно мне? Я радист.

– Ладно. Проверим. Где радиоаппаратура?

– Передатчик у вас. Приемник – под полом, в подвале.

Открыли подвал.

– Одну минуточку, – попросил «двадцать второй». – Ключик необходимо взять.

Ему разрешили. Он слазил под печку в другой тайничок и достал ключ, каким открывают сейфы.

Спустились по лесенке под пол. Тут, за дверью, завешанной разным тряпьем и заставленной корзинами с овощами, оказалась уютная чистая комната с электрическим светом. В ней стоял столик, на котором лежали листы разлинованной бумаги и карандаши. Рядом со столиком стояло кресло и небольшой сундук. Сундук открыли. В нем лежали книги.

– Что за книги? – спросили «двадцать второго».

– Так, разные. Художественная литература, по садоводству, для вас ничего в них интересного нет. Отодвиньте сундучок в сторону, пожалуйста, – попросил «двадцать второй».

Сундук отодвинули. Под ним обнаружили крышку люка. Открыли ее. В люке помещался металлический ящик с сейфовым замком. «Двадцать второй» открыл его. Из ящика извлекли портативный приемник повышенной избирательности, запасные радиолампы, другие детали, кодовые таблицы, шифры, самые разнообразные средства тайнописи, фотоаапарат-зажигалку и пленку к нему. Тут же были и специальные химикаты для проявления пленки.

– Это все? – спросили «двадцать второго».

– Абсолютно все. Прошу учесть: все указал добровольно, – попросил «двадцать второй».

– Учтем. Что и где спрятано еще?

– Я все показал. Деньги видели. Оружие сдал. Остальное было в подвале. Доверьте мне.

«Двадцать второго» увезли. В доме и на участке провели самый тщательный обыск. Проверили щупами и миноискателями. Но ничего действительно не обнаружили.

В Москве тем временем следили за каждым шагом связного. Он вернулся к себе на Трубниковский, часа три просидел дома и уже вечером снова вышел на улицу. Прошел переулками до Патриарших прудов и тут опустил в ящик письмо. После этого он снова вернулся домой. А утром на третьи сутки к окошечку, где выдавалась корреспонденция на букву «Т», прихрамывая подошел человек в форме железнодорожника и протянул свой паспорт. Работница взяла паспорт, нашла письмо на имя Трушина и вручила его адресату. Тот, забрав письмо, ушел. А работница Главпочтамта зафиксировала сведения о его прописке. Трушин проживал в Костроме на улице Власьевской. Родился он в городе Галиче Костромской области в 1884 году. До этим данным в отделе уже через два часа знали, что Трушин лицо фактическое, паспорт у него не фиктивный. Он работает проводником в поезде Москва – Кострома и в данный момент находится в рейсе. Позвонили на вокзал. Получили справку. Поезд на Кострому ушел сорок минут назад. Можно было предполагать, что письмо связного тоже уехало с ним. Но было не ясно: в каком пункте по пути следования до Костромы Трушин передаст его Барановой? И будет ли вообще передавать его непосредственно ей самой? Учитывая это, решили Трушина с поезда не снимать, в пути не задерживать, а дать возможность добраться до дома. Сделали это только для того, чтобы не вызвать у Барановой никаких подозрений, потому что арестовывать ее на этом этапе было еще рано. О ней нужно было получить как можно больше информации. Но, разумеется, так, чтобы она даже не подозревала, что ее персоной уже давно занимаются серьезнейшим образом.

Самым близкостоящим к Барановой связным, по данным, которыми на тот момент располагал отдел, был Трушин. Работу с ним поручили Медведеву. Для этого майора немедленно перебросили из Ташкента в Кострому.

Чтобы Медведева побыстрее ввести в куре всех последних событий, из Москвы к нему на несколько дней послали Петренко.

Параллельно продолжалась работа с «двадцать вторым».

– В сентябре прошлого года вас видели возле дома Барановой в военной форме. А при обыске в вашем доме ее не обнаружили. Где она? – спросили его на очередном допросе.

– Есть форма. Цела. Хранится у родственницы, – ответил «двадцать второй».

– У какой родственницы?

– У той самой, которая проживает в проезде Соломенной Сторожки.

– Почему вы храните ее там?

– А где же мне было в нее переодеваться? Дома? Меня бы обязательно увидел в ней кто-нибудь из соседей. А это сразу бы вызвало всякие подозрения. А в Москве кому до меня есть дело?

– Где вы взяли форму?

– Все купил на толкучке.

– А документы, подтверждающие, что вы офицер? Где они? И где вы взяли их?

– И все документы тоже у родственницы. Мне их в начале сорок третьего года прислала Баранова.

– Какое участие принимала во враждебных Советскому государству делах ваша родственница?

– Абсолютно никакое. Она по старости лет ничего уже не понимает и только ждет, когда я к ней заеду и привезу какие-нибудь продукты и деньги.

– Что еще вы храните у родственницы?

– Ничего.

Обыск у родственницы делать не стали. И опять исключительно из-за Барановой. Ведь ей предстояло там поселиться. А разговоры о том, что квартиру недавно обыскивали, обязательно дошли бы до нее.

– Зачем вам понадобились билеты в Большой театр?

– Получил из центра задание собрать все имеющиеся образцы.

– Для чего?

– Мне это неизвестно, – ответил «двадцать второй» и посетовал: – Мне вообще никогда не объясняли «зачем». Мне только приказывали.

Между тем приближался срок выхода «двадцать второго» на связь со своим центром. К этому времени была собрана вся необходимая информация о связном, который приходил к нему в дом в Софрине и передавал поручения Барановой. Доронин изучал документы, собранные в заведенное на «двадцать второго» дело, и невольно отдавал должное хватке и сноровистости Барановой. Целиком и полностью ее заслугой было повторное вовлечение в активную антисоветскую деятельность этого человека, который уже однажды выступал с оружием в руках против советской власти. Да, Степин В.С. на самом деле был инвалидом Гражданской войны. Но до того как им стать, был унтер-офицером старой русской армии. Всю Первую мировую войну прослужил в тылу и принимал участие в подавлении народных выступлений. Революцию встретил враждебно. Во время Гражданской войны воевал на стороне белых в Поволжье. Когда Доронину стала известна эта деталь из биографии связного, он сразу вспомнил подполковника Судзиловского, первого мужа Барановой. Поднял в архиве собранные им по делу Судзиловского материалы и к удовлетворению своему обнаружил, что оба они, и подполковник, и унтер-офицер, служили в одних и тех же частях и учреждениях. И вполне могло быть, что Степин служил у Судзиловского денщиком. По крайней мере осуждены они были одним и тем же Сызраньским губернским судом и приговорены: подполковник как заклятый враг советской власти к расстрелу, а унтер-офицер, как личность хоть и злобствующая против трудового народа, но подчиненная, малограмотная да еще раненая, – к длительному сроку заключения. Отбыв наказание, Степин вернулся к жене в Москву. Тут его прошлого никто не знал. Он устроился истопником в котельной дома, в котором жил. Людям на глаза показывался редко, в разговоры о былом старался не вступать. После смерти жены остался один, со временем выхлопотал у гуманного Советского государства пенсию. Когда и как разыскала его Баранова, Доронин, естественно, узнать не мог. Но то, что в один прекрасный день она заявилась к нему в гости и вновь уговорила или принудила взяться за старое – в этом Доронин не сомневался нисколько. Но кто был вторым связным, который брал контейнеры из тайника в трубе и которого, как утверждал «двадцать второй», он никогда в глаза не видел, оставалось неясным. И именно с этой целью задумывался сеанс связи «двадцать второго» с центром. Впрочем, неясен был не только сам связной. Не менее важно было выяснить, каким образом он получал задания от центра вовремя забрать из тайника посылку.

Предположений на этот счет в отделе было много. Но требовалось все знать совершенно точно.

Если бы не график, по которому выходил на связь «двадцать второй», Доронин уже давно бы отправил в его центр нужную дезинформацию. И первой причиной его торопливости было то, что весь отдел с нетерпением ждал возвращения Круклиса. И всем хотелось к его появлению в Москве сделать как можно больше. Потому что все были абсолютно уверены в том, что полковник вернется не с пустыми руками, что он привезет и выложит на стол нечто очень важное. И что-то такое же важное для того дела, которое они делают сообща, должны подготовить и они, его подчиненные, его ученики.

Доронин составил текст радиограммы и понес его на утверждение Ефремову. Генерал завизировал текст.

– Будьте предельно осторожны. Помните, ваша задача лишь встать на след связного. Брать его будем потом, – напутствовал он Доронина.

– Так все и рассчитано, товарищ генерал, – заверил Ефремова Доронин.

Текст зашифровали по методу и таблицам «двадцать второго» и дали ему проверить. Он не нашел ошибок. Потом посадили его в машину и приказали сделать снимки ворот и дворов, которые он не снимал раньше. Это было оговорено в тексте радиограммы, рассчитано на то, чтобы поставить центр перед необходимостью выбора, а следовательно, дополнительных запросов и оживления работы канала связи и навязать ему таким образом свою волю. Съемку объектов «двадцать второй» производил своим портативным аппаратом-зажигалкой. Пленку проявили. Качество негатива получилось превосходным. Проявленную пленку заложили в патрон от ТТ, отсыпав из него немного пороху, и снова закрыли пулей. В таком виде ее после радиосообщения в центр опустили в тайник на Собачьей площадке. Но за сутки перед этим, как это делалось и раньше, «двадцать второго» вывезли на старое кладбище в Переделкино. Передатчик подключили к антенне. Включили контрольную аппаратуру.

– Не вздумайте добавить что-нибудь свое. Один лишний знак, и вам будет предъявлено обвинение в умышленном срыве операции. И тогда закон неумолимо покарает вас со всей строгостью, – предупредил Доронин.

– Я все понимаю. И все сделаю так, как надо. Я ведь еще ни разу не пытался вводить вас в заблуждение, – заверил Доронина «двадцать второй».

Он передал сообщение так, как этого требовали контрразведчики. И, сделав небольшой интервал, повторил передачу. После этого его снова увезли в следственный изолятор. А за тайником на Собачьей площадке установили круглосуточное наблюдение. И вот тут открылось вдруг совершенно неожиданное. Патрон с пленкой забрал из тайника в первую же ночь… Степин.

Когда Доронину сообщили об этом, он чуть не рассмеялся.

– Конечно! Он же и живет в двух шагах от тайника! Его и не заподозришь ни в чем – вышел погулять. Ну, Баранова! Ну, пройдоха! Вот придумала… Да, но кому и как гражданин Степин будет передавать эту посылочку? Надеюсь, сам-то он с такой оказией в Берлин не ездит?

Глава 48

Собрались в подвале кафе Берсонса. Пришли Тальцис, Валейнис, Круклис и еще трое незнакомых Круклису парней.

– Вы не беспокойтесь, это очень надежные люди, – представил хозяин Круклису парней.

– А чего мне беспокоиться? Я очень рад познакомиться с настоящими патриотами, – пожимая парням руки, ответил Круклис. – Еще кто-нибудь придет?

– Нет. Все тут.

– Тогда позвольте мне сказать пару слов, – попросил Круклис.

Возражений, естественно, не последовало.

– Я почему-то, товарищи, совершенно уверен в том, что мы напали на нужный нам след. Эти русские – он и она, это кожаное пальто точно такого же покроя, какие носят у нас, этот второй карман слева и широкий рукав – ей-богу, это все готовится к нам за линию фронта, – без тени сомнения сказал Круклис. И вздохнул: – И все-таки это только предположение. А нужны доказательства! И только неопровержимые!

– Мы тоже думаем об этом, – сказал Берсонс. – Но проникнуть в мастерскую практически невозможно.

– Кто занимался этим вопросом? – спросил Круклис.

– Вот они, – указал на парней Берсонс.

– Почему именно они?

– Потому что один из них, Альфон, работал в этой мастерской до войны. Он знает там все щели.

Парень с бородкой, как у шкиперов парусного флота, по имени Альфон, встал.

– Вы пробовали проникнуть туда? – спросил Круклис.

– Да. Но ничего не вышло.

– Почему?

– Они заложили все окна кирпичом с трех сторон до высоты четвертого этажа. Туда не только не заберешься, но и ничего не увидишь из соседних зданий, – объяснил Альфон.

– Плохо!

– Мы думаем, что можно сделать еще, – сказал Берсонс.

– Если вы так уверены, что эти двое русских будут переброшены через линию фронта, можно их уничтожить, – предложил Тальцис.

– Конечно, можно. А толку? Этих убьете, они других пошлют, – ответил Круклис.

– Но тех еще надо подготовить, – заметил Тальцис.

– Верно. Но почему вы думаете, что Краусс готовит только этих двоих? Нет, пока это не выход из положения. Вот если бы мы точно знали, что именно они будут главными действующими лицами, тогда еще можно было бы принять твое предложение, Вилис.

– Значит, будем еще думать, – сказал Берсонс.

– Послушай, Витольд, Дзидра встречалась с водителем этого русского? – спросил Валейниса Круклис.

– Да. Они уже два раза ходили на танцы.

– Ну и что он за человек, этот водитель?

– Она говорит, что он из тех болванов, которые на сто процентов верят в победу Германии.

– Победу! – усмехнулся Круклис. – А ему не кажется, что не сегодня завтра им придется уматывать из Риги ко всем чертям собачьим?

– Он говорит, что это временные неудачи.

– Действительно идиот.

– Но я думаю, пусть танцуют. Может, все же о чем-нибудь проговорится, – сказал Валейнис.

Круклис безнадежно махнул рукой.

– Такая дубина вряд ли что и знает. А вот у меня возник вопрос…

Присутствующие сразу насторожились.

– Немцы, работающие в этой мастерской, где живут?

Вопрос прозвучал неожиданно. Но не застал врасплох Тальциса.

– В разных местах живут.

– Интересовался?

– Было.

– Для чего?

– На всякий случай.

– Правильно. Так где же?

– Одни в гостиницах. Другие на частных квартирах.

– Почему так? Всем мест в гостиницах не хватает?

– На квартирах живут те, кого на машинах возят. А к гостинице для всех прочих автобус подают, – объяснил Тальцис.

– Значит, Вилис, и это самое важное: на частных квартирах живет начальство! – поднял кверху палец Круклис. – А оно наверняка знает то, что нам нужно. И если вы утверждаете, что нам самим в эту мастерскую не попасть никогда, значит, у нас выход только один: захватить кого-нибудь из этих начальников. Как это сделать? Сейчас будем думать. Но, повторяю, другого выхода у нас нет.

На какое-то время в подвале воцарилась тишина. Лица людей были сосредоточенны и даже угрюмы. Такого делать еще не приходилось.

– Я знаю только два дома, в которых живут эти немцы, – сказал Тальцис.

– Вполне достаточно. Что за дома? – сразу заинтересовался Круклис.

Тальцис обрисовал оба здания.

– Я думаю, то, которое в переулке и к которому примыкает другая пятиэтажка, нам подойдет больше, – остановил свой выбор Круклис. – На каком этаже он живет?

– Этого я не знаю, – признался Тальцис. – Мы ведь думали, если чего – так сделаем это на дороге.

– Стукнуть можно, конечно, и на дороге, – согласился Круклис. – Но захватывать «языка» на городской улице, да еще не имея надежной машины, – не получится. Значит, первое задание: узнать, где расположена квартира, что выше, что ниже? Кто живет в доме еще? Как пройти к квартире через чердак? И как попасть на чердак этого дома через чердак соседнего? Понятно?

– Понятно, – ответил за всех Берсонс.

– Сколько на это потребуется времени?

– Дня три…

– Много. Хватит двух. Кто будет участвовать в операции?

– Можем все.

– Не сомневаюсь. Но нужны четверо. Двое будут брать. Один внизу сторожить. Еще один на последней площадке. Я пятый, – подсчитал Круклис.

– Тогда Альфон, Андрис, ты, Вилис, и еще одного подберем, – заверил Берсонс.

Круклис посмотрел на парней. Были они крепкими, рослыми, производили самое надежное впечатление. Но Круклис их видел впервые. И потому спросил:

– Не хочу вас обидеть, товарищи, но, может быть, кто-нибудь не готов к выполнению этого задания?

– У нас военная дисциплина, – заметил Берсонс.

– И все же…

– Вы в нас не сомневайтесь, – сказал Тальцис.

– Тогда за дело. Ты, Вилис, будешь информировать меня каждый день, – предупредил Круклис. – И последнее. Если операция пройдет удачно, в тот же день мы все пятеро должны покинуть Ригу. Считаю, что лучше всего нам уйти к партизанам. Хорошо бы к Салтыню.

– Это можно. Мы успеем связаться с кем надо. Завтра вам скажут, когда и где вас будет ждать связной из отряда, – ответил Берсонс.

Вечером следующего дня Тальцис пришел на квартиру Виксны. Информация его была короткой, но конкретной.

– Немец проживает на четвертом этаже. На площадке еще две квартиры. Лифт работает. В вестибюле – консьержка. Сидит только днем. В восемь уходит. Дверь запирается на ключ. Жильцы ее открывают сами. Чердак забит. Но мы его откроем, – сообщил он.

– Все? – выжидающе посмотрел на него Круклис.

– А что еще?

– Маловато.

– Да нет, вроде все…

– А номер квартиры?

– Седьмая.

– А кто там хозяева?

– Старуха, немка.

– Вот видишь! Одна?

– Был муж. Были сын с женой. Муж умер в сорок втором. Сын с женой уехали в Германию. Недавно невестка вернулась. Сейчас они там вдвоем.

– Очень некстати, – что-то обдумывая, покачал головой Круклис. – Фамилию немца узнал?

– Зинкель. Зовут Куртом.

– Черт принес эту невестку, – выругался Круклис и прошелся по комнате. – Мне так хотелось поговорить с этим Зинкелем в уютной домашней обстановке. Но две свидетельницы!

– Да они такие же змеи, как и он. Вся семейка у них такая. В сорок первом своих с хлебом-солью встречали! – загорячился Тальцис. – Да мы их…

Он недоговорил.

– Не только их, но и Зинкеля надо оставить целехоньким, – предупредил Круклис.

– А если он ничего не скажет?

– Не скажет – другое дело. Но лучше до этого не доводить. Это не в наших интересах, – заметил Круклис. – Ну а что собой представляет соседняя пятиэтажка?

– Дом победнее. Лифта нет. На каждой площадке по шесть квартир. Входная дверь открыта постоянно. Чердак тоже был открыт. В доме есть черный ход, выходящий во двор. Дверь открыта. Но заходить в дом лучше с переулка. Во дворе небольшой скверик, и в нем часто кто-нибудь отдыхает, – объяснил Тальцис.

– Хорошо. А как чердаки соединяются?

– Никак. Глухая стена между ними.

– Прекрасно! – так и сел Круклис. – Вот это сюрприз! Да нам же обязательно соединить их нужно. Иначе мы вообще не сможем ничего сделать.

– Завтра пробьем ход, – пообещал Тальцис.

– Никаких ударов! Ни в коем случае! – сразу же запротестовал Круклис. – Удары обязательно услышат жильцы.

– Тогда выломаем по одному кирпичу.

– Как угодно: выламывайте, вырезайте, выскребайте! Но чтобы это ни у кого не вызвало ни малейшего подозрения. Ты понял?

– Понял.

– Когда закончите работу?

– Завтра все будет сделано, – пообещал Тальцис.

– Хорошо. Как со связным от партизан?

– Послезавтра начиная с восьми вечера в течение недели нас будет ждать человек на пригородной станции Сигулда.

– Как мы туда доберемся?

– Скорее всего, городским автобусом. Сядем за углом и прямо до места, – ответил Тальцис.

– Мы с одной остановки. Альфон и Андрис пусть садятся на другой.

– Так оно и получится.

– Куда от Сигулды?

– Я думаю, дальше поедем поездом. До Валги.

– Как ты опознаешь связного?

– Завтра доложу, – пообещал Тальцис.

– Ладно. Буду ждать твоего сообщения, – сказал Круклис и пожал Тальцису руку.

Спустя сутки Тальцис снова появился с докладом.

– Проход готов, – сообщил он.

– Вас никто не видел?

– Может, и видели, да не обращали внимания. Альфон для отвода глаз чистил на крыше трубы, а мы с Андрисом делали свое дело. А когда началась бомбежка железнодорожного узла, тут вообще можно было весь дом расколотить, – объяснил Тальцис.

– Бомбежка – это хорошо, – согласился Круклис. – Вот бы и завтра шарахнули как следует. Ну а как же нам все-таки не прозевать этого Зинкеля?

– Я думаю, мы с Андрисом возьмем на себя лифт. Он электрик, в этом деле разбирается. Вот мы и займемся профилактикой. И доставим вам этого Зинкеля прямо наверх, – предложил свой план Тальцис.

Круклису это понравилось.

– Неплохо. Вы в лифте. А мы, значит, уже наверху?

– Конечно.

– Совсем неплохо. А как же консьержка?

– А что она? Сама нам и откроет. Покажем ей бумагу. У нас есть чистые бланки со штампом комендатуры. Заполним. И приступим.

– Кстати, о бумаге, обязательно захватите парочку чистых листов, ручку с чернилами и карманный фонарик, – предупредил Круклис. – И давай уточним все подробности: кто где стоит, что слышит, что делает, куда идет.

– А можно один вопрос?

– Конечно.

– Но мне не разрешали.

– Какая ерунда. Спрашивай что вздумается.

– Вы латыш?

– Я? – опешил Круклис. И на момент задумавшись, вдруг расхохотался. – Мы же все время говорим по-русски! Мы земляки, Вилис. Я родился тут. Отсюда в Гражданскую войну ушел в Красную армию. Изъездил полсвета. И, как видишь, снова здесь. Потому что каждого кулика тянет в свое болото. И особенно, когда можно помочь из болота выгнать чертей.

Тальцис за все время их знакомства впервые улыбнулся.

– А если я расскажу об этом ребятам? – спросил он.

– А какой же в этом может быть секрет?

– Они за вас голову положат.

– Ну, Вилис, все мы дети одной большой Родины. И если потребуется, за нее положим головы. Ты это, наверное, хотел сказать? Поэтому давай-ка вернемся к нашим делам: кто где будет стоять и так далее.

В этот вечер они разработали и обговорили план всей операции до мелочей.

На следующий день Круклис вышел из дома в шесть часов вечера. Дошел до переулка, в котором стоял нужный дом. По пути видел две колонны мотопехоты. Они двигались по улицам со стороны порта. Немцы стягивали на фронт все новые и новые резервы. Особенно много везли противотанковых орудий. В обеих колоннах Круклис насчитал их более сорока.

На углу переулка его встретил Альфон. Вынырнул откуда-то, будто из-под земли, держа под мышкой ящик с инструментами, и, мельком обменявшись взглядом, пошел вперед. Круклис поспешил за ним. Зашли во двор. Вот и скверик, о котором говорил Тальцис. И действительно, две старушки на скамейке. Прошли мимо них, не оглядываясь и не оборачиваясь, как обычно ходят, когда точно знают, куда надо идти. Без происшествий поднялись на пятый этаж. Квартиры остались внизу. Отсюда бесшумно проскочили еще два пролета и скрылись за дверью чердака. Постояли, послушали, не увязался ли кто-нибудь следом. И, ничего не услышав, закрыли дверь, плотно подперев ее со стороны чердака колом. Альфон действовал так уверенно, будто бывал тут десятки раз. Очутившись в темноте, он включил фонарик и пошел вперед. Вот и пролом. Небольшой. Но на четвереньках пролезть было можно. Так и сделали. Прошли через второй чердак и остановились у приоткрытой двери. Тут их ждал еще один товарищ. С лестницы раздавались тяжелые шаги. Кто-то поднимался вверх. Дошел до пятого этажа, ворча что-то под нос, открыл дверь и с шумом её захлопнул. Так повторялось несколько раз. Жильцы под вечер собирались домой. Около девяти хождение по лестнице и хлопанье дверями прекратилось. Только снизу слышались негромкие удары о что-то железное. Это Тальцис и Андрис изображали ремонт.

– Теперь уже недолго, – шепотом предупредил Альфон.

– Дождемся, – так же шепотом ответил Круклис.

Прошло еще с полчаса, и внизу снова хлопнула дверь.

И сразу послышался чей-то сердитый голос. Слов разобрать было нельзя. Но интонация явно выражала недовольство. Можно было уловить и то, что кто-то говорил по-немецки. Ему что-то отвечали. Судя по всему, это говорил Андрис. Трое наверху замерли в напряжении, боясь пропустить что-нибудь очень важное. Вдруг послышался лязг металлической двери, и на чердаке загудела машина подъемника. Лифт с пассажиром и «ремонтниками» пошел вверх. В тот же момент Альфон перекусил саперными ножницами главный телефонный кабель. Дом сразу же остался без связи.

– Пошли, – прошептал Альфон, быстро вышел на чердачную площадку и, как на лыжах, скатился на пятый этаж. За ним, не отставая ни на шаг, спустился новый товарищ. Круклис остался на площадке перед чердаком.

Вариантов захвата Зинкеля было предусмотрено несколько. Все они были рассчитаны на то или иное его поведение. Но ни Круклис, ни его напарники не знали, какой же из них придется осуществить. А в кабине лифта между тем произошло следующее. Зинкелю сразу не понравилось то, что лифт стоит и ему придется подниматься на четвертый этаж пешком. Сам ремонт, судя по всему, не вызвал у него никакого подозрения. И он тут же довольно грубо выразил свое возмущение слесарями, которые ни черта не умеют делать, только все портят и копаются часами там, где можно все отремонтировать за пять минут.

Оба «слесаря» молча выслушали замечания. А потом Андрис извинился и сказал, что, если господин не возражает, они поднимут его без внутренней дверцы кабины на пятый этаж. А оттуда он спустится. Зинкель не возражал. Вошел в кабину и так же грубо оттолкнул ногой сумку Андриса с инструментами, которая стояла на полу. Тальцис захлопнул наружную дверь лифта, углубил деревянным бруском контакты, Андрис нажал кнопку с цифрой «пять», и лифт двинулся вверх. Молча миновали второй этаж. И тут Андрис вытащил пистолет, приставил его к груди немца и негромко сказал:

– Если ты, сволочь, пикнешь, – пристрелю на месте.

Зинкель ошалело вытаращил на него глаза.

– Что? – как бык проревел он, наливаясь кровью. – Что такое?..

В следующий момент он получил такой тумак ногой ниже пояса, что мгновенно задохнулся и обмяк. Андрису пришлось тут же подхватить его под руку. В таком положении, судорожно хватающего ртом воздух, Зинкеля доставили на площадку пятого этажа. Здесь его уже ждали, взяли под руку с другой стороны и затащили на чердак. На площадке перед чердаком остался Тальцис.

На чердаке Зинкелю связали руки, отвели подальше от двери, усадили на дымоход и как следует обыскали. У него изъяли пистолет, документы, деньги, письма. Деньги Круклис сунул ему обратно в карман. Документы просмотрел. Внимание его привлекли небольшая черная книжечка, удостоверяющая принадлежность Зинкеля к какой-то эсэсовской организации, и членский билет национал-социалиста. В графе даты вступления стоял 1940 год. Это был год вершины мощи рейха и национал-социализма. И обыватель, одурманенный и воодушевленный успехами вермахта, валил в наци, что называется, валом. Знать это было важно. Такие данные давали основание предполагать, что Зинкель вступил в партию, поддавшись общему порыву, а возможно, и за компанию с каким-нибудь таким же, как он, материально вполне обеспеченным технарем, что он вовсе не идейный фашист и тем более не фанатик, забродивший на пивной пене в одном из нюрнбергских кабаков в начале двадцатых годов.

А коль все это так и было на самом деле, то можно было надеяться на то, что погибать за идею и за фюрера тут, на чердаке, он не захочет и, спасая свою шкуру, даст необходимые сведения. Письма были из Кюстрина от жены и от дочери. Обе подписали их на один манер: жена: «Твоя маленькая Клара», дочь – «Твоя крошка Лорхен». Прочитав и запомнив то, что надо, Круклис оставил письма себе. Из документов выписал нужные ему данные, а сами документы вложил обратно Зинкелю в карман.

– Не вздумайте дурить, господин инженер. Ваша жизнь целиком будет зависеть от вашего поведения, – предупредил его Круклис. – Все для вас кончится очень хорошо, если вы ответите на наши вопросы. И больше того, мы обещаем вам, что никто и никогда не узнает об этой встрече. Вы поняли?

Зинкель малость пришел в себя.

– Кто вы такие? – прохрипел он.

– Можете не сомневаться, мы не гестаповские провокаторы и не собираемся проверять вас на лояльность вашему фюреру. Мы партизаны. И даем вам на все десять минут.

– Бандиты, – снова прохрипел Зинкель.

И тотчас же получил такой удар под ребра, от которого чуть не слетел с дымохода.

– Прекратите это! – сердито одернул парней Круклис.

– Они повесили мою сестренку в сорок первом году только за то, что нашли у нее подшивку «Комсомольской правды». А вы ему позволили дышать еще целых десять минут, – насупившись, ответил Андрис.

– Они ответят за все, когда придет время. А этот нам нужен совсем не для того, чтобы мы сводили с ним счеты, – сказал Круклис и обернулся к Зинкелю: – Я вас не запугиваю и не угрожаю вам. Но вы сами должны понимать, что без написанных вами лично нужных нам показаний мы не сможем оставить вас в живых. Кстати, в вашем распоряжении только восемь минут, – предупредил Круклис.

– Я ничего писать не буду, – буркнул Зинкель.

Круклис сделал небольшую паузу.

– Есть еще время подумать, – заметил он.

– Вы ничего от меня не добьетесь. Все равно мы уничтожим вас всех! Фюрер приведет нас к победе. За ним идет вся Германия, – повысил голос Зинкель.

– Пока он всех вас ведет в могилу. И не мы, а сами немцы, и отнюдь не коммунисты, попытались на днях избавиться от своего бесноватого вождя. Посмотрите на часы. Осталось пять минут…

– Я ничего больше не скажу. А вы побоитесь меня застрелить. По улицам ходит патруль. И ваш выстрел будет роковым для вас! – предрек Зинкель.

– Осталось четыре минуты!

– Пусть три! Пусть две! Пусть одна!.. И моя семья далеко от вас! Вы ничего…

– Ну что ж, очень жаль, что вы не хотите прислушаться к голосу разума, – прервал его Круклис. – Не обольщайтесь. Мы не станем тратить на вас патрон. И не будем пачкать о вас ножи. Мы повесим вас. А когда вас завтра или через пару дней найдут, на груди у вас будет висеть записка, в которой будет сказано, что вы повешены по приговору партизанского суда как предатель.