Текст книги "Покушение"

Глава 20

Круклиса не было, и Доронин доложил о результатах командировки генералу Ефремову. Генерал был в курсе дел и выслушал Доронина со вниманием. Заодно подробно расспросил о Ленинграде. До войны он работал там и теперь живо интересовался всем, что касалось города на Неве. Поэтому его прямо-таки растрогал рассказ Доронина о том живом участии и непременном желании ленинградцев хоть чем-нибудь помочь им в их работе.

– Это удивительные люди. Я всю жизнь буду гордиться тем, что мне довелось трудиться среди них, – сказал Ефремов. – А эта вот их черта помочь бескорыстно другому, проявить к нему внимание, чуткость, разделить с ним его заботы – она у них точно в крови. И никакие тяготы, никакие собственные страдания в них это не изменят и не убьют. Да… Шидлер-Баранова, Владимир Иванович, вызывает очень большой интерес. Мы тут без вас беседовали с Яном Францевичем и пришли к выводу, независимо от того, как будет восстанавливаться цепочка с ее прошлым, надо уже сейчас думать и думать о том, как напасть на ее след сегодня. И не только об этом. Мы должны точно знать, кто приходил к ней в квартиру в ее отсутствие. Короче говоря, у нас должна быть полная ясность во всей этой истории с черным ходом.

– Мы не переставая работаем над этим, товарищ генерал, – ответил Доронин. – И уже приняли некоторые меры. Но результатов пока нет.

– Знаю. Ян Францевич докладывал мне. Но нас это устраивать не может. Думайте. Ищите. Неразгаданных тайн не бывает. Дело всегда лишь во времени. Но я потому об этом вам и говорю, что в данном случае оно не терпит ни малейших отлагательств, – подчеркнул Ефремов. – Поэтому не надо ждать возвращения Яна Францевича. Он может задержаться. Действуйте самостоятельно и смелее. Поиск Шидлер-Барановой советую продолжать лично вам, поскольку вы стоите у истоков этого расследования – вот и доведите его до конца. Проясните все неизвестные нам периоды ее биографии. Людей нацельте на новые задачи, – приказал Ефремов.

Доронин, выйдя из кабинета генерала, пока шел в отдел, не переставая думал: «Легко сказать “Смелее”! А против кого ее направлять, эту смелость? Рванешь – да не туда. И еще время потеряешь. И ведь действительно, как назло, получилось, просмотрели, а теперь ищи ветра в поле…»

Но приказ генерала надо было выполнять, и Доронин собрал всех, кто был в отделе, на совещание. Оно было недолгим. Людей собралось маловато. Большинство сотрудников находилось в командировках. Да и доклады тех, кто уже занимался этим делом, тоже оказались малоутешительными. Когда Доронин только что докладывал генералу Ефремову о том, что некоторые меры уже приняты, он имел в виду следующее. Довольно длительный период в черте города, а также в зоне пригородов столицы не засекалась ни одна неизвестная работающая радиостанция. И вдруг за короткий промежуток времени, кто-то отстучал в эфир с небольшим промежутком из разных мест сразу две радиограммы. Их, естественно, запеленговали. Тщательнейшим образом прочесали оба района, из которых велись передачи. Но никого и ничего не нашли. Установили лишь, что в обоих случаях передатчики развертывались для работы в лесу. Радиограммы передавались ключом, азбукой Морзе. Обе были приняты радистами контрразведки. Но расшифровать ни одну до сих пор не удалось. Но, пожалуй, самым важным и интересным оказалось то, что удалось установить уже после второй пеленгации. А именно: зафиксировали, что вторая передача состоялась на следующий день после взлома неизвестным черного хода в квартире Барановой. Полковник Круклис приказал проверить, нет ли какой-нибудь связи по времени между ограблением квартиры и первой передачей. Проанализировали. Сопоставили известные факты и пришли к выводу, что такая связь есть. Во всяком случае, к этому выводу совершенно объективно подводили следующие цифры: квартиру ограбили шестнадцатого сентября. Известно стало об этом восемнадцатого. В тот же день арестовали парня и опечатали входную дверь. А уже девятнадцатого сентября неизвестному адресату полетела первая радиограмма.

Сопоставив эти данные, полковник Круклис еще тогда сказал:

– Не сомневаюсь, что радиограммы передал один и тот же человек. Из разных мест? А вы бы хотели, чтобы он сидел под одной и той же елкой и ждал вас? Нет, дорогие друзья, этого вы не дождетесь.

Потом он заставил каждого придумать свою версию: что же могло быть в первой радиограмме? Почему корреспондент вынужден был дать вторую и что сообщил адресату в ней? И уже тогда предпринял ряд конкретных мер по розыску неизвестного радиста и его техники. Об этих-то мерах и упомянул сейчас на докладе Ефремову Доронин. Но как было сказано, результатов эти меры пока что не дали…

Уже во время совещания позвонил из Киева Петренко. Слышимость была плохой, в трубке что-то трещало, шумело. Но Доронин тем не менее уловил явно пониженный тон в голосе майора.

– Полная неудача, Владимир Иванович. Не нашел ничего даже похожего, – доложил Петренко.

– Ну зачем так мрачно, Леонид Сергеевич? – попытался подбодрить майора Доронин. – В данном случае этот отрицательный результат дает богатую пищу для размышлений.

– Только-то. А делать что? – спросил Петренко.

– Если уверен в том, что дальнейшие поиски никаких положительных результатов не дадут, возвращайся. Будем обмозговывать то, что удалось установить.

– Я перерыл все, – исчерпывающе ответил Петренко.

– Тогда ждем тебя здесь, – также коротко ответил Доронин. В том, что упорный и старательный Петренко просмотрел все, что только можно было просмотреть, Доронин не сомневался ни на йоту.

Обсудили и эту неожиданно возникшую ситуацию. Мнение сотрудников отдела разделилось. Одни неудачу Петренко объясняли недостаточностью архивных документов. Много ли их могло уцелеть после хозяйничания немцев? Другие, и в том числе Доронин, были склонны видеть ее в преднамеренных действиях Шидлер, умышленно указавшей когда-то неправильными дату и место своего рождения. Это, естественно, также породило несколько версий. Но разбираться в них сейчас не стали. Надо было еще кое-что уточнить. Совещание закончили, и Доронин выехал в Лефортово, в Военно-исторический архив. Надо было непременно найти ответ на вопрос: что же собой представлял и кем был до революции муж Шидлер – С. Г. Судзиловский.

Однако уже разговор с дежурным охранником в вестибюле старинного здания, в котором размещался архив, разочаровал Доронина.

– Так ведь эвакуировано почти все, товарищ подполковник. И сотрудников осталось кот наплакал. Мужчины, кто работал, почти все в армии. А женщины вместе со всеми делами в Саратове, – объяснил Доронину словоохотливый седоусый страж с пустой кобурой на поясе.

– А все же кое-кто, говорите, остался? – ухватился за это сообщение, как за спасительную соломинку, Доронин.

– А как же? И работают, – заверил охранник.

Так все и оказалось. И остались люди толковые. И та сотрудница, которая занялась вопросом Доронина, быстро разобралась в сути дела.

– Но вы хоть приблизительно знаете, где этот Судзиловский служил? – спросила она.

Доронин достал данные, взятые из справки, удостоверявшей личность Судзиловского С.Г.

– К сожалению, это все, чем мы располагаем, – признался он. – И я отлично понимаю, что этого крайне мало. Но я могу высказать некоторые соображения по поводу его службы…

– Давайте, – согласилась сотрудница. – Пусть будет хотя бы это.

– Почему-то думается, что подполковник проходил службу перед самой революцией в каком-нибудь высоком штабе. Возможно, был в Ставке, возможно, в Генеральном штабе или в штабе Главкома. Возможно, в Военном министерстве. Возможно, в штабе Петроградского округа. Данных нет, – извиняясь, улыбнулся Доронин. – Но почему-то, повторяю, упрямо хочется думать, что он вовсе не рядовой армейский офицер. Не окопник. И в Петрограде в восемнадцатом году очутился неслучайно.

– Ну, если это так, то еще есть кое-какие шансы напасть на его следы, – несколько обнадежила Доронина сотрудница. – А скажите, как скоро вам все это надо?

– Ответ старый: чем скорее, тем лучше.

– Я об этом спрашиваю, – уточнила сотрудница, – потому, что наша работа может вестись в двух направлениях: либо мы напишем в Саратов письмо и этого офицера будут искать наши сотрудники, либо в Саратов поедете вы и сами проведете весь поиск. Не сомневаюсь, что во втором случае результаты, конечно, будут достигнуты скорее.

Доронин задумался.

– А те данные, которые на этого офицера у вас есть, они не нуждаются в дополнительной проверке? – снова спросила сотрудница.

– Так ведь одно с другим практически не связано, – ответил Доронин.

– Конечно, если от восемнадцатого года идти к самому началу века, – согласилась сотрудница. – А может быть, такого офицера не было вообще? В те годы ой как многие прятались за вымышленными или чужими именами и фамилиями.

– Что же вы предлагаете?

– Для начала установить подлинность тех данных, которыми вы уже располагаете. А для этого вам надо сделать запрос или лучше самому побывать в Центральном государственном архиве Красной армии.

– Была такая мысль, – признался Доронин. – Но, если честно говорить, данным справки я поверил.

– Так ведь я вас и не разуверяю. Просто советую все хорошенько проверить. Только боюсь, что ЦГАКА тоже эвакуирован, – предусмотрительно предупредила сотрудница.

– Да так, наверное, и есть, – согласился Доронин.

И так на самом деле оно и оказалось. Материалы архива были вывезены в четыре города: в Саратов, Молотов, Барнаул и Чкалов. Когда Доронин услышал об этом, ему показалось, что его соответственно тоже разрывают на четыре части. Он чуть не застонал: сколько же времени потребуется, чтобы побывать и тут и там и во всем досконально разобраться. Но по мере того как сотрудники архива подробнее изучили заявку Доронина, ситуация неожиданно изменилась в лучшую сторону. Стало ясно, что материалы, интересующие Доронина, эвакуированы тоже в Саратов, как и те, которые ему надо было найти в Военно-историческом архиве. В таком совпадении Доронин увидел что-то вроде предзнаменования самой судьбы и, получив разрешение Ефремова, уже на следующий день вылетел в Саратов.

Город на Волге жил в напряженном трудовом ритме. Хотя население его значительно возросло за счет эвакуированных и большого числа военных, праздношатающихся на улицах почти не было видно. Дымили заводские трубы. На запад и на восток через Волгу непрерывно шли эшелоны.

В городе осели сотни больших и малых организаций и учреждений. И найти, где размещались архивы, было бы не так просто. Но у Доронина имелись адреса, и это очень облегчило дело. И в тот и в другой архив из Москвы уже звонили. Там знали о Доронине и сделали все, чтобы его работа закончилась успешно. Но сам поиск, несмотря на это, оказался неимоверно трудным. Хотя им занимались многие специалисты, отыскать следы бывшего подполковника русской армии оказалось очень сложно. И все же через неделю кропотливейших изучений пожелтевших от времени списков, ведомостей, приказов, рапортов и докладных удалось прояснить то, что было очень нужно знать Доронину. Но и на сей раз решить задачу полностью не удалось. Нить расследования потянулась за пределы Саратова и повела Доронина в Сызрань, в архив областного суда. И только здесь, спустя еще неделю, весь финал биографии и деятельности С.Г. Судзиловского стал ясен окончательно. Это была бесспорная удача. Туманный силуэт Шидлер-Барановой сразу стал вырисовываться четче. И если во время последнего разговора с полковником Круклисом у Доронина еще возникали какие-то сомнения относительно причастности отца Шидлер к делу «Добровольческой армии Московского района», то теперь он только и думал о том, как бы поскорее окунуться в архивные дела Верховного суда, а заодно кое-что посмотреть и в архивах своего наркомата.

Круклис все еще задерживался в командировке. Петренко привез лишь предпосылки для разных версий. Никаких новых радиоперехватов не было. Доронин очень внимательно изучал дело «Добровольческой армии Московского района» и все больше изумлялся необыкновенной памяти и чутью своего начальника. Круклис как в воду глядел, когда направлял его к материалам расследования и суда над группой заклятых врагов советской власти – деникинцев. Именно в этих материалах Доронин нашел то, что позволило ему окончательно, а главное, правильно сформировать свое мнение о Шидлер-Барановой. Но и теперь вопросов оставалось еще достаточно много. Неясным, например, по-прежнему было, когда и как она стала Барановой? Очередной раз вышла замуж? А куда делся этот ее муж, если с тридцать пятого года она живет одна? Да и кто он был? А возможно, и сейчас еще есть? Вопросам не было конца. Но для того чтобы прояснить их, Доронину пришлось снова экстренно отправить в Ленинград сотрудника.

– Разберись во всем с этим Барановым. Первым делом узнай, был ли вообще такой? – напутствовал Доронин Медведева.

– Но хоть с чего начать-то, Владимир Иванович? Ни имени не знаем, ни отчества. А фамилия такая распространенная, – взмолился Медведев.

Доронин в ответ только развел руками.

– Придумывай. Там на месте будет видней. В Москву из Ленинграда или из Пушкина она с этой фамилией приехала. Значит, там и надо искать. А уж как?.. Думай сам, – ничего не смог подсказать Доронин. И добавил: – Зацепись хоть за что-нибудь и звони. Дальше вместе будем раскручивать.

Глава 21

Грейфе всегда ждал неприятностей по службе. Да и как их было не ждать, если они сыпались на него со всех сторон, словно из рога изобилия. Практически не проходило двух-трех дней, чтобы кто-нибудь из начальства за что-то не выговаривал ему, не предупреждал, а то и просто не угрожал. Почему-то получалось так, что именно он, Грейфе, виноват во всех провалах. А они, как назло, в последнее время следовали один за другим. Но ладно бы, если бы только ругали. К этому в конце концов можно и привыкнуть. Так нет, после каждого провала, после каждой неудавшейся акции требовали придумывать что-нибудь новое, еще неизвестное русским. Одной из таких придумок было использование в качестве диверсантов детей и подростков. Расчет был на доверчивость и любовь русских к подрастающему поколению. Думалось, кому придет в голову подозревать в чем-то плохом мальчишек, удящих рыбу с моста? Да, конечно, никому. А мальчишки между тем возьмут да и заложат под опору фугас с часовым механизмом. Эту придумку отдела начальство приняло и одобрило с большим удовлетворением. И сразу же было приказано приступать к ее реализации. Начался подбор детей и подростков. В Гемфурте, недалеко от города Касселя, была создана специальная детская диверсионная школа. В нее стали поступать дети из концлагерей, из оккупированных советских городов и деревень. Их обучали, перевоспитывали, просвещали, влюбляли в Германию, в новый порядок. Лаской, лестью, обманом, клеветой отучали ото всего советского. И, добившись определенных результатов, забрасывали в тыл Красной армии. А дальше все летело к чертям собачьим. Дети, эти русские волчата, едва опустившись на родную землю, тут же со всем оружием и снаряжением являлись к советским властям или в ближайшие воинские подразделения. Грейфе уже не раз крепко попадало и за это. Тогда он предложил значительно повысить требовательность к отбору детей для школы. Брать в нее не только здоровых и крепких, но в первую очередь таких, чьи родители были заклятыми врагами советской власти. И еще у него были продуманы кое-какие предложения, которые он пока что не торопился высказывать. Конечно, попадало не только ему и его отделу. Грейфе знал, что доставалось и хваленому абверу. Нередко взбучки перепадали и самому «кляйн адмиралу». Но Грейфе-то от этого было не легче…

Однако это были неприятности, так сказать, по делу. Но случались и иные, когда он абсолютно ни в чем не был виноват и когда начальство вдруг устраивало ему разнос просто потому, что давно уже его не ругало. Такие неприятности Грейфе обычно предчувствовал, ясно ощущая время от времени, что ему не то чтобы чего-то не хватает, но вроде как недостает чего-то привычного. Сегодня, когда его везли на работу, он испытывал именно такое ощущение. И, как всегда в таких случаях, предчувствие его не обмануло. Едва он переступил порог своей приемной, Эгерт немедленно доложил:

– Вами интересовался начальник управления.

– Давно? – сразу обеспокоился Грейфе тем, что пришел позднее бригаденфюрера.

– Минут десять назад.

– Да, но еще время не вышло, – взглянув на часы, оправдываясь, пробормотал Грейфе. – А по какому вопросу? Не предупредил?

– Нет. Просто спросил, где вы. Я ответил, что скоро будете, – доложил Эгерт.

– Правильно, – одобрил Грейфе. – Шифровки были?

– У вас на столе.

– Хорошо. Узнайте, кто у бригаденфюрера, – приказал Грейфе, скрываясь за дверью кабинета.

Не присаживаясь за стол, он раскрыл папку с донесениями, подготовленными отделом спецсвязи. Это была обычная рабочая почта, которую он читал каждый день по нескольку раз. Ничего особо заслуживающего внимания в ней сегодня не было. Но одно донесение заставило Грейфе кисло поморщиться. Это было запоздалое подтверждение резидента в Иране о ликвидации группы диверсантов, заброшенной в Каракумы еще в июне. Связь с группой оборвалась почти сразу после того, как от диверсантов было получено первое сообщение о прибытии на место. Потом было еще два сообщения о том, что группа приступила к выполнению задания. Но Грейфе почему-то в них усомнился. Резидент немецкой разведки в Иране получил задание проверить, а потом и перепроверить эти сообщения диверсантов. И вот окончательный ответ. Группа ликвидирована советской контрразведкой…

Грейфе подумал, что, очевидно, Шелленберг вызывает его совсем не по этому поводу. Что его наверняка беспокоит какой-нибудь другой вопрос. Но на всякий случай все же решил прихватить с собой и шифровки.

– Бригаденфюрер ждет вас, – переступая порог кабинета, доложил Эгерт.

Грейфе сунул папку под мышку и отправился к Шелленбергу.

Начальник управления был в хорошем настроении. Он даже ухмылялся. Но это могла быть фальшивая ухмылка. Грейфе видел такие не раз, видел, как они вдруг безо всяких причин сходили с лица и оно тут же принимало суровое, почти каменное выражение. Поэтому ухмылке бригаденфюрера он не придал никакого значения. А Шелленберг, сложив руки на груди и оглядев начальника восточного отдела с головы до ног, задал ему довольно неожиданный вопрос:

– Ну-с, Грейфе, что-то вы давненько ничего не докладывали мне, как идет подготовка к акции, которую от нас ждет сам фюрер?

«Вот что ему понадобилось знать, – сразу отлегло у Грейфе от сердца. – Я-то докладывал. Да вы-то не больно желали слушать. А теперь, значит, потребовалось…»

– Обергруппенфюрер абсолютно в курсе всех дел, бригаденфюрер, – посчитал он необходимым доложить в первую очередь. – Он вызывает меня…

– Знаю, Грейфе. Все знаю, – перебил его Шелленберг. – И мне все известно о том, что уже сделано. Но ведь сделано-то ничтожно мало!

«Такого даже обергруппенфюрер не говорил», – подумал Грейфе. И согласился:

– Мало, бригаденфюрер. Хотя все идет по плану…

– Ох, эти планы, Грейфе! – вздохнул Шелленберг. – Мы сами их составляем! Сами утверждаем! И сами проваливаем! Так?

– Бывает, что и так, – снова согласился Грейфе, все еще не понимая, почему Шелленберг заинтересовался вдруг делом, когда оно не только еще далеко до завершения, но и находится в явно невыигрышном состоянии.

– А почему? – продолжал Шелленберг.

– Причины всегда находятся, бригаденфюрер. И не всегда все зависит от нас, – стараясь избегать конкретности, ответил Грейфе.

Но именно на конкретность-то, как выяснилось далее, и нацеливался начальник управления. Потому что в следующий момент обратился уже непосредственно к ней:

– Это так, Грейфе, если говорить вообще. А вот почему почти на месте топчется подготовка? Не задумывались? – сделал он небольшую паузу. – Ну, так я вам отвечу на этот вопрос. Потому что вы работаете без должного размаха. Кто вам помогает?

– Штурмбаннфюрер Скорцени и штурмбаннфюрер Вольф, – ответил Грейфе.

– Это какой Вольф? Который работает у Мюллера?

– Так точно, бригаденфюрер. Начальник отдела IVB2.

– Вот так, два человека. А фактически вы все пытаетесь делать сами, Грейфе, – констатировал Шелленберг. – Мотаетесь туда, мотаетесь сюда. А дело еле движется вперед. Я прав?

– Вы, как всегда, правы, бригаденфюрер, – покорно согласился Грейфе.

– Меня спросил о том, как идет подготовка, рейхсфюрер, – доверительно сообщил Шелленберг. – Я, конечно, не стал подводить нашего шефа. Да и вас тоже. Заверил рейхсфюрера, что все идет так, как надо. Но ведь мне-то известно, что такими темпами мы просто сорвем всю операцию. Вы получили сообщение о том, что подготовленные для нас в Москве фотографии исчезли. А что предприняли после этого? Ничего! Где машины, точно такие же, на каких ездят советские руководители? Их нет. И вы даже еще не пытались их найти! А вы знаете, что их родина за океаном? И что сейчас не так-то просто будет оттуда их вывезти? Где собираетесь вы устроить явку исполнителю акции в Москве? Вы думали об этом?

Грейфе молчал. Шелленбергу надо было дать выговориться. Кроме того, следовало продумать, что ему ответить. Ничего неожиданного он не сказал. И все, что он перечислил и упомянул, было уже продумано у Грейфе. Но сделано пока что действительно ничего не было. До этого просто еще руки не дошли.

– Еще назвать ряд вопросов, которые не решаются до сих пор? – спросил Шелленберг.

– Благодарю вас, бригаденфюрер, за помощь, – слегка поклонился Грейфе. – Вам, конечно, видней, что выполнять в первую, а что во вторую очередь. Мы сейчас же начнем выполнять ваши указания.

– Я не сомневаюсь в этом, Грейфе. Но будьте расторопней. Проявляйте больше энергии. Пусть дело не стоит ни днем ни ночью. И не мне вас учить, Грейфе, перестаньте заниматься самодеятельностью. Планы – одно. А точный график – другое. Так вот, составьте точный график выполнения всех пунктов подготовки и дайте его утвердить шефу. И вы сразу почувствуете, какое это будет могучее подспорье в ваших руках. Вы поняли меня?

– Все понял. И еще раз благодарю вас, бригаденфюрер, за внимание и науку, – снова почтительно склонился Грейфе.

– Благодарить не стоит, – ответил Шелленберг и добавил такое, о чем Грейфе думал потом не переставая весь день: – Вы должны понимать, Грейфе, что сегодня рейхсфюрер остался доволен моим докладом. А завтра он уже может его не удовлетворить. И тогда… вы подумайте об этом, Грейфе, хорошенько…

– И это понял, бригаденфюрер, – ответил Грейфе.

– Вы пришли с папкой. Что у вас еще? – спросил Шелленберг.

– Сообщение от резидента из Ирана, бригаденфюрер.

– Знаю. Мне уже докладывали. Не задумывались, в чем причина провала?

– Могу только предполагать, бригаденфюрер. Думаю, сказалось, как всегда, неумение точно определить свое взаимоотношение с местным населением. Либо не сумели достаточно надежно изолироваться от него, либо не смогли наладить должный контакт.

– Скверно и то и другое. А всего хуже то, что мы не успеваем как следует учить их ни тому ни другому, – признался Шелленберг. – Как будете исправлять положение там, за Каспием?

– Подготовим и забросим новую группу. На сей раз, предварительно опять же через резидентуру в Иране, постараемся подготовить им встречу с людьми из местных, поддерживающих нас, – ответил Грейфе.

– Хорошо. Готовьте. А что с детской школой в Гемфурте? У вас были насчет нее какие-то соображения? – напомнил Шелленберг.

– Разрешите, бригаденфюрер, я их доложу, – с готовностью ответил Грейфе.

Шелленберг одобрительно кивнул.

– Мне представляется, бригаденфюрер, что эту школу надо вывезти с территории рейха, – категорически заявил Грейфе.

– Вот как? – вопросительно взглянул на него Шелленберг. – Почему?

– Потому что здесь, на своей земле, мы никогда не сумеем по-настоящему привить подросткам, которых мы воспитываем как детей великой Германии, ненависть к своим бывшим соотечественникам и другим врагам рейха. А без этого они никогда не будут выполнять те задачи, которые мы возлагаем на них, – ответил Грейфе.

Шелленберг прошелся по кабинету, взглянул на Грейфе уже с любопытством и одобрительно кивнул:

– Интересно, Грейфе. Ну-ну, продолжайте!

– Сколько мы ни будем, бригаденфюрер, воспитывать их в нужном нам направлении лишь словами, мы никогда не добьемся должного результата. Но стоит нам поместить их во враждебную им среду, я имею в виду перевести школу в Чехословакию, в Польшу или даже в Белоруссию, и они сразу почувствуют себя маленькими хозяевами над всеми этими недочеловеками. У них появится желание повелевать, всегда и во всем доказывать свое бесспорное превосходство. Это вызовет со стороны населения обратную реакцию. Возможно, где-то раз-другой это примет характер открытой вражды. Она еще сильнее укрепит в сознании наших молодых помощников, что ничего общего нет и не может быть между ними и всеми теми врагами рейха, и нужные нам качества появятся у них сами собой. Я уверен, что перевод школы на Восток окажет самое благоприятное воздействие на ее воспитанников, – закончил свою мысль Грейфе.

И опять Шелленберг ответил не сразу. Но мысль начальника восточного отдела, очевидно, пришлась ему по душе. Что-то вроде улыбки снова появилось у него на губах. Он ходил по кабинету и о чем-то думал.

– Что же, Грейфе, – сказал он наконец. – Вы совершенно правильно поняли то, что я внушаю вам постоянно, и предложили, как мне кажется, вполне разумную реализацию этих мыслей. Я доложу шефу о целесообразности перевода школы в одну из оккупированных нами областей. А вы продолжайте подготовку к акции, Грейфе. Усиленно продолжайте.

– Я сделаю все, что только можно сделать, бригаденфюрер, – ответил Грейфе.

Из кабинета начальника он вышел тем не менее смятенный и озабоченный тем, чем закончил Шелленберг обсуждение первого вопроса. Бригаденфюрер совершенно ясно его предупредил. Но почему? Ведь, в общем-то, все идет своим чередом? А если что получается и не совсем так, так разве это из-за него, из-за Грейфе? А были ведь и еще какие-то недоговорки, намеки! Конечно, без них Шелленберг не мог обойтись никогда. И Грейфе еще предстояло во всем, что тут наговорил, хорошенько разобраться. Но вот одно заявление начальника Грейфе сразу принял за чистую монету. Это сообщение о том, что подготовкой дел интересуется Гиммлер. Иначе и быть не могло. Только наверняка Гиммлер не столько интересовался, сколько проверял через своего человека, так ли все обстоит на самом деле, как ему докладывает Кальтенбруннер. А уж как выяснить истинное положение дел, первого шпиона империи, по сравнению с которым Грейфе считал себя подготовишкой, учить было не надо. У него для этого было сто способов. На него работали тысячи людей, начиная от сотрудников управления AMT-VI[4]4
  Управление по деятельности СД вне Германии. Начальная АМТ-VI период описываемых событий бригаденфюрер В. Шелленберг.


[Закрыть] до соглядатаев и осведомителей во всех интересующих рейхсфюрера учреждениях и организациях не только внутри фатерлянда, но и за его пределами. Голова ото всего этого у Грейфе шла кругом. Но он, естественно, и виду не подал адъютанту, что расстроен. Наоборот, войдя в приемную, очень бодро приказал:

– Эгерт, вызовите ко мне начальника курсов «Ораниенбург» и этого русского, Политова. – И добавил, указав пальцем на пол приемной: – Сюда же!