Текст книги "Покушение"

Глава 26

Доронин с нетерпением ожидал возвращения Медведева. Ему хотелось, чтобы майор опередил появление полковника. Хотелось полностью закончить справку о довоенном периоде жизни Барановой и представить ее начальнику, как только он появится в своем кабинете. Но неожиданно работу пришлось отложить. Позвонил дежурный из приемной наркомата и проверил:

– Вы вызывали гражданина Назарова Тимофея Захаровича?

– Назарова? – припоминая, переспросил Доронин. – А, конечно, конечно.

– Он прибыл, – доложил дежурный.

– Прекрасно. Сейчас я к нему выйду. У вас найдется свободная комната?

– Третья, товарищ подполковник.

– Иду.

Доронин быстро оделся и вышел на улицу. Приемная наркомата размещалась на Кузнецком мосту, и подполковник уже через несколько минут был там.

В приемной было несколько человек, в том числе и военных. Но Доронин безошибочно отыскал среди них того, кто ему был нужен.

– Вы Назаров? – спросил он уже немолодого бойца с широким лицом и маленькими живыми глазками, одетого в поношенную шинель, подпоясанную брезентовым ремнем, и обутого в ботинки с обмотками.

– Так точно, товарищ подполковник, – вставая со стула, ответил он.

– Давайте документы, – сказал Доронин.

– Пожалуйста, – ответил боец, расстегнул шинель, достал из кармана гимнастерки документы и протянул их Доронину.

Доронин просмотрел красноармейскую книжку, командировочное предписание.

– Как добрались, Тимофей Захарович? – дружелюбно спросил он.

– Так ведь известно как, товарищ подполковник. С фронта – на машинах. Потом на товарняке. А уж к Москве подъезжал, как все люди, на пассажирском, – ответил Назаров.

– Домой-то заглянули?

– Нет! Что вы, товарищ подполковник! – категорически отверг это предположение Назаров. – Мне как сказали у нас в особом отделе, чтоб я прямо сюда, так я без задержки с Курского и дунул на Кузнецкий.

– Ну, это они зря уж так строго вас проинструктировали, – добродушно усмехнулся Доронин. – Дома побывать обязательно надо. А фронтовику даже положено. Поэтому давайте сделаем так. Я сейчас отмечу командировочное, что вы прибыли. Отдам его вам, это на случай, если патруль остановит. И вы поезжайте домой. Отдохните с дороги. А завтра утречком приходите опять сюда. Дома-то кто-нибудь есть у вас?

– А как же? Жена, товарищ подполковник. И дочь, – довольно улыбаясь, ответил Назаров.

– Давно их не видели?

– Да уж больше года. Из госпиталя на фронт возвращался, вот тогда и заглянул на пару деньков.

– А когда в армию призывались?

– В октябре сорок первого, товарищ подполковник.

– А до октября были в Москве?

– А как же! Каждую ночь на крыше. Еще тогда четыре зажигалки потушил, – вспомнил Назаров.

«Для беседы не готов», – подумал Доронин. И сказал:

– Ну что ж, это очень хорошо. А соседей по дому еще не забыли?

– Это жильцов-то? – уточнил Назаров. – Да не только их, а и приятелей-то из них всех помню и знаю. Известное дело – дворником работал.

– Вот у меня и будет к вам просьба, Тимофей Захарыч, – перешел на серьезный тон Доронин. – Порасспросите жену хорошенько, кто из жильцов, которые перед войной или уже после начала ее уехали из дома, за время вашего отсутствия возвращались в Москву? Может, совсем вернулись, а может, кто на денек, на два заглядывал. Пусть она вспомнит. Поняли?

– Чего ж тут непонятного, товарищ подполковник? Все яснее ясного, – ответил Назаров. – Все узнаю как есть.

– Вот и хорошо. Жене ничего говорить не надо. Из интереса, мол, спрашиваете, – посоветовал Доронин.

– Конечно, товарищ подполковник. Не резон ей в наши солдатские дела лезть, – согласился Назаров.

Доронин отметил командировочное предписание.

– Значит, завтра к десяти буду ждать вас здесь, – напутствовал он Назарова и отпустил его домой.

А сам вернулся к себе. В отделе его уже ждал Медведев. С ним они просидели до глубокой ночи.

– И удивляться нечему, что Леня не нашел в Киеве никаких ее следов. Врет она все. Никогда она там не родилась и до революции не жила, – тыча пальцем в фотографию Барановой, сердито закончил свой доклад Медведев. – Ну и пройдоха…

– Думаю, Дима, тут дело посерьезней. И намного! – задумчиво проговорил Доронин. – Когда она впервые начала менять свои данные?

– В восемнадцатом. Когда за Судзиловского замуж выходила, – ответил Медведев.

– Вот когда она уже почувствовала, что с советской властью ей не по пути!

– Только не по пути или уже начала ей вредить?

– Узнаем, Дима. Узнаем, – уверенно ответил Доронин. – Лёне в Киеве еще раз придется побывать. И прояснить последнее темное пятно в довоенной биографии этой дамы.

Доронин отпустил Медведева отдыхать, а сам снова вернулся к составлению справки для начальника отдела. С использованием новых, очень важных данных, которые привез Медведев, дело у него значительно продвинулось вперед. И не хватало только одного звена, чтобы замкнуть всю цепь целиком. За этим недостающим звеном Петренко вылетел в Киев уже в первой половине следующего дня. А Доронин, как и было условлено накануне, снова встретился с Назаровым.

– Ну как дома встретили? Обрадовались? – приветливо спросил он.

– Ишо как обрадовались, товарищ подполковник. Жена сразу заголосила. А я ей говорю, што ж ты ревешь, голова садовая? Муж домой возвернулся живым и здоровым! А ты ревешь! – с увлечением рассказывал Назаров. – Она, значит, подумала, что я снова ранен. А я говорю: да какая же рана, ежели я сам на своих двоих до дома добрался и руками тебя обнимаю так, что у тебя кости трещат…

Разговор предстоял серьезный, и Доронин пригласил Назарова в отдельную комнату, имевшуюся для таких случаев при приемной. В комнате было светло, тепло, стоял стол и несколько стульев. Доронин предложил Назарову снять шинель. Солдат разделся, и Доронин увидел у него две медали: «За отвагу» и «За боевые заслуги», желтую и красную ленточки, нашитые на правой стороне гимнастерки.

– За что награжден? – предложив Назарову сесть, спросил Доронин.

– «За отвагу» дали за то, што пулемет ихний гранатами уничтожил, товарищ подполковник. А «За боевые заслуги» – полагаю за то, што с высоты не ушел. Отстреливались мы на ней до последнего, можно сказать, патрона. А когда боеприпас весь кончился, врукопашную схватились. А тут и наши подоспели. Ну и командир наш всех, кто уцелел, представил к награде.

– А ранены когда были?

– Легко-то, – ткнул пальцем в красную нашивку Назаров, – ешо в сорок первом. В спину осколком зацепило. А тяжело, это он меня пулей из крупнокалиберного в ногу. Аккурат в бедро. Так и вышиб кусок кости. Это уже под Харьковом, в сорок втором. Я с той поры на передовую так больше и не попал. В тылу служу. В банно-прачечном комбинате. Своих обстирываем. И уже не немца, а вошь жаром и паром бьем, товарищ подполковник, – доложил Назаров.

Доронину нравилась бесхитростность и добродушие солдата. Вел он себя спокойно. Не нервничал и не робел. Что можно было сказать далеко не о всех, с кем приходилось иметь дело подполковнику. На некоторых из тех, кого вызывали в наркомат, даже совершенно ни в чем не виноватых, уже сам вызов действовал крайне волнующе…

– Ну, Тимофей Захарыч, а о чем я вас просил, поговорили с женой? – после небольшой паузы перешел к делу Доронин.

– Обязательно, товарищ подполковник. Все разузнал как есть, – ответил Назаров.

– Давайте рассказывайте, – попросил Доронин.

– Наши жильцы, товарищ подполковник, кто вакуирован был, вернулись почти все. Это, стало быть, женщины, старухи, старики, какие при них и дети. А мужики и парни – те, значит, в армии. Кое на кого уже похоронки пришли. Вот у меня тут списочек для памяти. А не вернулись, получается, только Шишигины из пятой квартеры, Ануфриевы, мать и дочь, из двенадцатой и Жигалины из двадцать третьей. У них тоже мать, дочь и еще бабка. Это все, товарищ подполковник.

– Хорошо, – одобрил Доронин. – Ну а из тех, кто еще до войны уехал?

– А до войны у нас только четверо уезжали, – точно ответил Назаров. – Звонковы: сам, значит, он, жена и трое детей у них было. Эти уехали куда-то на Волгу еще в тридцать девятом. Они из квартеры сороковой. А из флигеля выезжали: старшая Мартынова, Анна, стало быть, в тридцать седьмом в Новосибирск. А младшенькая, Люба, – та в сороковом вместе с мужем в Белоруссию. Не то в Бобруйск, не то в Борисов, не то ешо куда-то. А вместо них во флигеле поселилась Баранова Мария Кирилловна, врачиха. Та тоже уехала перед войной недели за две. Вот так…

– И куда же она уехала?

– В Ригу, товарищ подполковник.

– Откуда вам это известно?

– Так она мне сама сказывала. Поеду, говорит, братца навещу в Риге.

– А еще кому-нибудь она об этом говорила?

– Еще кому? – неожиданно задумался Назаров. – Не знаю, однако, товарищ подполковник. Точно сказать не могу… Хотя, похоже, что навряд ли…

– Почему так думаете?

– Да потому, что она уехала, а больные-то к ней все ходили да ходили. А ее нет и нет. Они, стало быть, начали расспрашивать жильцов: куда, дескать, делась? Когда вернется? А жильцы-то ничего и сказать не могут. Вот я и думаю, что никому она ничего не сказала.

– А почему она вам сказала, Тимофей Захарыч?

– А как же, товарищ подполковник? Ежели я ей завсегда пособлял? То, понимаешь, картошки из магазина принесу, то капусты, то дровишек напилю, наколю. Ледок опять же с приступков зимой обобью. Она меня даже очень привечала. Идет, бывало, куда, поговорит. Зуб мне вылечила…

– Она что, одинокая была?

– Ды как сказать? – снова задумался Назаров. – В Москве, это точно, у нее никого не было. А вот в Риге – брат. А еще племянник имеется…

– Откуда знаете?

– Собственными глазами видел, вот как вас, товарищ подполковник, – ответил Назаров.

– Кого? Брата? Племянника?

– Племянника, товарищ подполковник. Брата-то как я увижу? Он в Риге…

– А племянника где видел?

– Тут, в Москве, прямо у нас во дворе.

– Когда это было?

– А как они вместе переезжали. Она, значит, на жительство. А он ей помогал. Мы тогда вместе с ним вещички разгружали. И в квартеру их вместе вносили. А потом он два дня жил у нее. Так что мы опять же встречались, – рассказывал Назаров.

– А потом куда он уехал?

– А вот уж это я не знаю. Этого они мне не сказывали, товарищ подполковник, – словно извиняясь, признался Назаров. – Но думаю, что недалеко.

– Это почему же?

– А потому, что старуха моя посля видела его.

– Где?

– А тут же, в нашем дворе…

– Когда? При каких обстоятельствах?

– Числа старуха не называла, а говорила, что недавно. И было это уже после того, как квартеру Барановой обчистили жулики.

– А все-таки, Тимофей Захарыч, поточнее можно установить? – попросил Доронин. – Это очень важно. Очень!

– Попробую добиться чего-нибудь от жены, – не очень уверенно пообещал Назаров. – Но тут, я бы сказал, другое антиресно, товарищ подполковник. Племянник, а назвался больным. Говорит, лечился у Барановой. И теперь пришел тоже вроде как подлечиться.

– А может, это на самом деле не племянник был?

– Точно, племянник, товарищ подполковник. Жена божится, что сразу его узнала. И даже сказать ему об этом хотела. Но коли уж он назвал себя больным, то, значит, постеснялся. А так точно, говорит, он. Только вроде как поисхудал маленько. И в военном был.

– Это очень интересно, Тимофей Захарыч, – сказал Доронин. – И очень важно. Надо, чтобы вы все это написали мне.

– Э… товарищ подполковник, писать-то я не мастер. С грамотешкой-то у меня хреновато, – признался Назаров.

– Надо, Тимофей Захарыч, – повторил Доронин.

– А может, дочка напишет? А мы с женой подпишемся? У нее ладно получится. Она у нас хорошо ученая, – предложил Назаров.

– Ну что же, пусть напишет. И обязательно пусть жена поточнее припомнит, когда видела этого племянника. И еще: опишите, каков он из себя. Все, что припомните, все опишите. Каков у него рост. Какое лицо: глаза, нос, рот… Поняли?

– Как не понять, товарищ подполковник? Все как есть пропишем, – пообещал Назаров.

– Завтра выходной. Отдыхайте. А в понедельник жду вас, дорогой, со всеми бумагами, – поднимаясь из-за стола, сказал Доронин.

– Все сделаю, товарищ подполковник, – вставая следом за ним, ответил Назаров.

Глава 27

Как ни спешил полковник Круклис в Москву, а вылететь удалось лишь через неделю. Погода неожиданно резко испортилась, небо закрыли низкие тучи, снегопад снизил видимость до минимума, авиация, оказавшись беспомощной перед разбушевавшейся стихией, бездействовала. Лишь к концу недели на партизанский аэродром приземлился легкокрылый По-2. Круклис распрощался с партизанами и вылетел на Большую землю. В Москве он появился в тот же день и сразу же отправил специалистам на экспертизу то, что получил от Шефнера. Ефремова в городе не было. Докладывать о результатах командировки было некому. Круклис занялся делами и пригласил к себе Доронина.

– Давненько не виделись, Владимир Иванович, как-то вы тут поживаете? – радушно пожимая руку своему заместителю, осведомился он.

– С возвращением, Ян Францевич. Ждем вас с нетерпением. Есть что доложить, – ответил Доронин.

– Лучшего и не придумаешь. Готов слушать!

– И не только доложить, но и кое-что показать, – добавил Доронин, раскрыл папку, достал фотографию и положил ее на стол перед начальником. – Мария Кирилловна Баранова собственной персоной.

Круклис молча взял фотографию, долго ее разглядывал, потом спросил:

– Как удалось найти?

– Медведев, Ян Францевич, отличился. Прекрасно справился с заданием. Достоин поощрения. Ухватил, можно сказать, чудом сохранившийся негатив.

– Почему «чудом»? – спросил Круклис.

– Как выяснилось, товарищ полковник, Баранова сама уничтожила все свои фотографии. Поэтому мы и не могли нигде найти их. А этот случайно сохранился у приятеля ее последнего мужа. Кстати, все остальные свои снимки и даже негативы, которые были у этого приятеля, она тоже забрала и не вернула.

– Вот как, – усмехнулся Круклис и снова взглянул на фотографию. – Медведева непременно отметим. А фотография весьма выразительная. Этакая львица полусвета. А как с ее биографией?

– Закончена, товарищ полковник.

– Даже так? И готовы доложить?

– Так точно, товарищ полковник.

С этими словами Доронин снова раскрыл папку, которую по-прежнему держал под мышкой, достал несколько отпечатанных на машинке листков и протянул их Круклису.

Но Круклис читать бумаги не стал.

– Докладывайте, Владимир Иванович. А я послушаю, – попросил он и снова взял со стола фотографию Барановой.

– Интересующая нас Мария Кирилловна Баранова, она же Марфа Карповна Грицай, она же Марина Константиновна Судзиловская, она же Матильда Карловна Шидлер родилась в Санкт-Петербурге в тысяча восемьсот девяносто четвертом году, – начал докладывать Доронин. – Ее отец – Карл Эдуардович Шидлер – служил помощником полицмейстера столицы по внешним связям. В ноябре семнадцатого года исчез. Матильда Шидлер в мае восемнадцатого года вышла замуж за подполковника Генерального штаба Сергея Григорьевича Судзиловского, взяла его фамилию, изменила имя и отчество и вместе с мужем уехала из Петрограда в Сызрань, где подполковник Судзиловский примкнул к белочехам и в сентябре того же года был взят красноармейцами в плен, осужден военным трибуналом за активную контрреволюционную деятельность и расстрелян. Марина Судзиловская перебралась в Киев и вторично вышла замуж, на сей раз за одного из помощников уполномоченного Украинской директории Ефима Грицая. Снова взяла фамилию мужа, и опять изменила имя и отчество. В сентябре девятнадцатого года Грицай вместе с уполномоченным и Петлюрой бежал в Варшаву. Марфа Грицай до двадцать четвертого года оставалась на Украине, вышла замуж третий раз, теперь уже за вполне лояльного советской власти инженера-путейца Виктора Васильевича Баранова, еще раз изменила фамилию, имя и отчество и переехала с мужем в Детское Село, ныне город Пушкин Ленинградской области. В период с тысяча девятьсот двадцать шестого по тысяча девятьсот тридцать четвертый год неоднократно выезжала с мужем в служебные командировки за границу. Вполне возможно, что именно в этот период и была завербована иностранной разведкой. После гибели Баранова в тридцать пятом году в железнодорожной катастрофе Мария Кирилловна Баранова переехала на постоянное жительство в подмосковный дачный поселок Томилино. А уже оттуда в Москву, на Арбат, где занималась врачебной практикой на дому. Перед самой войной, буквально за несколько дней до ее начала, Баранова сообщила дворнику, что уезжает на неделю-другую погостить к брату в Ригу и действительно уехала из Москвы. Однако в разговоре с дворником Назаровым она уже применила дезинформацию, так как никакого брата у нее никогда не было, что вытекает из показаний ее отца, Шидлера, данных следствию после его ареста в июле 1919 года за участие в контрреволюционном заговоре в Петрограде. Таким образом, портрет Барановой вырисовывается довольно четко.

Круклис внимательно взглянул на своего зама.

– Самая ярая антисоветчица. Доказывает это всеми своими связями и все делает для того, чтобы никто ничего не узнал о ее прошлом, – продолжал Доронин. – И хотя на данный момент никаких прямых улик против нее у нас нет, но это лишь потому, что мы просто пока их еще не искали. Разбирались, как вы знаете, выяснением, кто же она такая на самом деле. И нам только еще предстоит узнать точно: на кого и как она работает…

Сказав это, Доронин закрыл папку.

– По-моему, вывод правильный, – подумав, сказал Круклис. – Куролесила она, конечно, неспроста. И, надо думать, не от хорошей жизни. Но когда же она стала врачом, Владимир Иванович? Все время свадьбы, разъезды, переезды… Или она просто заимела фальшивый диплом?

– Никак нет, товарищ начальник. Диплом подлинный. И выдан по всем правилам. Он-то и помог нам выйти на истинный след Матильды Шидлер. Хотя лично я до сих пор понять не могу, зачем он ей понадобился? И вообще не представляю, почему она хотела стать врачом. Семейка-то была куда как не из бедных, – признался Доронин.

– Э-э… Владимир Иванович, я-то как раз ничего странного в этом не вижу. Немцы, мой дорогой, народ практичный. Не забывайте, что даже в наше время многие гитлеровские бонзы отдавали и отдают своих детей, особенно парней, на воспитание в рабочие семьи. Этому, конечно, имеется много объяснений. Но в целом практического смысла здесь тоже предостаточно, – заметил Круклис. – Начала, говорите, учиться до революции? Когда?

– В девятьсот четырнадцатом, товарищ полковник, – доложил Доронин.

– Вот видите! А что представлял собой этот четырнадцатый год? Начало Первой мировой войны – раз, и уже предреволюционное время – два! И в канцелярии полицмейстера, могу вас уверить, знали об этом лучше, чем где бы то ни было. Так что подумать о будущем было совсем нелишне. Сколько же она проучилась?

– Три года, товарищ полковник. Закончила третий курс и уехала в Сызрань, – ответил Доронин. – В двадцать четвертом вернулась в Ленинград, продолжила учебу и закончила ее в двадцать шестом.

– И пригодилось! Одна осталась, без диплома что бы делала?

– Пригодилось, товарищ полковник, – согласился Доронин. – И профессия хлебная, и прикрытие надежное.

– Накуролесила, – снова в раздумье проговорил Круклис, – и уехала, как вы говорите, в Ригу.

– Дворник Назаров так утверждает с ее слов, товарищ полковник. Но ведь как это сейчас проверишь?

– И проверять не надо, Владимир Иванович, – решительно сказал Круклис. – В Ригу она не ездила. Делать ей там нечего. Вы подумайте: могла она что-нибудь знать о сроках начала войны?

– Вряд ли, товарищ полковник, – откровенно ответил Доронин. – Теперь уже доподлинно известно, какое огромное значение немцы придавали внезапности своего нападения. Кто бы стал рисковать таким секретом и предупреждать ее?

– А я думаю и уверен, что предупредили, – сказал Круклис. – День и час, конечно, не указывали, а команду «Уезжай!» – дали. И куда? Да еще глубже в наш тыл. Москву, по их планам, должны были взять! Так зачем же ей было тут оставаться? Нет, ни здесь, ни в Риге ей точно делать нечего… Искать ее будем у себя в тылу, Владимир Иванович. Но не может быть, чтобы она не оставила здесь своих связных. От службы перехвата никаких сведений не поступало?

– От них – нет. Ни одной неизвестной радиопередачи из Москвы и ее окрестностей запеленговано не было. Но очень интересные сведения сообщил тот же Назаров.

– Что именно? – живо заинтересовался Круклис.

Доронин доложил полковнику все, что узнал от бывшего дворника о племяннике Барановой.

– На основании сделанных Назаровым и его семьей портретных описаний так называемого племянника наши специалисты создали фоторобот. Вот он, – сказал Доронин, достал из папки еще одну фотографию и также передал ее Круклису.

– Совсем хорошо, – улыбнулся полковник, кивнув на папку. – Может быть, у вас там еще что-нибудь припрятано?

– К сожалению, это пока все, товарищ полковник, – развел руками Доронин. – Но мы проверили одно сопоставление. Время выхода в эфир запеленгованного нашими специалистами неизвестного нам передатчика в конце сентября этого года примерно совпадает по срокам с визитом «Племянника» к Барановой. Можно предположить, что он все-таки побывал на квартире врача и сообщил об этом своим шефам.

– Правильный вывод, Владимир Иванович, – согласился Круклис. – Но остается неясным еще один очень важный вопрос: зачем он туда ходил? Что ему там было надо?

– А может быть, кто-то? И он надеялся там его встретить? – высказал предположение Доронин.

Круклис рассмеялся.

– Вернулась сама Баранова и там его ждала?

– Ну, о ней-то я как раз думал меньше всего, – ответил Доронин.

– И другой никто быть там не мог, – решительно отверг эту версию полковник. – Ему там было нужно что-то! Но что именно?

– Какие-то вещи… – не очень уверенно начал нащупывать Доронин.

Круклис кивнул:

– Допускаю. Драгоценности. Но ведь он знал, что квартиру уже обворовали?

– Документы, – продолжал Доронин.

– Думаю, что это точнее…

– Но какие?

– А любые! Хотя бы тот же диплом, который так вам помог.

– Вы допускаете, что она могла его оставить?

– А почему бы и нет? Кто возит с собой дипломы? Свидетельства о рождении? Свидетельства о браке?

– Но Баранова это не «кто»! Она за собой следов не оставляет! – напомнил Доронин.

– Согласен, – не стал упорствовать Круклис. – Значит, что-то другое. То, что она оставила! И может быть, даже нарочно оставила.

– Так, может, он приходил за фотографиями? Ведь мы давно уже предположили, что кто-нибудь должен за ними прийти!

– Вот эта версия самая правдоподобная! – подумав, сказал Круклис. Помолчал. Закурил. Потом добавил: – Но разрабатывать я ее соглашусь только после того, как мы точно установим, какие конкретные объекты и с какой целью на этих фотографиях запечатлены.

– Экспертиза определила почти все…

– Почти! – сделал упор на это слово Круклис. – А вот там есть еще пять или шесть подворотен, они что, случайно попали в объектив?

– Пока не знаю, – признался Доронин.

– И что это за подворотни? В каких домах? Где стоят эти дома? – сразу задал несколько вопросов Круклис.

Доронин не ответил и на них.

– Не будем знать это – не будем уверены в том, что напали на верный след, – сделал вывод Круклис.

– Тогда придется повторить экспертизу. И провести ее более тщательно, – сказал Доронин.

Круклис будто ждал этого предложения и в ответ только безнадежно махнул рукой.

– Что экспертиза, Владимир Иванович, в данном случае? Ну она подтвердит, что на фотографиях снят Крымский мост, а не Каменный и не Москворецкий. Укажет точно место, откуда велась съемка. Но на наши вопросы она не ответит. На них ответит только тот, кто в деталях знает архитектуру города. Кто помнит все каменные и чугунные узоры прошлого и настоящего. Вот смотри: на этом фото – ворота как ворота. А вот этот фриз? Ну что о нем скажет экспертиза? Да ничего, разве что сообщит самые общие сведения. А для кого-то этот каменный бордюр – целая история. И кто-то точно скажет, что таких в Москве всего два или три. И один из них на Таганке, бывшем доме купца Пивоварова. Второй – на Волхонке и третий– на Остоженке – ныне Метростроевской улице. И это будет то, что нам надо. Поэтому, дорогой Владимир Иванович, пошли-ка ты Медведева в Музей истории и реконструкции Москвы. Пусть он найдет там этакого влюбленного в свое дело специалиста. И пусть попросит его разгадать этот кроссворд. А когда мы получим от него ясные и точные ответы, тогда решим, что нам делать дальше.